Когда сестра Лэнгтри вошла в сестринскую, там уже почти никого не осталось, потому что время было около пяти, и сестры давно уже начали расходиться. Это была большая просторная комната с огромными створчатыми дверями по обе стороны, которые вели на веранду. Все окна были затянуты сеткой — роскошь просто неслыханная — и то же самое в столовой. Каков бы ни был тот неизвестный военный проектировщик, который занимался обстановкой, он, должно быть, очень хорошо относился к сестрам. На легких плетеных диванах лежали мягкие подушки, обитые хотя и дешевой тканью, но расцветка была выбрана с явным Желанием украсить комнату. И хотя узоры давно уже потемнели под действием плесени, а частые стирки почти совсем обесцветили их, все это не имело значения. Общее впечатление не страдало, и комната оставалась большой и веселой и оказывала на сестер соответствующее воздействие.

Войдя в комнату, сестра Лэнгтри увидела в ней только одну сестру Салли Доукин из неврологического отделения, сварливую женщину средних лет в звании майора. Впрочем, в профессионализме сестра Лэнгтри ничем не уступала ей. Салли Доукин была толстая, шумная и хронически недосыпала. Сестра Лэнгтри всегда очень жалела ее — неврологическое отделение было едва ли не самым трудным, во всяком случае, нельзя было себе представить более угнетающего места, чем отделение военной неврологии с его зловещими прогнозами и теми невообразимыми путями течения некоторых случаев, когда все, кажется, происходит вопреки естественным законам выживания. Рука не может отрасти заново, но организм обходится без нее и, оплакав потерю, продолжает жить почти так же, как раньше. Но потерянные и мозг, и позвоночник тоже не вырастают, однако здесь уже речь идет не об инструменте, но о центре, управляющем инструментами. Неврология — место, где, каким бы ты ни был религиозным, временами кажется, что благословил бы эвтаназию просто из гуманных соображений.

Сестра Лэнгтри не сомневалась, что пережила бы самое худшее, что могло случиться в отделении «Икс», но вынести жизнь в неврологическом она бы не смогла. Сестра Доукин утверждала противоположное. А в принципе это одно и то же. Обе они — великолепные сестры с большим опытом, просто свойства личности у них разные.

— Чай только что заварен. Совсем даже неплохой, — сказала сестра Доукин и заулыбалась. — Рада тебя видеть, Онор.

Сестра Лэнгтри села к маленькому плетеному столику и взяла себе чистую чашку с блюдцем. Сначала она налила молоко, а потом уже темный ароматный чай, еще не слишком перестоявший. Затем откинулась и закурила сигарету.

— Ты что-то поздно, Салли, — заметила она. В ответ раздалось приглушенное ворчание.

— Я как Моисей, всегда поздно. Помнишь, что сказал Господь: «Приходи четвертым», а Моисей пришел пятым и потерял работу.

— Нужно быть совсем безмозглой, чтобы оценить полностью эту шутку, — засмеялась сестра Лэнгтри.

— Знаю. А чего ж ты хочешь? Сама понимаешь, какая у меня компания. — Сестра Доукин наклонилась, чтобы развязать шнурки на туфлях, а затем задрала юбку и отстегнула чулки, и сестра Лэнгтри получила хорошую возможность рассмотреть армейского пошива трико, которое было известно под названием «прощай, любовь», после чего юбка снова опустилась вниз, а чулки полетели на стул, стоящий рядом.

— Вообще-то, Онор, солнышко мое, когда я думаю о том, как ты торчишь там у себя в дальнем углу у леса в компании шести психов и тебе даже, случись что, некого и на помощь позвать, честно тебе скажу, мне совсем даже не завидно. Мне больше по вкусу мои тридцать с лишком нервных и немаленький отряд женщин рядышком. Но сегодня, должна тебе сказать, я бы совсем не прочь поменяться с тобой местами.

На полу между ног у сестры Доукин стояло безобразного вида оцинкованное ведро. Она приподняла ступни, которые оказались широкими, толстыми, с выпирающими косточками на больших пальцах и лишенные всякого намека на подъем, и под заинтересованным и сочувственным взглядом сестры Лэнгтри плюхнула их в ведро и начала с наслаждением плескаться и брызгаться.

— Ой-ой-ой-ой-ой! Как же это пре-е-краа-сно-оо! Клянусь, я бы не смогла даже один проклятый шаг на них сделать.

— У тебя самый настоящий отек от перегрева, Салли. Положила бы ты мазь, пока не стало хуже, — посоветовала сестра Лэнгтри.

— Знаешь, что мне нужно? Восемнадцать часов полежать пластом в постели с задранными ногами, — сказала мученица и фыркнула.

— Неплохо звучит, да? — Она вытащила одну ногу из ведра и принялась безжалостно мять опухшую красную лодыжку.

— Да, ты права, они у меня похожи на епископа на девичнике. Я-то ведь не молодею, вот в чем беда, — она снова фыркнула. — У епископа та же беда, по правде сказать.

За дверью послышалась хорошо знакомая твердая поступь, и в комнату вплыла старшая сестра. Ее туго накрахмаленная косынка была сложена в идеальный ромб сзади, на еще более накрахмаленной форме ни складки, начищенные туфли просто ослепляли. При виде сидевших за столом сестер, она раздвинула губы в ледяной улыбке и решила все-таки приблизиться.

— Добрый день, сестры, — отчетливо проговорила она.

— Добрый день, мадам! — ответили они хором, как примерные школьницы. Сестра Лэнгтри не стала вставать из солидарности с Салли Доукин, попросту не могла этого сделать.

Старшая сестра заметила ведро и отшатнулась с выражением крайнего отвращения на лице.

— Вы полагаете, сестра Доукин, что это пристойно — мочить ноги в общественном месте?

— Я полагаю, все зависит от места и от ног, мадам. Вы уж простите меня, я ведь на Базу приехала из Морсби, а нам там было не до изящностей, — сестра Доукин вытащила ногу из ведра и осмотрела ее с пристальным вниманием. — Но должна согласиться, нога не очень пристойная. Вот, свернулась на сторону на службе у доброй старой Флоренс Найтингейл. Но опять-таки, — продолжала сестра Доукин тем же тоном, отправив ногу снова в ведро и весело брызгаясь, — нехватка персонала в неврологии — тоже вещь весьма непристойная.

Старшая замерла в беспокойстве, лихорадочно раздумывая, что бы такое ответить, потому что здесь еще как свидетель присутствовала сестра Лэнгтри; затем развернулась и, не говоря ни слова, размеренно вышла из комнаты.

— У, старая сука! — с досадой сказала сестра Доукин. — Я ей покажу «пристойно»! Целую неделю она давит на меня, как телега с кирпичом, потому что я имела дерзость попросить у нее прислать кого-нибудь в отделение в присутствии приезжего хирурга-американца. А что такого, я уж сколько дней прошу ее об этом, когда никто не слышит, так чего мне терять? У меня шесть парализованных, четверо ампутированных, девять с мигренями и трое с комой, не считая кучи других. Говорю тебе, Онор, если бы не три — четыре типа, ходячих и более или менее вменяемых, так что они могут оказать хоть какую-нибудь помощь, я бы еще две недели назад пошла ко дну вместе со всем своим хозяйством, — она сплюнула. — А эти чертовы сетки! Я просто жду не дождусь, когда она наконец скажет мне, что в отделении «Ди» сетки не выглядят пристойно, потому что, как только я это услышу, я в один момент накину ее драгоценные сетки ей на шею и подвешу ее на них.

— Ну-у, Салли! Она, конечно, заслуживает чтобы ее как следует проучили, но вешать — это уж слишком! — отозвалась сестра Лэнгтри, смеясь.

— Ух, старая кляча! Любой жеребец ей задницу покажет, хоть она разложи перед ним кучу овса!

Но это многообещающее извержение словесных шедевров сестры Доукин немедленно прекратилось, как только в комнату вошла сестра Сью Педдер, и высказываться теперь было уже нельзя. Уже одного этого было достаточно, чтобы взбесить до крайности сестру Лэнгтри, которая была если и не в одной возрастной группе с лучшими сестрами высочайшей квалификации, то во всяком случае с сестрой Доукин они были на равных. Кроме того, они вместе прошли путь от Новой Гвинеи до Моротаи и были близкими подругами. А сестра Педдер принадлежала к поколению совсем еще молодых стажеров, которые в Морсби работали по сорок восемь часов подряд. Скорее всего, в этом и была загвоздка. Никто не мог себе представить, чтобы сестра Педдер работала бы сорок восемь часов подряд.

Очень хорошенькая, живая и веселая, ей едва ли исполнилось двадцать два, и работала она в операционной. На Базе номер пятнадцать она появилась совсем недавно. Среди персонала, да и среди больных тоже до сих пор ходила шутка, что даже старый Карстейрс, специалист по мочевым пузырям, восторженно ржал и рыл копытом землю, когда в дверь операционной впорхнула сестра Педдер. Вот тогда-то и проиграли те сестры и пациенты, которые держали пари, что майор Карстейрс на самом деле мертв, но ему просто не хватает такта лечь в могилу.

Те из сестер, которые остались дорабатывать до конца, пока госпиталь не будет окончательно ликвидирован, были намного старше, с большим опытом работы в условиях тропической войны. Сестра Педдер же составляла исключение, и в компанию ее не принимали, да и вообще она вызывала определенное возмущение в глазах других.

— Привет, девочки! — радостно приветствовала сидевших сестра Педдер. — Должна сказать, в последнее время знаменитости госпиталя не слишком часто балуют нас своим присутствием. Как жизнь в отделениях?

— Да уж потруднее, черт возьми, чем в операционной, где некоторым и дел-то всего, что строить глазки хирургам, — проворчала сестра Доукин. — Ну да ладно, наслаждайся жизнью, тюка можешь. Если бы я была против, тебя давно бы уж перевели из операционной в неврологию.

— Ой, только не это! — взвизгнула сестра Педдер. На лице ее отразился неподдельный ужас. — Не выношу нервных!

— Чертовски плохо, — сухо заметила сестра Доукин.

— Я тоже не выношу нервных, — возразила сестра Лэнгтри, пытаясь поддержать девушку. — Поработаешь там, и привет: ни здоровой спины, ни здорового желудка, ни здоровых мозгов не останется. А мне они и самой пригодятся.

— И мне тоже! — пылко поддакнула сестра Педдер. Она сделала большой глоток чаю, который оказался едва теплым и невыносимо крепким, но вынуждена была проглотить его, потому что ничего другого ей не оставалось. Наступило неловкое молчание, и ей стало совсем не по себе, как будто ее уже перевели из операционной в неврологию.

В отчаянии она повернулась к сестре Лэнгтри, которая никогда не бывала нелюбезной, хотя, по мнению сестры Педдер, отличалась чрезвычайным высокомерием.

— Кстати, Онор, я встретила тут одного вашего пациента пару недель назад и вспомнила, что мы учились в одной школе. Забавно, правда?

Сестра Лэнгтри выпрямилась и бросила на сестру Педдер куда более пристальный взгляд, чем, полагала сестра Педдер, заслуживало ее заявление.

— Так вот она, дочка управляющего из Вуп-Вупа! — медленно проговорила она. — Хвала святым! А я-то уж сколько дней голову себе ломаю, кого же из нас он имел в виду, но ты начисто вылетела у меня из головы.

— Из Вуп-Вупа?! — возмутилась сестра Педдер, глубоко оскорбленная. — Ну, знаете ли! Я, конечно, понимаю, что наш город — это не Сидней, но и не Вуп-Вуп все-таки!

— Не горячись, юная Сью, Вуп-Вупом Льюс просто называет свой родной город, — успокоила ее сестра Лэнгтри.

— Ах вот оно что, Льюс Даггетт! — вмешалась сестра Доукин, уразумев, о ком речь. — Смотри, цыпленочек, если ты с ним завела шуры-муры украдкой, не забудь надеть луженые штанишки, да смотри, чтобы он не прихватил с собой кусачки.

Сестра Педдер вспыхнула и вздернула голову, ух, не дай Бог, быть в подчинении в неврологии у этой старой ведьмы!

— Уверяю вас, нет никакой необходимости волноваться за меня, — заносчиво ответила она. — Я знала Льюса, когда мы были еще детьми.

— Ну и каков он был тогда, Сью? — поинтересовалась сестра Лэнгтри.

— Да, в общем-то, такой же, — сказала сестра Педдер уже более миролюбиво. Ей польстила заинтересованность сестры Лэнгтри. — Все девчонки с ума по нему сходили, такой он был красивый. Но его мать обстирывала весь округ, так что общаться с ним было не так-то легко. Мои родители убили бы меня, если узнали, что я встречаюсь с ним, даже просто обращаю на него внимание, но, к счастью, я на два года младше Льюса, так что, когда я закончила начальную школу, он уже уехал в Сидней. Но мы все, конечно, следили за его карьерой. Я не пропускала ни одной его пьесы по радио — наше местное радиовещание часто транслировало их. Но посмотреть ту пьесу в Королевском театре, где он играет, мне не удалось. Некоторые из девчонок съездили в Сидней, но мне бы просто отец не позволил.

— А что представлял из себя его отец?

— Я на самом деле не очень-то помню. Он был начальником станции, умер незадолго до того, как началась Депрессия. А мать его очень гордая, жить на подачки не в ее характере. Поэтому она и стала стирать.

— А братья у него есть? Или сестры?

— Братьев нет, но зато есть две сестры, обе очень красивые. И вообще это была самая красивая семья в нашем округе. Но они плохо кончили. Одна пьет, а о поведении и говорить нечего. Вторая оказалась, так сказать, в интересном положении, родила дочку и по-прежнему живет с матерью.

— Он хорошо учился?

— Он страшно умный. Они все умные.

— А с учителями он ладил?

Сестра Педдер даже взвизгнула от удовольствия.

— Избави Боже! Учителя все до одного ненавидели его. Он постоянно издевался над ними, но так хитро, что они никак не могли его прищучить, чтобы найти подходящий повод его наказать. А кроме того, он, как правило, не оставался в долгу перед теми учителями, которые все-таки наказывали его.

— Ну, я бы сказала, он не слишком изменился, — заметила сестра Лэнгтри.

— Но он сейчас еще красивее! По-моему, я в жизни не видела никого лучше его, — воскликнула сестра Педдер, впадая в мечтательное состояние и беспрерывно улыбаясь.

— О-ля-ля! Кто-то играет с огнем! — захихикала сестра Доукин, добродушно подмигивая.

— Не обращай на нее внимание, Сью, — сестра Лэнгтри старалась сохранить источник информации в состоянии боевой готовности. — Старшая ей покою не дает, а у нее отеки на ногах.

Сестра Доукин вытащила ноги из ведра и кое-как вытерла их полотенцем, затем надела чулки и туфли.

— И нечего говорить обо мне так, как будто меня здесь нет, — заявила она. — Здесь я, здесь, и все тринадцать с половиной стоунов со мной. Ух, как хорошо стало! Все, девочки, воду из ведра не пейте, в ней масса английской соли, а я ухожу. Сейчас самое время поспать, — она состроила гримасу. — Эти проклятые башмаки, которые мы носим вечером, скоро меня с ума сведут!

— А ножки у кровати ты подняла? — крикнула ей вдогонку сестра Лэнгтри.

— Сто лет назад, любовь моя! — последовал ответ из-за двери. — Так легче искать ботинки, которых там никогда не бывает. Я имею в виду не свои!

Само собой разумеется, в ответ раздался смех, но приступ веселья быстро прошел, обеим оставшимся сестрам ничего другого не оставалось, как погрузиться в неловкое молчание.

Сестра Лэнгтри размышляла, стоит ли ей предупредить насчет Льюса, или хотя бы намекнуть сестре Педдер о том, каков он на самом деле. В конце концов она решила, что долг обязывает ее к этому, и теперь не могла отделаться от мысли, что очень часто выполнение долга связано с крайне противными вещами. Ей было хорошо известно, что у сестры Педдер свои большие трудности здесь, что у нее нет подруг и она очень одинока на Базе номер пятнадцать, где гнездышко свили себе только старшие сестры. Стажеров, с которыми она могла бы общаться, здесь совсем не было. Но при всем при том Льюс — реальная опасность, а сестра Педдер, взрослая и цветущая девица, не прочь заняться всякими шалостями. К тому же с Льюсом для нее связаны воспоминания о детстве и доме, так что она вполне может забыть об осторожности.

— Я все-таки надеюсь, что Льюс не причинит тебе вреда, Сью, — сказала она наконец. — Он бывает неуправляем.

— Нисколько! — сестра Педдер внезапно очнулась.

Сестра Лэнгтри взяла со стола сигареты и спички и бросила их в свою корзинку.

— Что ж, думаю, ты уже достаточно много знаешь как медсестра, так что сможешь последить за собой. Только не забывай, что Льюс — пациент отделения «Икс» и у него не в порядке с психикой. Но с ним-то мы как-нибудь управимся, а вот с тобой, если тебе это передастся, уже нет.

— Вы так говорите, как будто он прокаженный! — возмутилась сестра Педдер. — Что такого позорного в конце концов в том, что человек получил психическую травму на войне? Это со многими случается!

— Это он тебе так сказал? — поинтересовалась сестра Лэнгтри.

— Ну да, это же правда, — ответила сестра Педдер, причем в голосе ее прозвучало достаточно сомнения, чтобы сестре Лэнгтри стало ясно: произошло что-то такое, что заставило сестру Педдер призадуматься. А это было уже интересно.

— Нет, неправда. Льюс был также далеко от передовой, как полковая канцелярия от генерального штаба.

— Тогда почему же он в «Иксе»?

— Думаю, я вправе сказать тебе только то, что в нем проявились кое-какие неприемлемые черты, которые навели его командира на мысль, что отделение «Икс» для него — самое подходящее место.

— Пожалуй, он действительно иногда бывает очень странным, — задумчиво произнесла сестра Педдер, вспоминая тот жуткий в своей бесстрастности, автоматический, какой-то беспощадный акт любви и его звериные укусы. Шея ее была изранена, кожа разорвана в некоторых местах, и если бы не драгоценная коробочка крем-пудры, купленная по пути сюда в американском магазине в Порт-Морсби, вообще неизвестно, что бы она делала.

— Тогда послушай моего совета: не встречайся больше с Льюсом, — сказала сестра Лэнгтри и поднялась с корзинкой в руке. — Правда, Сью. Я вовсе не хочу разыгрывать из себя старшую или читать проповеди. У меня нет ни малейшего желания вмешиваться в твою личную жизнь. Но Льюс — это часть моей жизни в любом случае. Я за него отвечаю. Для тебя самое лучшее — избегать его.

Но это уже было чересчур для сестры Педдер, ее распирало от возмущения, как если бы ее выпороли, как маленькую.

— Это приказ? — лицо ее побелело.

Сестра Лэнгтри с удивлением и даже любопытством посмотрела на нее.

— Нисколько. Приказы исходят от старшей сестры.

— Ну и держите свои чертовы советы при себе! — огрызнулась сестра Педдер, но тут же прикусила язык. Правила и инструкции, которыми их напичкали во время обучения, были еще слишком свежи в ее памяти, и собственная наглость повергла ее в состояние паники.

Однако реплика пропала даром, поскольку сестра Лэнгтри уже вышла из комнаты, по всей видимости, не услышав ее слов.

Сестра Педдер еще немного посидела, кусая губы, пока кожу не начало саднить. Она разрывалась между своим чувством к Льюсу, его огромной притягательной силой и ощущением, что ему на нее абсолютно наплевать.