Около семи вечера сестра Лэнгтри уже шла по дорожке, ведущей ко входу в отделение, и у самой двери столкнулась с Льюсом. Она сразу же заметила, что ему хотелось бы проскользнуть побыстрее мимо, и преградила ему путь.

— Будьте любезны, зайдите, пожалуйста, на минутку, — обратилась она к нему.

Он возвел глаза к небу.

— О, сестренка, умоляю вас! У меня встреча.

— Ну так отмените ее. Прошу, сержант! Льюс молча стоял и смотрел, как она снимает свою шляпу с серой в красную полоску тесьмой и вешает туда, где всегда висит ее красная накидка; она так нравилась ему в этой ночной экипировке: маленький солдатик, весь в сером.

Усевшись за стол, она подняла на него глаза — сложив руки на груди, он прислонился к стене около двери, готовый удрать при первой же возможности.

— Зайдите, сержант, закройте за собой дверь и встаньте по стойке «смирно», — коротко скомандовала она, затем, подождав, пока он выполнит приказ, продолжила: — Я жду от вас объяснений по поводу сцены, которая имела место сегодня утром между вами и сержантом Уилсоном.

Льюс пожал плечами и качнул головой.

— Ничего не было, сестренка.

— Сестра, а не сестренка, и, по-моему, это было совсем не похоже на «ничего».

— Тогда на что же это было похоже? — простодушно спросил он, по-прежнему улыбаясь. Казалось, он забавлялся, глядя на нее, и уж, во всяком случае, нисколько не был смущен.

— Это было похоже на то, что вы хотели склонить сержанта Уилсона к гомосексуальным действиям.

— Хотел, — просто ответил Льюс.

Она была настолько потрясена, что не смогла даже найти, что сказать. Потом наконец спросила:

— Но зачем?!

— О, то был просто небольшой эксперимент. Он ведь голубенький, наш Майкл. И я хотел посмотреть, что он будет делать.

— Это клевета, Льюс! Он рассмеялся.

— Что ж, пусть подаст на меня в суд. Говорю вам, он очень, очень голубой мальчик.

— В таком случае, как объяснить, что первым начали вы? Бог с ним, с сержантом Уилсоном, но вы-то ни в малейшей степени не склонны к гомосексуализму.

Мгновенное движение, которое он сделал, заставило ее невольно отпрянуть: он скользнул как-то боком и сел с краю на стол, наклонившись к ней так близко, что она могла разглядеть необычные радужные оболочки его глаз — они состояли из множества разноцветных полос и крапинок, благодаря чему глаза могли менять свой цвет наподобие хамелеона. Зрачки были слегка расширены, в них мелькали отражения окружающих предметов. Она почувствовала, как сердце ее неистово забилось, как нахлынуло воспоминание о первых двух днях его пребывания в отделении. Взгляд его ввергал ее в странное оцепенение, он гипнотизировал, почти заколдовывал ее. Но его последующие слова вырвали ее из этой колдовской хмари, чары перестали действовать.

— Радость моя, я — все, — мягко сказал он. — Все, что ни пожелаешь. Молодое, старое, мужское, женское — все это моя добыча.

Отвращение подступило к самому ее горлу.

— Остановитесь! Не говорите этого! Это гнусно! Лицо его было совсем близко от ее лица, и она вдохнула чистый здоровый запах, исходивший от его тела.

— Ну же, сестренка, попробуйте меня! Знаете, в чем ваша проблема? Вы еще никого не попробовали. Почему бы вам не начать с самого лучшего, что есть здесь? А лучший — я, это так, женщина, ты затрепещешь в моих руках и разорвешь себе горло, умоляя еще и еще!.. Ты представить себе не можешь, что я могу с тобой сделать. Сестренка, только попробуй! Меня. Не трать себя на какого-то педика или на этого подделанного английского индюка, который сдох, и у него уже ничего не держится. Возьми меня! Я лучше всех.

— Пожалуйста, уходите, — сказала она. Лицо ее заострилось, ноздри дрожали.

— Мне обычно не нравится целоваться, — продолжал он, как будто не слыша ее, — но тебя я хочу поцеловать. Ну давай же, сестренка, поцелуй меня!

Здесь некуда было отступать: спинка ее кресла примыкала почти вплотную к стене, так что она сама едва помещалась на сиденье. Но от ее резкого рывка кресло с грохотом ударилось о подоконник. В ярости от полученного оскорбления, она резко выгнулась назад, так что даже Льюс не смог бы тут ошибиться и приписать эту вспышку чему-нибудь другому.

— Вон, Льюс! Сейчас же!

Она прижала руку ко рту, как будто боялась, что ее вот-вот вытошнит, и не сводила глаз с этого страшного в своей красоте лица, как будто воочию увидела самого дьявола.

— Ну что ж, дело ваше, пропадайте попусту, — бросил он и поднялся, похлопывая по брюкам, чтобы унять возбуждение. — Какая же вы дура! Ни с одним из них вы не получите удовольствия. Они не мужчины. Я единственный здесь мужчина.

После того как Льюс ушел, сестра Лэнгтри долго разглядывала дверь, изучая ее конструкцию с пристальным вниманием, пока наконец не почувствовала, что ужас и паника начинают ослабевать. К горлу ее подступил комок — ей так сильно хотелось плакать, что только продолжительный осмотр деталей на двери не позволил слезам пролиться. Ведь она почувствовала в нем силу, непреклонную нолю добиться своего во что бы то ни стало. Как знать, не это ли почувствовал и Майкл, пригвожденный на месте немигающими похотливыми глазами.

Раздался стук, и в кабинет вошел Нейл и закрыл за собой дверь. Одну руку он держал за спиной, что-то в ней пряча. Перед тем как сесть, он вытащил портсигар и протянул ей. По принятому между ними ритуалу, она должна была сначала изобразить на лице видимость недовольства, но сейчас ей было не до ритуалов: она выхватила сигарету и поскорее наклонилась к зажигалке — настолько необходимо ей было сейчас закурить.

При этом резком движении ее ботинки шаркнули об пол, и Нейл с удивлением поднял брови:

— Я думал, что вы всегда снимаете сначала ботинки, прежде чем сесть за стол. Вы точно уверены, что все в порядке, сестренка? Может быть, у вас температура или голова болит?

— Ни головной боли, ни температуры у меня нет, господин доктор, и я отлично себя чувствую. А ботинки остались на ногах, потому что, когда я входила, я как раз поймала у двери Льюса, а мне обязательно надо было с ним поговорить. Так что о ботинках я просто забыла.

Нейл встал, обошел стол и, с трудом протиснувшись в узкое пространство, опустился на колени около ее кресла.

— А ну-ка, поднимем ножки.

Пряжки на гетрах были очень тугими, так что ему пришлось повозиться с ними, прежде чем они расстегнулись. Он стащил гетры, развязал шнурок на одном ботинке так, чтобы его можно было стащить, и заправил край брюк в носок. Затем он проделал то же самое с другой ногой, после чего сел на корточки и повертел головой в поисках парусиновых туфель на каучуковой подошве, которые она носила в отделении вечером.

— На нижней полке, — подсказала она.

— Вот теперь хорошо, — с удовлетворением сказал он, завязав шнурки. — Ну как, удобно?

— Да, спасибо.

Он снова сел в кресло.

— У вас измученный вид.

Она бросила взгляд на руки — они дрожали.

— Так, приняла кое-что, — сказала она.

— Тогда почему бы не поболеть еще?

— Да это же только нервы, Нейл.

Они курили молча, она — глядя в окно с нарочитым интересом, он — не сводя с нее глаз. Наконец она повернулась, чтобы потушить сигарету, и тогда он взял лист бумаги, лежавший на столе чистой стороной вверх, и положил перед ней.

Майкл! Именно такой, каким она видела его, красивый, сильный, глаза смотрят на нее так прямо и искренне, что просто невозможно себе представить, что за ними скрывается что-то недостойное мужчины.

— Это лучшее из всего, что вы сделали, Нейл, даже лучше, чем Льюс, я так считаю, — воскликнула она, пожирая глазами рисунок и надеясь, что она все-таки не подскочила, когда увидела, что он ей принес. Она осторожно вернула ему лист.

— Пожалуйста, повесьте его сами.

Он послушно поднялся и принялся прикреплять рисунок кнопками к стене, расположив его справа в среднем ряду, около своего собственного портрета. Сравнение оказалось не в его пользу, ибо, изображая себя самого, ему не удалось сохранить обычную непредубежденность, и человек на портрете выглядел больным, напряженным, измученным.

— Ну вот, полный комплект, — сказал он, садясь. — Давайте-ка еще по сигаретке.

Она взяла вторую сигарету почти так же торопливо, как и первую, глубоко затянулась, а затем, выдохнув, сказала, указывая на портрет:

— Майкл для меня — воплощение загадки мужского пола, — слова ее прозвучали слишком поспешно и неестественно.

— Перепутали половые признаки, сестренка, — бодро возразил Нейл, ничем не показывая, что понял, насколько трудно ей было говорить о Майкле, и не выдавая своей собственной чрезмерной заинтересованности по поводу ее отношений с Майклом. — Это женщины — загадка. Любой вам скажет, хоть Шекспир, хоть Шоу.

— Только для мужчин. Шекспир и Шоу — мужчины. Получается, что это две стороны одной медали, как вы понимаете. Противоположный пол — всегда терра инкогнита, так что каждый раз, когда мне кажется, что я полностью разобралась в вашей природе, судьба опять делает сальто-мортале, и я снова там, откуда начала, а вы, мужчины, поворачиваетесь ко мне какой-то новой, неожиданной стороной, — она смяла сигарету и улыбнулась. — Думаю, основная причина, по которой я одна веду отделение, заключается в том, что таким образом я получаю великолепную возможность изучать популяцию мужчин без вмешательства других женщин.

Нейл засмеялся.

— Ух, как бесстрастно! Ну ладно, мне можете говорить сколько угодно, но не вздумайте сказать этого при Наггете, а то он живо явится к вам с кучей симптомов бубонной чумы и сибирской язвы.

В ее глазах появилось слегка возмущенное выражение, словно она собралась протестовать против такой буквальной оценки ее слов, но он продолжал говорить, не давая ей прервать его, в надежде, что ему удастся отвлечь ее в меру остроумным замечанием:

— Мужчины в своей основе — простейшие существа. Не то чтобы одноклеточные, конечно, но уж, во всяком случае, и не китайские шкатулки.

— Ерунда! Вы, мужчины, куда большая загадка, чем любое количество китайских шкатулок, не говоря уже о том, как важно ее разгадать. Взять Майкла…

Нет, нельзя! Нельзя рассказывать о том, что произошло между Майклом и Льюсом, хотя, пока она шла по дорожке к отделению из своего корпуса, она было уже совсем решила, что Нейл, пожалуй, единственный, кто мог бы ей помочь. Но теперь она вдруг поняла, что, рассказывая об этом эпизоде ему, она выдаст себя, а этого делать нельзя ни в коем случае. А кроме того, ей тогда придется рассказать и об этой жуткой сцене между ней и Льюсом, а уж это смерти подобно. И она закрыла рот, не закончив фразы.

— Отлично, возьмем Майкла, — продолжил за нее Нейл, как если бы она высказалась до конца. — Что же такого особенного в Майкле, нашем ангеле-хранителе, во плоти явившемся к нам в отделение? Какое количество шкатулочек он в себя вмещает?

— Нейл, если вы будете высказываться в духе Льюса Даггетта, клянусь вам, я перестану с вами разговаривать!

Он был до такой степени поражен ее словами, что выронил сигарету, наклонился, чтобы поднять ее, и снова сел прямо, глядя на нее с подозрением и испугом.

— Ради Бога, что я такого сказал? — опешил он.

— Ох, пропади пропадом этот человек! Он просто заразный, — сумела выговорить она.

— Сестренка, послушайте, вы считаете меня своим другом? Я хочу сказать, человеком, на которого можно положиться и который не предаст?

— Ну конечно! Вы могли бы не спрашивать.

— Кто на самом деле волнует вас, Льюс или Майкл? Я узнал, что такое Льюс, и терпел его три месяца — и не чувствовал того, что чувствую сейчас — то есть с того момента, как появился Майкл. Но за эти две недели отделение превратилось в перегретый котел. С минуты на минуту я жду, что он вот-вот должен взорваться, хотя пока что он бурлит и клокочет, не доходя до критической точки. Это, пожалуй, самое тяжело переносимое ощущение — ждать, когда взорвется то, что обязательно должно взорваться. Будто снова вернулся на передовую.

— Я знала, что вы невзлюбили Майкла, но я не думала, что до такой степени, — вспылила она, поджав губы.

— Да нисколько! Он чудный парень. Но только именно в Майкле все дело. Не в Льюсе. В Майкле.

— Это просто смешно! Как мог Майкл все перевернуть? Он такой, такой спокойный!

«Ну вот и все, — думал он, внимательно глядя на нее. — Понимает хоть она, что происходит с ней, с ним, со всеми нами?»

— Возможно, все дело в том, что вы — другая. С тех пор как появился Майкл, — твердо сказал он. — Вы ведь не можете не понимать, что все наши настроения, отношение ко всему — от вас. Это касается и Льюса тоже. А с тех пор как пришел Майкл, вы совсем другая, и наши настроения и мысли тоже изменились.

«Господи! Держись, сестра Лэнгтри, пусть лицо твое не выдаст ничего!» — и оно не выдало. Она смотрела на него с почти вежливым интересом, и на лице ее ничего не отразилось — оно было все таким же гладким, спокойным и невозмутимым. А голова ее в это время лихорадочно работала, пытаясь справиться с ситуацией и осмыслить возможные последствия этого разговора. Надо было придумать — и поскорее, — как вести себя дальше, чтобы если не умиротворить Нейла, то по крайней мере выглядеть естественно в его глазах, не забывая, что он о ней знает — а его слова доказывают, что он знает о ней больше, чем она предполагала. Все, что он сказал, было правдой, но только она не могла ему признаться в этом — слишком хорошо она помнила, как хрупка его психика, как зависим он от нее. Ах, черт бы его побрал, втянул ее в этот разговор, когда она сама еще толком не разобралась, что к чему.

— Я устала, Нейл, — проговорила наконец она, и на лице ее вдруг проступило все напряжение этого длинного трудного дня. — Слишком долго это продолжается. Или я, видимо, недостаточно сильна. Не знаю. К сожалению, не знаю, — она облизала губы. — Не вините, пожалуйста, во всем Майкла. Это было бы слишком большим упрощением, а на самом деле все куда сложнее. Если я стала другой, то это из-за тех процессов, которые происходят внутри меня. Наша жизнь подошла к концу, и скоро начнется другая. Мне кажется, я просто готовлюсь к ней, и думаю, что и все вы тоже. И к тому же я так устала. Не взваливайте на меня еще больший груз. Просто помогите мне.

Что-то необыкновенное происходило с Нейлом, он физически ощущал это, сидя здесь напротив сестры Лэнгтри и слушая, как она, по сути дела, признала свое поражение. Как будто ее падение вызвало к жизни бурный рост его собственных внутренних ресурсов. Как будто он питался ею. «И вот наконец это пришло», — торжествующе думал он. Внезапно она оказалась таким же человеком, как и он, и силы ее так же ограничены, и выносливость не бесконечна, а значит, и она тоже может ошибаться. Видеть ее такой значило для него осознать свою собственную силу, а не прятаться вечно за ее спиной.

— Когда я впервые увидел вас, — начал он медленно, — я решил, что вы — что-то вроде куска железа. В вас было все, чего не было во мне. Потеря нескольких человек в бою? Что ж, вы бы горевали, конечно, но это не привело бы вас в такое место, как отделение «Икс». Да ничто в мире не заставило бы вас оказаться в таком месте. Полагаю, в то время именно в вас такой я и нуждался. Если бы это было не так, вы бы не смогли мне помочь, а вы это сделали. Вы даже представить себе не можете, как много значила ваша помощь. И теперь я не хочу, чтобы вы сломались. Я сделаю все, что в моих силах, чтобы поддержать вас. Но вместе с тем это так приятно ощущать, как понемногу восстанавливается равновесие между мной и вами!

— Я понимаю, — улыбнулась она и сразу же вздохнула. — Нейл… Простите, но я и в самом деле немного чувствую перемену погоды, поймите. И я не выдумываю предлог. Нисколько. Вы совершенно правы в отношении моих мыслей и настроений. Но я справлюсь с этим сама.

— Скажите только, почему Майкл в «Иксе»? — задал вопрос Нейл.

— Ну как же вы можете меня спрашивать?! — удивилась она. — Разве я имею право обсуждать одного больного с другим?

— Если только этот больной — не Бенедикт или Льюс, — он пожал плечами. — Ну что ж, во всяком случае, стоило попробовать. Я ведь спросил не из праздного любопытства. Он опасный человек. Слишком цельный!

В следующее мгновение он уже пожалел о своих словах — она снова уйдет в себя, теперь, когда вдруг оказалась так близко.

Но все-таки она не отшатнулась и не бросилась снова защищать Майкла, хотя и поднялась на ноги.

— Пора мне появиться в палате. Я не выгоняю вас, Нейл. К тому же я вам так благодарна. — Она остановилась у двери, чтобы дождаться его. — Согласна с вами. Майкл — опасный человек. Но и вы тоже, и Льюс, и, представьте, Бен. По-разному, конечно, тем не менее все вы опасны.