В ту ночь Рима видела третий сон с Максвеллом Лейном. Они гуляли по пляжу около «Гнезда». Звезд видно не было, но от воды исходило колдовское зеленое свечение. Волны-изумруды разбивались о берег.

Невдалеке от него на мерцающих зеленых волнах покачивался кораблик. На палубе стоял человек, но Рима едва различала лишь его неясные очертания. Он оглядывал пляж в подзорную трубу, слева направо, так, словно искал кого-то конкретно.

Даже во сне Рима вспомнила, что корабли снятся к смерти. Линкольну снился корабль накануне убийства — по крайней мере, так говорили. Рима чувствовала, что человек на палубе может оказаться ее отцом, который решил попрощаться. Но тут подзорная труба уставилась прямо на нее, и Рима поняла: не он. Жутко было сознавать, что этот человек может видеть ее, а она его — нет. Вокруг кораблика вздымались волны, которые превратились в зеленые башни с орудийными башенками, те — в небоскребы с окнами, а небоскребы — в фотографию серых зданий центральной части Кливленда.

Максвелл ступил в фотографию, одновременно повернувшись и протянув руку Риме, — и так и замер с протянутой рукой. Рима попыталась шагнуть следом за ним, хотя и не желала оказаться в снимке, — оставаться снаружи ей тоже не хотелось. Но туда, куда вошел Максвелл, путь для Римы был закрыт.

Она все еще испытывала страх, но теперь уже больше за него. Кто-то пытался прикончить Максвелла чуть ли не в каждой проклятой книге. Сколько еще удача будет сопутствовать ему? Рима не могла спасти его — ей еще никого не удалось спасти. Переживание было настолько острым, что она проснулась.

И оказалась в Шейкер-Хайтс, в своей спальне, оклеенной обоями с желтыми розочками; мама звала ее к завтраку. Вот ведь кошмарный сон, подумала Рима, хорошо, что он закончился, и тут мама позвала Оливера — значит, она не знала про Оливера! Необходимость все ей рассказать выглядела столь ужасной, что Рима проснулась.

Она лежала в своей постели в «Гнезде», Оливера не было, но теперь не было и мамы. Разочарование было ужасным. Руки Максвелла обвили ее, он шепнул: «Ты думаешь, что я настоящий, просто потому, что я здесь». Но когда она повернулась к нему, подушка рядом с ней оказалась пустой.

Теперь Рима проснулась уже окончательно. Было четыре утра. Но когда она в конце концов открыла глаза, выяснилось, что еще только три, и не было абсолютно никаких шансов узнать, где закончился сон и закончился ли он вообще.

«Вы думаете, что я настоящая, просто потому, что я сижу напротив».

На следующее утро Рима завтракала со Скорч, Коди и газетой «Гуд таймс». На Скорч были обтрепанные до дыр брюки — словно их пожевала одна из такс. Рима никогда не надела бы такие, потому что в одну из дырок непременно провалились бы ключи.

Скорч на пляже попали в голову теннисным мячиком и испортили ей настроение.

— У парня были такие прыгучие штуковины, — объяснила она Риме. — Такие гибкие штуковины, швырялки для собак, можно сильнее швырять мячик.

Штуковины назывались чакит, Рима знала это, но откуда — не знала.

— Думаю, мало кто извиняется, получив мячом по голове, — заметил Коди.

Скорч посоветовала ему отправиться куда подальше.

— Я извиняюсь, если говорю что-то не то, когда я ничего не соображаю и в ушах звенит.

— Иногда сказать «извините» вовсе не значит, что ты извиняешься, — поддержала ее Рима.

— Спасибо.

На Коди была синяя футболка с надписью «Кофейня Тутса». Он вполне мог быть черным, хотя Рима сказала бы, скорее, что он итальянец. Коди здорово смотрелся бы с бокалом кьянти, но, конечно, не в духе «Молчания ягнят».

Центральное место в газете занимала статья о том, как прихорашиваются мужчины, с фотографиями. Но если Рима и думала о сексе, то не из-за газеты, а из-за Максвелла Лейна.

— Мне снился Максвелл Лейн, — объявила Рима, вспомнив, как он лежал рядом и шептал ей на ухо. — Плохой сон, — добавила она, на тот случай, если Коди и Скорч подумали о том же самом.

Коди и Скорч отказались от яиц ради блага собак. Скорч ела тост с джемом, хотя джем ей вообще не нравился из-за апельсиновой корки, но ее самоотверженность не получила надлежащей оценки. Собаки, сидя у ее ног, изумленно подвывали.

— Извиняюсь, — сказала им Скорч, — но, может, вы заткнетесь?

Коди повернулся к Риме:

— Ты ведь живешь в его доме. Неудивительно, что он тебе является.

Коди писал курсовую по творчеству Аддисон, прочел все ее книги и выдвигал собственные теории. Одна из них гласила, что подлинная загадка книг про Максвелла Лейна — это сам Максвелл Лейн. Конечно, в каждом романе совершается какое-нибудь убийство и действие вертится вокруг его раскрытия. Но главная загадка, стоящая над всеми прочими, — это сам Максвелл.

— Люди читают эти книги только из-за него, — сказал Коди.

Скорч соскребла с тоста немного джема и стряхнула назад в банку.

— Многие уже не читают. Каждая новая книга продается все хуже. Она сама мне говорила.

— А все потому, что она забросила линию Максвелла. Вот я о чем. Она пишет о чем-то своем и кинула Максвелла на произвол судьбы. В последних двух книгах его почти не заметно.

Скорч проглотила кусок тоста и покачала головой.

— Не в этом дело. Читателям не нравится, как она о нем пишет. Зайди на форумы.

По словам Скорч, в чатах часто обсуждался вопрос о том, что Аддисон стареет и что в один прекрасный день — все надеялись, что еще не скоро, — одна из книг про Максвелла окажется последней книгой про Максвелла.

— Когда выходил «Гарри Поттер», все беспокоились, чем это закончится, — сказал Коди. — А здесь все беспокоятся, потому что долго ничего не выходило.

В нескольких последних романах у Максвелла Лейна обнаружилась подружка, сексуальное напряжение стало нарастать самым восхитительным образом и три книги назад — чудесно разрешилось. Максвелл, казалось, становится более открытым, готовым впустить кого-то в свой внутренний мир, что было крайне отрадно. Читатели уже предвкушали хеппи-энд.

Но в следующей книге подружка ушла.

Однако надежда еще оставалась, путь к истинной любви и так далее, тем более что девушку, вопреки давней детективной традиции, не убили. Она попросту бросила Максвелла. Даже когда в очередном романе она вышла замуж, надежда не умерла. Согласно еще одной давней детективной традиции, мужей экс-подружек было принято убивать. Те не только оказывались свободны, но и должны были искать частного детектива.

Время шло, новых книг не появлялось, отношение читателей к последним романам менялось. Оно было прохладным сразу после выхода, а стало еще прохладнее. Максвелл совершал по мелочи какие-то поступки, которые никому не нравились. Казалось, Аддисон перестала быть на одной волне с читателями и как будто подустала от Максвелла — или же не знала его так хорошо, как считали все. На сайте Аддисон некто под ником Лиллойс обвинял ее в злостной клевете, в подрыве репутации.

Другие соглашались с ним: «Она не хочет видеть Максвелла счастливым», «Она хочет покончить с ним». Лиллойс утверждал, что Аддисон, уходя, хочет забрать Максвелла с собой, как индийский раджа, заставляющий свою жену жариться на его погребальном костре.

Рима вспомнила, что во сне ей было страшно за Максвелла, что ему грозила опасность. Кто-то (не она) должен был прийти ему на помощь. В ее оправдание можно было сказать, что она спала. По пробуждении все это слишком отдавало Стивеном Кингом.

Внимание ее отвлеклось на газетную статью про Петомана — профессионального пускателя газов, который в конце девятнадцатого века выступал в «Мулен Руж» и зарабатывал втрое больше Сары Бернар. Когда-нибудь этот факт всплывет в Риминой голове, но она уже забудет, откуда взяла его. Что касается читателей Аддисон, то Рима была уверена, что они безоговорочно предпочли бы Сару Бернар.

В совершенном мире, конечно, не пришлось бы делать такого выбора.

— Вы слышали про Холи-Сити? — спросила Рима и, видя, что нет, продолжила: — Была такая секта в горах Санта-Крус. — Она не стала упоминать про их расистскую направленность: вдруг Коди все-таки окажется черным? Да и время для этого было слишком раннее. — Как вы думаете, Аддисон, когда писала «Ледяной город», имела в виду реальное убийство? Она вообще делает такое?

— Ну, по-моему, нельзя никого убить при помощи кошки, — заметила Скорч.

— Нет, не то убийство, а самое первое, — уточнила Рима.

— Вот что я знаю точно: если это и так, она никогда тебе не скажет, — сказала Скорч, доедая тост.

Розовая часть ее волос паутиной рассыпалась по щеке. Красная часть под солнцем стала густо-медовой. Глядя на Скорч, никто бы не подумал, что у нее звенит в ушах. Вместе с пейзажем за окном она выглядела как полотно Рембрандта: листья, тронутые желтизной, воробей в тазике в саду. Сладкий аромат смоковницы.

Аромат, конечно, ощущался только снаружи. В кухне пахло маслом и чаем.

— В Сети появился новый сайт, — сообщил Коди. — Какой-то фан попытался составить список всех, кого убивают в ее романах. Никаких точных данных, конечно. Погляди там, может, найдешь что про свой Холи-Сити.

— Она с ума сойдет, когда увидит этот сайт, — фыркнула Скорч. — И заставит убрать его. Не дай бог, если в Сети что-то случится без ее одобрения.

Значит, Аддисон сказала Скорч пару теплых слов насчет ее блога. Рима постаралась не чувствовать себя виноватой. Скорч не преследовала корыстных намерений, выставляя Риму напоказ в неприглядном виде.

И все же никто не любит сплетников, как говорил в превентивных целях Оливер, собираясь о чем-нибудь посплетничать. Стэнфорд завыл тоном повыше — это было непереносимо. Пришла Беркли и положила голову на Римину туфлю, изображая отчаяние и безнадежность. Да был ли здесь, на кухне, хоть кто-нибудь, не пострадавший из-за Римы?

— Извиняюсь, — сказала Скорч.

Рима не знала за что — может быть, и ни за что — и от этого почувствовала себя совсем виноватой.

Это чувство отступило, когда она вонзила нож в джем и обнаружила на нем крошки от тоста Скорч. Рима терпеть не могла крошек в джеме. Что за наплевательство!