ПОСТОЙ, ЭТО ЕЩЕ НЕ ВСЕ
Как сказала Исабель, когда расписывала мне историю о призраке на серебряном руднике и я решил, что дело близится к концу: «Постой, это еще не все».
Мы обосновались в Мехико — купили маленькую квартирку в районе Поланко. Найти работу оказалось нетрудно — ведь мы с Исабель были двуязычны и переводили с одного языка на другой что угодно: от деловых документов до литературных поделок. Через родственников, которые по-прежнему жили за городом, Исабель сумела найти отца, воспитанного и веселого старика, который переехал жить к нам в город. Он был свидетелем и единственным гостем на нашей свадьбе.
Когда мы немного обжились, я взял часть выданных Шеллом денег и то, что нам удалось скопить, и заплатил за курс обучения в Университете Мехико. Я изучал литературу, и мои первые наставники, которых приглашал еще Шелл, гордились бы моими достижениями. Через много лет, проведенных в работе и исследованиях, и благодаря неоценимой помощи Исабель я сумел получить ученую степень. Более того, мне предложили место в университете, и вот я стал читать лекции о том, что исследовал в молодые годы; больше всего мне нравилось рассказывать о великих творениях представителей моего собственного народа. Время для нас было бурное, события сменяли друг друга все стремительнее. В те годы я не переставал думать о Шелле и Антонии, и порой мне до смерти хотелось их увидеть, узнать, как они поживают, рассказать, как я счастлив. В каждой новой почте я искал письмо, хотя бы открытку, но тщетно.
Началась Вторая мировая война. В эти темные годы, а часто и впоследствии я все время вспоминал слова Капитана Пирса. Монстр проснулся. Многие не знали, но мне-то было известно, что мрачные замыслы Адольфа Гитлера, жуткие планы геноцида были выношены в Соединенных Штатах «великими людьми» вроде Генри Форда и иже с ним, что немалую лепту во все это внесли открытия «Канцелярии евгенического архива». Время шло, и я все больше убеждался, что даже этих чудовищных зверств недостаточно для Монстра, и время от времени он будет возвращаться и ужасать человечество.
В 1946 году, после того как университет закончила и Исабель, получив степень по математике, родился наш первый ребенок. Мы назвали его Антонио — конечно, в честь мистера Клеопатры. Два года спустя у нас родился второй сын, Диего. Пока сыновья не подросли, мне очень хотелось пообщаться с Шеллом — так, наверное, большинство людей хочет поговорить со своими родителями, когда у них самих появляются дети. Я пытался его найти, но безрезультатно.
Годы шли один за другим, как вереница платочков из нагрудного кармана великого Салдоники. Как-то вечером в 1965 году (для меня это был год пятидесятилетия, а для моего младшего сына — семнадцатилетия; именно в этом возрасте я расстался с Шеллом) Диего рыскал на нашем чердаке и нашел там костюм, подаренный мне Шеллом перед моим побегом в Мексику.
Он спустился с чердака и со словами «я нашел это в кармане» протянул мне клочок бумаги, сложенный пополам. Я развернул пожелтевший листочек и обнаружил телефонный номер, записанный до странности аккуратной рукой Антония. Я вспомнил его слова: «Звони. Ответит старушка. Скажи ей, кто ты, и оставь свой номер — я перезвоню». Я улыбнулся при виде этой бумажки, и у меня возникло несмелое желание набрать номер, но потом я понял, что любая женщина, которая в 1932-м была старушкой, уже давно мертва. И я снова сложил бумажку и засунул ее в бумажник, за потрепанную, выцветшую фотографию Шелла и Антония, стоящих перед «кордом».
В этом же году я посетил Калифорнию — в Беркли проводили недельную конференцию «Литература обеих Америк». Первый вечер я провел, выпивая и болтая с коллегами, которых не видел несколько лет. На второй день я начал тосковать по Исабель и нашим сыновьям, так что вечером остался в своем номере, смотря телевизор и просматривая доклад, который должен был прочесть на следующее утро. В какой-то момент я вытащил бумажник, чтобы извлечь оттуда фотографию Исабель, но сделал неловкое движение, и все снимки из бумажника рассыпались по столу. С ними вывалился и клочок бумажки. Не знаю, что на меня нашло — любопытство? одиночество? — но я набрал номер. Когда на пятый звонок никто не ответил и я уже собирался повесить трубку, на том конце раздался хриплый старушечий голос:
— Как вас зовут?
— Диего.
Она записала мой номер, повторяя за мной каждую цифру. Потом, не сказав больше ни слова, она повесила трубку. Разговор этот меня немного смутил, и никакого ответного звонка я не ждал. Шел уже первый час и я улегся в кровать, когда зазвонил телефон.
— Але? — сонно проговорил я в трубку.
— Что случилось, малыш? — сказал Антоний.
Я сел на кровати, сразу же проснувшись, и рассмеялся, услышав знакомый голос.
— Ну, не тяни резину. Ты где?
Я объяснил ему насчет конференции.
— Ну ее в жопу, твою конференцию. Приезжай ко мне.
Антоний дал мне адрес и номер телефона и без дальнейших разговоров повесил трубку.
Прочтя доклад на следующее утро, я улизнул с конференции и взял напрокат машину. Антоний жил недалеко — в холмистой местности рядом с Беркли. Время едва перевалило за полдень, когда, заблудившись два-три раза, я все-таки нашел подъездную дорожку к дому. Он одиноко стоял на лесистом холме.
Я постучал в дверь, и мне открыла молодая мексиканка. Она представилась — Марта, домработница, — и провела меня во дворик на краю холма, чуть в стороне от дома, откуда открывался захватывающий вид на долину. Антоний наслаждался видом, сидя в плетеном кресле под сводами беседки, увитой виноградом. Перед ним стоял плетеный столик со стеклянной столешницей, на котором я увидел пепельницу, пачку сигарет и банку пива.
— Антоний! — воскликнул я.
Он с улыбкой повернулся ко мне. Антоний не ссохся с возрастом, как это бывает обычно, а остался таким же гигантом. Лицо его испещрили морщины, он полысел, редкие волосы стали белыми. Но глаза были пронзительно-голубыми, проницательными и живыми, как всегда.
— Ну, малыш, может ты наконец со мной поздороваешься?
Я подошел и обнял его. Он обхватил меня своей огромной рукой: невероятная сила осталась при нем. Он показал на кресло напротив, и я сел. С моих губ сразу же сорвались слова:
— Так что же тут случилось с вами?
Антоний рассказал, как, приехав в Калифорнию, решил, что здешний климат его вполне устраивает, и уже больше не возвращался назад. Только однажды он послал письмо Вонде, Каучуковой Женщине, которая, получив весточку, сразу же к нему приехала. Они так и не поженились, но прожили счастливо и открыли прибыльный бизнес по выращиванию марихуаны.
— Разве я тебе не говорил, что всегда хотел стать фермером? — спросил он.
Вонда умерла от рака в 1956 году, и Антоний отошел от всех дел — денег они накопили достаточно для безбедного существования. А теперь, сказал Антоний, он вполне доволен жизнью — сидит на солнышке, попивает холодненькое пиво и предается грезам наяву.
Потом я рассказал ему о себе, об Исабель, о нашей жизни.
— Здорово, малыш. Шелл гордился бы тобой.
— Антоний, мне пятьдесят, а ты все еще зовешь меня малышом.
— Пятьдесят? Господи, какой щенячий возраст. Ты вот поживи с мое. Я себя чувствую как трехсотфунтовая фрикаделька. Мой мозг заржавел — сто лет не было для него никакой работенки.
— А что Шелл?
Антоний глубоко затянулся и покачал головой.
— Беда, малыш. Как только ты уехал в Мексику, а я — в Калифорнию, Шелл и Морган купили ферму. Они слишком долго оставались в старом доме. Как-то ночью она сгорела дотла вместе с ними. Полиция сказала, что это был поджог, потому что пожар был страшный — тела обгорели до неузнаваемости.
Я не был готов к известию о смерти Шелла. Я надеялся, что Антоний скажет, где его найти. Слезы подступили к моим глазам, но я сдержался.
Антоний продолжил рассказ, устремив взгляд на долину. Голос его звучал до странности глухо.
— Обвинений никому не предъявили. Но я знаю, чьих рук это дело.
Я знал, что он имеет в виду Монстра и людей, стоявших за Агариасом. И я знал, что даже тридцать лет спустя после тех событий Монстр все еще был жив.
— Шелл был замечательным человеком, — сказал я. — Взяв меня к себе, он спас мою жизнь.
— Да Но ты, к счастью, сумел отдать ему долг в ту безумную ночь.
— А ты никогда не задумывался о девочке в стекле?
Антоний выпрямился в своем кресле.
— Я думаю об этом чуть ли не каждый день. Тут есть кое-что, о чем я хочу спросить тебя уже давно. Тот призрак, который явился Шеллу…
— Шарлотта Барнс.
— Ты ведь тут ни при чем, а? — спросил он, улыбаясь.
— Ты шутишь?
— Не-а, — прошептал Антоний, и в его глазах снова появилось это отсутствующее выражение.
— Я так думаю, это был настоящий призрак.
— Может быть.
— Ты что имеешь в виду? — спросил я.
— Ты помнишь, в каком состоянии был Шелл перед тем, как это случилось? Хандрил, будто его кто шарахнул пыльным мешком. Он был хорошим кидалой, но не великим — ему для этого не хватало беспощадности. Он знал все трюки, все приемы, умел все. Это, позволю себе сказать, было у него в крови. Но сердце к этому у него никогда не лежало. Он изо всех сил пытался убедить себя, что он такой же бездушный, каким был его отец.
— Если это был не призрак, то что же тогда, черт побери?
Антоний отхлебнул пива прищурился на солнышке и сказал:
— Иногда я думаю, что это был сам Шелл.
— Ты считаешь, что из-за депрессии у него начались видения?
— Не совсем. Когда я уезжал с Востока сюда, он пошел проводить меня на вокзал. Тогда я и видел его в последний раз. Мы стояли на платформе, ждали поезда, и я спросил его об этом призраке, потому что, ну ты знаешь, вопрос так и остался. И вот последнее, что он сказал, перед тем как я сел в вагон: «Девочка в стекле? Она всегда была там, мой друг. Просто не было веских причин, чтобы я заметил ее раньше».
— И что же это за причины? — спросил я.
— Ты, — ответил он. — Я думаю, причиной был ты.
Я долгое время сидел молча, пораженный теорией Антония и выводами, которые из нее вытекали. Наконец я пробормотал:
— Хочешь сказать, он нас кинул?
Силач зашелся в смехе и кивнул:
— Он не хотел, чтобы ты пошел по его стопам. Хотел для тебя чего-нибудь получше. Но он знал, что одни слова на тебя не подействуют. Ну вот он и заварил эту кашу. Девочка в стекле была песчинкой в устричной раковине, гайкой в коробке передач. Мутации со временем усложняются. Так Шелл говорил о пятнах на крылышках у этих своих сраных бабочек… Нет-нет, я не хочу сказать, будто он узнал об убийстве Шарлотты Барнс до того, как об этом узнали мы. По-моему, он выдумал историю о призраке девочки, запустил ее на шармачка. А потом, пять дней спустя, вдруг — БАХ!..
— Но мы же все чуть не погибли из-за этого, — сказал я, улыбаясь.
— Да кто бы мог подумать, что так оно обернется. Но иногда, малыш, просто делаешь то, что должен, и все. Тут ни убавить, ни прибавить.
К этому времени солнце почти зашло. Прежде чем оно скрылось, вдоль темно-багряного горизонта протянулась оранжевая полоса. Я молчал, глядя в сумерки и стараясь оживить подзабытые воспоминания об этом деле.
— Слушай, Диего, это только теория. Что это ты вдруг загрустил? Я ведь вообще уже наполовину в маразме.
Марта в течение всего дня подавала ему новые банки пива. Я, хотя и не держал во рту сигарету несколько лет, выкурил в тот день почти пачку. Пить я прекратил часов в восемь, а уехал после полуночи. Когда мне нужно было уходить, Антоний уже спал в своем кресле. На пустом спичечном коробке я написал мой адрес и номер телефона и дал его Марте, сказав: если Антонию что-нибудь понадобится, пусть звонит. Она обещала.
Марта позвонила мне в Мехико еще до конца того года. Антоний умер, внезапно и мирно, сидя в своем кресле и глядя на долину. Я бросился в аэропорт, купил билет на ближайший рейс, взял напрокат машину и снова заблудился среди холмов. Когда я нашел маленькую похоронную контору, где шли поминки, дело уже подходило к концу. Я выскочил из машины и взбежал по ступенькам. Последние из пришедших на похороны покидали помещение. Оставался только один старик: он сидел, склонив голову, в небольшом зале, на последней скамейке.
Я подошел к большому гробу и предался воспоминаниям о юных годах, проведенных с Антонием и Шеллом, — кидалово, лохи, фокусы. Антоний лежал в гробу, словно высеченный из мрамора, крупный и мощный даже в смерти. Наконец я прикоснулся к его плечу и сказал: «Браво, Антоний», но перед тем как повернуться, увидел что-то на темно-зеленом атласе — в уголке гроба, справа от головы. Я наклонился и разглядел игральную карту, лежавшую рубашкой вверх. Перевернув ее дрожащей рукой, я обнаружил, что это туз червей.
Неожиданный сквозняк, словно кто-то распахнул дверь, напугал меня, и я повернулся — посмотреть, что происходит. Но дверь была закрыта и помещение пусто. И тогда я заметил ее — она порхала над центральным проходом, простая капустница, словно вернувшийся к жизни призрак воспоминания.
