«Таверна „Геркулес“» завершала ряд домов Геркулес-комплекса в том месте, где тот выходил на дорогу к Вестминстерскому мосту. С другой стороны комплекс завершался «Ананасом». «Геркулес» был больше и многолюднее «Ананаса», там имелись отдельные кабинеты, и освещался он ярко. Джон Астлей несколько раз выпивал здесь, а соблазнять девиц предпочитал в более тихих, темных местах. Но по крайней мере здесь не было людей из цирка, и когда они вошли, никто на них не обратил внимания.

Джон Астлей заплатил парочке, сидевшей в угловом кабинете, чтобы те ушли, и усадил туда Мейси. Кабинет был огорожен панелями до высоты плеч, что давало некоторое уединение от соседей по обеим сторонам, но остальной зал оттуда был хорошо виден. Джон подошел к бару и заказал для Мейси ромовый пунш, а для себя — стакан вина.

— Сделайте его послаще и покрепче, — велел он, имея в виду пунш.

Бармен посмотрел на Мейси, вертевшуюся на своем месте, но ничего не сказал.

Когда они уединились со стаканами в кабинете, Джон Астлей не стал вести разговор, как он делал это на улице. Да и особого желания говорить у него не было. Он добился своей первой цели — привел Мейси в паб и поставил перед ней стакан с выпивкой. Он чувствовал, что сделал достаточно, а его физическое присутствие сделает остальное — поможет ему достичь второй цели. На самом деле он не получал удовольствия от разговоров с женщинами и чувствовал, что ему почти нечего сказать Мейси. Она была хорошенькой девушкой, а ему хотелось отдохнуть от более требовательных женщин, с которыми он сталкивался в жизни.

Мейси поначалу молчала — слишком новыми для нее были эти впечатления: она сидела в лондонском пабе с красивым мужчиной. Она, конечно же, бывала в пабах в Пидл-Вэлли, но те были темными, дымными и бедными по сравнению с этим. Хотя «Таверна „Геркулес“» и представляла собой всего лишь обшарпанную местную пивнушку, деревянные столы и стулья были здесь сработаны лучше, чем в пидлтрентхайдских «Пяти колоколах». Тамошний хозяин покупал бывшие в употреблении грубые стулья у заезжих боджеров, не желая оплачивать тонкую работу Томаса Келлавея. В «Таверне „Геркулес“» к тому же было и теплее, потому что, несмотря на внушительные размеры помещения, дымоход угольной печи тянул здесь лучше, да и большее число посетителей прибавляло тепла. Даже оловянные пивные кружки здесь были не такие битые, как в Пидлтрентхайде, а таких стаканов, в которых им подали вино и пунш, она в Дорсетшире и не видела.

Мейси никогда не бывала в помещении, где бы горело столько ламп, а потому теперь была очарована деталями, которые сумела разглядеть: рисунок на женских платьях, морщины на мужских лбах, имена и инициалы, вырезанные на деревянных панелях. Она разглядывала людей, проходивших мимо их кабинета, как кошка, следящая за деревом, на котором расселись птицы, — провожала жадным взглядом одного, потом отвлекалась на другого, голова ее вертелась туда-сюда. Остальные посетители паба, казалось, пребывали в разгоряченном состоянии. Группа в другом конце зала громко расхохоталась — и на лице Мейси появилась улыбка. Двое мужчин принялись кричать друг на друга — она подняла брови. Но потом, когда они внезапно рассмеялись и принялись обниматься, девушка облегченно вздохнула.

Она понятия не имела, что за напиток поставил перед ней Джон Астлей, — до этого она пила только слабое пиво, — но, весело поглядев на стакан, взяла его в руки и пригубила.

— Ой, он какой-то такой жгучий. — Она облизнула губы. — Я и не думала, что в Лондоне напитки другие. Но тут столько всего другого. Вот этот паб, например, — здесь гораздо оживленнее, чем в «Пяти колоколах»!

Она отхлебнула еще, хотя и сделала это автоматически, не думая, поскольку знала — так полагается.

Джон Астлей слушал ее вполуха — он высчитывал, сколько рома придется ему купить, чтобы она стала сговорчивой — готовой на что угодно. Он посмотрел на ее раскрасневшиеся щечки и глупую улыбку. Двух порций хватит, решил он.

Хотя Мейси и не вглядывалась в лица посетителей, а потому никого не узнала, один из них узнал ее. В толпе людей, собравшихся у бара, она не увидела Чарли Баттерфилда, стоящего там в ожидании выпивки, тогда как Чарли глядел на нее во все глаза. Но когда рядом с ней уселся Джон Астлей, а она принялась отхлебывать из стакана с пуншем, Чарли с отвращением отвернулся. Однако, ставя кружки с пивом на столик перед своими родителями, он не смог противиться искушению и сказал:

— Знаете, кто сидит в соседнем кабинете? Нет, мам, не вставай! — Он ухватил Бет Баттерфилд за плечи и снова усадил ее на стул, с которого она попыталась было подняться. — А то они тебя увидят.

— И кто же там сидит? — спросил Дик Баттерфилд, поднося кружку ко рту и недоверчиво пригубливая пиво. — Ух, хорошо.

— Этот красавчик Астлей с маленькой мисс Дорсет.

— Дорсет? Уж не Мейси ли? — удивилась мать. — Она-то что здесь делает? Тут ей не место.

Она повернула ухо к соседнему кабинету и прислушалась. С каждым глотком ромового пунша Мейси становилась все шумнее, а потому Баттерфилды могли слышать по крайней мере одну часть разговора — голос Джона Астлея звучал тихо и говорил он мало.

— Мы с мамой ходим в цирк два раза в неделю, — щебетала Мейси. — Так что я по нескольку раз видела все, что вы делаете. Я так люблю вашу кобылу, сэр. Вы на ней так здорово сидите.

Джон Астлей только хмыкнул в ответ. Он никогда не говорил в пабе о своей работе, да и выслушивать комплименты от нее у него не было никакого желания, но Мейси была недостаточно опытна, чтобы почувствовать это.

На самом деле он уже начал уставать от нее. Джон даже приглядел в пабе двух женщин, которые, как он чувствовал, могли бы доставить ему куда больше удовольствия, чем эта простушка. Она явно была девственницей, а он по своему опыту знал, что девственницы гораздо лучше в теории, чем на практике. Чтобы лишить их невинности, требовались известное терпение и ответственность, которую он не всегда хотел на себя брать; нередко они плакали, а ему хотелось женщину, которая получала бы от него удовольствие. Только мисс Лаура Девайн продемонстрировала некоторую девственную умудренность — она скорее смеялась, чем плакала, во время этого действа и была знакома со способами, какими женщина может доставить удовольствие мужчине, так что ему не нужно было обучать ее. Он тогда удивился, что она все еще девственница. Удивился он и тому, что потом она проявила иные черты, свойственные девственницам кроме слезливости, — уверенность в том, что теперь у нее есть какие-то права на него. После нескольких приятных свиданий он расстался с ней и отказывался верить, что она беременна от него, пока мисс Ганна Смит, отвесив ему пощечину, не подтвердила этот факт.

И все же, что бы Джон Астлей ни думал о Мейси, он уже заявил свои права на нее, усадив в этом кабинете и угощая пуншем на виду у других посетителей. Женщины в зале прекрасно понимали, что у него на уме, и не проявляли желания стать вторым номером на этот день.

Ему хотелось провернуть это дело побыстрее. Как только Мейси закончила свой ромовый пунш, он поднялся, чтобы взять для нее и для себя еще одну порцию. Возвращаясь в кабинет со стаканом в каждой руке, он сделал шаг в сторону, пропуская парня со шрамом на брови. Парень отступил в ту же сторону, что и он, потом шагнул обратно одновременно с Джоном Астлеем, с его лица все это время не сходила наглая ухмылка. Он еще несколько мгновений стоял на пути Джона, а потом толкнул циркача плечом, отчего половина вина из его стакана выплеснулась на пол.

— Ух, красавчик, — прошипел он, проходя дальше.

Джон Астлей понятия не имел, кто это такой, но был знаком с таким типом людей: парень, вероятно, побывал на представлении и завидовал славе и мастерству Астлея. Иногда его останавливали на улице или подходили к нему в пабе, чтобы поддеть; иногда, если в подоплеке была ревность, случались и стычки. Джон Астлей по возможности пытался избегать таких столкновений, потому что считал, что для человека его положения унизительно связываться со всякой чернью. Но он умел ловко защищать себя и научился отражать нападения, имеющие целью лишить его красоты. Несмотря на несколько падений с лошадей и ударов копытом, ему удалось уберечь лицо — на нем не было ни следов ударов, ни шрамов, и он вовсе не горел желанием терять свою мужскую привлекательность из-за дурацкой стычки с каким-нибудь подвыпившим работягой.

Мейси не заметила этого происшествия в зале, потому что сейчас слушала пышногрудую женщину с потрескавшейся кожей на щеках и пухлыми руками, которые та положила на перегородку, разделявшую соседние кабинеты.

— Я собиралась заглянуть к тебе и твоей матери, — говорила она. — У меня одна дама хочет разных пуговиц для жилетов, которые она шьет. Ты вот знаешь, как делать пирамидки?

— Конечно знаю, — воскликнула Мейси. — Я ведь из Дорсетшира, разве нет? Дорсетские пуговицы от дорсетской девушки!

От пунша голос ее стал громким и резким.

Бет Баттерфилд нахмурилась — она унюхала запах рома, исходящий от Мейси.

— Твоя матушка знает, что ты здесь, а?

— Конечно знает, — оборвал ее Джон Астлей. — Но это не ваше дело, мадам, не суйте нос в чужие дела.

Бет Баттерфилд вспыхнула.

— Это мои дела. Мейси — моя соседка, так-то вот, а нам небезразлично, что происходит с нашими соседями, по крайней мере с некоторыми.

Она скосила на него глаза.

Джон Астлей прикидывал, как ее нейтрализовать. Можно было ей польстить или отнестись к ней с презрением и безразличием. Выбрать подходящий метод для той или иной женщины было не всегда просто, но тут ему нужно было принимать решение, чтобы не потерять Мейси, которая иначе попадет под влияние соседей. Теперь, когда появилась опасность, что добычу отнимут, он возжелал ее еще сильнее. Поставив стаканы и повернувшись спиной к прачке, он сел на скамейку рядом с Мейси и смело обнял ее. Мейси улыбнулась и, прильнув к нему, отхлебнула ромового пунша.

Бет подозрительным взглядом смотрела на эту демонстрацию интимности.

— Мейси, ты…

— Я в порядке, миссис Баттерфилд. Правда. Мама знает, что я здесь.

— Точно знает?

Хотя Мейси в последнее время немного поднаторела во лжи, убедить в чем-либо Бет Баттерфилд было не так-то просто.

— Оставь ее, Бет, — проворчал Дик, дернув жену за юбку.

Был конец недели, и он чувствовал усталость, ему хотелось одного — выпить несколько кружек с семьей и друзьями. Ему частенько казалось, что жена слишком уж вмешивается в чужие дела.

Бет в конечном счете довольствовалась словами: «Я к вам загляну попозже насчет этих пирамидок, ясно?», словно предупреждая Джона Астлея и Мейси, чтобы те вскорости были дома и приняли ее.

— Хорошо. Сегодня или завтра. Только поторопитесь, потому что мы можем скоро уехать.

— Уехать? Куда уехать — назад в Дорсетшир?

— Да нет, конечно же не в Дорсетшир. — Мейси взмахнула рукой. — Нет, в Дублин, вместе с цирком!

Даже Джон Астлей не смог скрыть удивления — если только не ужаса, — услышав эту новость.

— Да?

— Я слышала, как ваш отец просил об этом моего. А вы, конечно же, сможете убедить его позволить отцу взять и всех нас.

Она отхлебнула пунша и хлопнула стаканом о столешницу.

— Мы все будем вместе!

— Ой ли? — Бет Баттерфилд нахмурилась, глядя на Джона Астлея. — Пожалуй, лучше мне проводить тебя к твоей матери.

— Бет, садись и допивай свое пиво, — сказал Дик командным тоном, который не часто доводилось слышать его жене.

Она, подчинившись, медленно опустилась на свое место, хотя и продолжала хмуриться.

— Нет, что-то тут не так, — пробормотала она. — Я это знаю.

— И это не твое дело. Оставь ты этих Келлавеев. Ты не лучше Магги — та тоже чуть что и пускается искать этого Келлавеева мальчишку. Может, тебе больше стоит беспокоиться о ней, чем об этой девчонке. Эта мисс Дорсет уже не ребенок, небось понимает, что делает. Получит от Астлея то, что ей надо. А ты, когда пойдешь к миссис Келлавей, не забудь спросить, что ее муж собирается делать со всем его деревом, если они поедут в Ирландию. Скажи ему, что я готов у него купить все это по дешевке, включая и стулья, если у него есть. А вообще-то лучше я пойду с тобой, когда ты соберешься.

— И ты мне говоришь, что это я суюсь в келлавеевские дела?

Дик Баттерфилд потянулся, потом поднял кружку.

— Это не келлавеевские дела, детка, это дела баттерфилдовские! Этим я добываю кусок хлеба.

Бет фыркнула:

— А я этим добываю к нему маслица.

Она подняла свои потрескавшиеся, морщинистые руки, которые вот уже двадцать лет не знали почти ничего, кроме стирки, и выглядели гораздо старше, чем сама Бет. Дик схватил одну из этих рук и поцеловал со смешанным чувством жалости и любви. Бет рассмеялась.

— Ах ты старый пес. Ну что мне с тобой делать?

Она откинулась на спинку стула и зевнула. Бет Баттерфилд недавно закончила стирку и не спала почти целые сутки. Она устроилась на стуле — влипла в него, как булыжник в каменную стену, и выкинула Мейси из головы. Теперь её несколько часов невозможно было сдвинуть с этого места.

Джон Астлей тем временем размышлял о Дублине. Одна из привлекательных сторон Мейси состояла для него в том, что через несколько дней он должен был оставить ее здесь — и никаких тебе проблем, не нужно бороться со всеми правами, которые якобы появлялись у нее на него.

— А что это насчет Дублина? — спросил он. — Что там собирается делать ваш отец?

— Плотничать. Вообще-то он делает стулья, но мистер Астлей принял его в цирк, чтобы он делал всякое разное.

Мейси неразборчиво произнесла последние слова — ром начал действовать на нее: голова кружилась и ей хотелось опустить ее на стол.

Джон расслабился — его отец наверняка не позволит, чтобы семейство плотника тащилось с ними в Дублин. Он допил вино из своего стакана и встал.

— Ну, пошли.

Но уйти так сразу не получилось. Наглый парень, толкнувший его и расплескавший вино, оказался теперь в другом конце зала среди других посетителей, которые начали петь:

Щеки Мейси теперь горели огнем, и вид у нее был слегка ошарашенный.

— Идем, Мейси, — повторил Джон, сердито поглядывая на певцов. — Я провожу вас домой.

В другом углу зала отозвалась другая группка:

Мейси неловко поправляла шаль у себя на плечах.

— Идем! — прошипел Джон Астлей.

Он рывком поднял ее на ноги, обнял за талию и повел к двери. Перекрывая голоса поющих, Бет Баттерфилд крикнула:

— Не забудь, детка, я скоро загляну к твоей матушке!

Джон Астлей захлопнул дверь, заглушая взрыв хохота. Мейси, казалось, ничего этого не заметила, но, выйдя на свежий воздух, остановилась и тряхнула головой, словно прочищая мысли.

— Куда мы идем, сэр? — произнесла она заплетающимся языком.

— Немного прогуляемся, а потом я отведу тебя домой.

Джон Астлей, держа ее за талию, пошел не налево к Геркулес-комплексу, а направо — в Бастильский квартал и к конюшням.

На свежем воздухе пьяная веселость Мейси мгновенно прошла, и к горлу подступила тошнота. Пройдя немного по Бастильскому кварталу, она начала стонать и схватилась за живот. Джон отпустил ее.

— Идиотка, — пробормотал он, глядя на Мейси.

А та опустилась на колени, и ее стало рвать. От паба они отошли всего ничего, но его уже не было видно в тумане.

В этот момент из мрака появилась фигура, идущая в их направлении. Они были всего в нескольких шагах от дома Баттерфилдов, куда после работы забежала Магги, чтобы переодеться. Она теперь работала в уксусном цехе у реки, неподалеку от лесопилки, к северу от Вестминстерского моста. И хотя пахло от нее кислятиной, нос больше не кровоточил и глаза не слезились. Хозяин даже отпускал их пораньше в субботу.

Увидев Джона Астлея, Магги вздрогнула. Она вот уже целый год старалась не ходить в тумане одна, хотя, если деться было некуда, идти так или иначе приходилось. С работы она пришла вместе с другой девчонкой, жившей неподалеку, а паб был так близко от дома, что ей даже в голову не пришло беспокоиться. Увидев так неожиданно циркача, она чуть не вскрикнула, но тут же разглядела стоящую на коленях женскую фигуру, блюющую в канаву. Магги хмыкнула, узнав Джона Астлея — с ним, конечно, была одна из его новеньких пассий.

— Веселитесь, сэр? — усмехнулась она и пустилась бегом, прежде чем он успел что-либо ответить.

Она испытала облегчение оттого, что стала свидетельницей всего лишь обычной сценки, а Джон Астлей не представлял для нее никакой угрозы. К тому же ей очень хотелось поскорее выбраться из тумана и холода и оказаться в пабе, поэтому она кинула лишь беглый взгляд на спутницу Астлея и понеслась в «Таверну „Геркулес“».