8
Я проснулась. Проснулась дома. Я была дома, в реальном мире. Также я знала — моментально, инстинктивно, — что никогда больше не увижу Рондуа, что бы там ни произошло с моим сыном. Вот почему Чили позволил мне присутствовать, пока объяснял условия испытания: он тоже знал, что я больше не вернусь.
Отбросив одеяло, я метнулась прочь из комнаты, из кровати, отовсюду. В квартире было темно, хоть глаз выколи; только сквозь шторы пробивался свет фонарей. Я вбежала в гостиную, проверить, кто там — Пепси или Чили. Но там никого. Нет, не совсем…
— Ой!
Элиот, спавший на кушетке в гостиной со времени отъезда Дэнни, вскинулся и непонимающе воззрился на меня:
— Что такое? Каллен, в чем дело?
— Где ребенок? Где Мей?
— Господи, Каллен, что случилось? Что такое?
— Да где ребенок?!
— Баиньки, в кроватке. Успокойся ты! Что с тобой такое? Что-нибудь не так?
Одолев последние несколько шагов, я уткнулась взглядом в темную колыбель, моля, чтобы моя девочка — хотя бы она — была на месте, чтобы все было в порядке. Все нормально. Мей не спала и очень сердито смотрела на меня.
Выхватив ее из кроватки, я прижала малышку к своей пылающей груди. Мей расплакалась, но это было не важно. Важно, что она в порядке и ей ничего не грозит.
Прижимая дочь к себе, я оглядела комнату. На кушетке — только простыни и отвернутое одеяло, примятая подушка у подлокотника.
— Каллен, не будешь ли ты так добра сказать мне, в чем, черт побери, дело?
— Мне приснился рондуанский сон. По-моему, Пепси погиб. Я… не хочу говорить. Мне нужно немного походить, потом расскажу.
Элиот сел на кушетке и не сводил с меня глаз, пока я мерила шагами гостиную. На нем была красная фланелевая пижама, и волосы на голове стояли торчком. Мне вспомнилось прикосновение к волосам Пепси — это было только что. Я прибавила шагу.
В конце концов я опустила взгляд на Мей и увидела, что она заснула у меня на руках. Подойдя к кроватке, я осторожно уложила дочку и накрыла одеялом, которое совсем недавно трогал Пепси. Я не сводила с нее глаз. Мне обязательно было нужно знать, что она здесь, даже во сне.
Пересекла гостиную и специально села в кресло Элиота. На подлокотнике по-прежнему оставалось шоколадное пятно. Я чувствовала себя совершенно обессиленной.
— Кофе хочешь? Сейчас заварю, — произнес Элиот уже на полпути к кухне.
Я слушала, как он там возится, и вспоминала Джека Чили, пьющего воду из-под крана. Интересно, стакан так и остался в раковине?
— Каллен, без кофеина у вас не осталось. Сходить принести?
— Да нет, все нормально.
— Ладно тебе. Подожди секунду, я спущусь и принесу. У меня как раз есть твой любимый сорт, от «Дейли грайнд». Я быстро.
У двери он обернулся и громко спросил, не хочу ли я чего-нибудь еще. Я ничего не хотела; я хотела лишь узнать, как там мой сын. Со стороны двери донесся лязг многочисленных замков, и Элиот сказал, что, мол, сейчас — одна нога здесь, другая там.
Дверь с оглушительным грохотом ударилась о стену. Элиот ойкнул и вскинул руки — на площадке что-то происходило.
Затем послышался другой звук — звук резкого глухого удара, самый громкий в моей жизни.
Элиот неразборчиво буркнул и рухнул плашмя на площадку. Все произошло слишком быстро, чтобы я успела что-либо осознать. Я видела, как Элиот упал; видела, как из головы его выплеснулась кровавая радуга и запятнала пол.
Кто-то склонился над ним и размозжил ему голову. Раз, другой, третий. Каждый удар звучал глуше и мокрее.
Затем Алвин Вильямc вскочил с колен, и вот он уже у меня в квартире, втаскивает за собой Элиота.
Наконец я поняла, что происходит. Метнулась налево, к Мей, но Алвин Вильямc крикнул, чтобы я не двигалась. Захлопнул дверь ногой, и я увидела, что на нем новенькие белые кроссовки.
В правой руке Алвина была, кажется, монтировка, вся заляпанная кровью и чем-то еще.
— Не шевелитесь! Даже не думайте!
Он склонился над Элиотом и снова обрушил монтировку на его неподвижное тело. Выпрямившись, обтер инструмент ладонью, а ладонь — о штаны.
— Наника нонимасэ. Это по-японски. Означает: «Хотите выпить?» Теперь я знаю японский. Я учился!
Он переступил порог гостиной, и я вскинула руку, как с Вебером Грегстоном и цыганкой. Из моей ладони ударил фиолетовый дуговой разряд, замкнувшийся на монтировке, по которой побежали зеленые и золотые огоньки.
— Здорово! — воскликнул Вильямc, разглядывая их свечение.
Но это был просто свет, за ним не крылось никакой волшебной силы. Я вскинула другую руку. Опять ничего. Алвин сделал еще шаг. Монтировка светилась.
— Вы перестали мне писать! Я вам не нравлюсь! Я встала, потеряла равновесие, снова села. Он не сводил с меня глаз.
— Что тебе нужно, Алвин?
— Что? Мне нужно письмо! Вы должны написать мне письмо!
Вне себя от злости, он резко махнул монтировкой и зацепил торшер. Тот упал и погас. В комнате стало наполовину темнее, вдобавок подала голос Мей.
— Письмо? Хорошо, письмо так письмо. Вот, уже пишу: «Здравствуй, Алвин…»
— Нет, не так! Настоящее письмо, с марками. Из Японии. Аригато! На имя сегуна!
— Хорошо, Алвин, я должна взять бумагу. Бумага есть в спальне. Пройдем в спальню.
— Черт побери, как мне нужно это письмо! Почему у вас здесь нет бумаги?
В пяти футах от меня он сделал шаг к кроватке. Я повторила его движение:
— Не трогай ребенка? Ребенка только не трогай, Чили! Не смей его трогать!
Услышав это имя, Алвин явно растерялся и замер. В отчаянии я снова вскинула руку. Сработало же это с Вебером.
Опять зажегся разряд, на сей раз медленно и лениво. Над комнатой поплыла разноцветная радуга. Подняв руку, Вильямc собрал свет в ладонь. И проглотил.
Он сделал еще два шага к кроватке и теперь глядел прямо на нее. Однако я опередила Алвина и заслонила кроватку собой.
Монтировка продолжала светиться. Сквозь живот Алвина Вильямса тоже мерцал свет. Мой свет. Мое волшебство. Исчезли без остатка.
— Здравствуйте, миссис Джеймс. Помните меня? Искренне ваш, Алвин Вильямc.
Он поднял над головой светящуюся монтировку. Он хотел меня убить, так что я прыгнула как можно дальше от кроватки. Может, покончив со мной, он остановится…
Комнату сотряс грохот, словно взрыв бомбы, и на мгновение я подумала, что Алвин меня уже ударил, потому что в то же время ярко полыхнул белый свет.
Вильямc развернулся как пружина, не опуская монтировки.
Свет был повсюду, но звук стих. Только яркий белый свет и тишина.
Что-то с лязгом брякнулось о паркет. Алвин неразборчиво буркнул, дернулся и упал рядом со мной. Мертвое обезображенное лицо… Удар пришелся в самую середину, и лицо словно бы вмялось.
— Мам?
Из белого света выступил Пепси. Я потянулась к нему, но он мотнул головой. Касаться его было нельзя.
— Пепси, ты победил! Он кивнул и улыбнулся:
— Мам, это Мей? Так вот она какая…
Голос был его, только глуше и словно доносился из чудовищной дали.
Он подошел к сестре и уставился на нее сквозь прутья кроватки. Первую встречу моих детей я наблюдала на четвереньках.
Заметив Пепси, Мей вытянула ручку. Она открыла рот, закрыла и улыбнулась — по-моему, она знала, кто такой Пепси.
— Привет, Мей. Я закрыла глаза.
— Я люблю вас обоих. Пепси, Мей тебя видит. Точно знаю, она тебя видит. Я люблю вас обоих, и вот вы вместе.
Пепси вытянул мизинец и чуть-чуть не коснулся ладошки сестры.
— Мам, обещай, что всегда будешь петь ей о мышах.
— Обещаю.
Пепси ткнул пальцем в окно. Нью-йоркскую панораму сменила морда мистера Трейси. Он улыбался, как в старые добрые времена.
— Мам, всегда пой ей о мышах. И еще о паучьем клубе. Эта тоже хорошая.
В комнате вспыхнул свет. Сперва синий, как вода в бассейне, потом оранжевый, желтый, еще желтее, белый. Он стал таким ярким, что мне пришлось зажмуриться. Открыв глаза, я обнаружила, что и Пепси, и мистер Трейси бесследно исчезли.
Когда приехала полиция, я сидела в кресле с Мей на руках и монтировкой на мокрых коленях. Кровь просочилась сквозь хлопковую ночную рубашку на мои бедра. Ощущение было не из неприятных.
Алвин Вильямc сбежал из больницы два часа назад. В суматохе доктор Лейври совершенно забыл про меня. А когда вспомнил, то сразу позвонил в полицию. Но надо же было еще доехать…
Вильямc остановил такси, задушил водителя и украл его деньги, а также лапчатый лом из багажника.
Лом лапчатый. Так полицейский называл монтировку. Лом лапчатый. В кармане у Алвина остался ключ от нашей парадной. Он носился с ключом как с писаной торбой, и в больнице разрешили его оставить.
Я не позволила полицейским забрать у меня Мей или лом лапчатый. Тогда они забрали Элиота. А потом — Алвина. Но я не позволила им забрать Мей или лом лапчатый.
На вопрос, как мне удалось вырвать его у Алвина, я пожала плечами и сказала, что это не я, а Пепси.
Меня оставили в покое.
Дэнни похоронил Элиота и через девять дней после происшедшего устроил переезд. Теперь мы живем на Риверсайд-драйв, откуда чуточку видать Гудзон. Дэнни смеется и говорит, что пришлось подкупить троих чиновников, — просто он хотел, чтобы я могла любоваться видом из окна.
Вчера ночью в постели он снова обнял меня и сказал, что хочет говорить со мной до конца жизни. Говорить со мной, просыпаясь, и говорить, ложась спать. А еще сказал, что мы поможем друг другу состариться.
Знаете, о чем я думала? О чем я много-много думала? Не с Пепси ли сейчас Элиот. Даже если сначала ему пришлось отправиться в Офир Пик, наверняка Пепси вызволит его оттуда. Это было бы здорово. Им будет так весело вместе.
Слов нет, чтобы выразить, как мне их не хватает.
Очень трудно убедить себя, что там, где ты живешь сейчас, — твой дом. Иногда у меня это получается, иногда — нет.
Литературно-художественное издание
Джонатан Кэрролл
КОСТИ ЛУНЫ
Редактор А. Жикаренцев
Художественный редактор С. Киселева
Технический редактор О. Шубик
Компьютерная верстка М. Львов
Корректор М. Ахметова
Подписано в печать 19.02.2009. Формат 80x100 '/32. Печать офсетная. Бумага тип. Усл. печ. л. 14,06. Тираж 4000 экз. Заказ № 9786.
Отпечатано с предоставленных диапозитивов в ОАО «Тульская типография». 300600, г. Тула, пр. Ленина, 109.
notes
Назад: 7
Дальше: Примечания
