Глава 14
После моего дня рождения я заспалась допоздна, и когда, по звонку, Блейк принесла кофе, обнаружилось, что Диана ушла, не дожидаясь моего пробуждения.
— Ушла? Куда это? С кем?
Блейк, присев, ответила, что не знает. Я снова откинулась на подушку и взяла чашку кофе.
— Во что она оделась? — спросила я.
— В зеленый костюм, мисс, и взяла сумочку.
— Сумочку? Значит, скорее всего, она в Кэвендишском клубе. Она не говорила, что идет в клуб? А когда вернется, сказала?
— Простите, мисс, она ни о чем ни словом не обмолвилась. Не в ее привычках меня об этом извещать. Может, спросите миссис Хупер…
Я спросила бы миссис Хупер, но мне не нравилась ее манера глазеть на меня, когда я лежала в постели.
— Ладно, не важно.
Блейк нагнулась, чтобы вымести камин и разжечь огонь. Я вздохнула. Я думала о вчерашних Дианиных грубых поцелуях, о том, как они меня и возбуждали, и отталкивали, в то время как мое сердце все еще болело по Китти. Я застонала, Блейк подняла глаза, и я спросила нерешительно:
— Тебе не надоело, Блейк, прислуживать миссис Летаби?
Щеки Блейк вспыхнули. Она повернулась ко мне:
— Какую хозяйку, мисс, ни возьми, мне любая бы надоела.
Я ответила, что понимаю. Потом (мне было в новинку беседовать с Блейк, а еще я скучала и дулась оттого, что Диана ушла, не разбудив меня) добавила:
— Значит, по-твоему, миссис Летаби не очень придирчивая?
Блейк снова покраснела.
— Все они, мисс, придирчивые. Иначе что бы они были за хозяйки?
— Что ж… но тебе здесь нравится? Довольна ты этим местом?
— У меня собственная комната, мало кому из служанок так везет. Кроме того, — Блейк вытерла руки о передник, — миссис Летаби платит приличное жалованье.
Я вспомнила, как Блейк каждое утро приносит кофе и каждый вечер — несколько кувшинов воды для умыванья.
— Не сочти за невежливость, но… на что ты его тратишь?
— Я его откладываю, мисс! Собираюсь эмигрировать. Приятельница говорит, в колониях, имея двадцать фунтов, можно завести меблированные комнаты и собственных служанок.
— Правда? — (Она кивнула.) — А тебе хочется сдавать меблированные комнаты?
— О да! В них всегда будет нужда, потому что в колонии едет народ.
— Да, верно. И сколько ты скопила?
Блейк опять покраснела.
— Семь фунтов, мисс.
Я кивнула. Потом, подумав, спросила:
— Но колонии далеко, Блейк! Как ты перенесешь путешествие? Это ведь корабль — а если шторм налетит?
Блейк подняла ведерко с углем.
— О, это меня не заботит, мисс!
Я засмеялась, она тоже. В первый раз мы вели такую откровенную беседу. Я привыкла звать ее, как Диана, «Блейк», привыкла к ее приседаниям, не стеснялась показываться в таком виде, как сегодня: с распухшим от слез лицом, голая в кровати, с грудью, прикрытой простыней и со следами Дианиных поцелуев на шее. Привыкла не смотреть на Блейк, вообще ее не замечать. Теперь, когда она засмеялась, я поймала себя на том, что наконец всматриваюсь в нее, в ее зардевшиеся щеки, в темные ресницы, и думаю: «О, да она настоящая красавица!»
И как только я об этом подумала, мы, как прежде, застеснялись. Блейк приподняла ведерко с углем, потом подошла ко мне за подносом и спросила:
— Чего-нибудь еще желаете?
Я ответила, пусть приготовит мне ванну, и она присела.
Пока я отмокала в ванной комнате, хлопнула парадная дверь. Это была Диана. Она вошла в ванную.
Объяснила, что заглянула в Кэвендиш — всего только взять письмо, которое другая дама должна была подписать.
— Я не хотела тебя будить. — Диана погрузила пальцы в воду.
Тут я и думать забыла о Блейк с ее красотой.
*
Я не вспоминала о Блейк больше месяца. Диана давала обеды, я позировала, переодевалась; мы бывали в клубе и в Хэмпстеде у Марии. Жизнь шла как обычно. Время от времени я капризничала, но после нашего выхода в оперу Диана научилась обращать мои капризы на пользу своему сластолюбию — под конец я перестала понимать, сержусь я на самом деле или на потребу Диане изображаю злость. Раз или два мне даже хотелось, чтобы она меня разозлила: в яростном совокуплении иной раз виделось больше пикантности, чем в нежном.
Как бы то ни было, мы продолжали в том же духе. Но вот однажды вечером у нас вышел спор из-за костюма. Мы одевались к ужину у Марии, и я не захотела надевать выбранное для меня платье.
— Отлично, — проговорила Диана, — надевай что знаешь!
Она села в экипаж и укатила в Хэмпстед без меня.
Я швырнула чашку в стену, потом позвала Блейк — прибрать. Когда Блейк пришла, мне вспомнилось, как приятно мы в прошлый раз побеседовали, и я велела ей сесть рядом и еще что-нибудь рассказать о своих планах.
С тех пор, когда Дианы не было дома, Блейк стала регулярно являться ко мне, чтобы перекинуться словом-другим; привыкнув, она почувствовала себя свободней. Наконец я сказала:
— Боже мой, Блейк, ты уже больше года выносишь за мной горшки, а я даже не знаю твоего имени!
Она улыбнулась и снова сделалась красавицей.
Звали ее Зена.
*
Звали ее Зена, и история ее была печальная. Зена поделилась ею как-то осенью того же года: я лежала в Дианиной постели, а Зена пришла, как обычно, чтобы подать завтрак и присмотреть за камином. Диана встала спозаранку и уже ушла. Когда я открыла глаза, Зена стояла на коленях перед камином и бесшумно, чтобы не разбудить меня, сгребала угли. Я лениво, как угорь, пошевелилась под простыней. После разгульной ночи в паху у меня, как бывает обычно, еще не высохла слизь.
Я лежала, наблюдая за Зеной. Она почесала себе бровь, а когда отняла руку, на лбу осталось пятно сажи. Личико по контрасту с ним казалось очень бледным и каким-то маленьким.
— Зена!
Она встрепенулась:
— Да, мисс?
Поколебавшись, я продолжила:
— Зена, не обижайся на мой вопрос, но у меня не идут из головы слова Дианы. Она рассказывала… ну, что она вызволила тебя из тюрьмы. Это правда?
Она отвернулась к камину и продолжила сгребать в кучку угли, но я заметила, как покраснели ее уши.
— Это называется исправительное заведение. Никакая не тюрьма.
— Ах, исправительное заведение. Но ты и вправду была в заключении. — (Зена молчала.) — Я тебя не укоряю, — поспешно добавила я.
Она тряхнула головой:
— Нет, это я себя не укоряю, теперь…
Произнеси она это тем же тоном при Диане, та, не иначе, дала бы ей пощечину. Зена глядела чуть испуганно, но я сделала виноватое лицо.
— Считаешь меня грубой? Прости. Но дело в том… дело в словах Дианы, как она объяснила, почему тебя вообще сюда взяли. Это верно — то, что она говорила? Или это одна из ее баек? Тебя сюда взяли, оттого что… ты целовала другую девушку?
Зена уронила руки на колени, откинулась на пятки и уставилась в темный камин. Обернулась ко мне, вздохнула.
— В исправительном заведении меня продержали год, когда мне было семнадцать. Место то еще, хотя, если верить разговорам, лучше, чем другие тюрьмы. Начальницей там одна знакомая миссис Летаби по клубу, так она до меня и добралась. Меня туда засадили по доносу одной девушки; мы вместе служили в одном доме в Кентиш-Тауне и были приятельницами. Обе работали горничными.
— Ты работала горничной, до того как сюда попала?
— В услужение меня отдали в десять лет; папа был бедный. Отправили в один дом в Паддингтоне. В четырнадцать я получила место в Кентиш-Тауне. Куда лучшее. Служила я горничной и очень тесно сдружилась с другой служанкой, по имени Агнес. У той был ухажер, и она его бросила, мисс, ради меня. Вот как мы с ней сблизились…
Зена обратила грустный взгляд на свои руки, лежавшие на коленях, и в повисшей тишине меня охватила печаль.
— И эта самая Агнес кому-то проболталась, отчего тебя и отправили в исправительное заведение?
Она помотала головой.
— Нет-нет! Получилось иначе: Агнес отказали от места, потому что ее невзлюбила хозяйка. Она нашла работу в Далвиче, это, как вы знаете, очень далеко от Кентиш-Тауна, но видеться по воскресеньям мы могли и еще посылать друг другу по почте записки и посылки. Но тут… тут к нам поступила другая девушка. Не такая милая, как Агнес, но она уж очень ко мне воспылала. Не иначе, мисс, она была немножко того. Рылась в моих вещах — и, конечно, нашла мои письма и все такое прочее. И пристала: целуй ее! А когда я сказала, что не буду, она пошла к хозяйке и соврала, что будто бы это я заставляла ее меня целовать и еще трогала где не следует. А ведь это она так делала, а вовсе не я! Хозяйка не знала, верить ей или нет, и тогда она показала ей мою коробочку с письмами.
— Ну и ну! Сука, да и только!
Зена кивнула.
— Что и говорить, как есть сука, только раньше у меня язык не поворачивался так ее назвать.
— Хозяйка и послала тебя в исправительное заведение?
— Да, меня обвинили в развращении. И еще хозяйка добилась, чтобы Агнес тоже отказали от места; ее бы, как и меня, отправили в тюрьму, но она стала встречаться с еще одним молодым человеком, очень нехорошим. Теперь она за ним замужем, и, говорят, он обращается с ней хуже некуда.
Зена покачала головой, я тоже.
— Похоже, тебе от женщин изрядно досталось, так ведь?
— А то!
Я подмигнула.
— Иди сюда, давай покурим.
Она подошла к кровати, я достала две сигареты, и мы молча закурили, временами вздыхая и покачивая головой.
Наконец я поймала на себе испытующий взгляд Зены. Она тут же покраснела и отвела глаза.
— Что?
— Ничего, мисс.
— Нет, ты о чем-то думала. — Я улыбнулась. — Скажи о чем.
Она снова затянулась сигаретой, делая это на простонародный манер: сложила пальцы чашечкой вокруг сигареты, так что горящий конец едва не обжигал ладонь.
— Вы небось решите, что я забыла свое место.
— Ну да?
— Да. Но только с самой той поры, как я вас хорошенько рассмотрела, мне до смерти хочется это узнать. — Зена перевела дыхание. — Вы ведь выступали в концертных залах, так? Выступали с Китти Батлер и назывались просто Нэн Кинг. Когда я вас впервые здесь увидела, во мне все перевернулось. Мне в жизни не случалось прислуживать знаменитостям.
Я молча уставилась на кончик сигареты. Это во мне все перевернулось от ее слов: я ожидала совсем другого. Через силу усмехнувшись, я ответила:
— Ну, знаешь, какая уж я сейчас знаменитость. Те дни давно миновали.
— Не так уж давно. Я ведь помню, как видела вас в Кэмден-Тауне и еще раз в «Пекем Паласе». Мы были с Агнес — до чего ж ухохотались! — Голос ее упал: — После этого как раз начались мои беды…
«Пекем Палас» я помнила хорошо, мы с Китти выступали там однажды. Было это в декабре, перед нашим дебютом в «Брите», так что незадолго до начала моих собственных бед.
— Подумать только, ты сидела там с Агнес, а я была на сцене с Китти Батлер…
Видимо, уловив что-то в моем тоне, Зена подняла глаза.
— И вы не виделись с мисс Батлер все это время?.. — Я мотнула головой, на лице Зены выразилось понимание. — Но быть звездой сцены — это ведь что-то особенное?
Я вздохнула.
— Пожалуй. Но… — Тут я подумала о другом. — Не проговорись об этом миссис Летаби. Она… она недолюбливает мюзик-холл.
Зена кивнула.
— Да уж. — На каминной полке пробили часы, Зена поднялась на ноги, затушила окурок и помахала перед ртом, чтобы разогнать запах курева. — Боже, что ж это я! Будет мне на орехи от миссис Хупер.
Она подобрала пустую чашку, поднос и шагнула за ведерком с углем.
Обернулась и снова покраснела.
— Будут еще распоряжения, мисс?
Секунду-другую мы молча смотрели друг на друга.
На лбу у Зены по-прежнему виднелась сажа. Сдвинувшись с места, я вновь ощутила влажное пятно на простынях — оно сделалось еще влажнее. Почти полтора года я чуть ли не каждую ночь трахала Диану. Это действие стало для меня чем-то вроде рукопожатия, не более чем актом вежливости, применимым в отношении кого угодно. Но Зена, если бы я позвала ее в постель, — откликнулась бы она, позволила бы себя целовать?
Этого я не знала. И не позвала ее, а только поблагодарила:
— Спасибо, Зена, пока ничего.
И она, прихватив ведро с углями, ушла.
На подобные затеи мне не хватало духу, тогда.
И я представляла себе, как разъярилась бы Диана.
*
Как уже было сказано, описанное происходило осенью того же года. Это время и следующие два-три месяца я запомнила очень хорошо, так как они были полны событий: наша связь с Дианой близилась к концу и — как случается, говорят, с больными — ее последние дни протекали в лихорадочном возбуждении. Мария, к примеру, устроила у себя вечеринку. Дикки организовала увеселительную речную прогулку: наняла судно от Чаринг-Кросс до Ричмонда и мы танцевали на палубе до четырех часов утра под оркестр, состоявший из одних девушек. Рождество мы провели в ресторане Кеттнера, в отдельном кабинете ели гуся; Новый год отпраздновали в Кэвендишском клубе; смех и непристойности за нашим столиком звучали так громко, что к нам снова подошла мисс Брюс, дабы напомнить о приличиях.
В январе Диане исполнялось сорок, и приятельницы уговорили ее отметить праздник на Фелисити-Плейс костюмированным балом.
На самом деле празднество по размаху недотягивало до бала. Музыка звучала в исполнении одной-единственной пианистки, с танцами (в столовой, где скатали ковер) тоже было слабовато. Гостей, однако, привлекал отнюдь не вальс. Привлекала репутация Дианы, а также моя. Привлекали вино, угощение, сигареты с розовыми кончиками. Притягивала скандальность.
Гости явились — и были изумлены.
Для начала мы чудесно украсили дом. Стены мы увешали бархатом, потолок — блестками; лампы потушили, зажгли только свечи. Из гостиной вынесли мебель, оставили только турецкий ковер и на него набросали подушек. Мраморный пол в холле засыпали розами, розы же бросили для запаха в камин; под утро у нас из-за них разболелись головы. Пили шампанское, бренди и вино с пряностями: оно у Дианы грелось в медной чаше над спиртовкой. Все угощение она заказала в «Сольферино». Там для нее изготовили холодное жаркое на древнеримский манер: в индейке запекли гуся, в гусе — курицу, в курице перепелку, а ее, помнится, фаршировали трюфелем. Были и устрицы, в бочонке с надписью «Уитстейбл»; правда, одна дама, не приученная управляться с раковинами, пыталась вскрыть устрицу ножом для сигар. Лезвие соскочило и порезало ей руку чуть ли не до кости; на лед попали капли крови, и к устрицам больше никто не прикоснулся. Диана велела их унести.
На вечеринку были приглашены добрая половина Кэвендишского клуба и еще много женщин, несколько француженок, немок и одна даже с Капри. Можно было подумать, Диана послала приглашения всем влиятельным кругам мира — разумеется, с пометкой «Только для лесбиянок». Таково было первое условие для гостей, второе же, как я говорила, состояло в маскарадном наряде.
Публика в результате собралась разношерстная. Иные из дам воспользовались этим вечером исключительно для того, чтобы оставить дома амазонку и облачиться в брюки. К ним принадлежала и Дикки: она оделась в мужской утренний костюм, вставила в петлицу веточку сирени и представлялась Дорианом Греем. Прочие костюмы, однако, отличались большим великолепием. Мария Джекс выкрасила себе лицо, налепила бакенбарды и явилась в костюме турецкого паши. Эвелин, подруга Дианы, вырядилась Марией Антуанеттой — впрочем, позднее явились одна за другой еще две. Одно из досадных обстоятельств того вечера: я насчитала целых пять Сапфо с лирами, а также шесть леди из Лланголлена (об этих леди я до Дианы и слыхом не слыхивала). С другой стороны, дамы, сделавшие не столь очевидный выбор, рисковали тем, что их никто не опознает. «Я королева Анна!» — очень раздраженно заявила одна гостья, когда Мария не смогла разгадать ее маскарад, когда же Мария наименовала королевой Анной другую даму в короне, та разозлилась еще больше. Оказалось, она — шведская королева Кристина.
Диана в тот вечер превзошла красотой самое себя. Она изображала одноименную греческую богиню, в свободном одеянии и в сандалиях, не скрывавших ее длинный второй палец; волосы у нее были высоко зачесаны, в прическе сидел полумесяц, за спиной висел колчан со стрелами и лук. По словам Дианы, стрелы предназначались для охоты на джентльменов, однако позднее я слышала от нее, что они должны пронзать сердца юных дев.
Собственный костюм я держала в секрете и никому не показывала; мой план состоял в том, чтобы явиться пред очи уже собравшихся гостей и преподнести хозяйке подарок. Костюм был не то чтобы особо пикантный, но очень остроумно выбранный, потому что он имел отношение к подарку, который я для Дианы приобрела. Перед ее прошлым днем рождения я выпросила у нее денег на подарок и преподнесла ей брошь, которая, похоже, ей понравилась. На этот же раз я задумала нечто более грандиозное. Тайком я выписала по почте мраморный бюст римского пажа Антиноя. О нем я прочла в газете в Кэвендишском клубе и, пока читала, не переставала улыбаться: его история (за исключением, конечно, печали и добровольной гибели в водах Нила) напоминала мою собственную. Вручила бюст Диане за завтраком, он ей сразу полюбился, и она установила его на пьедестал в гостиной. «Кто бы мог подумать, что этот мальчик так умен! — сказала она чуть погодя. — Мария, признавайся, это ты за него выбрала подарок?» Теперь, когда все гости собрались внизу, я трепетала перед зеркалом у себя в ванной, наряжаясь самим Антиноем. У меня имелась коротенькая, до колен, тога и к ней римский пояс. Щеки я напудрила, чтобы придать себе томный вид, глаза подвела тушью, чтобы сделать их темнее. Волосы упрятала под черный парик с кудрями до плеч. На шее у меня висела гирлянда из лотосов — и, скажу я вам, их было всего труднее достать в Лондоне, среди зимы.
Была припасена вторая гирлянда, для Дианы; ее я тоже повесила себе на шею. Приложив ухо к двери и убедившись, что все тихо, я метнулась к Диане, вынула у нее из чулана плащ, закуталась в него и подняла капюшон. В таком виде я отправилась вниз.
В холле я наткнулась на Марию.
— Нэнси, мальчик мой! — воскликнула она. В просвете между бакенбардами проглядывали ее губы, очень красные и влажные. — Меня послала Диана, я тебя ищу. В гостиной собралась целая толпа, и всем не терпится взглянуть на твои pose plastique!
С улыбкой (толпа зрителей — этого-то мне и хотелось!) я последовала за Марией в гостиную и далее, не снимая плаща, в нишу за бархатным занавесом. Скинув плащ и приняв позу, я шепотом известила Марию, та дернула за веревку с кисточкой, занавес разошелся, я оказалась на виду. Когда я проходила сквозь толпу, все притихли и приняли умный вид, Диана (она стояла как раз удачно — рядом с бюстом) подняла брови. Когда же я появилась в тоге и поясе, по гостиной пронеслись вздохи и шепот.
Дав гостьям время опомниться, я шагнула к Диане, сняла с себя вторую гирлянду и надела ей на шею. Опустилась на колени и поцеловала Дианину руку. Диана улыбнулась, дамы вновь зашептались и принялись восторженно аплодировать. Ко мне приблизилась Мария и тронула кайму моей тоги.
— До чего же ты сегодня ослепительна, Нэнси, ну просто жемчужина! Правда, Диана? Мой муж зашелся бы от восторга! Ты как картинка из компендиума про содомитов!
Диана, засмеявшись, с ней согласилась. Взяла меня за подбородок и поцеловала в губы так крепко, что я ощутила, как ее зубы впиваются в мою нежную плоть.
Тут в комнате по другую сторону холла заиграла музыка. Мария принесла мне теплого вина с пряностями и в придачу сигарету из особого портсигара Дианы. Одна из Марий Антуанетт, пробравшись сквозь толпу, приложилась к моей руке.
— Enchantee, — проговорила она. Это оказалась настоящая француженка. — Какое же вы нам подарили зрелище! В парижских салонах ничего подобного не увидишь…
Сплошные приятности; не исключено, что мой успех как кавалера Дианы достиг в тот раз наивысшей точки. Но все же и мой остроумный замысел, и успех костюма и живой картины не принесли мне удовольствия. Сама Диана (как-никак это был день ее рождения) отдалилась от меня и занялась другими вещами. Не прошло и двух минут, как она, объяснив, что цветы не сочетаются с ее нарядом, сняла с шеи лотосовую гирлянду и повесила на угол пьедестала, откуда она вскоре свалилась; позднее я заметила у одной дамы в петлице лотос из этой гирлянды. Непонятно отчего (видит бог, я терпела от Дианы куда большие обиды и только улыбалась!) меня разозлило ее небрежное обращение с гирляндой. Опять же в комнате было не продохнуть из-за жары и разнообразных ароматов; особенно тяжело было мне: парик грел голову, кожа зудела, а снять его я не могла, чтобы не испортить свой наряд. После Марии Антуанетты ко мне подходили другие дамы, чтобы высказать восхищение, но каждая пьяней и развязней предыдущей, так что скоро они мне надоели. Чтобы стать такой же беззаботной, я опрокидывала бокал за бокалом вина с пряностями и шампанского, но от выпивки — а скорее, от гашиша в куреве — настраивалась не на веселый, а на циничный лад. Когда одна из дам, проходя мимо, потянулась погладить меня по бедру, я грубо ее оттолкнула. «Что за дикий звереныш!» — восторженно вскричала она. Под конец я спряталась в полутемный угол и наблюдала оттуда, потирая себе виски. Миссис Хупер за столом разливала вино; я заметила, как она взглянула в мою сторону и вроде бы улыбнулась. Зену послали обходить гостей с подносом сладостей, но, когда она попыталась встретиться со мной глазами, я отвела взгляд. В тот вечер я не испытывала теплых чувств даже к ней.
Я почти обрадовалась, когда, ближе к одиннадцати, настроение в комнате переменилось, Дикки потребовала больше света, пианистка кончила играть, и все гостьи, собравшись в круг, замолкли.
— Что такое? — громко спросила одна из дам. — К чему такой яркий свет?
Эвелин отозвалась:
— Мы будем слушать историю Дикки Рейнольдс, как ее описывает в книге один врач.
— Врач? Она что, больна?
— Это о ее vie sexuelle!
— Vie sexuelle?
— Дорогая, я уже читала, это ужасно тягомотно…
Реплика принадлежала женщине, одетой монахом, которая стояла в тени неподалеку от меня; я повернулась, чтобы ее разглядеть, а она зевнула и потихоньку выскользнула из комнаты — поискать других развлечений. Прочие гостьи, однако, проявили интерес, что должно было понравиться Дикки, которая стояла рядом с Дианой. Книга, о которой говорила Эвелин, была у Дианы в руках — маленькая, темная, плотно заполненная буквами и совсем без иллюстраций, она совсем не походила на те, что дарили Диане в ее коллекцию. Тем не менее Диана увлеченно листала страницы. Одна из дам наклонила голову, читая надпись на корешке, и наконец вскричала:
— Да это по-латыни! Дикки, что толку от грязной истории, если чертова книга написана по-латыни?
Дикки важно поджала губы.
— Латинское только название, — объяснила она, — а кроме того, никакая это не грязная книга, а очень хорошая. Ее автор старался объяснить обыкновенным людям, что мы собой представляем.
Дама, одетая Сапфо, вынула изо рта сигару и смерила Дикки недоверчивым взглядом.
— Эта книга пойдет по рукам и в ней описана твоя история? История твоей жизни, твоя любовь к женщинам? Дик, ты что, спятила? Похоже, этот врач вовсю катает порнографию!
— Она, конечно, взяла nom-de-guerre, — вмешалась Эвелин.
— Пусть так, Дикки, все равно это безумие!
— Ты не понимаешь, — отозвалась Дикки. — Это ведь совершенно новое слово. Эта книга нам поможет. Она нас сделает известными.
По всей комнате пробежала волна дрожи. Сапфо с сигарой покачала головой.
— В жизни не слышала ни о чем подобном.
— Поверь, услышишь еще не раз, — пылко заявила Дикки.
— Вот сейчас и послушаем! — крикнула Мария, еще кто-то подхватил:
— Да, Диана, почитай нам, пожалуйста!
Принесли еще свечей и поместили рядом с Дианой.
Дамы расселись поудобней, началось чтение.
Что там говорилось дословно, я не помню. Знаю только, что Дикки была права: это не была сплошная грязь — скорее сухое, научное изложение. И все же сам скучный авторский язык придавал истории известную пикантность. Пока Диана читала, дамы то и дело отпускали непристойные замечания. После истории Дикки зачитали другую, еще скабрезней. За ней последовала история из раздела, посвященного джентльменам, — совсем уже забористая. Атмосфера сгустилась больше прежнего; даже я, хоть и дулась, не могла не поддаться воздействию сугубо формальных докторских описаний. Книга пошла по рукам, Диана закурила еще одну сигарету. Одна из дам сказала:
— Об этом спросите Бо, она семь лет провела среди индусов.
— Что? О чем нужно спросить? — встрепенулась Диана.
— Мы читаем историю об одной женщине, у которой клитор был размером с член ребенка! Она тут уверяет, будто заразилась этой болезнью у одной молодой индианки. А я сказала, будь тут Бо Холлидей, мы бы спросили у нее, она ведь, пока жила на Индостане, близко общалась с индусами.
— Насчет индианок — это неправильно, — подхватила другая дама. — Вот турчанки — иное дело. Это не просто так, а чтобы они в серале могли сами себя ублажать.
— Правда? — поинтересовалась Мария, поглаживая бороду.
— Чистая правда.
— Но ведь у наших девиц из бедных слоев то же самое! — вмешалась еще одна гостья. — Детей укладывают по два десятка в одну кровать. Все время трутся друг о друга, вот клиторы и растут. Я это точно знаю.
— Чушь! — фыркнула Сапфо с сигарой.
— Да нет же, не чушь, — вспыхнула первая дама. — Будь здесь какая-нибудь девушка из трущоб, я бы стянула с нее панталоны и предъявила вам доказательство!
Ответом на ее слова был смех, потом все притихли. Я посмотрела на Диану, она медленно повернула голову ко мне.
— Интересно… — задумчиво начала она.
Ко мне повернулись еще две-три головы. В животе у меня что-то оборвалось. «Она не станет!» — сказала я про себя. Тем временем заговорила другая гостья:
— Но, Диана, у вас есть самое то, что требуется! Ведь ваша горничная как раз из трущоб, верно? Вы, помнится, взяли ее из тюрьмы или исправительного заведения? Разве непонятно, чем занимаются женщины в тюрьме? Трут себе, пока у них не вырастет размером с гриб!
Отведя от меня взгляд, Диана затянулась розовой сигаретой, потом улыбнулась.
— Миссис Хупер! — крикнула она. — Где Блейк?
— На кухне, мадам, — отозвалась экономка со своего места у чаши с вином. — Нагружает поднос.
— Сходите за ней.
— Да, мадам.
Миссис Хупер вышла. Дамы переглянулись, посмотрели на Диану. Она стояла с невозмутимым видом подле равнодушного Антиноя, но, когда она поднесла к губам бокал, я заметила, что рука у нее немного дрожит. Я переступила с ноги на ногу; мимолетно вспыхнувшее желание потухло. Миссис Хупер вернулась с Зеной. Диана ее подозвала, Зена, растерянно моргая, вышла в центр комнаты. Дамы расступились перед ней и вновь сомкнулись у нее за спиной.
— Мы тут как раз говорили о тебе, Блейк, — начала Диана.
— Мадам? — Зена снова моргнула.
— Мы говорили о том, что ты делала в исправительном заведении. — Зена покраснела. — Как проводила время. Мы подумали, у тебя в одиночной камере находилось занятие, чтобы не сидеть сложа руки.
Зена помедлила в нерешительности.
— Простите, мадам, вы это о шитье мешков?
Последовал взрыв смеха. Зена дернулась, еще больше покраснела и обхватила ладонью шею. Диана продолжила с расстановкой:
— Нет, дитя, я не о шитье мешков. Нам подумалось, тебе в тесной камере только и оставалось, что рукоблудить. Рукоблудить, пока в паху не заболит. И у тебя от долгого и усердного трения не иначе как вырос там петушок. Да, Блейк, мы думаем, что у тебя в панталонах петушок. Так что поднимай юбку — мы посмотрим!
Дамы снова засмеялись. Зена перевела взгляд с них на Диану.
— Пожалуйста, мадам. — Ее охватила дрожь. — Я не понимаю, о чем вы!
Диана шагнула к ней.
— А мне кажется, понимаешь. — Взяв подаренную Дикки книгу, Диана открыла ее и ткнула Зене в самое лицо, отчего та снова дернулась. — Мы читали книгу, где полно историй о таких девушках, как ты. И что ты на это скажешь? Что доктор, написавший эту книгу (ее мне подарила мисс Рейнольдc на день рождения), — дурак?
— Нет, мадам!
— Ну вот. Доктор утверждает, что у тебя есть петушок. Ну, живо, поднимай юбки! Да успокойся ты, мы хотим только посмотреть…
Она потянулась в юбке Зены, остальные дамы явно тоже загорелись и приготовились ей помогать. Мне сделалось гадко, и я вышла из темного угла.
— Оставь ее, Диана! Бога ради, оставь ее в покое!
Внезапно все вокруг затихло. Зена испуганно воззрилась на меня, Диана обернулась и сощурилась.
— Хочешь сама поднять юбку?
— Хочу, чтобы ты оставила в покое Блейк. Иди, Блейк. — Я кивнула Зене. — Возвращайся к себе на кухню.
— Стой где стоишь! — крикнула ей Диана. — Что до тебя, — Диана уставила на меня один прищуренный глаз, черный и блестящий, — ты, похоже, вообразила себя хозяйкой — ишь, раздает указания моим слугам! Ну нет, ты тут служанка! Ну, приказала я своей прислуге оголить зад — тебе-то что за дело? Твоим голым задом я любовалась не раз и не два! Марш обратно за занавес! Вот разберемся с крошкой Блейк, может, дойдет очередь и до Антиноя.
Дианины слова, подобно ударам, сыпались на мою больную голову, и вот мне показалось, что она треснула, как стекло. Я рванула с шеи вянущую гирлянду. Сдернула с головы и швырнула на пол парик. Мои смазанные маслом волосы плотно облипали голову, щеки горели от вина и гнева — выглядело это, должно быть, ужасно. Но чувствовала я себя совсем не ужасно: меня переполняли сила и свет.
— Не говори со мной так! Как ты смеешь так со мной говорить?
Дикки, стоявшая рядом с Дианой, закатила глаза.
— Ей-богу, Диана, ну что за зануда!
— Зануда? — Я обернулась к Дикки. — На себя посмотри, старая корова, обрядилась в атласную рубашку, как мальчишка-подросток. Дориан Грей? Скорее уж его ебаный портрет после нескольких заходов в доки!
Дикки дернулась и побледнела. Некоторые дамы захихикали, среди них и Мария.
— Мой милый мальчик… — начала она.
— Какой я тебе «милый мальчик», сучья образина! — огрызнулась я. — Ты-то чем лучше, в турецких шароварах? Гарем свой высматриваешь? С таким хозяином они небось отрастили себе вот такие петухи и трахают ими друг друга. Все полтора года только и норовишь меня пощупать, но хороша бы ты была наедине с настоящей девицей! Небось позвонила бы горничной — путь покажет, что делать с ее голыми сиськами!
— Ну, довольно! — Это была Диана. Бледная и разгневанная, она, однако, не теряла самообладания. Она обернулась к кружку хихикающих дам. — Нэнси любит когда-никогда, для забавы, взбрыкнуть; иной раз это и в самом деле бывает развлекательно. Но не сегодня. Сегодня, боюсь, это утомительно и скучно. — Она перевела взгляд на меня, но обращалась по-прежнему к гостьям. — Сейчас она пойдет наверх и подумает о своем поведении. — Голос Дианы звучал ровно. — А когда поймет, что виновата, извинится перед леди, которых обидела. Затем я придумаю для нее какое-нибудь легенькое наказание. — Она скользнула взглядом по остаткам моего костюма. — Что-нибудь, пожалуй, в духе древних римлян.
— Римлян? Кому и знать о них, как не тебе. Сколько, бишь, тебе сегодня стукнуло? В Адриановом дворце точно успела побывать!
После всего мною сказанного это было относительно мягкое оскорбление. Однако в ответ на мои слова в толпе раздался смешок. Он был чуть слышен, но Диана была не из тех, кто потерпит, чтобы над нею смеялись. Скорее бы она стерпела выстрел промеж глаз.
Услышав этот сдавленный смешок, она побледнела. Шагнув ко мне, она занесла руку; я успела только заметить, как промелькнуло что-то темное, и мою щеку словно бы ожгло взрывом.
Диана все это время не выпускала из рук книгу Дикки; ею мне и досталось.
Я вскрикнула и пошатнулась. Схватилась за лицо — на ладони оказалась кровь — не только из носа, но и из раны под глазом, куда пришелся край кожаного корешка. Я искала плечо или руку, чтобы опереться, но все дружно расступились, и я чуть не упала. Я посмотрела на Диану. Ее тоже качнуло после удара, но рядом была Эвелин, придержавшая ее за талию. Диана ничего мне не сказала, я тоже наконец утратила дар речи. Наверное, я кашляла и отфыркивалась. Кровь брызнула на турецкий ковер, дамы еще попятились, корча удивленно-недовольные moue. Я повернулась и на неверных ногах кинулась к двери.
Стоявший там Атлас, гончая Марии, залаял на меня. Мария пристроила ему по бокам на ошейник две собачьи головы из папье-маше, чтобы он изображал пса-охранителя врат Аида.
Мраморный пол холла, как уже говорилось, был усыпан розами; очень трудно было пересекать его босиком, с больной головой, зажимая ладонью щеку. У подножия лестницы я услышала за спиной шаги и стук. Это была Зена: Диана отослала ее следом за мной и захлопнула дверь. Она молча на меня смотрела, потом взяла за руку:
— О мисс…
И я (все выглядело так, что я спасла Зену от Дианы только для того, чтобы принять удар на себя) — я стряхнула ее руку.
— Не трогай меня! крикнула я.
Кинулась прочь, в свою комнату, и закрыла за собой дверь.
*
Я сидела там несчастная, в темноте, потирая кровоточившую щеку. Внизу после недолгой тишины заиграло фортепьяно, послышался смех, потом крики. Веселье продолжалось без меня! Я не верила своим ушам. Издевательство над Зеной, оскорбления, рукоприкладство, кровь из носа — все это, похоже, придало дополнительную приятность и без того приятной вечеринке.
Ах, если бы Диана отослала своих гостей по домам. Если бы я накрылась подушкой и забыла о них думать. Если бы я от звуков их веселья не обиделась вконец и не преисполнилась жаждой мести.
Если бы Зена не простила мне грубость и не пробралась бы ко мне под дверь — спросить, очень ли мне больно и не нужно ли чем-нибудь помочь.
Услышав стук, я вздрогнула: я была уверена, что это явилась Диана — мучить меня или (кто знает?) ласкать. Обнаружив Зену, я выпучила глаза.
— Мисс, — произнесла она. В руке у Зены была свеча, пламя трепетало, по стенам бешено плясали тени. — Как я могла пойти к себе, когда вы здесь в синяках и крови — и все это из-за меня!
Я вздохнула.
— Войди и закрой дверь. — Когда она подошла ближе, я уронила голову на руки и застонала. — О Зена, ну и ночка! Ну и ночка!
Зена поставила свечу.
— У меня тут салфетка со льдом. Если вы… позволите… — Я подняла голову и сморщилась, потому что Зена приложила к моей щеке салфетку. — Да уж, глаз будет каких мало! Вот чертовка! — добавила Зена злым голосом.
Она начала вытирать корку крови у меня под носом, села рядом на кровать и для удобства оперлась о мое плечо.
Не сразу я заметила, что ее бьет дрожь.
— Холодно, мисс, — пояснила Зена. — Это от холода, и еще я немного напугалась там, внизу… — Но тут она задрожала сильнее прежнего, и из глаз у нее потекли слезы. — По правде, — призналась она, всхлипывая, — мне страшно было подниматься к себе в комнату, пока по дому слоняются эти ведьмы. Вдруг придут и опять за меня возьмутся…
— Вот что… — Я отняла у нее салфетку и кинула на пол. Сдернув с кровати покрывало, укутала Зене плечи. — Ты останешься со мной, здесь они до тебя не доберутся…
Я обняла ее, и она уткнулась носом мне в ухо. На голове у Зены оставалась наколка, я вынула булавки и потянула кружево, волосы Зены рассыпались по плечам. Они были пропитаны ароматом розовых лепестков и вина с пряностями. Вдыхая этот запах и ощущая плечом ее тепло, я вдруг опьянела больше прежнего. Быть может, у меня просто кружилась голова после Дианиного удара.
Я сглотнула. Зена прижала к носу платок и затихла. Снизу послышались топот, оглушительный грохот фортепьяно и раскаты смеха.
— Ты только послушай! — снова обозлилась я. — Веселятся как ни в чем не бывало! А мы тут сидим несчастные, всеми забытые…
— Хорошо бы забытые!
— Конечно забытые. Что бы мы ни делали, им плевать! Можем устроить свою собственную вечеринку! — Зена засопела, потом хихикнула. Тут мне стукнуло в голову: — Зена! А в самом деле, почему бы не устроить вечеринку на двоих! Сколько бутылок шампанского осталось в кухне?
— Без счета.
— Вот и хорошо. Сбегай принеси нам одну.
Зена закусила губу:
— Не знаю…
— Давай, никто не увидит. Они все в гостиной, а ты можешь пройти по черной лестнице. А если все же кто-нибудь попадется и спросит, скажешь, это для меня. То есть чистую правду.
— Ну тогда…
— Ступай! Бери свечу!
Я встала, взяла Зену за руки и тоже заставила подняться. Заразившись наконец моим бесшабашным настроением, она снова хихикнула, приложила к губам палец и на цыпочках вышла из комнаты. Оставшись одна, я зажгла лампу, но сделала совсем маленький огонь. На кровати лежала наколка Зены; я взяла ее и пристроила себе на голову. Зена вернулась через пять минут, увидела наколку и громко рассмеялась.
Она принесла с собой запотевшую бутылку и стакан.
— Видела кого-нибудь из дам? — спросила я.
— Даже двух, но они меня не заметили. Они стояли в дверях буфетной и целовали друг друга в живот!
Я представила себе, как она стоит в темном уголке и наблюдает за ними. Взяла бутылку, сняла с горлышка проволочную уздечку.
— Ты ее растрясла, — сказала я. — Сейчас как хлопнет! — Зена зажала ладонями уши и закрыла глаза. Пробка уперлась мне в пальцы и выскочила, я заорала:
— Живо! Живо! Стакан!
Из горлышка рванулся молочный фонтан пены, промочил мне пальцы, ноги (на мне была все та же коротенькая белая тога). Снова хихикнув, Зена схватила с подноса бокал и подставила под струю.
Мы сели на кровать, Зена с бокалом, я с бутылкой, где пенилось вино. Выпив, Зена закашлялась, но я заново наполнила ее бокал:
— Пей! Чем ты хуже тех коровищ внизу!
Она пила и пила, пока у нее не разрумянились щеки. У меня с каждым глотком все больше кружилась голова, в оплывшем лице чаще пульсировала кровь.
— Ой, больно! — пожаловалась я наконец, и Зена, отставив бокал, легонько коснулась моей щеки. Немного подождав, я поднесла ее пальцы ко рту и поцеловала.
Зена не отстранилась, и я легла и притянула ее к себе.
— Нет-нет! Что, если войдет миссис Летаби?
— Не войдет. Она оставила меня одну, так она меня наказывает. — Через юбки я нащупала ее колено, бедро.
— Нет-нет… — повторила Зена, но уже тише.
Дернув ее за платье, я потребовала:
— Снимай, а то порву пуговицы! — И услышала в ответ пьяный смех:
— Ой, не надо! Помогите мне, но только потихоньку.
Ее обнаженное тело оказалось очень худым и странного цвета: щеки ярко-алые, руки — от пальцев до локтей — более грубого красного оттенка, грудь, бедра, верхняя часть рук — в голубизну белые. Волосы между ног (никогда не угадаешь заранее, какого они цвета) — имбирно-рыжие.
Когда я погрузила в них губы, Зена взвизгнула:
— О! Да как же это можно! — Но чуть погодя она прижала мою голову плотнее. Мой распухший нос, судя по всему, ее уже не беспокоил. Она сказала только: — Повернитесь, ну же, живее, я сделаю вам то же самое!
*
После я прикрыла нас обеих покрывалом, и мы поочередно стали пить шампанское из горла. Я тронула Зену:
— Признавайся, гладила себя в камере?
Она шлепнула меня:
— Да вы не лучше тех, что внизу! Я чуть не умерла! — Откинув одеяло, она заглянула себе в промежность. — Придумать, будто у меня там петушок! Вот дурь-то!
— Дурь? О Зена, это было бы здорово: увидеть тебя с петушком! Это было бы так… — Я села. — Зена, я хочу увидеть тебя в Дианином дилдо!
— В этой штуковине? Она вас учит всякому сраму! Да я умру со стыда, прежде чем такое на себя надену! — У нее затрепетали ресницы.
— Ага, покраснела! Думала об этом, признайся? Были, были такие мысли — не рассказывай, что не было!
— Ну вот еще, чтобы я!
Но Зена вспыхнула еще ярче, чем прежде, и прятала взгляд. Я схватила Зену за руку.
— Пошли. Ты меня раззадорила. Диана ничего не узнает.
— О!
Я заставила ее вылезти из постели, потом выглянула в коридор. Музыка и смех внизу звучали чуть глуше, но все же громко и неистово. Зена привалилась ко мне и обняла меня за талию; совершенно нагие, зажимая руками рты, чтобы не засмеяться, мы нетвердой походкой направились в будуар Дианы.
Было минутным делом открыть секретный ящик бюро, достать ключ от палисандрового сундука и откинуть крышку. Зена наблюдала, робко оглядываясь на дверь. Увидев дилдо, она опять зарделась, однако не сумела отвести от него взгляд. Я ощутила пьяный прилив сил и гордости.
— Вставай. — Я говорила почти как Диана. — Вставай и застегивай пряжки.
Когда она справилась с пряжками, я подвела ее к зеркалу. При виде своего красного, вспухшего лица с крупинками крови тут и там я поморщилась, однако следы побоев перестали занимать мое внимание, когда я взглянула на Зену: уставившись на свое отражение с торчащим дилдо, она обхватила его ладонью и глубоко вдохнула, чтобы ощутить движение кожаного основания. В конце концов я повернула ее к себе, положила руки ей на плечи и обхватила бедрами головку дилдо. Если бы моя щель имела язык, она могла бы выразить свой восторг вслух, а если бы язык имела Зенина щель, она бы сейчас облизывалась от удовольствия.
Зена вскрикнула. Доковыляв до постели, мы упали крест-накрест на атласное покрывало; моя голова свешивалась с кровати, кровь прилила к щеке, рана саднила, но дилдо был у меня внутри, Зена начала толкать и извиваться, и мне ничего не оставалось, как приподняться и поцеловать ее.
И тут, перекрывая стук кроватных столбиков и пульсацию крови у меня в ушах, отчетливо послышался посторонний шум. Я откинула голову и открыла глаза. Дверь комнаты была открыта, проем заполнен женскими лицами. В самой середине, бледное от ярости, виднелось лицо Дианы.
*
На мгновение я застыла; перед глазами возникло все, что должна была видеть Диана: открытый сундук, скрещение рук и ног на кровати, ходящий ходуном зад Зены в кожаных ремнях (глаза ее были плотно закрыты, и она продолжала пихать и пыхтеть под взглядом разъяренной госпожи). Наконец я схватила Зену за плечи и крепко сжала. Она открыла глаза, увидела то же, что и я, и испуганно взвизгнула. Инстинктивно попыталась встать, забыв о стержне, что сковывал ее потные бедра с моими. Неуклюжее барахтанье — нервный смех Зены, прозвучавший еще резче, чем визг.
Наконец Зена вывернулась (дилдо при этом громко чмокнул, чудовищно отчетливо и откровенно нарушив внезапно наступившую тишину) и освободилась. Она стояла у постели, и между ног у нее качался дилдо.
— А ведь у нее и вправду есть член! — произнесла одна из дам.
И Диана ответила:
— Это мой член. Эти потаскушки у меня его украли!
Говорила она хрипло — наверное, из-за вина, но может, и от потрясения. Я взглянула еще раз на открытый и разворошенный сундук, которым она так гордилась, и внутри у меня шевельнулся червячок злорадства.
Мне вспомнилась также другая комната, та, которую я старалась забыть и вроде бы в этом преуспела, — комната, где я молча стояла в дверях, а моя любимая дрожала и краснела рядом со своим любовником. При виде Дианы, оказавшейся на моем месте, я невольно улыбнулась.
Похоже, эта улыбка стала последней каплей.
— Мария, — проговорила она (с нею была Мария, а также Дикки и Эвелин: наверное, они явились в спальню всей компанией, чтобы вернуть на место похабную книжонку), — Мария, позови миссис Хупер. Я хочу, чтобы сюда принесли вещи Нэнси: она уходит. А также платье для Блейк. Они обе отправляются назад, в канаву, где я их подобрала. — Произнесено это было холодным тоном, но когда Диана шагнула ко мне, в ее голосе прорезались злые ноты. — Шлюха! Тварь! Поблядушка, сучка, подзаборная девка!
Этими же словами она уже тысячу раз выражала похоть или страсть, теперь же, произнесенные из ненависти, они, как ни странно, почти меня не задевали.
Зену, однако, начало колотить. Дилдо закачался, и Диана, заметив это, взревела:
— А ну снимай!
Зена закопалась в ремнях, дрожащие пальцы не могли совладать с пряжками, и я пришла ей на помощь. Пока мы трудились, Диана честила Зену и недоумком, и уличной девкой, и онанисткой. Дамы в дверях глазели и посмеивались. Одна (как будто Эвелин) кивком указала на сундук:
— Отходи ее ремнем, Диана!
Диана криво усмехнулась.
— Ремнем ей достанется в исправительном заведении, когда она туда вернется.
Зена рухнула на колени и зарыдала. Диана, фыркнув, убрала ногу, чтобы слезы не намочили сандалию. Тут вмешалась Дикки (галстук у нее был ослаблен, поблекшая сирень на лацкане сплющена):
— А нельзя ли еще посмотреть, как они трахаются? Диана, скажи, пусть доставят нам удовольствие!
Но Диана мотнула головой; обращенный на меня взгляд был холодным и неживым, как потушенный фонарь.
— Больше они в моем доме трахаться не будут. Пусть трахаются на улице, как собаки.
Другая дама, вдрызг пьяная, заметила, что, по крайней мере, будет интересно понаблюдать за нами из окна. Но я не спускала глаз с Дианы; впервые за этот ужасный вечер мне в душу закрался страх.
Вернулась Мария с миссис Хупер. У миссис Хупер блестели глаза. С ней был мой старый непромокаемый мешок, который я принесла от миссис Милн и закинула в дальний угол чулана, и порыжевшее черное платье с парой ботинок на толстом каблуке. Под взглядами дам Диана кинула платье и ботинки Зене, потом с брезгливой гримасой сунула руку в мешок, извлекла оттуда смятое платье и пару туфель и кинула мне. Платье было из тех, что я носила в прошлой жизни и числила нарядным. На ощупь оно оказалось холодным и чуть липким, на швах собралась пыль.
Зена тут же натянула на себя жуткое черное платье и ботинки. Я, держа свое одеяние в руках, глядела на Диану и нервно сглатывала.
— Я это не ношу.
— Теперь наденешь, — бросила та, — если не хочешь, чтобы тебя выкинули на Фелисити-Плейс в чем мать родила.
— Выкинь ее в чем мать родила, Диана! — раздался голос у нее за спиной.
Это была леди из Лланголлена, минус цилиндр.
— Я это не надену, — повторила я.
Диана кивнула:
— Отлично, тогда я тебя заставлю.
Не дав мне опомниться и защитить себя, она подошла, вырвала у меня из рук платье и окутала мне голову юбками. Я стала выворачиваться и лягаться, Диана толкнула меня на кровать, прижала одной рукой, а второй продолжала натягивать на меня платье. Я сопротивлялась еще отчаянней, скоро платье лопнуло по шву.
Диана крикнула:
— Да помогите же! Мария! Миссис Хупер! И ты, девчонка. — Она обращалась к Зене. — Тебе что, захотелось обратно в твою треклятую кутузку?
Тут же по мне начали шарить, как мне показалось, десятки рук: дергали платье, щипали меня, хватали за брыкающиеся ноги. Я не могла дождаться, пока они отстанут. Под слоями шерсти было жарко и душно.
Мне досталось по распухшей голове, и там запульсировала боль. Вспоминаю отчетливо, как чей-то большой палец скользнул по внутренней части моего бедра и проник в пах. Может, это был палец Марии. А может, миссис Хупер, экономки.
Тяжело дышащую, одетую в платье, меня оставили лежать на постели. На ногах у меня были зашнурованные туфли.
— Вставай! — скомандовала Диана и, схватив меня за плечо, вытолкала за дверь спальни, потом будуара, в темный коридор.
Дамы последовали за мной. Миссис Хупер и Мария держали с двух сторон Зену. Когда я приостановилась, Диана пихнула меня так, что я чуть не упала.
Тут только у меня полились слезы.
— Диана, ты же не всерьез?
Но она ответила холодным взглядом. Тычками и щипками она меня подгоняла. Мы спустились по лестнице — с этого спирального хоровода запыхавшихся, причудливо наряженных женщин можно было бы писать шествие грешников в ад. Прошли через гостиную, где возлежали на подушках несколько оставшихся дам; они удивленно спросили, что это мы делаем. Одна из нашей группы объяснила, что Диана застала в своей собственной постели своего кавалера и горничную и теперь выкидывает их на улицу — зрелище, на которое стоит посмотреть.
Чем медленней мы шли, тем больше напирала сзади толпа, тем громче звучали смех и непристойные выкрики. На нижнем этаже стало холодно; когда Диана открыла кухонную дверь в сад на задах, порыв ветра ожег мои заплаканные глаза. «Нет, нет, не может быть!» — повторила я. На холоде я быстро трезвела.
Перед глазами возникли моя комната, чулан, туалетный столик, постельное белье; портсигар, запонки, прогулочная трость с серебряным набалдашником; льняной костюм цвета слоновой кости, туфли из такой мягкой и красивой кожи, что однажды я лизнула их языком. Часы с ремешком, чтобы носить на запястье.
Диана меня подталкивала, я обернулась и схватила ее за руку.
— Не выгоняй меня, Диана! Оставь! Я буду хорошей! Оставь меня, я стану тебе угождать!
Под мои уговоры она вела меня все дальше, пока мы не уперлись в высокие деревянные ворота рядом с каретным сараем в дальнем конце сада. Диана раскрыла дверцу в воротах — снаружи была непроглядная темень. Взяв Зену из рук миссис Хупер, она обхватила ее за шею.
— Если ты, ничтожная тварь, еще раз покажешься на Фелисити-Плейс, если я еще раз услышу о твоем жалком существовании — так и знай, отправишься обратно в тюрьму и будешь гнить там до конца дней, я уж об этом позабочусь, как обещала. Понятно?
Зена кивнула. Тычок — и Зену поглотила тьма. Диана повернулась ко мне.
— То же относится и к тебе, шлюха подзаборная.
Она толкнула меня в дверцу, но я уцепилась за ворота.
— Пожалуйста, Диана! Позволь мне только собрать вещи!
Я перевела взгляд на стоявших за ее спиной Дикки и Марию, но в их глазах не мелькнуло ни искры сострадания, лишь винный туман и охотничий задор. Я обвела взглядом всех этих томных дам в воздушных, колеблемых ветром одеждах.
— Бога ради, помогите! — крикнула я. — Помните, как вы на меня глазели и пускали слюни? Как твердили, какая я красивая и как вы завидуете Диане? Любая из вас может сейчас меня получить! Любая! Только не дайте ей выгнать меня на темную улицу, без гроша в кармане! Будьте вы все прокляты, суки, если вы ей это позволите!
Выкрикивая это, я плакала и утирала нос рукавом своего затрапезного платья. Щеку мою раздуло раза в два, волосы были примяты; дамам наконец наскучило на меня смотреть, и, увидев, как они отводят глаза, я поняла, что пропала. Мои ладони соскользнули с ворот, Диана меня толкнула, я вывалилась в переулок. Непромокаемый мешок полетел следом и шлепнулся у моих ног на булыжную мостовую.
Я подняла голову, чтобы еще раз взглянуть на Дианин дом. Окна гостиной розовато светились, дамы уже шагали по траве, направляясь туда. Вот миссис Хупер, вот Дикки пристраивает в своем водянистом глазу монокль, вот Мария, вот Диана. Из ее прически выбилось несколько темных прядей, и ими играл ветер, нахлестывая ее по щекам. Экономка что-то ей сказала, она засмеялась. Потом закрыла дверь и повернула в замке ключ. Огни и смех Фелисити-Плейс были потеряны для меня навсегда.
