Приход старшей сестры ознаменовал собой качественно новый уровень, на который переходили теперь события этого утомительного дня. Она привела с собой начальство — полковника из штаба, невысокого человечка, с мягкими манерами, для которого госпиталь и все, что с ним связано, существовали лишь в абстрактной форме, и поэтому при непосредственном контакте с живыми людьми он чувствовал себя крайне беспомощным. На нем, как на командующем Базой номер пятнадцать, лежала ответственность за расследование, потому после беглого осмотра душевой, он позвонил в штаб и затребовал услуги особого отдела. Обремененный многочисленными заботами, полковник едва ли мог заинтересоваться этим делом, которое столь очевидно являлось стопроцентным самоубийством, пусть даже и с крайне неприятным оттенком. Так что он передал техническое выполнение всех деталей расследования интенданту Базы номер пятнадцать, высокому, дружелюбно настроенному молодому человеку с умным лицом по имени Джон Пенниквик. И таким образом, сняв с себя нелегкое бремя весьма неприятных забот, он удалился, чтобы заняться своими делами — ему предстояло провести ликвидацию всего госпиталя.

Капитан Пенниквик был занят ничуть не меньше, чем полковник, но он к тому же еще был очень деятельный и расторопный работник, так что, когда из генштаба прибыл сержант особого отдела, капитан смог проинформировать его об этом деле во всех подробностях.

— Я встречусь и поговорю со всеми, с кем вы сочтете нужным, — сказал он, поглядывая из-под очков на сержанта Уоткина, которого считал человеком разумным, наблюдательным и приятным в обращении. — Однако теперь все эти птенчики целиком на вас. Ну, естественно, если окажется, что птенчики на самом деле — стервятники, что ж, тогда кричите во всю глотку, и я сразу же прибегу.

Походив минут десять по душевой вместе с майором — патологоанатомом Базы номер пятнадцать, сержант Уоткин направился к отделению «Икс», тщательно все осматривая и не упуская из виду ни одной, самой мелкой детали. Дойдя до ступенек, он покружил вокруг корпуса, а затем поднялся по деревянному настилу ко входу. Сестра Лэнгтри, хотя и не была на этот раз у себя в кабинете, но сигнальное звяканье занавески донеслось до нее, и она поспешила навстречу.

«Ловкая штучка, — подумал с удовольствием сержант, — и смотри-ка, офицер!»

Ему не составило особого труда отдать ей честь.

— Привет, сержант, — сказала она, улыбаясь.

— Сестра Лэнгтри? — уточнил он, приподнимая шляпу.

— Да.

— Я из особого отдела штаба дивизии, прибыл для расследования обстоятельств смерти сержанта Даггетта. Моя фамилия Уоткин, — медленно, почти сонно произнес он.

Однако на самом деле ни о какой сонливости но могло быть и речи. Он отклонил ее предложение выпить чаю — раз уж они расположились у нее в кабинете — и сразу же приступил к делу.

— Мне нужно будет встретиться с вашими подопечными, сестра, но сначала, если не возражаете, я хотел бы задать вам несколько вопросов.

— Прошу вас, — спокойно сказала она.

— Что касается бритвы. Это была его собственная?

— Да, я уверена, что это его. Такими бритвами пользуются и другие, но, насколько я знаю, только у Льюса бритва была с ручкой из черного дерева, — она решила разговаривать с ним вполне откровенно и тем самым дать ему понять, что она — хозяйка положения. — Но вы, сержант, разумеется, не сомневаетесь, что это самоубийство? Я видела, как Льюс держал бритву. Пальцы сжаты именно так, как сжимала бы бритву живая рука, и, кроме того, кисть и рука покрыты сплошь запекшейся кровью. Так могло быть только в том случае, если он сам нанес себе те порезы, которые я видела. Сколько их оказалось?

— Собственно говоря, только три. Хотя, чтобы по быстрому прикончить себя, ему хватило бы и одного. Так что два были лишними.

— А что говорит патологоанатом? Вы привели кого-нибудь с собой или пользуетесь услугами майора Мензиеса?

Сержант Уоткин засмеялся.

— А что если я тут вздремну немного на какой-нибудь свободной койке, а вы пока проведете расследование, а?

На ее лице появилось выражение чрезвычайной скромности, смирения и какой-то странной детскости.

— О Господи, я, наверное, говорю, как начальник, правда? Простите меня, пожалуйста, сержант! Я просто увлеклась.

— Ничего страшного, сестра, спрашивайте на здоровье. Мне это страшно льстит. Ну, а если серьезно, то я почти не сомневаюсь, что это было самоубийство, и вы совершенно правы в том, что касается положения бритвы в руке умершего. Для майора Мензиеса очевидно, что сержант Даггетт нанес себе раны сам. Я только поспрашиваю ваших больных о бритве, и если все их рассказы совпадут, то, думаю, все закончится очень быстро.

Сестра Лэнгтри вздохнула с огромным облегчением и очаровательно улыбнулась ему.

— Ох, как же я рада! Я знаю, все думают, что больные с душевными расстройствами на многое способны, но, по правде говоря, мои мужчины совершенно ручные. Только один сержант Даггетт и был буйным.

Он с любопытством посмотрел на нее.

— Они все солдаты, не так ли, сестра?

— Да, конечно.

— И большинство из них, я уверен, с передовой, иначе бы речь не шла о тропических психозах. Простите, но я вынужден не согласиться с вами, сестра. Ваши мужчины не могут быть ручными.

После этого замечания ей стало ясно, что расследование будет настолько тщательным, насколько сержант сочтет нужным. Так что теперь все будет зависеть от того, действительно ли он считает, что Льюс покончил с собой.

Выяснилось, что ручка из черного дерева действительно была только у бритвы Льюса. У Мэтта ручка была сделана из слоновой кости, у Нейла имелся набор из трех бритв с перламутровыми ручками, которые еще перед первой мировой войной сделали на заказ его отцу. Майкл пользовался безопасной бритвой, Бенедикт и Наггет тоже.

Никто из них не сделал попытки скрыть свою неприязнь к покойному, но и пользоваться проверенными средствами, чтобы пометать сержанту Уоткину в его расследовании, они тоже не стали, не притворялись невменяемыми, не симулировали уход в себя. Сестра Лэнгтри опасалась, что они будут упрямиться и проявлять несговорчивость — их одиночество, отделенность от мира и безделье приводили к тому, что они начинали выдумывать разные детские игры, как это было в случае с Майклом. Но ее опасения не оправдались: они вняли ее призывам к здравому смыслу и согласились всячески сотрудничать со следователем. Впрочем, свое мнение о том, насколько приятными они оказались как собеседники, сержант Уоткин оставил при себе, но рассказы их он слушал с предельным вниманием, в том числе и восторженные описания Наггета его скотомы, из-за которой он не видел ничего, кроме дверных ручек и дырок в стене, да и то только их левые половины.

Единственный, с кем интендант захотел встретиться лично, был Майкл, но их разговор скорее напоминал дружескую беседу, чем допрос, и главной причиной, по которой он вызвал Майкла в свой кабинет, было то, что в отделении возможность разговаривать без помех практически исключалась.

Хотя Майкл вряд ли осознавал это, но лучшей защитой для него послужил его внешний вид. Он явился, одетый полностью по форме, за исключением шляпы, и потому, хотя мне отдавал честь, но встал по стойке «смирно» и стоял, пока ему не разрешили сесть.

— Для беспокойства нет оснований, сержант, — начал капитан Джон Пенниквик. На столе его не было ничего, не считая нескольких бумаг, относящихся к смерти сержанта Люшеса Даггетта. Отчет патологоанатома состоял из двух написанных от руки страниц, которые, помимо детального описания ран, послуживших причиной смерти, содержали также результаты анализа крови и содержимого желудка. Никаких посторонних веществ, как то барбитуратов или препаратов опия, обнаружено не было. Отчет сержанта Уоткина занял несколько больше места и был также написан от руки. Он включал в себя выводы, сделанные сержантом после бесед с больными отделения «Икс» и сестрой Лэнгтри. Процедура судебного расследования в военное время была крайне ограничена, так что до отпечатков пальцев, как правило, не доходили. Если бы сержант Уоткин заметил что-то подозрительное, он бы, разумеется, героически выполнил свой долг до конца и в этом отношении тоже, по сержанты особого отдела действующей армии не слишком сведущи в тонкостях процедуры снятия отпечатков пальцев, к тому же подозрительного в этом деле ничего не было, и патологоанатом тоже с этим согласился.

— Я только хотел попросить вас рассказать об обстоятельствах смерти сержанта Даггетта, — сказал интендант с некоторой неловкостью. — Скажите, у вас были подозрения, что сержант Даггетт имел в отношении вас соответствующие намерения? Делал ли он раньше подобные попытки?

— Один раз, — ответил Майкл. — Только это ни к чему не привело. Честно говоря, мне не кажется, что сержант Даггетт был на самом деле гомосексуалистом, сэр. А вот гадости делать он любил, это да. Но и только.

— А как у вас насчет гомосексуальных наклонностей?

— Нет, сэр, ничего подобного за мной не числится.

— Вы испытываете неприязнь к гомосексуалистам?

— Нет, сэр.

— Почему же?

— Знаете, сэр, мне часто приходилось сражаться рядом с ними, случалось даже под их командованием. У меня были друзья с подобной склонностью, очень хорошие друзья, и все они были порядочные ребята. Это единственное, что я ценю в людях — порядочность. Я уверен, среди гомосексуалистов, как и среди любых других групп людей, попадаются всякие — кто-то хороший, кто-то плохой, а кто-то — так, средний.

Интендант слегка улыбнулся.

— А у вас есть какие-нибудь соображения относительно того, почему сержант Даггетт положил глаз именно на вас?

Майкл вздохнул.

— Я думаю, он добрался до моих документов и прочитал их, сэр. Другого объяснения, почему он дважды пытался спровоцировать меня, я не имею, — Майкл не сводил глаз с интенданта. — Если вы видели мои документы, сэр, вы должны знать, что это не первый раз, когда я оказался замешанным в историю, связанную с гомосексуалистами.

— Да, я знаю. В этом смысле вам очень не повезло, сержант. Вы покидали комнату сестры Лэнгтри в течение ночи?

— Нет, сэр.

— Стало быть, после случая в душевой вы больше не видели сержанта Даггетта?

— Нет, сэр. Больше не видел.

Интендант кивнул, вид у него был довольный.

— Спасибо, сержант. Вы свободны.

— Благодарю вас, сэр.

После ухода Майкла капитан Пенниквик собрал все бумаги, касающиеся смерти сержанта Люшеса Даггетта, в одну пачку, достал чистый лист бумаги и начал писать отчет полковнику.