Расстаться с мистером Трейси оказалось легче, чем я себе представляла. Втроем мы медленно шли по опустевшему лугу. Ни серебристого дирижабля, ни музыки, ни экзотических говоров и смеха вокруг сотен костров. Войско отправилось по домам ожидать исхода нашего противостояния с Джеком Чили — решающего противостояния.

— Если бы я мог еще чем-нибудь помочь… Совсем недавно, Пепси, я думал, что кое-что могу, но наш друг Марцио меня разубедил.

— Как по-вашему, мистер Трейси, мой план сработает?

— Нет. Я уже говорил — и не понимаю, зачем тебе даже пытаться. Джек Чили слишком безрассуден и злобен, чтобы тебя понять. Ты совершенно прав, и от того, что ты предлагаешь, всем на Рондуа было бы только лучше; но Чили в принципе не способен понять этого.

В голосе мистера Трейси звучало только поражение.

Что бы с нами потом ни произошло, я была уверена: мистеру Трейси недолго осталось — либо из-за страха, разъедающего организм, словно рак, либо просто от усталости. От него прежнего осталось так мало, что я в некотором смысле была рада, что мы не будем присутствовать, когда упадет занавес. Сила и отвага мистера Трейси так долго нас поддерживали. Увидеть, как они иссякают до последней капли, грозило приступом вселенской скорби.

— Пепси, ты помнишь дорогу? Следуешь Мертвому Почерку, и так до Жарких Туфель. Кармезия знает, как идти, но у Туфель вам придется распрощаться, и дальше рассчитывай только на себя.

Пепси кивнул и, не сказав больше ни слова, повернулся уходить. Лицо его было перекошено, словно от свежего ножевого пореза. Такое прощание было не по мне. Я подошла к мистеру Трейси и, сколько хватило рук, обняла за шею. Слезы хлынули прежде, чем я успела произнести хоть слово.

— До свидания, мистер Трейси. Вы замечательный. Я вас очень люблю.

— До свидания, Каллен. Постарайся сделать для него все, что можешь. Потом отойди в сторону и не мешай. Теперь это его работа, ты свою сделала. Он очень хороший мальчик.

Едва шевельнув лапой, пес отстранил меня, развернулся и похромал обратно к тенту. От его поступи земля у меня под ногами дрожала. Я смотрела ему вслед, пока это не стало совсем невыносимо. К счастью, подкатилась негнаг Кармезия и сказала, что нам пора — Пепси уже «отчалил».

Мы вышли к долине, одна сторона которой была нефритово-зеленой, а с другой высилась отвесная скальная стенка черного цвета. Вся ее поверхность была покрыта врезанными глубоко в камень исполинскими буквами и числами, загадочными словами, неоконченными набросками зверей, футуристических построек и мебели, подобных которым я никогда не видела на Рондуа, рисунками почти человеческих лиц. Кармезия сказала, что многие думают, будто это рассеянные каракули кого-нибудь из ранних богов, размышлявшего, как дальше поступить с Рондуа.

Пока мы разглядывали стенку, Кармезия пригнулась к земле и стала активно принюхиваться, словно идущая по следу охотничья собака. Мы с Пепси переглянулись, одинаково озадаченные.

— Прямо по курсу — зной, чую направление. Туфли должны быть очень близко.

Теперь все казалось очень просто. Миновать Жаркие Туфли (что бы это ни было), распрощаться с негнагом Кармезией и шагать прямо вперед навстречу Джеку Чили и тем ужасам, которые он для нас приготовил.

Когда-то я смотрела документальный фильм про африканских животных. Кроме обычных газельих скачек и смешно возмущающихся бегемотов там была одна часть, которая меня буквально потрясла. Лев, поджарый и чуть ли не все время в полете, преследовал по саванне зебру и наконец догнал. Вцепившись зебре в нос, он стал возить ее, как тряпку. Смотреть на это было крайне тяжело, но самое потрясающее — это реакция зебры. Стоило льву схватить ее, она замерла как вкопанная и беспрепятственно позволила себя пожрать.

Закадровый голос бесстрастно объяснил, что, сколь жестокой ни представлялась бы нам эта сцена, на самом деле природой для таких случаев предусмотрен своего рода предохранитель. Зебра ни на что не реагирует, поскольку пребывает в отключке. Шок такой глубокий, что, насколько могут судить ученые, с этого момента она вообще ничего не чувствует.

Шагая следом за Пепси и глядя себе под ноги, я размышляла, не нахожусь ли сама в подобном шоке. Грозящие опасности, конечно, тревожили меня, но уже не страшили. Может, я в чем-то выросла, стала сильнее, пока мы искали пятую Кость Луны? Или этой ново-обретенной невозмутимостью я обязана знанию, что мы с Пепси в полной власти Джека Чили и единственное, что нам остается, — это наблюдать собственную гибель? Шок — или безграничная смелость, неведомая прежде?

Мертвый Почерк внезапно прервался, хотя скальная стенка, в природных потеках и выбоинах, продолжалась. Тропинка была очень узкая, и мы могли идти только гуськом, с Кармезией во главе. Под ноги нам ложились плоские гладкие камни, и, если не смотреть, куда ступаешь, можно было поскользнуться и подвернуть ногу. Далеко не сразу до меня дошло, что «камни» эти — на самом деле бутылочное стекло, причем все стеклышки одинакового цвета, такого же, как найденное мною на греческом пляже.

Почему-то я стала думать о миланских трамваях — о том, как меня восхищали названия конечных остановок: «Греция», «Бразилия», «Тирана». Если день был солнечный и я бездельничала, то садилась в трамвай, закрывала глаза и говорила себе, что еду в Бразилию.

Легко и просто! И если мы с Дэнни встречались потом в нашем любимом кафе напротив Кастелло Сфорческо, он обязательно замечал особый блеск у меня в глазах и спрашивал: «Куда сегодня плавали, капитан?» А я с чистой совестью могла ответить: «В Венгрию».

В нашей квартирке возле Кастелло шум трамваев слышался весь день и до поздней ночи. Я была без ума от них. Почему-то в их желанном лязге мне всегда слышалось: «Это Европа. Мы живем только в Европе».

Тропинка из бутылочного стекла завернула за угол, и прямо перед нами возникли Жаркие Туфли — три пары докрасна раскаленных туфель высотой по меньшей мере в пару этажей. Обычные мужские полуботинки, над которыми начинались брюки из твида шириной с калифорнийскую секвойю. Ноги, верхушки которых терялись в облаках, стояли совершенно неподвижно. Мне следовало ужаснуться, но страшно почему-то не было. Зебра и лев?

По мере приближения к ним жара нарастала. Когда Кармезия остановилась, Пепси залез в рюкзачок и достал третью и четвертую Кости. Третью он отдал мне.

— Когда пойдем мимо, покрепче прижимай Кость к груди. Она тебя защитит.

— Пепси, мне пора назад, — произнесла Кармезия, встав между нами.

Пепси присел и взял негнага на руки. Я впервые заметила, что он тоже понимает их язык. А у Бриннского моря, когда мы первый раз встретили негнагов, еще не умел.

— Кармезия, обязательно передай мистеру Трейси, что Туфли стоят неподвижно. Это его обрадует. Еще передай, что пока все в порядке. До свидания. И спасибо!

Он чмокнул Кармезию в макушку и осторожно опустил на землю. Старательно вскинув лапку, словно честь отдавала, она метнулась назад по тропе. Двигалась Кармезия так стремительно, что мы и глазом не успели моргнуть, а она уже исчезла.

Приложив к груди четвертую Кость, Пепси кивнул, чтобы я следовала за ним. Под аккомпанемент каменного треска и шороха, возникающих при каждом шаге, мы двинулись к Туфлям — к Туфлям, от которых пыхало жаром, словно от нелепого исполинского звездолета с планеты Большая Нога.

Крепко прижимая Кость к груди, я по-прежнему чувствовала исходящий от Туфель жар, только значительно слабее, словно на расстоянии. По мере приближения к Туфлям стеклянные камни у нас под ногами принялись переливаться изменчивым огненным цветом.

Мы уже почти миновали преграду, когда Пепси засунул свою Кость за пазуху и, к моему ужасу, направился прямиком к последней паре голиафовых ног. Медленно вскарабкавшись по дырочкам, которыми был усеян носок Туфли, он добрался до верха, перехватывая шнурки и вставляя ноги в окантованные медью отверстия. А затем, как будто этого зрелища было недостаточно, чтобы заработать сердечный приступ, Пепси стал карабкаться по неровной отвесной стенке шерстяного носка. Я что есть сил щурилась, пытаясь побороть ощущение удручающей ясности. Когда захват сорвался и Пепси чуть не упал, я отвернулась… но ненадолго.

Хуже всего мне пришлось, когда Пепси вскарабкался на отворот штанины и исчез за краем. В это же мгновение все шесть Туфель полыхнули ослепительными вспышками. О боже! Ничего не видя, я завопила как оглашенная, зовя Пепси. Однако, когда зрение наконец вернулось ко мне, я увидела, что он уже соскакивает на землю, улыбаясь во весь рот.

— Зачем тебе это было нужно?

Подойдя, он крепко обнял меня — его макушка едва доставала мне до талии.

— Пока не могу сказать. Подожди немного.

И вот мы снова отправились в путь — как выяснилось, в последний раз. Элиот назвал бы это завершающей стадией волшебного поиска.

Мы сидели на валуне бутылочного стекла и разглядывали туман, мрачно клубящийся под нами. В настоящий момент слово «мрачно» являлось ключевым, так как по ту сторону частично скрытой долины находились Кафе «Дойчлянд», Джек Чили и тэ дэ и тэ пэ. Мы ждали, пока туман рассеется, так как несколько миль назад тропа стала петлять как безумная и резко пошла под уклон. Чего нам сейчас не хватало, так это подвернуть ногу и растянуть сухожилие.

Меня так и подмывало спросить Пепси, как он думает, что ждет нас при встрече с нашим… противником. Но затишье грозило стать одним из последних на долгое-долгое время. Так зачем все портить, задавая неуютные, зловещие вопросы, ответ на которые все равно прозвучит угрожающе? Например: «Пепси, как, по-твоему, он нас съест? Ножом и вилкой? Или, может, просто макнет головой в горчицу, словно сосиски по-венски?»

— Нет, мам, наверно, как-нибудь иначе. Он уже показал нам, на какие художества способен. Придумает что-нибудь новенькое.

— Теперь, значит, и ты можешь мои мысли читать? Он смущенно кивнул.

— И как часто вы этим занимаетесь, молодой человек?

— Только когда ты чем-нибудь огорчена или сильно напугана. Честное слово, мам.

— Хм-м. Спасибо, конечно, за заботу, но будь так любезен впредь от этого воздерживаться.

Я выдала ему последний из сэндвичей, полученных нами еще на лугу. Честно говоря, с моей стороны это было не такое уж самопожертвование, потому что я давным-давно не испытывала голода. Иногда, конечно, я питалась — но, убей бог, не помню, где и когда.

— Мам, пошли. Туман, похоже, рассеивается. Подобно любому ребенку, он откусывал от сэндвича на ходу — так, жуя, и нырнул в туман.

Нам понадобилось пройти какое-то расстояние, прежде чем мы наткнулись на первого из детей. Раньше их скрывал туман, качественно скрывал.

Вдоль тропинки, через каждую пару футов, были расставлены легкие светлые плетеные стулья. На стульях сидели дети. Лица одних были противоестественно искажены — или мать-природа постаралась не в лучшую свою минуту, или невменяемый хирург-садист: черные кровоподтеки, незатянувшиеся желто-коричневые шрамы — сплошная зона стихийного бедствия.

Другие выглядели жертвами несчастных случаев, уцелевшими по нелепой случайности, тогда как, будь на земле хоть толика милосердия, их мучениям давно пришел бы конец — сплошные окровавленные бинты. Некоторые из детей явно сидели на подпорках, поскольку, когда мы проходили мимо, они медленно заваливались набок.

Было абсолютно тихо. Не доносилось ни криков, ни стонов, ни плача. Но самое худшее — это мягкая белая туманная дымка, окружающая нас со всех сторон и скрывающая пейзаж, который мог бы смягчить непосредственность сцены.

Стискивая мою ладонь, Пепси вел меня сквозь этот ад розово-голубых пижам и окровавленных марлевых повязок… крошечные тельца, которым полагалось бы раскачиваться на качелях, играть в песочнице, кататься на детских велосипедах с тренировочными колесиками, прикрепленными для баланса к ступице заднего колеса.

— Кто эти дети?

— Наверно, мам, они из Кафе. Идем быстрее. «Выставка» все не кончалась, и в какой-то момент я поняла: еще один ребенок — и все, не выдержу, так что я закрыла глаза и доверилась Пепси. Но стоило зажмуриться, в уши мне ударил звук голосов, исполненных боли. Кто звал маму, кто — папу, кто просил воды. Кто звал брата, кто просил любимую игрушку, кто молил боль прекратиться. Дети все переживают гораздо острее — как же им должно быть больно. Я постоянно спотыкалась, но не могла заставить себя открыть глаза. Воображение стократно усиливало крики, однако куда хуже было бы, если бы я снова увидела их. Нет, только не это!

— Мам, туман рассеивается. Тропа появилась.

— Сколько еще?

— Не знаю. Впереди холм. Наверно, тот самый, на котором Кафе.

Очередной раз споткнувшись, я почувствовала, что земля под ногами пошла вверх. Я крепко сжала ладонь Пепси, он в ответ сжал мою.

— Мам, уже все. Откроешь глаза?

— Нет, с меня хватит.

Тропинка забирала вверх, и детские крики звучали в моих ушах громче и громче. Я ощущала силу притяжения, которое тянет нас назад. Как мне хотелось отдаться на ее волю! Вернуться на тысячу… на миллион миль, туда, где нет всего этого.

Опять нахлынули отвращение и страх, победой над которыми я так гордилась. Все тело начало болеть, словно какая-то зараза растеклась по венам. Какая глупость — боль появилась только потому, что я запаниковала. Я ненавидела свою панику, поскольку понимала, что она сильнее, — вот оттуда и боль. Меня начало трясти, даже волшебная ладошка сына в моей руке не помогала.

— Проклятье! Ну, черт побери!

Я напрягла все мышцы, потом расслабила, надеясь, что хоть это поможет. Не помогло. Пепси остановился.

— В чем дело? Что-нибудь не так?

Ответа не было. Пепси замер как вкопанный. Ладошка его совершенно обмякла; ничего не попишешь, пришлось открыть глаза.

До Кафе «Дойчлянд» — его я узнала сразу — еще идти и идти. Я даже сперва подумала, что Пепси остановил сам вид здания, но нет, дело было не в этом.

Возбужденная, но также испуганная близостью злополучного строения, я не сразу смогла отвести от Кафе глаза и обернуться к детям. Так вот почему остановился Пепси.

Со всех детских голов разом исчезли бинты, обнажив жуткие раны. Более того, все дети стали на^-одно лицо — это был Пепси Джеймс. Безглазый Пепси, в черных кровоподтеках и шрамах, или бледно-зеленый после избиения, или желтушный. Все они стали Пепси — страшные, чудовищные возможности смерти или почти смерти на любимом, по-прежнему узнаваемом лице.

Я возмутилась. Это уж слишком. На это у Чили нет никакого права. Нельзя так.

— Ах ты подонок! Пепси, пошли. Это ненастоящее. Не смотри, побежали скорее. Держи руку!

Мы понеслись со всех ног. Ничего не оставалось — только бежать к Кафе.

Футах в двадцати от здания мы перешли на шаг и наконец увидели, что нас ждет.

Нас ждали Мей и я. Я сжимала ее в объятиях, хотя и она, и я были мертвы. Мой лоб, руки и дочку пронзали блестящие стальные шипы. Один шип прорвал ткань брюк между ног, два прошли сквозь лодыжки. Один входил Мей в висок и дальше — мне в грудь. Нас можно было узнать, но лопнувшая сморщенная кожа придавала обеим совершенно непристойный, бесчеловечный вид.

— Ни за что! Нет!

Я выпустила руку Пепси, и меня вырвало.

— Пепси, используй Кость! — прохрипела я, отплевываясь. — Ради бога, Пепси, вытаскивай нас отсюда, пожалуйста!

Подняв голову, я увидела, что он уже стоит у входа в Кафе.

— Нет!

Но он был там, и я не могла помешать ему протянуть руку и нашарить за мертвыми спинами дверную ручку. Секундой позже дверь отворилась, увлекая наши с Мей тела по медленной скрипучей дуге.

— Мам, смотри!

Я ничего не видела, но меня звал мой сын, и я направилась к нему. Вслед за Пепси я переступила порог Кафе «Дойчлянд».

И оказалась на углу Девяностой стрит и Третьей авеню в Нью-Йорке! Моя улица — улица, где я жила с Дэнни и Мей в реальном мире. Я была потрясена и напугана ничуть не меньше, чем при виде изуродованных детей или лица Джека Чили во все небо.

— Пепси, ты знаешь, где мы?

Он повернулся ко мне, весь внимание:

— У твоего дома, да, мам?

— Но почему? — Я стиснула его плечо, наверное, слишком сильно. — Что здесь такое? Как это может быть? Что происходит?

— Потому что, мам, Джек Чили ждет нас у тебя дома.

У меня уже не было сил удивляться. Зябко поежившись, я подумала, как далеко может зайти Рондуа. Насколько ему дозволено вторгаться в явь, прежде чем он получит отпор и отправится восвояси? Способен ли сон пойти вразнос и все подмять под себя? Вправе ли он селиться, где только захочет? Или это я одна достигла точки, где любые законы, приличия и правила игры потеряли силу? Достигла грани, за которой все, что есть у меня в голове или в жизни, доступно любому, только налетай?

Не чувствуя под собой ног, я шла по улице вместе с сыном. Часов у меня не было, но, судя по ощущениям, стояла вторая половина дня. Солнце клонилось к зданиям на западе, ветерок не приносил ощущения свежести. Было очень тихо — ни шума, ни людей, ни признаков жизни. Это настолько не соответствовало порядку вещей, что я подумала: а может, это какая-нибудь другая Девяностая улица — порождение чьего-то изощренного, но ограниченного воображения? Обычно мой квартал бурлит жизнью и даже минутку не может посидеть спокойно, не то что помолчать. Больше всего происходящее напоминало декорации перед съемками, открытку с фотографией, которая выглядит вроде знакомо, но чем дольше вглядываешься, тем все неправильнее.

Пепси медленно шел вперед, неторопливо впитывая окружающее. Напряжение на его лице сменилось едва ли не восторженным трепетом — таким своего сына мне еще не приходилось видеть.

— Мам, а ты здесь еду покупаешь? Вопрос прозвучал скорее как жалоба.

— Да.

— А твоя машина тоже здесь стоит?

— Нет.

Дверь нашей парадной была открыта, и мы вошли. Еще одна серьезная ошибка: дверь всегда, абсолютно всегда запиралась.

Но знакомый запах однозначно подтверждал, что это наш дом. Дэнни любил говорить: так пахнет на автовокзале по утрам.

Дэнни… О мой Дэнни!

Я решительно направилась к лестнице, но Пепси удержал меня за руку и покачал головой:

Не спеши, мам. Я хочу посмотреть твой дом. Хочу все посмотреть.

Граффити на стене рядом с разбитыми почтовыми ящиками гласили: «Думаете, это круто? Позвоните Барри, он вам покажет кузькину мать!» А ниже другой рукой — приписка: «Барри, я звонил, но тебя не было дома».

На втором этаже я увидела дверь Элиота и подумала, а какова здесь его роль. И Дэнни. И Мей.

На следующем пролете, в десяти футах от собственной квартиры, я остановилась и прикусила губу. Почувствовала, что кожа у меня на макушке самопроизвольно оттягивается назад. Всем телом ощутила, как бьется мое сердце — под мышками, в горле, под коленками, в животе.

Пепси достиг последней ступеньки и, миновав меня, ступил на площадку.

— Мы пришли? Почему ты стоишь?

— Вот наша квартира, угловая.

Он подошел к двери и остановился, дожидаясь меня. Я прикоснулась к ручке. Теплая, словно только что на ней задержали ладонь, прежде чем войти. Легонько толкнула, и дверь широко распахнулась, издав на полпути металлический скрип, знакомый до последней ноты. Все было так знакомо — и в то же время всецело, от начала до конца, неверно.

Три шага через прихожую. Синий ковер — сюрприз, который Дэнни принес домой одним снежным вечером. Оттиск Роберта Манфорда со львами, на который я смотрела каждый день — так он мне нравился; одна из первых вещей, купленных мною после переезда в Нью-Йорк. Старый клетчатый зонтик Дэнни, никогда не раскрывающийся до конца, и мой зеленый резиновый плащ — бок о бок на деревянной вешалке. На полу, одна на другой, стояли зимние галоши Дэнни, черные и блестящие. Не удержавшись, я протянула руку и дотронулась до зонтика. Настоящий зонтик. Зонтик Дэнни. Я дома.

На кушетке в гостиной — в сером костюме с белой рубашкой и черным галстуком — сидел Джек Чили, на сей раз в натуральную величину. Лицо его озаряла улыбка.

— Добро пожаловать домой, миссис Джеймс. Негромкий мелодичный голос, первоначально звучавший с неба, был здесь совершенно неуместен.

— Вам не нравится мой голос, миссис Джеймс? Тогда как насчет чего-нибудь более простецкого? «Каллен, это песня».

В точности как Дэнни в нашу первую ночь.

— Нет? Что, в сексуальности мне тоже отказано? Никак нельзя? Сейчас, секунду, подумаю: «Да ладно тебе, Каллен, пусти его на растопку».

Элиот!

— Хватит! Это не ваши голоса! Притворяйтесь сколько угодно, но они не ваши.

— Милочка, все на свете мое. — Скромная улыбка. — Хорошо-хорошо, хватит так хватит. Пепси, не хочешь как следует осмотреться, пока не начали? Потом такой возможности может не представиться. Посмотри, посмотри, как живет твоя мамочка. А вон там кроватка твоей сестренки, там она спит.

— Хватит!

Но он обращался только к Пепси, как будто меня не было вовсе.

— Пепси, а как тебе эти шарики на простынке? Здорово, правда? А песик?. А кроватка-то, кроватка! Кому захочется расти, если спишь в такой кровати? Идеальное место для ребенка.

Пепси стиснул двумя руками верхнюю перекладину кроватки и печально, растерянно уставился на одеяльце.

— Каллен, почему бы тебе не сделать своему сыночку что-нибудь перекусить? Например, сэндвич с арахисовым маслом и джемом — его любимый. Разве ты не видишь, он же проголодался!

Пепси обошел комнату, впитывая все без остатка. Долго разглядывал нашу с Дэнни фотографию, провел ладонью по выпуску газеты Элиота, улыбнулся белому резиновому дракону, которого Мей оставила на полу. Когда он вышел в прихожую, я не последовала за ним. Я даже Джека Чили не боялась. Слишком много боли, чтоб еще и бояться. Чили и я сидели, каждый в своей тишине, слушая, как Пепси обходит квартиру.

Не забудь посмотреть фотографии на стенах в спальне! Там есть очень хорошая, с Дэнни, Мей и родителями твоей мамочки — с твоими бабушкой и дедушкой.

— Почему бы вам не оставить его в покое? Что вы замышляете?

— Я? Ровным счетом ничего. Теперь, Каллен, все зависит от вашего сына. — Он кивнул на соседнюю комнату.

— Что это значит?

— Не беспокойтесь. Как вам, кстати, мое творчество — со снами тех ребятишек? Правда, здорово? А как они вдруг превратились в Пепси?! Ну признайте же, признайте, это было эффектно — до полусмерти перепугались, верно? Прямо как в прошлый раз, помните?

Он вскинул руки, будто сдаваясь, и внезапно на полу между нами возникли мои родители. Вам когда-нибудь приходилось видеть серьезную автомобильную аварию, со смертельным исходом? Или эти немыслимые фотографии с места падения самолета, массовых убийств, из концлагерных рвов? Вот так и выглядели мои родители, лежа передо мной на полу, — новый подарок Джека Чили. Однако было ясно, что они вполне живы и всецело осознают, как над ними надругались.

Они стонали… и слегка подергивались.

Вот что я увидела на склоне холма по пути к Кафе «Дойчлянд» — в тот самый, первый раз на Рондуа, когда еще была маленькой девочкой. Вот почему я воспользовалась четвертой Костью Луны, чтобы спасти себя и родителей. Мне казалось, что я их спасаю…

Я зажмурилась:

— Ничего этого нет.

— А вот и неправда! Очень даже есть.

Пепси, вошедший в гостиную у меня за спиной, выкрикнул что-то короткое и неразборчивое.

Раздался громкий щелчок, и наступила полная тишина. Когда я открыла глаза, тел не было. Пепси подошел и положил сзади руки мне на плечи. Наклонив голову, я прижалась щекой к костяшкам его пальцев:

— Спасибо.

— Ах ты поганец! Ладно, ладно, приступим. Очевидно, Пепси, что Кости у тебя, иначе ты бы так не смог. Ну-ка, дай поглядеть. Все равно так положено.

Пепси присел на другой угол кушетки — обычно там сидел Дэнни, — пристроил свой рюкзачок на коленях и стал по одной вынимать Кости, медленно раскладывая на диванной подушке. Когда он закончил, их было пять. Пять? Я не верила своим глазам. Пятая? Откуда она взялась? Где же он нашел пятую Кость Луны? Я перевела взгляд с Костей на Пепси, потом на Джека Чили.

— Удивлена, мамочка Каллен? Вот так-то, не щелкай клювом. Твой малыш — тот еще фрукт!

— Мам, не слушай его. Просто я не мог сказать раньше, нельзя было. Это от Жарких Туфель. Помнишь, когда я забирался в штанину?

Я сумела только кивнуть, а потом чуть не рассмеялась. Да какая разница? Меня уже ничего не удивляло. Ни пятая Кость Луны, ни корчащиеся на полу родители, ни Джек Чили, удобно расположившийся на кушетке в моей гостиной.

Я поднялась и снова села — в любимое кресло Элиота, купленное мной на аукционе Армии Спасения и заново перетянутое тканью с узором пейсли. Из любопытства я опустила взгляд на подлокотник, проверить, на месте ли пятно, которое посадил Элиот, капнув шоколадным пломбиром. Пятно было на месте. Почему-то меня это обрадовало, и я накрыла его ладонью, словно оно принадлежало мне одной.

— Пепси, ты в курсе, что дальше?

— Нет.

Чили вздохнул:

— Так я и думал. Ладненько, значит, сейчас нам предстоит урок рондуанской истории. Слушай внимательно. Никто, кроме меня, всего этого не знает, потому что только я нашел другие пять Костей.

— Другие пять Костей? Откуда?

— Молчи и слушай. Творец Рондуа, кем бы он ни был, оказался честным малым. В любой момент времени существуют десять Костей Луны. Те пять, которые нашел ты, вместе зовутся Костями Дыма. Мои же — Костями Печати. И не спрашивай, что значат эти названия, потому что я не в курсе. Наверно, что-нибудь связанное с богами или Богом — короче, кто тут за главного. Но это лишь мое частное мнение. Как бы то ни было, есть два набора Костей, и всегда были. Все, что происходит на Рондуа, зависит только от того, какой набор найден.

— Погодите…

— Каллен, хватит перебивать. Уверяю, когда я закончу, у вас не останется вопросов. Итак, существуют два набора Костей, но чтобы проявилась их сила, кто-нибудь должен их найти. Давным-давно я нашел Кости Печати и с того времени правлю на Рондуа. С моими методами вы знакомы, но спорить о политике мы сейчас не будем, без толку. Я правлю так, как мне нравится… Если бы ты, Пепси, не нашел Кости Дыма, я бы оставался у власти еще в течение трех Миланов. Знаешь, сколько длится Милан?

Пепси кивнул; взгляд его был спокоен и внимателен.

— Хорошо. Так вот, нашедший пять Костей, тех или иных, правит в течение пяти Миланов. Затем необходимо пройти испытание, но об этом чуть позже… Однако то, что сделал ты, вносит определенные коррективы. В прошлом часто случалось так, что оба набора Костей находили одновременно или почти одновременно. Последними совпали Киган Мерль и Нильские Тени. Согласно закону, если такое произошло, оба должны сразу пройти испытание, и выживает только один. В тот раз победил Мерль и правил свои пять Миланов. Кстати, если вы не знали, Мерль был отцом мистера Трейси… После него наступил краткий период безвластия, а потом появился я. Должен сказать, что пять Костей Печати я нашел быстрее всех за всю историю Рондуа.

Довольный собой, Чили протянул руку к кушетке и взял четвертую Кость Луны — так безразлично отданную нам Дефацио, когда мы приплыли на его остров; похожую на бейсбольный мяч; использованную мной в прошлой жизни, чтобы спастись.

— То, что сказал вам Дефацио, не столь далеко от истины. Будучи правителем, вы в полном праве проводить свой курс и затевать большие перемены — но, увы, старые верования и те, кто их исповедует, умирают очень медленно. Как бы вы ни были умны и изобретательны, вам всегда придется бороться с кем-то, кто упорно не желает идти вашим путем, хоть кол на голове теши. В моем случае это были такие идиоты, как Трейси и Стастны Паненка, не говоря уж о Кипучем Пальце, который стар, как кремень, и так же упрям… Как только я не пытался их убеждать! Я приходил к ним как Джек Чили, как Алвин Вильямc, как Огненный Сэндвич… вы не поверите, в какие тяжкие мне приходилось пускаться, чтобы попробовать убедить их перейти на мою сторону!.. Из этого, дражайший мой Пепси, вовсе не следует, что если сегодня тебе повезет, то завтра ты не столкнешься ровно с теми же проблемами. Разве что тебе придется разбираться с моими сторонниками — а они, смею заверить, от своего не отступятся… Власть у тебя будет. Но если ты не примешься убивать всех и каждого, кто с тобой не согласен — а теоретически это в твоих силах, — тебе придется убеждать и уламывать… Жутко скучно, но без этого никак.

Слушая разглагольствования Чили, я немного расслабилась; можно было подумать, мы беседуем со старым правителем, который делится воспоминаниями о временах, когда занимал высокий пост. Разве что этот правитель по-прежнему находится у власти и, судя по тону, планирует там и остаться.

— Итак, ты находишь Кости, становишься правителем, и, если, пока ты у власти, никто не найдет другие пять Костей, тебе позволено править как заблагорассудится в течение пяти Миланов. Вот вся история Рондуа в нескольких фразах, пусть и длинных. Изложенная Джеком Чили, Алвином Вильямсом, Марцио, Огненным Сэндвичем и тэ дэ и тэ пэ.

— А что потом, после пяти Миланов?

— Ты проходишь испытание и погибаешь. Наступила долгая тишина — по ходу которой Чили разглядывал нас с непроницаемым выражением на лице/ лицах.

— Почему тогда это зовется испытанием? Обычно испытание можно пройти или не пройти.

— Каллен, какая ты несносная. Это не школа; пересдачи не будет, — издевательски отозвался он голосом Элиота. — И вообще, я давно мог бы тебя выгнать. Так что не наглей. Это называется испытанием, потому что так повелось, усвоила?

Но под угрозой находился мой сын, и я не могла молчать:

— Хорошо, даже если вы победили, жить вам всего пять Миланов. А сколько это?

— Не твое дело. Однажды у тебя был шанс, но теперь Рондуа для тебя — только сон. Мы же там живем. Пепси, ты нашел пять Костей Дыма и должен теперь пройти испытание. Я тоже… А еще ты должен понять, что, каким бы хорошим или плохим ты себя ни считал, предсказать, кто победит, невозможно. Все определяет случай. И я напуган ничуть не меньше тебя.

Наклонившись к нам, он растопырил ладони, и в них возникли два огромных пистолета. Размером с обувные коробки, иссиня-черные, отблескивающие смазкой.

— Выбирай.

Ни секунды не колеблясь, Пепси выбрал оружие. Для его ладошки пистолет был велик, так что держать пришлось двумя руками.

— Подождите!

Чили сверкнул глазами, и я осела в кресле.

— Ствол нужно вставить в рот, вот так… — Чили широко открыл рот и засунул туда ствол, так что спусковая скоба уперлась в нижнюю губу, а потом опять вынул, чтобы можно было говорить. — У тебя есть все причины не доверять мне, очень хорошо понимаю, так что начну я. Я спущу курок, и ты услышишь выстрел.

Но ничего не случится: решение не будет принято до тех пор, пока мы оба не выстрелим. Такова система, и если побеждаю я, то продолжаю править.

Сердце замерло у меня в груди, превратилось в лед.

— Пепси… Пепси, это обязательно?

— Да, мам. Обязательно. Мистер Трейси сказал, непременно будет что-то такое, иначе ничего не выйдет.

— Буквально минутку! — повернулась я к Чили. — Можно нам с ним вдвоем, совсем недолго?..

— Ну конечно, миссис Джеймс. Только кулачного боя не надо, как тогда облака.

Ну вылитый Алвин Вильямc. Встав, Чили обменялся взглядами с моим сыном, и я знала, что они абсолютно понимают друг друга, а мне на такое понимание нечего и рассчитывать. Чили вышел в кухню и отвернул кран — набрал стакан воды.

Я впилась взглядом в сына, словно тонула, и в предсмертное мгновение увидела всю нашу жизнь вместе. Сказать мне было нечего. Да и что тут скажешь? Какими словами можно выразить любовь? Словами, которые что-нибудь значат теперь, когда все сказано, сделано и почти уже позади…

Встав с кушетки, Пепси подошел, присел на корточки и положил голову мне на колени. Со всей нежностью, на какую была способна, я погладила его по голове. Волосы его были такими густыми и мягкими — словно у маленького мальчика, — взлохмаченными и мягкими, как во сне.

Смерть несет вовсе не печаль, а опустошение. Это-то и плохо. Большая черная дыра стремительно засасывает все твои чары, убеждения, смешные привычки, и внезапно понимаешь, что их больше нет, поскольку ты остался ни с чем.

Игруны, хохотуны, В шлемах, с галстуком вруны. Цып-цып-цып. Всегда любя Ты меня, а я — тебя.

Песня деревянных мышей. Единственное, что осталось у меня в этой новой пустоте, но сойдет и мышиная песня, голос еще не совсем пропал, так что я промурлыкала ее своему сыну Пепси.

Крепче вжавшись лбом в мои колени, он стискивал мне лодыжки, изо всех сил.

Деревянные мыши все выше и выше, А мышата и сыр из опилок — на крыше.

Он плакал, а я была его мама, вот и все. Только это мгновение нам и оставалось.

— Пепси, ты самый лучший. Я горжусь всем, что ты делал. Буду любить тебя всегда. А если потом что-нибудь есть, то буду любить тебя и после смерти. Понимаешь?

— Да, мам.

Чили беззвучно зашел к нам за спину. Громко рыгнул.

— Начнем, пожалуй.

Пепси стал подниматься, но запнулся о мою ногу и упал прямо на меня — я едва успела его поддержать.

— Вставай! Хватит тут возиться! Бери пистолет, и начинаем!

Голос Чили звучал необычно высоко. Это был чей-то другой голос — кого-то, кого я не знала. Чили тоже боялся.

Они сели на противоположные углы кушетки. Чили засунул ствол в рот и выжидающе замер. Пепси попытался сделать так же, но пистолет был слишком велик, и он закашлялся.

— Просто сунь в рот, глупый! Не обязательно так глубоко. Не трать время!

Пепси закрыл рот, сглотнул. Открыв рот, сделал, как велел Джек Чили.

— Как уже сказано, я буду первый.

У меня даже не было времени поглядеть. Грохот выстрела заполнил комнату без остатка.

Я резко повернула голову, и прогремел второй выстрел.

— Пепси! — выкрикнула я, остановив взгляд на Джеке Чили…

Который выглядел точно так же, как мгновением раньше.