На рассвете ко мне пришел Джулиано. Лампа еще горела, и при ее свете я увидела тонкие морщинки вокруг его глаз — такие глаза могли быть у мужчины на десять лет его старше. И тогда я не стала говорить ни о политике, ни о переговорах с синьорией, ни о своем нежелании отпускать его туда. Вместо этого я обняла его и приласкала. Он нуждался в этом, и он это заслужил.

Настало девятое ноября. Утро выдалось такое мрачное, что мы с Джулиано проснулись довольно поздно. Меня разбудил прозвучавший в голове голос умирающего Лоренцо: «Попросите Леонардо… Третий человек… Я тебя подвел. Леонардо… Он и девушка…»

А потом меня охватил страх при мысли о том, что произошло с моим отцом. Еще страшнее мне стало, когда я вспомнила, что Джулиано обещал сопровождать брата в синьорию. После секундного замешательства я поняла, что меня разбудил звон церковных колоколов, призывающий прихожан на воскресную мессу. До сих пор я не слышала такого многоголосного звучания: я привыкла к колоколам Санто-Спирито, но теперь, в центре города, я слышала перезвон Сан-Марко, Сан-Лоренцо, Санта-Мария дель Фьоре, и все они звучали совсем рядом.

А рядом со мной лежал Джулиано, повернувшись на живот, закинув одну руку за голову, а вторую подоткнув под себя; он спал и ничего не слышал.

Я потихоньку выскользнула из кровати и взяла в руки свою серебристую сорочку, на этот раз аккуратно сложенную и оставленную на стуле. Надевая ее, я поежилась. Огонь в камине погас, от дров остался лишь теплый пепел. Стараясь не разбудить Джулиано, я стянула с кровати меховое одеяло и укуталась в него.

Когда я открыла дверь в небольшую гостиную перед спальней, решив выйти в коридор и позвать слугу, на меня сразу хлынула волна тепла. В камине потрескивали пылающие поленья, а за дверью, развалившись на стуле, сидел мужчина лет тридцати. Таких высоких людей мне еще видеть не приходилось — это был настоящий великан, мускулистый и широкий в кости. У его бедра висел меч, спрятанный в ножны. У стены за его спиной стоял огромный кожаный щит.

В своих огромных ручищах он держал небольшой томик, открытый посередине, но, когда я появилась на пороге, тут же захлопнул книгу с виноватым видом. Как большинство дочерей купеческих семей Флоренции, я была достаточно начитанна и сразу узнала «Рай» Данте. Стражник опустил книгу на пол, поднялся со стула и обезоруживающе улыбнулся. Мне пришлось запрокинуть голову, чтобы взглянуть ему в лицо.

— Доброе утро, монна Лиза. — Он говорил громыхающим басом, — Надеюсь, вы хорошо спали. Позвать слугу, чтобы тот развел огонь?

— Мне нужна Лаура и миска горячей воды. Мой муж все еще спит, поэтому прошу вас, позовите ее как можно тише…

— Разумеется.

Он отвесил поклон и направился к двери, ведущей в коридор. При его появлении еще двое вооруженных стражников поднялись и выслушали приказание, которое он отдал тихим голосом.

Я вернулась в спальню и увидела, что Джулиано уже проснулся. Я с радостью бросилась его целовать.

Мы посетили мессу в семейной часовне, где кроме нас присутствовали Микеланджело и несколько близких друзей Медичи. После этого мы долго, неторопливо завтракали с Пьеро, Джованни и опять-таки Микеланджело, а за дверью стояли вооруженные люди. По дороге в семейную столовую Джулиано пояснил мне, что обычно братья садятся за стол вместе с друзьями и советниками, но сегодня предпочли уединение. Я невольно подумала, что вместо слова «уединение» подошло бы другое — «безопасность», так как в коридорах было полно стражников.

Джованни держался вежливо и отстраненно — видимо, его не волновала встреча старшего брата с приорами синьории. Если он все еще вынашивал планы аннулировать брак Джулиано, то держал их при себе. Микеланджело не отрывал взгляда от тарелки, лишь изредка застенчиво посматривал на меня или других. Я до сих пор не сознавала, насколько буквальными были слова Джулиано о том, что Лоренцо воспитал Микеланджело как собственного сына. Действительно, братья обращались с ним как с равным.

Пьеро все время хмурился и потирал шею, словно она болела; весь его вид говорил о невероятном напряжении. Джулиано был сдержан и вел приятный разговор, стараясь успокоить и меня, и Пьеро. Мы беседовали ни о чем, пока Джулиано не произнес бодро:

— Нам повезло. Сегодня пропосто назначен Антонио Лорено.

Я поняла, что Лорено — друг семьи. Это было действительно удачно, так как пропосто был единственным приором, который выдвигал тему дискуссии. На сегодняшний день к нему переходили ключи от колокольни синьории, созывавшей всех флорентийцев на площадь.

— Лорено? — Во взгляде Пьеро промелькнула слабая надежда.

Джулиано кивнул.

— Он даст нам возможность войти во дворец, чтобы тебя выслушали приоры. — Он помолчал. — Как ты думаешь, когда лучше всего пойти? Ближе к вечеру, наверное? Во время вечерни? По крайней мере, тогда они не смогут сослаться на занятость или вечернюю трапезу.

Пьеро задумался, потом ухватился за эту идею, как за свою собственную.

— Да. — Он решительно кивнул. — Пойдем во время вечерни. Я хочу, чтобы ты был рядом. Захватим с собой двадцать стражников. И… Довици.

Джулиано закатил глаза и обреченно вздохнул.

— Так кого ты намерен слушать? Меня или его? Неужели ты забыл, о чем я говорил только вчера вечером? Благодаря всем его советам ты теперь выглядишь плохо в глазах людей. Повторяю еще раз — он нам больше не друг.

— Я слышу тебя, — бесстрастно ответил Пьеро. — Но я хочу, чтобы Довици был рядом. Только для виду.

Джулиано промолчал, но я поняла по его внезапно ставшему непроницаемым лицу, что он недоволен.

Неприятную тишину нарушил Микеланджело, робко сделавший совершенно неуместное заявление.

— Завтра я уезжаю в Венецию.

Никто из братьев не отреагировал на эту новость.

День пролетел слишком быстро. Моему мужу пришлось заняться делами, встречаться с банкиром, хотя, подозреваю, этот банкир обсуждал с ним политику, а вовсе не финансы. Лаура расчесала мне волосы, свернула их жгутом на затылке и заправила в тончайшую золотую сеточку, заимствованную у мадонны Альфонсины.

— Вы ведь теперь замужняя женщина, — сказала она, — так что не годится ходить с распущенными волосами.

Затем она показала мне весь дом, включая кухню и покои жены Пьеро Альфонсины, а также их детей, и, наконец, провела в библиотеку с высокими резными стеллажами, где хранились бесчисленные тома в кожаных переплетах и пергаментные свитки.

Я выбрала томик Петрарки — его «Канцоньере», собрание более трехсот сонетов. Большинство книг было на греческом, коего я совершенно не знала, или на латыни, о которой у меня было весьма приблизительное представление. Я отнесла маленький томик в спальню Лоренцо и, улыбнувшись стражнику-голиафу, дежурившему у дверей, устроилась в кресле возле только что растопленного камина.

Я думала, что Петрарка — хороший выбор. Он писал на тосканском наречии, а потому от меня не требовалось усиленной сосредоточенности, и его любовная поэзия могла напомнить мне о причине радоваться: о Джулиано. Но, листая страницы, я не находила ничего, кроме страданий. Сонет за сонетом описывал не красоту страсти, а только печаль и муку, которые она вызывает. Бедный Петрарка оплакивал смерть Лауры, предмет своей неразделенной любви:

«Я пел о золотых ее кудрях, Я воспевал ее глаза и руки, Блаженством райским почитая муки, И вот теперь она — холодный прах».

На глаза у меня невольно навернулись слезы, и я смахнула их, ругнув себя, — раньше я никогда не плакала над стихами. И все же еще одна строка отозвалась в душе болью:

«Жестокая звезда — недобрый знак — Отражена была в моей купели».

Жестокая звезда. Я вспомнила то, о чем давно не думала: случай с астрологом и те обидные слова, которые бросила в лицо маме, хотя она всего лишь пыталась оградить меня от волнений. У меня в голове вновь зазвучал голос астролога: «В твоих звездах я разглядел акт насилия, который связан с твоим прошлым и будущим».

Я вспомнила, как мама умирала по вине Савонаролы, и меня охватил беспричинный страх, что Джулиано — мое будущее — станет следующей жертвой.

— Прекрати, — вслух велела я себе и виновато оглянулась на дверь, не услышал ли меня великан, сидящий по ту сторону.

Но реакции никакой не последовало — ни голосов, ни движения, — и тогда я, слегка тряхнув головой, чтобы прийти в себя, нахмурилась и начала читать дальше. Мне хотелось найти какие-нибудь яркие, радостные строки, что послужило бы хорошим знаком, зачеркнувшим все дурное. Пролистнув несколько страниц, я наткнулась еще на одно стихотворение, написанное на тосканском:

«Благой король, на чьем челе корона Наследная, готов громить врага И обломать поганые рога Безжалостным сатрапам Вавилона».

Я захлопнула книжку, отложила в сторону и подошла к огню. Пламя горело яростно. Я сложила руки на груди и крепко их сжала, словно стараясь сдержать страх. Все они связаны каким-то образом: Леонардо, третий человек, умирающий Лоренцо, «плаксы»… И я.

Подняв глаза, я увидела «Битву при Сан-Романо» Уччелло, с яркими знаменами, развевающимися на воображаемом ветру. Капитан Толентино по-прежнему выглядел решительным храбрецом, но на этот раз мне показалось, что ему очень одиноко и вскоре его одолеет враг.

Джулиано не возвращался до самого вечера. Приближался час, когда ему предстояло идти в синьорию, и я не выдержала, вызвала Лауру и послала ее за мужем, чтобы повидаться с ним перед его уходом.

Он больше не старался казаться веселым и озабоченно хмурил лоб. Вместе с Джулиано пришел его слуга, который помог мужу облачиться в строгую тунику темно-серого цвета без всяких украшений. Когда слуга ушел, я сказала, стараясь, чтобы голос звучал беззаботно:

— Ты теперь похож на одного из «плакс». — Джулиано не улыбнулся.

— Скоро мне придется уйти. Лаура успела показать тебе, где расположены покои Джованни?

— Да.

— Отлично. — Он замолк, и я поняла, что он старается подобрать слова. — Если по каким-либо причинам мы с Пьеро задержимся… если припозднимся или если что-то случится и ты забеспокоишься, сразу ступай к Джованни. Он знает, что делать.

Я нахмурилась, стараясь скрыть тревогу за маской неудовольствия.

— А почему вдруг я должна беспокоиться? И зачем мне идти к Джованни?

Решение быть откровенным далось мужу нелегко — у него задергались губы.

— Все вещи упакованы. Джованни знает, где они находятся и куда можно отвезти тебя. Мы с ним заранее договорились о месте, где сможем встретиться. Поэтому, если мы задержимся…

— Я хочу пойти с тобой. Не могу оставаться здесь. — Он невесело рассмеялся. Разумеется, моя просьба была неосуществима: я женщина, а женщин не пускали во Дворец синьории. К тому же я достаточно хорошо успела узнать Джулиано и понимала, что он ни за что не позволит мне сопровождать его в такой опасной поездке.

— Лиза. — Он нежно обнял меня за плечи. — Мы договорились с королем Карлом, и синьории это может не понравиться. Я глупо поступил, что позволил Пьеро прислушиваться к Довици — все его советы, которым последовал брат, привели к тому, что наша семья теперь выглядит в дурном свете. Мне не следовало доводить до того, что случилось теперь. Я был слишком занят нашими банковскими делами, предоставив брату заниматься политикой. Ему это не понравится, но отныне я намерен больше вникать в его дела. Довици сегодня же будет отказано от дома. Теперь Пьеро станет слушать только мои советы.

Джулиано замолчал и бросил взгляд на окно. Я знала, он ждет звона колоколов.

— Тебе пора идти?

В ответ он взял в ладони мое лицо.

— Я люблю тебя. — Он легко и нежно меня поцеловал. — Скоро вернусь, обещаю. Не волнуйся.

— Хорошо, — сказала я. Каким-то образом мне удалось говорить и вести себя довольно спокойно. — Я позволю тебе уйти без меня только с одним условием.

— Каким? — Он постарался изобразить веселость.

Связь между письмом Леонардо и словами умирающего Лоренцо все еще не давала мне покоя, и я опасалась, что потеряю шанс узнать правду.

— Ответь мне на один вопрос. Кто этот третий человек? Этот кающийся грешник?

Он опустил руки и уставился на меня с удивлением.

— Прошло столько времени… а ты все еще помнишь отцовские слова? — Тут он взял себя в руки. — Отец умирал. Он сам не знал, что говорил.

— Ты ужасный лгун. Кого он имел в виду? — Джулиано покорно сдался.

— Одного человека, которому удалось бежать, — ответил он, и в эту секунду раздался звон колоколов.

Мы оба вздрогнули, но я не отступила от своего. Время утекало как вода, а я должна была все узнать, словно от этого зависели наши судьбы.

— Откуда бежать?

— Все, кто участвовал в заговоре, когда убили моего дядю, были пойманы. Но один человек ускользнул.

— Твой отец его видел?

Джулиано покачал головой и повернулся к двери, ему явно не терпелось уйти.

— Леонардо. Леонардо его видел, — ответил он. — Мой дядя умер у Леонардо на руках. Лиза, мне пора. Поцелуй меня еще раз.

Мне хотелось закричать от страха, но я просто поцеловала мужа.

— Снаружи стоит охрана, — быстро произнес он. — Они скажут тебе, если нужно будет обратиться к Джованни. Из комнаты не выходи. Лаура принесет тебе поесть. — Он распахнул дверь, потом оглянулся на меня в последний раз. Глаза его светились тревогой. — Я люблю тебя.

— Я люблю тебя, — эхом отозвалась я.

Он закрыл дверь. Я подошла к окну и распахнула его, не думая о холоде. Облака, наконец, разошлись и открыли кораллово-оранжевое солнце, стоящее уже у самого горизонта. Перегнувшись через подоконник, я послушала колокола, а потом увидела, как Пьеро и Джулиано отъезжают верхом в сопровождении примерно тридцати всадников.

— Леонардо, — произнесла я, хотя меня никто не мог услышать.

Все равно мы были с ним связаны и оба чувствовали, как неминуемо приближается беда.