И вот наконец наступил этот день, утро которого началось с рева грузовиков и грандиозных, как ураган, перемещений. К счастью, сезон дождей еще не вошел в полную силу, и можно было рассчитывать, что удастся благополучно отбыть и не вымокнуть до нитки.

Апатия сменилась эйфорией, как будто люди теперь уже смогли поверить, что дом — это не сон, а близкая реальность. В воздухе не умолкали крики, без конца раздавались пронзительный свист, воркование, обрывки песен.

Сестры вдруг обнаружили, что их железная броня дисциплины вдруг оказалась пробита нахлынувшими со всех сторон чувствами, свойственными таким моментам: шквал поцелуев, рукопожатий, экзотически страстных объятий в голливудском стиле, шквал слез обрушился на них и превратил их в восхитительно смущенных женщин. Ибо для них наступил момент великой важности, конец всего высшего, ради чего они прожили свою жизнь. Все они были незамужние, многим уже осталось недолго до пенсии, и в этил невероятно трудных условиях, в отрезанном от всего мира месте они приложили все свои силы, делая дело жизненной важности во имя великой цели. Уже никогда в их жизни не будет ничего более значимого, а эти мальчики были их сыновьями, которых у них никогда не было. Но теперь все кончено, и в то время как они понимали, что ничего не сможет сравниться с радостью и болью, с высотами этих последних шести лет.

У себя в отделении «Икс» мужчины ожидали финала, облачившись полностью в военную форму, вместо того чтобы надеть первые попавшиеся чистые вещи. Их сундучки, вещевые мешки, ранцы и рюкзаки были грудами навалены прямо на полу — впервые за все свое существование грубо попранном столькими парами солдатских тяжелых ботинок. Зашел какой-то унтер-офицер и оставил сестре Лэнгтри последние инструкции, касающиеся того, куда она должна привести вверенных ей людей для посадки на судно, отходящее в Австралию, и проследил за отправкой тех вещей, которые люди, как правило, на себе не несут.

Проводив унтер-офицера до двери, сестра Лэнгтри повернулась, чтобы идти к себе, но, бросив взгляд в сторону кухни, заметила там Майкла, который готовил чай. Она быстро оглянулась на палату и убедилась, что никто не наблюдает за ними, — по-видимому все сейчас собрались на веранде в предвкушении чая, который им к тому же еще и поднесут.

— Майкл, — сказала она, остановившись в проходе, — пожалуйста, пойдемте немного походим. Осталось только полчаса. Мне бы очень хотелось десять минут этого времени провести с вами.

Он задумчиво посмотрел на нее. Его вид напомнил ей тот день, когда он первый раз зашел в отделение: зеленые рубашка и брюки, американские гетры, снаряжение. Коричневые ботинки начищены до блеска, пряжки сверкают. Все чистое, выглаженное, отлично сидит.

— Я бы тоже хотел, — серьезно сказал он. — Но только сначала разрешите я доставлю им это на веранду. Встретимся там, внизу.

«Интересно, — притащит он с собой Бена или нет? — размышляла она, глядя на водянистое солнце. — Если видишь одного, значит, другой где-то тут поблизости».

Но Майкл появился один, и они пошли рядом по тропинке, которая вела к пляжу, и остановились недалеко от границы, где начинается песок.

— Все произошло слишком быстро, — начала она, глядя на него с некоторой осторожностью, — и я не совсем готова.

— Я тоже, — сказал он.

Она заговорила невнятно и торопливо.

— Это первый раз, когда я смогла увидеть тебя одного, с тех пор как умер Льюс. Впрочем, нет, с того момента, как следствие вынесло заключение. Это было ужасно. Я наговорила тебе много нехороших вещей. И я хочу, чтобы ты знал, я не имела этого в виду, Майкл. Пожалуйста, прости!

Он спокойно слушал ее, лицо его было грустным.

— Вам не из-за чего просить у меня прощения. Это мне следовало бы извиняться, — он явно колебался, потом медленно продолжил: — Остальные не согласны со мной, но я считаю, что должен дать вам кое-какие объяснения, поскольку теперь это уже не имеет большого значения.

Она услышала только конец фразы.

— Сейчас уже ничего не имеет значения, — сказала она. — Так что я хотела бы переменить тему и спросить тебя о доме. Ты собираешься сразу же вернуться на свою ферму? А как же твоя сестра и зять? Мне бы хотелось знать, но времени у нас совсем мало.

— У нас всегда было мало времени, — произнёс он. — Ну что ж, сначала я должен получить демобилизационный лист. А потом мы с Беном собираемся прямиком отправиться на мою ферму. Я недавно получил письмо от сестры — они там дни считают до моего возвращения, чтобы я сам всем занялся. Харолд — это мой зять — хочет вернуться на свое прежнее место, прежде чем начнут возвращаться солдаты.

Сестра Лэнгтри задохнулась.

— Бен и ты? Вместе?

— Да.

— Бен и ты.

— Именно так.

— Христа ради, почему?!

— Я обязан сделать это для него, — ответил Майкл.

Лицо ее искривилось.

— О, хватит! — отрезала она, отвергнутая им. Плечи его окаменели.

— Бенедикт один на свете, сестренка. Его никто не ждет. И ему кто-то нужен рядом постоянно. Я нужен. Это моя вина, и я жалею, что не смог сделать так, чтобы вы увидели это сами! Я должен быть уверен, что это больше никогда не произойдет.

Ее терзания постепенно переросли в недоумение. Она смотрела на него и спрашивала себя, удастся ли ей проникнуть в глубину той таинственности, которая окружала Майкла.

— О чем ты говоришь? Что никогда не должно произойти?

— Я уже сказал, — принялся терпеливо объяснять он, — что считаю себя обязанным дать некоторые разъяснения. Остальные не согласны со мной. Они думают, что будет лучше, если вы навсегда останетесь в неведении, но я все равно хочу сказать вам. Я понимаю, почему Нейл так возражает, но все равно я убежден, что должен вам все объяснить. Не Нейл был с вами в ту ночь, а я. И это дает вам право знать.

— Какое объяснение? О чем ты?

В том месте, где кончалась тропинка, валялась большая канистра из-под бензина. Майкл подошел к ней, поставил на нее ногу да так и стоял, не отрывая глаз от ботинка.

— Не так легко найти нужные слова. Но мне не хочется, чтобы вы смотрели на меня, как смотрели все это время, с того самого утра. Смотрели и не понимали. Я согласен с Нейлом, этим ничего уже не изменишь, но, по крайней мере, для меня это будет означать, что вы не будете смотреть на меня так, будто одна часть вас ненавидит меня, а другая жалеет, что не может сделать то же самое, — он выпрямился и посмотрел ей прямо в глаза. — Это тяжело.

— У меня нет ненависти к тебе, Майкл, и никогда не было. Что сделано, то сделано. Я не любительница патолого-анатомических исследований. Поэтому скажи мне все. Я хочу знать. Я имею право знать. Но я не ненавижу тебя и никогда не смогла бы.

— Льюс не убивал себя, — сказал он. — Это сделал Бенедикт.

Жуткая картина снова встала у нее перед глазами — кровь по всему полу, и это изувеченное чудо природы, Льюс, распростертый посреди душевой, без всяких признаков изящества, плавности линий, театральных эффектов — разве что кошмарный ужас был тем эффектом, к которому он стремился, но во всем этом не было Льюса. Он слишком любил себя, по крайней мере, так казалось.

Сестра Лэнгтри так побледнела, что свет, пробивавшийся сквозь пальмовые ветви, придавал ее лицу зеленоватый оттенок. И во второй раз за все время их знакомства Майкл рванулся к ней и обхватил рукой за талию, удерживая ее с такой силой, что она больше уже ничего не чувствовала — кроме его самого.

— Ну-ну, любовь моя, не умирайте у меня на руках! Давайте-ка понемножку, несколько глубоких вдохов, так. Вот и умница! — он говорил очень нежно и так же нежно держал ее.

— Я все это время знала, — наконец проговорила она, когда почувствовала, что в состоянии говорить. — Знала, что во всем этом было что-то не так. Это было непохоже на Льюса. А вот на Бена — да, похоже.

На лице ее появилась краска, и она сжала кулаки в бессильном гневе, направленном исключительно на саму себя.

— Какая же я была дура!

Майкл отпустил ее и отступил назад с явным облегчением.

— Если бы я не думал так много о вас, я бы ничего не стал говорить вам, но чувствовать, что вы ненавидите меня, было невыносимо. Это убивало меня Нейл об этом тоже знает.

Он, по-видимому, решил, что уходит в сторону, и вернулся к главной теме.

— Бенедикт никогда этого больше не сделает, сестренка, даю вам слово. Пока я буду рядом, он не сможет этого сделать. Вы ведь понимаете, правда? Я должен быть рядом и заботиться о нем. Это — моя ответственность. Он сделал это ради меня, во всяком случае, он думал именно так, и я обязан сделать то же для него. Помните, что я говорил вам тогда утром? Я сказал, что не должен был оставаться с вами всю ночь. Мне надо было вернуться в отделение и присмотреть за Беном. Если бы я был там, где обязан был быть, ничего бы не произошло. Странно, я убивал людей, и, насколько я могу судить, все они были намного лучше, чем Льюс. Но его смерть — на мне. За тех, кого я убил на войне, перед Богом будет отвечать Король, а не я. Но я мог остановить Бена. И никто, кроме меня, потому что пи один из них и понятия не имеет, что происходит у Бена в голове, — Майкл закрыл глаза. — Я оказался слаб, уступил самому себе. Но, Онор, я так хотел остаться с тобой! Я не мог в это поверить! Немножко рая после стольких лет в аду… Я любил тебя, но не смел даже мечтать о том, что ты любишь меня, — до того вечера.

Как огромны запасы человеческих сил, у нее огромные запасы сил, и она расхищала их с небрежностью пирата.

— Я должна была это попять, — сказала она, — Конечно, ты любил меня.

— Я думал тогда прежде всего о себе, — продолжал он, чувствуя себя счастливым оттого, что наконец может ей все сказать. — Если бы ты только знала, как я обвинял себя! Смерть Льюса была так не нужна! Все, что я должен был тогда сделать, это пойти в палату и показать Бену, что со мной все в порядке, что не во власти Льюса повредить мне, — грудь его поднималась и опускалась, но это скорее было похоже на дрожь, чем на дыхание. — Пока я был у тебя в комнате, Бен остался один, он думал, что Льюс каким-то образом ухитрился добраться до меня и причинить мне вред. А раз Бен пришел к такому выводу, все остальное произошло само собой. Если бы Нейл знал об этом, все могло бы быть по-другому. Но Нейл и понятия не имел. У него на уме было совсем другое. И я даже не был там, чтобы помочь скрыть следы. Им пришлось делать это без меня, — его рука потянулась было к ней, потом снова упала. — Мне есть за что отвечать, Онор. И то, что я причинил тебе такую боль, мне нет оправданий за это. Даже перед самим собой. Но мне хотелось, чтобы ты знала. Я чувствую, я понимаю, па самом деле понимаю, что я сделал с тобой. И из всего того, за что мне придется отвечать, это — самое невыносимое.

Слезы катились по ее лицу, больше из-за него, чем из-за себя.

— Ты больше не любишь меня? — спросила она. — Майкл, Майкл, я вынесу все, но если я потеряю твою любовь…

— Да, да, я люблю тебя. Но у этой любви нет будущего — не может быть, и никогда не было, и Льюс и Бен здесь ни при чем. Если бы не война, я никогда не смог бы встретить такую женщину, как ты. И ты бы встречала мужчин, вроде Нейла, а не таких, как я. Мои друзья, тот образ жизни, который мне нравится, даже дом, в котором я живу — все это не подходит тебе.

— Любишь не жизнь, — возразила она, вытирая слезы. — Любишь человека, а через него — и жизнь.

— Ты никогда не смогла бы построить свою жизнь с таким человеком, как я, — сказал он. — Я — простой фермер.

— То, что ты говоришь, просто смешно! Я не сноб! И потом скажи мне, чем отличается один фермер от другого? Один побольше, другой поменьше, вот и все. И счастье в жизни для меня не зависит от количества денег.

— Я знаю. Но ты из другой среды, из другого класса, чем я. У нас разные взгляды на жизнь.

Она странно посмотрела на него.

— Разве, Майкл? Как неожиданно услышать такие слова именно от тебя. Мне кажется, что у нас как раз одинаковые взгляды на жизнь. Нам обоим необходимо заботиться о тех, кто слабее, и мы оба стремимся к одному и тому же — помочь им сделаться самостоятельными.

— Это так… Да, конечно, это действительно так, — медленно выговорил он, а затем спросил: — Онор, что значит для тебя любовь?

Вопрос был настолько не связан со всем предыдущим, что она растерялась.

— Значит? — переспросила она, чтобы выиграть время для ответа.

— Да, значит. Что значит для тебя любовь?

— Моя любовь к тебе, Майкл? Или к другим?

— Твоя любовь ко мне, — казалось, он наслаждался звуком этих слов.

— Ну-ну… Это значит разделять твою жизнь!

— И что делать?

— Жить с тобой! Вести твой дом, нянчить твоих детей, стареть вместе, — сказала она.

Он был где-то далеко, ее слова тронули его, она видела это, но не смогли проникнуть достаточно глубоко, чтобы коснуться этой спокойной непреклонности, в которой не было места ему самому.

— Но ведь ты не проходила такого рода школу, — сказал он. — Тебе сейчас тридцать, и твоей школой было нечто совсем другое. Другой образ жизни. Разве не так? — он помолчал, не отводя взгляда от ее глаз, поднятых к нему с выражением страшной растерянности и замешательства, но зародыш понимания появился в них, хотя она и не хотела это признавать.

— Думаю, ни ты, ни я не годимся для той жизни, которую ты описываешь. Когда я начинал этот разговор, я не собирался затрагивать это, но ты ведь боец, с тобой годится говорить только начистоту.

— Да, это так, — согласилась она.

— А если начистоту, то дело именно в том, о чем я сказал — ни один из нас не подходит дал той жизни, которую ты описала. Теперь уже поздно выяснять, что да почему. Просто я такой человек. Я не доверяю тем потребностям, которые исходят из той части моего «Я», которую я обычно в состоянии держать в узде. Я не хочу принижать их, называя телесными желаниями, и не хочу, чтобы ты думала, будто я умаляю мои чувства к тебе, — он крепко схватил ее за плечи. — Онор, послушай! Я такой человек, я могу однажды не прийти домой, потому что в городе я встретил кого-то, кто, по-моему мнению, нуждается во мне больше, чем ты. Я не хочу сказать, что брошу тебя или что это обязательно должна быть другая женщина; я имею в виду, что знаю, что ты проживешь без меня, пока я не смогу вернуться. Но, помогая этому человеку, я могу потратить два дня, а могу — два года. Так я устроен. И война дала мне возможность понять, увидеть, кто я такой есть. И тебе тоже война дала такую возможность. Я не знаю, насколько ты готова признаться перед самой собой, кто ты есть, но для себя я понял, что, когда я испытываю жалость, я обязательно должен помогать. Ты цельная личность. Ты не нуждаешься в моей помощи. А раз так, значит, я знаю, что ты проживешь без меня. Как видишь, любовь здесь ни при чем.

— Твои слова звучат как парадокс, — выговорила она, чувствуя, что у нее саднит горло от неимоверных усилий удержаться от новых слез.

— Вероятно, — он помолчал, раздумывая, что сказать дальше. — Думаешь, я очень высокого мнения о себе? Если бы это было так, мне не нужно было бы, чтобы во мне нуждались. Но мне это нужно, Онор! Я должен чувствовать, что нужен!

— Ты нужен мне! — воскликнула она. — Моя душа, мое сердце, мое тело — каждая частица меня самой нуждается в тебе, и так будет всегда! Майкл, Майкл, потребности бывают разные, так же, как и одиночество. Да, я сильная, но это не значит, что мне ничего и никто не нужен! Не смешивай одно с другим, прошу тебя! Ты нужен мне, чтобы жизнь моя обрела смысл и я выполнила свое предназначение!

Но он продолжал стоять на своем и только качал головой.

— Нет, все не так. Тебе не нужно это. Ты нашла уже свое предназначение, смысл своей жизни, иначе ты не была бы той, какой я тебя знаю — отзывчивой, любящей, увлеченной, счастливой, оттого что делаешь дело, которое очень мало кто из женщин может делать. Почти все женщины могут иметь семью, детей. Но ты — ты другая, ты не можешь довольствоваться такой жизнью, по сути дела, клеткой. Ты прошла другую школу. И именно так ты через какое-то время назовешь эту жизнь, которую хочешь посвятить исключительно мне одному. Клеткой! Ты слишком сильная и свободная птица, чтобы обречь себя на это, Онор. Ты должна расправить крылья и летать на свободе, таи, где хочешь, а не сидеть в клетке.

— Я готова пойти на это, — сказала она, побелев. Она все еще боролась, хотя уже поняла, что все ее усилия бесплодны.

— А я — нет. Если бы речь шла только о тебе, я бы, может, и рискнул. Но речь также идет и обо мне.

— Но с Беном ты обрекаешь себя на цепи куда более прочные, чем это было бы со мной.

— Но я никогда не смогу причинить Бену такую боль, какую в конце концов мне придется причинить тебе.

— Ты вынужден будешь отдавать ему все свое время и уже не сможешь бросить все и уехать помогать кому-то, кого ты встретишь в городе.

— Я нужен Бену, — сказал он. — Ради этого я и буду жить.

— А если я предложила бы тебе разделить твою ношу? — задала она вопрос. — Согласился бы ты жить со мной и делить наши потребности быть нужными?

— Ты мне это предлагаешь? — спросил он, неуверенный, что правильно понял.

— Нет, — сказала она. — Я не могу распределять тебя в равных долях с учетом пристрастий Бенедикта Мэйнарда.

— Тогда говорить больше не о чем.

— Что касается нас, да.

Он по-прежнему держал ее за плечи, и она не делала попытки освободиться.

— А что остальные, они тоже согласны, чтобы ты позаботился о Бене?

— Мы заключили соглашение, — сказал он. — И все согласны. Бен в психушку не пойдет, что бы ни произошло. Точно так же мы договорились, что жена Мэтта и его дети не будут голодать. Мы так решили.

— Вы все так решили? Или только ты и Нейл? Он признал точность ее замечания, горестно скривив губы и отвернувшись.

— Нам пора прощаться, — сказал он, и руки его скользнули наверх, к ее шее, большие пальцы поглаживали ее кожу. Он поцеловал ее, и в его поцелуе слились глубокая любовь и боль, признание неизбежности того, что должно случиться, и тоска потому, что могло бы быть. И еще в нем была страсть и воспоминания о той единственной ночи. Он был короток, этот поцелуй — так же короток, как сама жизнь.

Потом Майкл замер по стойке «смирно», улыбнулся, глядя ей прямо в глаза, повернулся на каблуках и ушел.

Канистра все так же валялась рядом; она тихонько опустилась на нее, чтобы не смотреть, как он исчезнет, и принялась внимательно разглядывать свои туфли, чахлые стебельки травы, бесчисленное множество блестящих крупинок, из которых состоял песок.

Вот все и кончилось. Разве могла она состязаться с Беном, с его потребностью в Майкле? В этом он был совершенно прав. Но как же он, наверно, одинок. И загнан в угол. Неужели так должно быть всегда? Сильного бросают в угоду слабому. Обязанность или это чувство вины, которое заставляет сильного служить слабому? Кто за счет кого? Это слабый требует или сильный предлагает себя по доброй воле? Сила порождает слабость или усиливает ее, а может быть, отрицает? Что же тогда есть сила и что — слабость? Он прав, она может жить без него. И что это означает, что она не нуждается в нем? Он любил ее за то, что она сильная, но не мог бы жить с тем, что он любил. Любя, он ушел от любви. Потому что не получал, не мог получить от этого удовлетворение, почувствовать полноту той жизни, которая ему была нужна.

Ей хотелось крикнуть ему: «Забудь про мир, Майкл, живи во мне! Со мной ты узнаешь счастье, о котором никогда не мечтал!» Да только просить об этом так же бесполезно, как просить луну с неба. Но, может быть, она сделала это намеренно? Выбрала объектом своей любви человека, чьим предпочтением в жизни было служить, а не любить? Первым ее чувством, когда он появился в отделении «Икс» было восхищение, и именно из него выросла ее любовь, из ее высокой оценки его как человека.

Каждый из них любил и ценил в другом силу, уверенность в себе, способность отдавать себя другим. Но эти же самые качества и оттолкнули их друг от друга, помешали им быть вместе. Одноименно заряженные частицы… Мой дорогой, мой самый любимый Майкл, я всегда буду думать о тебе, молиться за тебя, чтобы ты продолжал находить в себе силы.

Она взглянула в сторону пляжа — после дождя и ветра он выглядел каким-то разрытым. Две прекрасные белые птицы парили над водой, рядом, крыло к крылу, как будто они были связаны друг с другом; внезапно они закружились, все так же связанные, затем опустились вниз и исчезли.

«Вот чего я хотела, Майкл! Никакой клетки, только лететь вместе с тобой в огромном синем небе».

Пора уходить. Пора вести Мэтта, Бенедикта, Наггета и Майкла к пункту сбора. Это ее долг. Нейл как офицер поедет отдельно, она еще не знала, когда. Скажут, как только придет время.

Пока она шла обратно, ее начали одолевать другие мысли. Значит, у них был заговор. Заговор, в котором Майкл охотно согласился участвовать. И зачинщиком был Нейл. Господи, до чего все это бессмысленно. Хотя нет, это имело смысл, пока следствие еще не закончилось и причина смерти не была установлена официально, ей, с их точки зрения, было лучше оставаться в неведении. Но почему Нейл так яростно возражал против того, чтобы Майкл рассказал ей обо всем сейчас, когда ничего уже не могло измениться? Нейл, в конце концов, достаточно хорошо ее знал, чтобы понимать, что она не побежит к полковнику Чинстрэпу докладывать о том, как все на самом деле произошло. Тогда почему? Что менялось? Для Бенедикта это, возможно, означало бы постоянное наблюдение в каком-нибудь гражданском учреждении, но для всех остальных дело могло кончиться увольнением с позором из армии, а то и тюрьмой. По всей вероятности, они вместе объединились против нее и решили, что будут все отрицать, если она что-нибудь скажет полковнику Чинстрэпу. Тогда почему же Нейл так упорно стремился оставить ее в неведении? И не только Нейл, но и Мэтт с Наггетом тоже.

Что Майкл сказал под конец? Они заключили соглашение. Жена Мэтта и его дети не будут голодать. Вне всяких сомнений, и Наггет, изучая медицину, не умрет с голоду. А Бенедикт не попадет в лечебницу для душевнобольных. Майкл и Нейл… Они поделили ответственность между собой. Майкл и Нейл. Но что получает Нейл, обеспечивая средствами к существованию семью Мэтта и оплачивая образование Наггета? Две недели назад она сказала бы, что ничего, но теперь она в этом не слишком уверена.

Обида, которой Нейл как будто не почувствовал, его явная готовность принять ее отказ с достаточным спокойствием? Но в то же время он не позаботился о том, чтобы дать ей понять, что тут и не могло быть никакой обиды — что это? И кто внушил Майклу все эти архаические взгляды насчет классовых различий? Она яростно вцепилась за эту гордо торчащую соломину. Кто-то поработал над Майклом, постарался убедить его отказаться от нее. Кто-то? Нейл!