Глава 4
Дыра в небе

Можно попасть на Манхэттен, не пересекая ни единого моста, если не боишься летать. Вонни летит самолетом «Нью-Йорк эйр» из аэропорта округа Дьюкс в Ла Гуардиа. Не без труда поймав такси, она настаивает, чтобы водитель ехал через Мидтаунский тоннель. Июль; Вонни в льняном платье, но спина у нее все равно мокрая, и ткань липнет к пластику сиденья, пока она спорит с таксистом. Каждый раз, когда он произносит «мост Трайборо», у нее обрывается сердце, а температура поднимается градусов на пять. Жара в Нью-Йорке вязкая и влажная. Таксист — еврей и умелый спорщик, так что Вонни приходится пообещать за искомый маршрут десятку сверху. И все же она опасается, что таксист рванет к мосту Пятьдесят девятой улицы. Наконец машина застревает в очереди у будок оплаты Мидтаунского тоннеля, и Вонни позволяет себе расслабиться. Но костяшки ее пальцев, разумеется, все еще белы.

Есть хорошие новости о Саймоне, и Вонни должна быть счастлива. Разумеется, она испытывает облегчение. Анализы ничего не показали. У Саймона не нашли ни гормонального дисбаланса, ни скелетных аномалий. Решение за родителями: ждать и надеяться, что сын вырастет, или начать гормональное лечение, которое может стоить до десяти тысяч долларов в год. Причем врачи не уверены, что оно не навредит. Только один врач, гематолог, который, по мнению Вонни, знает не больше, чем она сама, осмелился предположить, какого роста будет Саймон. Пять футов. Если повезет. Их личный педиатр по-прежнему верит, что темп роста Саймона может возрасти.

Другими словами, никто ничего не знает.

Они отказались от гормонального лечения больше из страха, чем повинуясь доводам рассудка. Но Вонни никак не может избавиться от камня на сердце. Мир кажется таким опасным. С Саймоном может случиться все, что угодно. Ее преследует список возможных напастей. Чем старше становится Саймон, тем сложнее его защитить. Она не может говорить об этом с Андре, он и так считает ее настоящей наседкой. Но есть и другие страхи, которых Андре не может отрицать. Довольно неожиданно они оказались на мели. На сберегательном счете ни копейки, на текущем — пара сотен, да и те уйдут на оплату счетов. Вот почему Вонни решилась на путешествие. Дело не только в полутора тысячах за обследование Саймона. За последние месяцы Андре не продал ни одного мотоцикла Похоже, ему снова придется работать механиком, но уже не на себя, а выполнять чужие указания. Они несколько дней спорили, кто будет больше унижен, если Вонни отправится в Нью-Йорк. С точки зрения Андре, просить денег — значит пресмыкаться, и это сулит резкую, безжалостную боль. Он еще больше замыкается в себе. Оба начинают подозревать в нем неудачника. Вечером перед отъездом Вонни прямо спрашивает Андре, не остаться ли ей дома.

— Поступай как знаешь, — мрачно отвечает Андре.

— Что ты имеешь в виду? — кричит она.

Поскольку Андре отказывается обсуждать эту тему, Вонни сама принимает решение, и теперь ей предстоит первая ночь без Саймона. Мысль об этом пугала ее еще за много недель до отъезда, но как только она проезжает через Мидтаунский тоннель, ужас от нахлынувшего чувства одиночества стирает все предыдущие страхи. Воспоминания об Андре и Саймоне начинают бледнеть. Она два с половиной года не была в Нью-Йорке, и за это время город стал еще больше и шумнее. Он такой чужой, что даже воздух кажется другим, удушливым и чуть желтоватым. Когда Вонни выходит из такси, ее маленький чемоданчик кажется слишком тяжелым. Она почти чувствует, как клетки ее тела осыпаются, сливаясь с горячим желтым воздухом.

Она всегда старалась ни о чем не просить отца и в отличие от многих знакомых женщин с радостью сменила фамилию после замужества. Отец Вонни, Рейнольдс Вебер, женился на ее матери в приступе бунтарства. В его случае это означало отказ от семьи и семейных денег. Брак не сложился. После развода Рейнольдс начал управлять пекарнями отца, производящими пироги. После смерти родителей он быстро продал пекарни крупной компании, которая сохранила имя Веберов в названии пирогов, но вдвое сократила количество фруктовой начинки. После этого Рейнольдс полностью посвятил себя второму браку и коллекционированию золотых монет, выпущенных до тысяча девятисотого года. Вонни приехала просить пять тысяч долларов. Это меньше, чем стоит любая из отцовских монет, но вполне достаточно, чтобы не пришлось закладывать дом.

Она не помнит, когда еще так нервничала.

Вонни ничего не просила у отца с шестнадцати лет, когда отчаянно хотела ангорский свитер за двадцать три доллара. Она была уверена, что умрет, если не получит этот свитер, но, как ни странно, не умерла.

Она проходит мимо швейцара, не падая в обморок, но голова у нее кружится, и в лифте приходится держаться за латунный поручень. Она собирается провести здесь ночь, затем отправиться на Лонг-Айленд и провести вторую у Джилл, подруги детства. Вонни поверить не может, что не видела ее уже три года. Она тщательно распланировала свой приезд, позвонила секретарю отца и договорилась на два часа дня, в надежде, что жена Рейнольдса Гейл и их одиннадцатилетний сын Уинн не помешают встрече. Рейнольдс и Гейл шутят, что ждали Уинна больше, чем большинство людей проводят в браке, около десяти лет. Когда Вонни в очередной раз переживает из-за грядущей самостоятельности Саймона, Андре интересуется: «Хочешь, чтобы он стал вторым Уинном?» Впрочем, он излишне пристрастен. Против Уинна свидетельствует только то, что ему нельзя одному ездить на автобусе и приходится носить миниатюрные копии отцовских костюмов.

Дверь открывает служанка, Оделл, которая явно не помнит Вонни и просит подождать в коридоре. В коридор выходят четыре спальни, комната прислуги и кабинеты Рейнольдса и Гейл. Гейл — психотерапевт, она уговаривает богатых молодых анорексичек что-нибудь съесть. Как-то раз Вонни заглянула к ней в кабинет и увидела лиможские блюда с шоколадными сердечками и курагой. Вонни стоит в дверном проеме, откуда видны темные диваны и мраморные с прожилками столы в гостиной. Фарфоровые павлины по-прежнему охраняют вход в столовую. В квартире холодно, и платье Вонни, еще мокрое от пота, прилипает к спине. По коже бегут мурашки. Она на мгновение пугается так сильно, что почти теряет память. Теперь, когда Саймон и Андре кажутся всего лишь сном, она не понимает, как здесь очутилась. О чем пришла просить? На что может рассчитывать? Она ставит чемодан на стол красного дерева, открывает сумочку и ищет расческу. Повернувшись к зеркалу в позолоченной раме, чтобы смахнуть волосок с лица, она видит высокую, смуглую, коротко подстриженную женщину. На ней бежевое платье, тонкое золотое обручальное кольцо и браслет из розовой кости. Знакомыми кажутся только глаза.

Внезапное появление Рейнольдса пугает ее. Мгновение они не знают, как приветствовать друг друга. Наконец Вонни смеется и пожимает отцу руку.

— Какой сюрприз, — говорит Рейнольдс, и Вонни подозревает, что сюрприз неприятный.

В последний раз она приезжала сюда с сыном, когда тому было восемнадцать месяцев, и Рейнольдс предупредил Вонни, что ей придется заплатить за все, что сломает Саймон.

Он ведет ее в свой кабинет, где хранит золотые монеты. Здесь не слышно шума улицы. С тем же успехом они могут парить в облаках. На паркетном полу лежит вытертый бордовый коврик; два мягких кресла стоят у стола. Вонни садится напротив отца и чувствует себя рабочим, пришедшим на собеседование по поводу должности, для которой у него катастрофически не хватает квалификации.

— Я никогда не выхожу из квартиры в такую жару, — сообщает Рейнольдс.

Он наливает себе кофе из серебряного кофейника, затем, как бы подумав, предлагает кофе дочери. Вонни кивает, хотя отдала бы все на свете за сигарету. Она давно не курит, с тех пор как начала планировать беременность. Но сейчас ей хочется попросить отца подождать, пока она сбегает в магазин за пачкой.

— Как поживают Андре и Саймон? — спрашивает Рейнольдс.

— Прекрасно, — отвечает Вонни.

— Мать по-прежнему живет со своим оптиком?

— В Делрей-Биче, — подтверждает Вонни.

Рейнольдс криво усмехается, как всегда при мысли о матери Вонни, слава богу, перебравшейся во Флориду. Он очень властный человек. Вонни не хотела бы наткнуться на такого банкира, если все же придется закладывать дом. Она уверена, что Рейнольдс в жизни не выдаст ссуду кустарям-одиночкам без постоянного дохода.

— Где ты остановилась? — спрашивает Рейнольдс.

Вонни лишается дара речи. Несомненно, он видел ее чемодан в коридоре. Если есть такое слово как «неприглашение», Вонни его только что получила.

— У Джилл. На Лонг-Айленде, — поспешно отвечает она.

— А, милая девочка, — произносит Рейнольдс.

Вонни не видит смысла напоминать, что «милая девочка» — мать дочерей-подростков.

— По правде говоря, — Вонни наклоняется вперед, сознавая, что выглядит отчаявшейся, — я приехала по делу.

— Неужели? — спрашивает Рейнольдс.

Вонни уверена, что он ждал этого дня. После стольких лет он продолжает считать свой первый брак петлей на шее.

— Как бы то ни было, — говорит Рейнольдс, — давай разберемся с твоим делом, пока Уинн не вернулся.

Вонни отставляет кофе. Уинн толком не знает, кто она такая. Он видел ее в лучшем случае четыре или пять раз. Однажды, когда Уинну было пять или шесть лет, Вонни назвала при нем отца папой. Уинн дернул головой, насторожился. Вонни поняла: брат не в курсе, что его отец женат вторым браком. Иногда она гадает, узнал ли он правду или продолжает считать ее тетей или дальней родственницей. Но Вонни понимает, чего добивается Рейнольдс. Он стер из памяти свой неудачный первый брак, а значит, стер и Вонни. Естественная эволюция отрицания. И все же порой у нее кровь стынет в жилах, когда отец защищает от нее Уинна. Теперь она чувствует себя не столько попрошайкой, сколько вором. До того как она вышла замуж, Рейнольдс и Гейл пригласили ее на ужин. Перед самым десертом Вонни заметила на пальце у Гейл рубиновое кольцо, которое бабушка всегда обещала ей. Вонни извинилась, вышла в туалет, где ее и стошнило. Глупо, конечно; Вонни терпеть не может украшения, они ее только стесняют; и все же она до сих пор мечтает о том кольце. Она втайне надеется, что кольцо, купленное бабушкой в Индии, вымочено в кислоте, медленно разъедающей плоть хозяина, или несет проклятие, которое лишает хозяина языка.

Но пока что Гейл трещит без умолку. Вонни слышит ее голос в коридоре. И тихий голосок мальчика Уинн. Рейнольдс начинает терять терпение. Но дело не только в этом. Похоже, он боится Вонни.

— Что тебе нужно? — спрашивает он.

— Денег, — отвечает Вонни, почему-то возбужденная своей грубой прямотой.

— Ни за что, — наотрез отказывает Рейнольдс.

Забавно. Он даже ни на секунду не задумался.

— Сказать тебе, зачем мне деньги? — вежливо спрашивает Вонни.

«Сказать тебе, как однажды утром в твоего внука воткнули тридцать две иголки? Сказать тебе, что если я когда-нибудь буду так холодна со своим ребенком, то пусть меня застрелят в сердце?»

— Нет, мне неинтересно, — отвечает Рейнольдс.

На письменном столе отца лежит латунный нож для разрезания писем. Вонни завороженно глядит на его холодное острое лезвие.

— Думай что хочешь, — продолжает Рейнольдс, — но я тебе ничего не должен.

Саймон, наверное, только что проснулся после дневного сна. Вонни не знает, заплачет ли он, поняв, что мамы нет рядом. Неужели ребенком она клала голову на отцовскую подушку, как Саймон, когда приходит к ней под бок? Неужели отец держал ее за руку при переходе через улицу? Вонни не в силах поверить, что для Саймона она то же, что и Рейнольдс для нее. Тождество тут невозможно, и все дело в проклятых деньгах.

— Мне нужно пять тысяч долларов, — говорит Вонни.

— Заработай, — предлагает Рейнольдс.

Мать Вонни, Сюзанна, клянется, что влюбилась в Рейнольдса из-за его внешности. Это раздражает Вонни — ведь она захотела Андре по той же причине. Она влюбилась в его темные волосы и одежду: бирюзовую футболку и потертую коричневую кожаную куртку. Влюбилась в жар, которым дышала его кожа. Но это еще не все. Как ни странно, Вонни понравилось его молчание. Казалось, он действительно ее слушает. Мать рассказала, что самым привлекательным в Рейнольдсе были его честность и презрение к деньгам.

Ужасно, как глубоко люди могут ошибаться друг в друге. Еще ужаснее думать, что первоначальное суждение было верным, что можно измениться полностью, до неузнаваемости. Вонни не уверена, что мать узнает Рейнольдса, если встретит его на улице.

Гейл открывает дверь кабинета. Она замирает, увидев Вонни, но быстро приходит в себя. Закрывает за собой дверь и улыбается.

— Вонни! — восклицает она; и мгновение Вонни кажется, что Гейл пересечет комнату и заключит падчерицу в объятия.

Вместо этого Гейл подходит к Рейнольдсу, целует его и пятится назад.

— Уинн дома, — со значением произносит она.

Хотя для сердечного приступа Вонни еще слишком молода, ее сердце колотится невыносимо быстро.

— Мы беседуем о деньгах, — сообщает Рейнольдс жене.

— Именно. — Голос Вонни срывается, но она не пытается успокоиться, хотя знает, что Рейнольдсу отвратительно все, хоть немного похожее на истерику. — Дашь ты мне денег или нет? — спрашивает она. — Хватит тратить время попусту. Нам это ни к чему.

— Успокойся, — говорит Рейнольдс.

Вонни чувствует, что Гейл изучает ее. Возможно, она меняет диагноз.

— Я охотно дам тебе пять тысяч, — сообщает Рейнольдс.

Намека на истерику в своем собственном голосе он тоже не потерпит.

Вонни неожиданно понимает, что нечто сокровенное, известное ей об отцовском детстве, может оказаться ложью. Сюзанна рассказала, что отец Рейнольдса привязывал его к кровати, когда он отказывался спать. Вонни не понимает, как бабушка выдерживала вопли. От криков Саймона она глупеет и злится и готова на все, лишь бы их прекратить.

— Но не задаром, — добавляет Рейнольдс. — Я хочу, чтобы ты подписала отказ от имущества, обещанного при разводе.

Вонни не сразу понимает, о чем речь. Он забыл, что развелся не с ней?

— Я хочу сам принимать решения, — поясняет Рейнольдс. — Я сам, черт побери, вправе принимать решения.

То есть Вонни получит кукиш, а не половину наследства, на что Рейнольдс согласился, торопясь расторгнуть брак с Сюзанной. Вонни никому не говорит, сколько ей достанется. Даже Андре не знает, что его теща, которая в последнее время вместе с соседкой высматривает по вечерам на веранде НЛО, вынудила Рейнольдса согласиться на ее условия.

Вонни видит, как внимательно Рейнольдс и Гейл следят за ней, и понимает, что они у нее в кулаке. Сейчас отец и мачеха сделают все, что она попросит, лишь бы заполучить ее подпись. Чтобы проверить свою власть, Вонни просит чашечку чая.

Гейл вскакивает с подлокотника дивана, на котором сидит, и бежит в коридор звать Оделл. Поспешность Гейл наводит Вонни на мысль, что можно попросить десять или пятнадцать тысяч. Или даже попытать удачи и попросить двадцать. Рейнольдс будет орать на нее, даже захочет ее ударить, но в конце концов, наверное, согласится. Она думает, как много значат эти деньги. Думает о счетах за электричество и газ, об обучении в колледже, о полном шкафе новых платьев. Но что-то останавливает ее. Заставляет лениво закинуть ногу на ногу и гадать, принесет ли Оделл лимон для чая. Как глупо было надеяться остаться на ночь! Она едва удерживается от смеха.

Гейл возвращается с чаем. На подносе есть и тарелочка с нарезанным лимоном, и маленький серебряный сливочник. Хотят попотчевать ее сливками. Вонни знает, что они так же добры к своей кошке, холеной черной твари, кличку которой она никак не может запомнить. Вонни пьет чай и прикидывает, успеет ли добраться до Пенсильванского вокзала за двадцать минут, до часа пик. Лонг-Айлендская ветка доставит ее к Джилл еще до ужина. Сегодня Вонни будет спать за два дома от своего старого жилья. Когда-то ее отец пек домашние яблочные пироги, в пику, как она теперь знает, фабричным пирогам, которые выпускал дед. Сперва он резал яблоки на широкой деревянной доске. Затем выжимал на ломтики лимон, чтобы они не потемнели, пока он готовит тесто. Он рубил масло с мукой и замешивал тесто, раскачивая кухонный стол. Отец использовал только коричневый сахар и предпочитал зеленые яблоки красным. В каждом его пироге было четыре яблока, с кожицей, но тщательно вырезанными серединками.

Вонни не сомневается, что Оделл велели держать Уинна на кухне. Жаль. Хорошо бы посмотреть на него и поискать знакомые черты. Она говорит Рейнольдсу, что не может согласиться на его условия, и он отвечает, что так и думал. Он считает, что во всем виноваты деньги. На самом деле — выражение его лица, когда он спросил, где она остановилась. Вонни хочется поскорее выбраться на жаркую улицу, долго бежать через похожий на пещеру вокзал, чтобы не опоздать на поезд. Она бросается к двери. Ей так хочется покинуть отцовский дом, что она не может успокоиться, пока лифт не спускается на первый этаж.

По дороге на Лонг-Айленд Вонни размышляет, что станет делать, если окажется в поезде с Андре и Саймоном, а в подводном тоннеле, через который они будут мчаться, произойдет взрыв. Кого она спасет? Ответ приходит незамедлительно: Саймона. Ведь Андре способен сам о себе позаботиться. И она не видит смысла пробиваться на поверхность, если некого спасать. В любом случае, поверхность — лишь иллюзия. Высокие дома, такси, железнодорожные пути в Квинсе — только структурированный прах. Вонни решает, что можно взять ссуду под залог дома или, на худой конец, потребительский кредит. Слишком поздно, когда это уже стало не важно, она понимает: будь у нее бабушкино кольцо, сейчас она сняла бы его с пальца и бросила на пол. С каким приятным звоном оно покатилось бы в конец вагона!

Саймон начинает скучать по матери после дневного сна. Это несформировавшаяся мысль, скорее нечто вроде неприятного ощущения, как будто он съел слишком много конфет. Когда отец собирает полдник, Саймон плачет, потому что не видит рисовых хлебцев, хотя он их больше не любит. Мать всегда дает ему апельсиновый сок, а не клюквенный. Он так доводит отца, что тот восклицает «Черт побери, или это, или ничего!» — и швыряет на стол пакет с крекерами.

Затем они молча жуют крекеры и ломтики сыра, не осмеливаясь смотреть друг на друга. Окна распахнуты, но воздух неподвижен, тяжело провис невидимыми нитями. Нельсон не отходит от канавы, которую вырыл утром в самой тенистой части двора. Пока Саймон насыпает пластиковым стаканчиком собачий корм в миску Нельсона, Андре обзванивает знакомых. Он хочет отправить сына в гости и доделать «харлей», чтобы было чем оплатить медицинские счета. Сперва звонит членам распавшейся детской группы, но Мэтт уже уехал на море, а у Кейт гостят родители. Андре набирает номер Фридов, своей последней надежды. Элеонора Фрид понятия не имеет, с кем говорит, пока Андре не представляется отцом Саймона. Ее так поражает вежливая просьба нелюдимого соседа, что она соглашается присмотреть за малышом, хотя немедленно жалеет об этом.

Саймон насыпал слишком много корма. Гранулы начинают вываливаться в железную миску для воды. Корм разбухает и, когда Саймон вынимает лишнее, распадается в руках. Нельсон хороший пес, но не любит играть. Чтобы заставить его гоняться за мячом, надо устроить целое представление. Когда он наконец приносит мяч, то кладет его к ногам и устало плюхается на землю. Вообще-то Нельсон — мамин пес, и Саймон снова начинает скучать по матери. Андре вешает трубку и отбирает стаканчик, пока сын не устроил еще большего беспорядка.

— Пойдем, — бодро говорит Андре.

Они выходят на улицу, и Саймон бежит к пикапу, но Андре кричит:

— Эй, не туда!

Саймон останавливается и оборачивается. Ему приходится прикрыть глаза ладонью, и все же он толком не видит отцовского лица.

— Сюда, — зовет Андре.

Саймон бежит к сараю и смотрит, как Андре вытаскивает мотоцикл.

— Давай проверим, как он ездит, — предлагает Андре.

Саймон вне себя от возбуждения. Они оба знают, что Вонни ни за что не подпустила бы Саймона к «харлею». Андре просит Саймона не вертеться, надевает на него шлем и затягивает ремешок. Он дважды повторяет Саймону, что главное — держаться и ни в коем случае не выпускать отцовского ремня. Саймон отступает назад, пока Андре ножным стартером заводит «харлей». Затем Андре протягивает руку и помогает Саймону забраться на сиденье. Коленки Саймона торчат в стороны; он держится влажными пальцами за кожаный ремень Андре. До Фридов — меньше мили. Если повезет, они не наткнутся на пса породы бордер-колли, который гоняется за всем, что медленнее скорости света. На каждом ухабе Саймон смеется и крепче держится за ремень. На полпути Андре вспоминает слова хозяина автосвалки: последний владелец мотоцикла погиб на круговой развязке в Истхэме. Тогда он не придал этому значения, но сейчас его пробирает холодный пот. Он снижает скорость и осторожно поворачивает на подъездную дорожку Фридов. Расстегивает шлем и снимает Саймона с мотоцикла. Элеонора Фрид машет рукой с крыльца.

— Вы уверены, что все будет в порядке? — спрашивает она Андре.

— О да, — заверяет ее тот. — В полном.

Саманта Фрид, которой исполнилось шесть лет, привязывает белую бельевую веревку к магнолии. Второй конец она наматывает на ствол старой лесной яблони. Саймон тянется вверх и обнимает отца. Он смутно помнит Саманту по прошлому лету, но ни разу с ней не играл, и мать никогда не оставляла его одного, всегда была поблизости.

— Я буду рядом, — уверяет Андре. — Когда я вернусь, ты не захочешь уезжать.

— Останься, — умоляет Саймон, сам не зная почему.

Что сказала бы мама? Ему не по себе.

Андре наклоняется и обнимает сына. Саманта Фрид туго натягивает веревку дюймах в шести от земли. На девочке шорты в горошек и голубая футболка. Она садится и снимает сандалии и носки.

— Просто позвони, если соскучишься, — говорит Андре.

Он просит Саймона повторить домашний телефонный номер. Саймон произносит цифры и щурится на солнце, чтобы разглядеть, что делает Саманта.

— Договорились? — спрашивает Андре.

— Договорились, — соглашается Саймон.

Андре заводит мотоцикл и машет сыну, а Саймон машет в ответ. Элеонора Фрид возится со своими любимыми растениями — розовой геранью, растущей в ящиках на окнах. Саманта, держась за дикую яблоню, одной ногой стоит на земле, другую поставила на веревку. Саймон направляется к девочке.

— Замри и не вздумай чихать или кашлять, — предупреждает Саманта.

Саймон задерживает дыхание. Под деревьями прохладно. Саймон внимательно смотрит на Саманту. Ему видно, что в кармане футболки у нее упаковка жевательной резинки, а на коленке — две подсохшие царапины. Саманта медленно поднимает вторую ногу и ставит на веревку. Саймон еще старательнее задерживает дыхание. Он скорее посинеет и упадет, чем издаст какой-нибудь звук.

Саманта, не сводя глаз со своей ненадежной опоры, отпускает дерево. Она стоит на туго натянутой веревке, двигает вперед одну ногу, затем другую. Ее тоненькие ручки раскинуты в стороны и чуть согнуты в локтях. Она проходит почти всю веревку, но внезапно падает. Девочка сидит на земле, задыхаясь; ее глаза сияют. Саймон подходит к ней, немой от восхищения.

— Почти вышло, — торжествует Саманта.

Ее волосы стянуты на затылке эластичной лентой. У самой шеи — маленькие завитки.

— Молодец, — говорит Саймон, совсем как мама, когда у него что-нибудь почти выходит.

Пятки Саманты в травяных пятнах, оттого что она босая. Девочка достает пластинку жевательной резинки, разворачивает и запихивает в рот. От мятного запаха у Саймона рот наполняется слюной.

— Держи, — говорит Саманта.

Она достает еще одну пластинку и протягивает ему.

— Хочешь поиграть в Заботливых мишек? — предлагает она.

Саймон кивает. Он понятия не имеет, кто такие Заботливые мишки. Он поражен совершенством Саманты и не сомневается: она знает все, что вообще стоит знать.

— Ты же знаешь, кто такие Заботливые мишки? — с подозрением спрашивает Саманта.

— Конечно, — отвечает Саймон.

Саманта встает и надевает сандалии. Саймон скатывает языком резинку в шарик.

— Идем, — говорит Саманта. — Они на крыльце.

Саймон выходит за ней на солнце. Два мишки, голубой и желтый, сидят на скамейке. Саймон забыл, что просил отца не уезжать. Он забыл, что при мысли о матери у него комок встает в горле. Когда Саманта рядом, его голова — вровень с ее грудью. Он боится, что девочка сочтет его слишком маленьким для своей игры. Но Саманта разрешает ему быть Именинным мишкой. Саймон быстро понимает, что главное — говорить за мишку и время от времени бросать его через перила крыльца, чтобы потом спасти.

Позже Андре будет мучиться, гадая, не подстроил ли все сам. Он мог оставить Саймона дома, выдать ему «Лего» или мешочек со стеклянными шариками, чтобы развлечь, пока отлаживает сцепление. Он будет гадать, не рехнулся ли от жары; в сарае, наверное, градусов тридцать восемь. Он настолько разозлился из-за того, что Вонни уехала просить у отца денег? Что может случиться с мужчиной, которого оставили одного всего на день? Он почти поверит, что между духом и телом — непреодолимая стена. Они занимают одно пространство, но никак не связаны друг с другом. У него проблемы со сцеплением, и это выводит его из себя. Он сдирает лоскут кожи с большого пальца, когда подтягивает маховик гаечным ключом, и кровь стекает по руке. Только около трех он заканчивает работу, выкатывает «харлей» на подъездную дорожку и идет в дом за пивом. Через пару минут пиво становится теплым. В небе нарезает круги краснохвостый сарыч. Андре слышит шорох шин на дороге и выглядывает в дверь. Неужели Вонни вернулась пораньше? Вот дура, отправилась навестить отца, хотя Рейнольдс ясно дал понять, что не желает иметь с ней дело. Андре в толк не берет, зачем общаться с родителями. Для него даже одной встречи в год с отцом слишком много.

На подъездную дорожку влетает «БМВ» с номерами Нью-Джерси. Очередной приятель Джоди подвез ее из мороженицы «Мэд Мартас», где она подрабатывает этим летом. По крайней мере, она больше не сидит так часто с Саймоном. Парень не хочет скакать по соседским выбоинам, поэтому выбирает дорожку Андре и Вонни. Андре чувствует ненависть к нему с первого взгляда. У его родителей есть деньги, сразу видно. В машине на полную громкость ревет магнитола, привлекая всеобщее внимание. «Van Halen». Ну разумеется! Андре потягивает теплое пиво. Внутри его закипает ярость. Когда ему было семнадцать, отец не давал ему даже старый «крайслер». Он ездил на велосипеде, пока не заработал на свой первый мотоцикл. Вернее, мопед, который потом переделал. Он уже решил, что никогда не купит Саймону машину. Он не хочет, чтобы сын вырос в такого же кретина, влетал на подъездную дорожку со всей дури и чванился папашиными деньгами.

Джоди выходит из машины с каменным лицом. На ней синие джинсы и черная майка. Ее волосы отросли с прошлого лета и скреплены серебряной заколкой. Парень хватает ее за руку, и Андре отходит от двери, чтобы не смотреть, как Джоди разрешит ухажеру поцеловать ее на прощание. Колеса «БМВ» проворачиваются, когда парень подает назад. Андре, бросая банку из-под пива в пластмассовое мусорное ведро, слышит скрежет металла по металлу, и внутри у него что-то обрывается. Он кидается к двери и видит, как «БМВ», уже на первой скорости, пытается расцепиться с «харлеем». Но путь к бегству закрыт. «Харлей» застрял под задним крылом «БМВ». Всякий раз, как парень трогается с места, он тащит мотоцикл за собой. Парень вылезает из машины и отчаянно пытается отцепить «харлей», пока Андре бежит через лужайку.

Стоящая у холодильника Джоди слышит грохот и бросает диетическую колу на стойку, рядом с банками кошачьего корма. Увидев в окно, как Андре хватает Гэри, она поспешно распахивает дверь и бежит через лужайку. Андре швыряет Гэри на землю, а парень клянется, что все вышло случайно.

— Да ладно. Расслабься, — говорит он Андре. — Мой отец заплатит за мотоцикл.

Лучше бы он этого не говорил. Позабыв, что имеет дело с подростком, Андре хочет хорошенько приложить парня к колесам «харлея». Но все же отпускает его и встает, как раз когда подходит Джоди.

— Прекрати! — орет на него Джоди.

От ее слов Андре вскипает. Когда Гэри пытается встать, Андре бросается к нему. Парень пугается до полусмерти, падает ничком и закрывает лицо руками. В подобном унижении приятного мало. Гэри — выпускник средней школы в Ливингстоне, Нью-Джерси, приехал сюда на лето с семьей. Это все равно что швырнуть на землю Саймона. Андре с отвращением выдергивает ключи из зажигания. Отпирает багажник «БМВ», достает монтировку и использует ее как рычаг, чтобы отогнуть крыло автомобиля. Теперь над «харлеем» придется работать еще недели три, не меньше. Андре хочется убить парня прямо здесь и сейчас. Он пытается вытащить мотоцикл из-под машины и царапает краску на крыле «БМВ».

— Ты это нарочно! — вопит Гэри.

Не придумав, как еще напугать парня, Андре надвигается на него с поднятой монтировкой, и тут, к его огромному удивлению, Гэри начинает рыдать. На мгновение Андре забывает, что собирался делать и даже как вообще здесь очутился. Он не помнит, как бежал через лужайку. Слышит только, как шумит кровь у него в ушах.

— Не смей его трогать! — врезается в этот шум крик Джоди.

Собственно, на Гэри ей наплевать. Они знакомы всего две недели, с тех пор как парень зашел в «Мэд Мартас» за замороженным соком и прождал ее целый день, чтобы подвезти домой. Но ярость ее неподдельна, она будет защищать Гэри, даже сражаться вместо него.

— У меня есть страховка, — говорит Гэри и вытирает глаза манжетой.

— Позвони отцу, — требует Андре. — Я хочу с ним поговорить. Ну же, — поторапливает он, когда Гэри медлит. — Кто твой отец, мистер большая шишка?

— Я достану денег, — говорит Гэри. — Не звоните отцу.

Андре видит, что парня трясет. Его уже тошнит от этих игр.

— Пошел вон, — бросает он.

Гэри недоверчиво глядит на него.

— Пошел вон, — устало повторяет Андре. — И чтобы я тебя больше не видел.

Гэри бежит к машине и садится за руль. «БМВ» трогается с места, и Андре поворачивается к дому.

— Не смей указывать моим друзьям! — вопит Джоди.

Андре не останавливается. Он не может заставить себя прикоснуться к «харлею». Он знает, что Вонни использует это против него, особенно если раздобудет денег у отца. Он слишком безответственный, чтобы заботиться о мотоцикле, не говоря уже о семье.

— Да за кого ты себя принимаешь? — кричит Джоди ему вслед.

Голос ее срывается из-за слез.

— Иди давай, торгуй своим мороженым, — не оборачиваясь, огрызается Андре.

Джоди смотрит, как он уходит, и что-то внутри ее рвется на части. Она бежит за ним и бьет между лопаток. Андре удивленно поворачивается к ней. Его футболка насквозь мокрая, а в горле так пересохло, что даже больно. Джоди продолжает плакать; ее лицо похоже на помятый фрукт.

— Ты отвратителен, — говорит она Андре.

У Джоди мелькает мысль, что она, наверное, рехнулась. Но она снова бьет Андре, на этот раз в грудь.

Сначала Андре просто смотрит на нее, как будто она с другой планеты. Затем крепко хватает за руку, так что она не может пошевелиться. Теперь Джоди уверена: они оба рехнулись. Она пинает его, но Андре хватает ее за ногу, и Джоди падает на землю. Андре никого еще так не презирал, как себя в этот момент. Он наклоняется и обнимает Джоди, и она мгновенно перестает плакать. Сейчас она получит то, что хочет. Андре велит ей замолчать, помогает встать с земли, ведет через лужайку в сарай. Они не заслуживают чистых простыней, подушек, вентилятора в окне. Как только дверь сарая закрывается, жара становится невыносимой. Оба чувствуют слабость, но все равно уже ни о чем другом не думают. У них нет времени снять одежду. Андре расстегивает джинсы Джоди и стягивает на бедра. Если бы за спиной Джоди не было необструганной деревянной стены, она бы упала. Они так долго ждали, что не в силах помедлить еще хотя бы минуту.

Когда Андре позволял себе думать о ней, то воображал, как медленно целует ее, любуется тем, как она снимает блузку. Но сейчас он даже не смотрит на нее. А если бы посмотрел, то увидел бы, что ее глаза закрыты. Она не в силах вынести мыслей о Вонни. Она не будет думать о Вонни. Все эти школьники, с которыми была Джоди, ничего не значат. Она абсолютно ничего не понимает. Знает только, что если посмотрит на Андре, если увидит, как он зол, то будет вынуждена остановиться. Поэтому она смотрит в потолок. Она не двигается, не считая невольной дрожи, когда Андре приспускает ее трусики. Она тает на жаре. Что-то не так с ее нервами. Звуки отдаются эхом. Андре расстегивает ширинку, и она чувствует, как язычок молнии скользит по железным зубцам. Ее лопатки прижаты к стене, когда Андре входит, и на мгновение она становится невесомой. Она едва удерживается от слез, крепче обнимает его за шею и стряхивает с себя джинсы, чтобы обхватить его ногами. Андре засовывает одну руку под футболку Джоди, а пальцами другой зарывается в плоть между ее ног. Они будут жалеть об этом всю оставшуюся жизнь. Глухие, немые, слепые; единственное, что им осталось, — это похоть. Джоди сотни раз представляла себя в тот момент, когда они будут вместе. Она думала, что все предусмотрела. Воображала, как изогнет шею, чтобы та казалась длиннее, как соблазнительно будет выглядеть. А сейчас не может сдержаться и покрывает поцелуями всего Андре. Наконец Андре впивается в ее губы и стонет, и Джоди чувствует, что растворяется. Молекулы ее тела разлетаются во все стороны, она выгибается огненной дугой. На теле у нее синяки; Джоди еще много дней будет гладить следы, оставленные Андре, а он приходит в ужас, обнаружив их, ведь он не собирался причинять ей боль.

Вонни сидит на кухне у Джилл и слушает гул шоссе Саутерн-стейт. Помнится, ребенком она не замечала этого шума, хотя он должен был бы прокрасться в ее сны, создавая ощущение, что машины всегда отъезжают от ее дома. Джилл ненавидит пригороды, но вернулась, когда семейный бюджет затрещал по швам. Она переехала бы обратно хоть завтра, но оказалась в ловушке. Ее дочерям здесь нравится. Младшей двенадцать лет, она сейчас на балете. Старшая, Мелисса, сидит за столом напротив Вонни и пьет низкокалорийный холодный чай с лимоном. Светлые волосы Мелиссы заплетены в французскую косу. Девочка очень похожа на шестнадцатилетнюю Джилл. Когда Джилл окончила школу, она была уже на четвертом месяце. Именно Вонни устроила первое свидание Джилл и Брайана, и потому ей немного неловко. Как будто вся ответственность лежит на ней.

В этот визит Вонни всего ближе Мелисса — с бледно-розовым лаком на ногтях, в фиолетовых кедах. В ней куда больше знакомых черт, чем в ее матери. Джилл ни разу не навестила Вонни в Чилмарке. Однажды, до того как Вонни встретила Андре, Джилл приехала в Бостон, проплакала все выходные и вернулась домой к Брайану и крошкам дочерям. Но теперь все наладилось, уверяет Джилл. Она не стесняется говорить о самом наболевшем при Мелиссе. Зато Вонни присутствие Мелиссы мешает высказать все, что она думает. А думает она, что Джилл, как обычно, себя недооценивает, напрасно убедила себя в собственной глупости. Вонни не уверена, что после стольких лет они все еще настоящие подруги. Они разговаривают по телефону, но видятся лишь во время редких вылазок Вонни в Нью-Йорк. Джилл дважды встречалась с Андре, а с Саймоном — только раз.

После ужина они отправляются на прогулку, оставив с дочерьми Брайана. Вонни хочется обнять Джилл. Но они просто идут так близко, что касаются друг друга плечами. Сумерки, пахнет скошенной травой. Дети перекрикиваются на задних дворах. Вонни и Джилл подходят к школе, в высоких арочных окнах отражается темнеющее небо. Джилл достает из кармана сигарету и зажигалку и рассказывает, что нового случилось у знакомых: четыре развода, нервный срыв… Она перечисляет бывших одноклассниц, которые пришли на ежегодную встречу.

— Как это мы так быстро постарели? — недоумевает Джилл.

— Ты говоришь, что постарела, с тех пор как тебе исполнилось семнадцать.

— Так и есть, — настаивает Джилл. — Я постарела. Только теперь у меня есть доказательство — толстый зад.

— Ничего подобного.

— Ты-то совсем не изменилась.

Вонни недоверчиво смеется, и Джилл настаивает:

— Серьезно. Ты даже похорошела.

Они садятся на обочину, чтобы Джилл выкурила еще одну сигарету, перед тем как идти домой. Совсем как раньше, летними вечерами, когда они сбегали от матерей и поджидали мальчиков. Они видят младшую дочь Джилл, Керри, едущую на велосипеде по улице. Когда Вонни и Джилл учились в школе, девочки-подростки не катались на велосипедах. И в мяч не играли. Они делали прически, ругались с матерями и клялись, что не забудут, каково это — быть молодыми. Но забыли. Они жалеют, что больше не живут по соседству. Жалеют, что больше не могут поверять друг другу секреты. Джилл рассказывала Вонни о своих делах, но в последнее время перестала. Обе поняли, что одно и то же повторяется снова и снова. Если бы они встретились сейчас, взрослыми, то даже не понравились бы друг другу, не говоря уже о том, чтобы стать подругами.

Вдоль Саутерн-стейт загораются фонари, и Вонни вспоминает, что сегодня Ночь огней. Она специально не пошла на праздник, после того, что случилось в прошлом году. Быть может, зря? Она могла сейчас быть в Оук-Блаффсе. Могла быть с Андре. Вонни надеется, что без нее он не пойдет.

Когда они возвращаются домой, с крыльца слетает карликовый шнауцер и с лаем бежит следом. Вонни оборачивается и рявкает:

— Бу!

Шнауцер убегает, и женщины покатываются со смеху.

Керри уже убрала велосипед и сидит на бетонном крыльце перед домом.

— Ты бы хотела снова быть шестнадцатилетней, как она? — спрашивает Джилл.

— Еще как, — признается Вонни.

— Не верю, — говорит Джилл. — Ты была несчастна.

— Не была, — настаивает Вонни.

— Я помню тебя лучше, чем ты сама. Была.

Дочери Джилл ложатся в одной комнате, а Вонни занимает постель Мелиссы. Стены увешаны фотографиями Брюса Спрингстина, и Вонни кажется, что за ней наблюдают. Гул машин мешает уснуть. Вонни думает об отце и о том дне, когда он ушел. Ему хватило ума собрать вещи и убраться после полуночи, чтобы дочь не видела. Но она видела. Наемный фургон стоял на подъездной дорожке за машиной Сюзанны. Вонни поужинала и допоздна просидела у Джилл. Им было девять или десять лет, точно она не помнит. Они соорудили палатку из простыней, запаслись фонариками, печеньем, термосами с водой. Они поклялись всегда говорить друг другу правду, но когда Джилл спросила: «Ты не очень расстроилась из-за папы?» — Вонни скорчила кислую мину и ответила: «Нет».

Когда отец уехал в фургоне, Вонни смотрела из окна; потом вышла на задний двор. Там цвела вишня, и Вонни села между ней и ивой, которую Рейнольдс посадил в честь рождения дочери. Позже иву пришлось срубить — корни дотянулись до канализационного резервуара. Но в ту ночь ее листья переливались серебром и звезды сияли на кончиках ветвей. Всю следующую неделю Вонни спала на раскладушке в комнате матери. Мать боялась оставаться одна, и Вонни тоже. Если отец способен бросить ребенка, может случиться все, что угодно. Дом может загореться, стены могут обрушиться. Дети могут заблудиться среди одинаковых домов, и никто их не хватится.

Вонни просыпается утром в узкой кровати Мелиссы и не сразу понимает, где находится. После душа и завтрака ей по-прежнему не по себе. Джилл отвозит ее в аэропорт, но просит остаться еще на пару дней. Вонни внезапно пугается, что с Саймоном может случиться беда, если она сейчас же не поедет домой. Она наклоняется и достает сумку с заднего сиденья.

— Я буду скучать по тебе, — говорит Джилл.

Вонни обнимает Джилл и клянется, что скоро снова приедет. Пустое обещание. Обе усмехаются. Вонни выходит из машины и машет рукой, затем идет покупать билет. Она ставит сумку и чемодан на ленту для просвечивания, пьет кофе в ожидании посадки. Когда наконец она уже стоит в очереди, чтобы подняться по трапу на борт, что-то происходит. Она прислоняется к стене и пропускает людей. Ее ноги не двигаются. Кожа похолодела. Откуда-то она знает, что если поднимется на борт, то умрет.

Стюардесса у двери наблюдает за ней, и Вонни уверена, что у нее на лице все написано. Она где-то читала, что «скорая» в Нью-Йорке в среднем приезжает за три с половиной часа. За это время она успеет умереть.

— С вами все в порядке? — Стюардесса, блондинка с мягким южным акцентом, подходит к Вонни.

— Да, конечно, — отвечает Вонни. — Ногу подвернула.

— Обопритесь на меня, если хотите, — предлагает стюардесса.

Вонни улыбается и опирается на подставленное плечо.

— Обожаю Бостон, — говорит стюардесса.

— Я тоже, — отвечает Вонни.

Во время взлета Вонни на удивление спокойна. Ее сердце больше не колотится так сильно. Она не курила пять лет, а теперь спрашивает сигарету у молодого соседа и закуривает, как только гаснет табличка «Не курить». Небо затянуто тонкими, как паутинка, облаками. Вонни совсем ничего не чувствует. Она не думает ни о Саймоне, ни об Андре, ни об отце, размышляет только о холодном совершенстве облаков. Во время захода самолета на посадку Вонни замечает фиолетовую полосу на горизонте. Опасный цвет для этого времени года. Она закрывает глаза и представляет, как влетает в этот цвет. Она уступает ему, отдает всю энергию. Когда самолет садится, Вонни совершенно без сил и ноги передвигает только усилием воли. Все-таки ей удается выйти в здание аэропорта. Она знает, что уже почти дома, и все же уверена, что заблудилась.

На парковке Саймон машет ей, сидя на плечах Андре. На фоне синего неба рука Саймона похожа на флаг, и Вонни слепо следует к ней. Она подходит к мужу и сыну и роняет сумку на землю. Саймон прыгает к ней на руки.

— Я припарковался во втором ряду, — говорит Андре.

На нем солнечные очки, так что Вонни не видит его глаз. Он подбрасывает ключи.

— Ты мне что-нибудь привезла? — спрашивает Саймон.

Андре поднимает сумку, а Вонни показывает на боковой карман. Там лежит мягкая игрушка, которую она купила в магазинчике рядом с домом Джилл. Маленький желтый цыпленок с пищалкой. Андре бросает цыпленка Саймону и идет к пикапу.

— Ух ты! — восхищается Саймон, заставляя цыпленка пищать.

— Отец отказал, — говорит Вонни мужу. Никто не догадается, как ей плохо, хотя ее ноги ноют, словно она только что пробежала марафон. — Он не даст нам денег.

— Отлично, — отвечает Андре.

Его тошнит от лета и жары.

— Что именно тебе так нравится? — спрашивает Вонни.

— Ради бога, прекрати! — говорит Андре. — Хватит выворачивать мои слова наизнанку.

Они подошли к пикапу. Когда Саймон забирается в кабину, Андре и Вонни оказываются лицом к лицу. Андре отводит глаза.

— Ему уже давно на тебя наплевать. Не знаю, почему ты решила, что теперь все изменилось. — Он жесток и знает это. — Как дела у Джилл? — Он переводит разговор на более безопасную тему.

Оба садятся в машину. Вонни застегивает на Саймоне ремень безопасности, пока малыш изучает новую игрушку.

— Говорит, что приедет в гости, — отвечает Вонни. — Ее дочка носит фиолетовые кеды. Похожа на Джоди, только не такая угрюмая.

Андре заводит пикап и слишком поспешно пятится назад, при этом чуть не задевает «ягуар» с нью-йоркскими номерами. Прошлой ночью он раз в час заглядывал к Саймону. Но, даже слыша глубокое дыхание спящего сына, не мог успокоиться. Ему отчаянно хочется рассказать Вонни правду, прямо здесь и сейчас. Он загадывает, что, если сумеет дотерпеть до дома, все будет хорошо. Он больше не понимает, что произошло. Злится, как будто его обманули. Еще немного, и он начнет винить Вонни. Ее не было дома; она отправилась просить у отца денег, хотя оба знали, что это безнадежно.

По дороге домой они не разговаривают друг с другом. Вонни рассказывает Саймону о самолете и обещает когда-нибудь взять его с собой. Саймон сообщает, что Саманта Фрид умеет ходить по канату. Вонни улыбается и с любопытством смотрит на Андре.

— Он гостил у них днем, — поясняет Андре, как бы защищаясь. Он крепко держится за руль. Вонни кажется ему красивой, но такой далекой. — Его пригласила Элеонора Фрид.

Вспомнив о Саманте, Саймон с сомнением глядит на свою новую игрушку. Он совсем забыл, что на самом деле хотел Заботливого мишку, как у Саманты.

— Тупой дружок Джоди врезался в «харлей», — сообщает Андре.

— Замечательно, — вздыхает Вонни.

— По-твоему, это я виноват? — спрашивает Андре.

Саймон смотрит на свои ботинки с исцарапанными носками.

— Я этого не говорила, — отвечает Вонни.

Она устала. Ей плевать, виноват он или нет.

Андре умолкает и поворачивает на их улицу. Они проезжают мимо Фридов, и Вонни видит, что между двумя деревьями действительно натянута веревка. Высоко над головой, где не сходятся ветки деревьев, — кружок ярко-голубого неба. Вонни обнимает Саймона за плечи и притягивает его ближе. Она ужасно скучала по сыну. Она не хочет его отпускать.

Они паркуются на подъездной дорожке, и Вонни видит на улице Элизабет Ренни, которая кормит птиц. Ей больше не нужны трости. От звука мотора Элизабет Ренни вздрагивает и поворачивается к ним.

— Смотрю, вам намного лучше! — кричит Вонни через лужайку.

Андре хватает сумку Вонни и поднимается на крыльцо. За дверью скулит Нельсон — просится на улицу.

— Намного лучше! — кричит в ответ Элизабет Ренни.

Когда Нельсона выпускают, он бежит к Вонни и прыгает на нее. Она смеется, отпихивает пса и идет к дому, чувствуя, как дрожат ноги. Главное — не останавливаться.

К тому времени продуктовый магазин и почта станут такими же недосягаемыми, как далекие планеты.