Глава 2

Я не видела королевского дворца в Челси с тех пор, как мне исполнилось восемь лет. Те счастливые дни весны и лета теперь затуманились в памяти, как старое зеркало. Я гостила там у кузины Екатерины, когда та еще была королевой. Трудно поверить, что весной тут по-прежнему цветут вишни, летний воздух напоен ароматом лаванды и розовые кусты сбегают к реке, по которой мы катались в огромной лодке. Теперь на ветвях белели только хлопья снега, и, когда мы повернули на двор, ничего не было видно за пеленой ненастья. Ноги у меня заледенели так, что я едва могла ими пошевелить.

Дух мой, помраченный страхом, тоже пребывал в оцепенении. Какой предстанет передо мной королева? Наверное, сломленной, постаревшей от горя и слез; ее жизнь утратила смысл, что же теперь ей остается?

И сколько времени предстоит мне провести здесь в заточении, скорбя вместе со слабеющей день ото дня королевой? Быть опорой горюющей вдовы — значит постоянно жить рядом со смертью. Выбравшись из паланкина, я увидела черные траурные полотнища, закрывавшие окна и двери, и тяжело вздохнула. Меня охватила жгучая тоска. Ах, если бы я могла быть при дворе с Эдуардом! Сидеть взаперти в этом печальном доме — все равно что быть похороненной заживо.

— Добро пожаловать снова во дворец королевы, миледи.

Мажордом Екатерины, тот самый, что прислуживал ей еще в Уайтхолле, одетый весьма скромно, с почтительным видом опустился передо мной на колено на мощеных ступенях. По крайней мере, они понимают, с кем имеют дело! Сдержанно я разрешила ему провести меня внутрь. Вдоль стен ярко горели длинные свечи, а в очаге пылало жаркое пламя. Это зрелище так удивило и растрогало меня, что я чуть не заплакала. Если бы мне можно было остаться одной!

Добрый человек прочел эти мысли на моем лице.

— Сюда, пожалуйста, миледи.

Мы стояли в просторном верхнем помещении, теплом и светлом, как холл внизу. Для той горстки людей, что была теперь со мной, этого было вполне достаточно. Но все-таки я не могла справиться с раздражением и недовольством.

— Гнусное место! — проворчала я капризно. — Почему они засунули нас сюда?

— Зайдите, мадам, осмотрите свои покои, — вмешалась в разговор Кэт, сделав вежливый книксен. — Вы не пожалеете, что лорд-протектор Сомерсет прислал нас сюда.

Она с торжествующим видом распахнула двери в мои покои и потащила меня внутрь, хлопнув дубовыми створками.

— Ну, принцесса, как вам это понравится? Комната была широкая, с низким потолком, убранная коврами и занавешенная от ночного мрака портьерами. Во всем чувствовалась рука Екатерины: в шпалерах со сценами из Ветхого Завета; в яблоневых поленьях в камине, чей аромат наполнял всю комнату; в коробке засахаренных цветов и фруктов на кровати, но больше всего меня восхитила ваза с белыми зимними розами, дышавшими свежестью и чистотой. Кэт похлопала рукой по кровати; при этом на лице у нее было странное выражение, смысла которого я не могла разгадать.

— Прошу вас, мадам, присядьте, отдохните с дороги. Мажордом сказал, что ужин, на котором вы встретитесь с королевой и ее свитой, будет только через час. А до того я должна вам кое-что сказать.

— Насчет чего?

Чуть отогревшись, я позволила снять с себя плащ и устроилась на кровати; мои руки и ноги понемногу оттаивали, и вместе с жизнью к ним возвращалась боль; Кэт твердыми костяшками пальцев растерла мне замерзшее лицо. Потом она пристроила коробку со сластями мне на колени и сама уселась на кровать.

— С вашего позволения, миледи, — начала она. — До сих пор было рано говорить об этом: смерть короля, вашего отца, всех нас повергла в смятение…

Я потихоньку кусала засахаренную фиалку и с неодобрением рассматривала гобелен на стене, на котором толстая Эсфирь простерлась во прахе перед великим царем Артаксерксом, молитвенно глядя на него снизу вверх. Почему женщин всегда изображают в таком виде? Понемногу слова Кэт начали доходить до моего сознания.

— Мадам, я буду говорить не о мышах, но о мужчинах, поскольку вы уже достигли того возраста, когда мужчины начнут искать вашего расположения, нет, они уже начали… — Рот у нее был полуоткрыт, а дыхание частое и неглубокое, как у слишком туго затянутой женщины.

Я положила конфету обратно в коробку и пристально посмотрела на нее. Неужели она осмелится говорить о нем?

Она опустила глаза и продолжила скороговоркой:

— Я не говорю о бедном покойном лорде Серрее, который, как я теперь думаю, вознамерился получить ваше высочество себе в жены. Мне он никогда не нравился, и не будь он так пригож, никогда бы паписту не заслужить вашей милости. Вы можете подтвердить мои слова, миледи, я ни разу не говорила о нем после того, как вы мне запретили, — можете быть уверены.

Да, я уверена в тебе, Кэт.

— Продолжай.

— Но теперь, когда мы здесь, так близко ко двору, и когда бразды правления в руках у лорда-протектора, всему миру известно, что вы, ваша милость, должны выйти замуж.

Должна?

Да. Если это решено, мне придется подчиниться.

— Теперь это нужнее, чем когда-либо, ведь ваш брат еще мал. Ваш долг перед династией… Требует этого. Да. Я знаю.

— И король, ваш отец, об этом позаботился. Нет, не тогда, когда он обольщал заморских послов надеждою на договор! Но когда оглядывался вокруг себя, чтобы здесь, дома, выбрать для вас англичанина, человека доброго и благородного, такого, что всякая женщина полюбит, такого, чтоб был достоин руки вашей милости… — Глаза Кэт блестели от возбуждения, когда она говорила.

Любовь и замужество?

Никогда!

Я не желаю этого слышать!

— Кэт, хватит глупой болтовни! Замолчи! Мой голос прозвучал резче, чем мне хотелось. Но это же вздор! Что на нее нашло? Я оплакиваю любовь и страшусь ненависти, мой рассудок мутится от тягостных мыслей о моем отце и моем лорде. Что теперь для меня любовь? Я не могу даже думать об ней!

— Миледи! — Кэт вскочила на ноги и поспешно сделала глубокий реверанс. Я покачала головой.

— Избавь меня от этих разговоров, Кэт! — взмолилась я. — Я устала с дороги и волнуюсь перед встречей с королевой. Ты сама знаешь, что не может быть никакой свадьбы, даже никаких разговоров о свадьбе, пока мы в трауре. Прошу тебя, пришли горячего вина, чтобы к ужину у меня перестали трястись поджилки и щеки порозовели, иначе я не выдержу.

Она присела и удалилась; даже оборки на ее платье дрожали от негодования. На Кэт это совсем не похоже. Почему ей сейчас вдруг вздумалось говорить о любви?

Ах, Кэт, ты же знаешь, что я не могу выйти замуж по выбору своего сердца. К чему тогда эти девичьи мечты о большой любви?

Надвигался час ужина. Пора перестать думать только о себе и подумать о Екатерине! Я здесь, чтобы утешать ее, чтобы выразить уважение и сочувствие по поводу ее горестной утраты. А коли так, то одеться следовало с особой тщательностью: даже в глубоком трауре я должна учитывать разницу в нашем положении. Мои жемчуга, единственное, что подходило к черному, были маленькими и плотно обхватывали уши; черное платье, хотя и тонкой материи, было не самым богатым: Екатерина по-прежнему оставалась королевой, и ее горе было самым большим.

Мажордом прислал сказать, что королева выйдет к своим придворным за ужином, который будет в Большом зале. Спускаясь по широкой лестнице, я гадала, кого там застану. Наверное, часть придворных дам оставили ее сразу же после смерти короля, как, например, Денни. Я слыхала, она вместе с мужем, сэром Энтони, уехала в свой дом в Чешанте. Но, несомненно, были и такие, что остались: ее сестра Герберт и прочие старые знакомые.

Когда мажордом с поклоном открыл передо мной дверь в Большой зал, я устыдилась своих пустых страхов. Я ожидала застать их всех унылыми и подавленным, но моим глазам предстала совсем иная картина. Конечно, разговоры дам и кавалеров были сдержанны, как подобает любому двору в дни траура. Но улыбки, приветливые лица, непринужденные разговоры, всеобщее оживление — все это было для меня в новинку. В моем мозгу шевельнулась неприятная мысль: могло ли такое быть во времена моего отца?

Я вошла, и тут меня ожидало следующее потрясение. Недалеко от двери вместе с остальными, стояли две девицы, которых я недолюбливала и меньше всего хотела сейчас видеть. Мне полагалось любить их, потому как в их жилах текла кровь Тюдоров. Мы все были примерно одного возраста; они тоже были книжными червями, влюбленными в учебу, как и я. Но мы не могли стать друзьями, и, увидев моих кузин Джейн и Екатерину Грей, я снова это осознала.

Джейн была старшей и задавала тон. Она держалась так надменно, что казалось, судьба в насмешку наградила ее таким малым ростом: она едва доставала мне до сосков. Она и Екатерина были дурнушками, с мелкими, сморщенными чертами лица, стянутыми к веснушчатому носу. Джейн была особенно похожа на мою сестру Марию, разве что в отличие от той одевалась гораздо скромнее. И в них обеих, опять же как в Марии, порода Тюдоров исказилась: в их бледных физиономиях и тусклых ржаво-коричневых волосах было слишком мало тюдоровского огня, чтобы осветить кожу и придать локонам цвет червонного золота, как у меня и Эдуарда.

Кэтрин была моложе и еще невзрачнее и во всем подражала сестре, как я полагаю, в надежде, что часть похвал, изливавшихся на Джейн, перепадет и ей. Ученость Джейн стала притчей во языцех. Я слышала разговоры о ней с тех пор, как Джейн исполнилось четыре года. «Этому ребенку больше нравится читать Новый Завет на греческом, чем Боккаччо и смешные истории». Я тоже любила греческий и Библию. Но разве добродетели позволено находить удовольствие лишь в возвышенном? Моя вера была тверда, а ее — фанатична. Пуританизм ее нарядов раздражал меня — в унылом сером платье она больше походила на бедную родственницу, чем на принцессу.

Почему это бедное дитя вызвало у меня столь сильное негодование? Нет, не потому что рядом с ней я чувствовала себя великаншей, теперь почти все женщины ниже меня. Просто я ее боялась — боялась ее бледного огня и не знающей сомнений души, ее стремления к пуританизму и исступленной веры в правду; правду, которая, как она считала, открылась ей одной.

Но ничего не поделаешь, как кузины мы должны были держаться вместе.

— Леди Елизавета.

— Леди Джейн… Леди Екатерина. Мы, как три старых вдовушки, приветствовали друг друга с церемонной учтивостью, но без всякого чувства. Около них я заметила несколько девиц примерно нашего возраста. Я кивнула остальным.

— Вы не могли бы меня представить?

— Как будет угодно вашему высочеству. — Джейн скривила свой крохотный ротик и начала, будто отвечала урок, напирая на шипящие и свистящие:

— Ваша светлость, я полагаю, вы знакомы с Джейн Дормер.

Дормер. Я напряженно разглядывала узкое лицо, глядевшее на меня из глубокого реверанса. Дормер… Да, фамилия точно знакомая. В ее дерзком взгляде я уловила оттенок враждебности. И поняла почему. Ее мать была старшей фрейлиной Екатерины Арагонской и ревностной католичкой. У нее кровь порченая с самого рождения. Она не могла испытывать симпатии к отпрыску Анны Болейн, будь я даже ангелом во плоти.

— Мистрис Джейн… — Я присела лишь чуть-чуть, чтобы показать ей, что меня не волнует ее мнение обо мне, каким бы оно ни было.

Остальные четыре оказались дочерьми сэра Энтони Крука, друга королевы и знатока греческой словесности. Старшая, Милдред, выстроила сестер в ряд, и все четыре одновременно присели, как горошины в одном стручке. В отличие от постной Джейн, невзрачной Екатерины и презрительной Дормер простое, но приятное лицо Милдред лучилось умом и приветливостью, с ней единственной мне захотелось сойтись поближе.

Я знала, что королева поощряла ее занятия науками, как и мои, впрочем. И остальным она, наверное, тоже помогала. Вдруг я поняла, что мы все были для нее детьми, о которых она так мечтала и которых у нее теперь уже никогда не будет.

— Итак, — сказала я, стремясь показаться благодарной, — здесь, под крылышком у королевы, открывается школа ученых дев?

— Академия божественных наук, — вмешалась в разговор Джейн со своим безумным занудством, — где мы будем учить слово Божее и следовать ему во всех наших помыслах и поступках! Ибо Он всеведущ, и мы все проходим перед Его глазами. Ему открыты глубины наших сердец…

Боже милостивый! Она уже проповедует! Моим языком завладел бес озорства:

— У меня есть идея получше. Почему бы нам не устроить суд любви, как когда-то во Франции?..

Праведную Джейн будто иголкой укололи — такими круглыми глазами она на меня уставилась.

— Завести себе поэтов и трубадуров, — тараторила я, — чтобы пели о любви, пока нам не надоест их слушать? И выбирать возлюбленных свободно, как королевы старого Прованса, чтобы только они нам нравились, а остальное неважно?

Джейн, Екатерина, Дормер, Милдред и все остальные вытаращились на меня, как кролики, застигнутые лучом фонаря. За спиной я слышала перешептывание прислуги, накрывавшей ужин, но мне было на них наплевать. Стоящая рядом со мной Кэт встревоженно дергала меня за рукав — я только отмахнулась. Мне нравилось дразнить эту пуританскую скромницу Джейн, и я ничего не могла с собой поделать.

— Скажите, Джейн, и вы, Екатерина, правда, мы славно повеселимся, когда будем судьями на суде любви? — Я от души потешалась, глядя на разинутый рот Екатерины и испуганные глаза остальных. — Если бы я была королевой…

За моей спиной раздался негромкий смешок, от которого у меня внутри все похолодело.

— Да, моя Елизавета, что бы ты сделала?

Я не могла раскрыть рот. Это была сама королева, вошедшая в зал без объявления, так тихо, что я приняла ее приход за возню слуг.

Королева… Да королева ли это? Никогда женщина так не менялась. Это была совсем не та Екатерина, которую я ожидала увидеть.

Где же тут печаль? Только вдовьи одежды напоминали о сокрушенной горем развалине, видевшейся мне в моих мрачных предчувствиях. Ее глаза горели каким-то таинственным светом, лицо порозовело и похорошело, походка стала легкой, будто она сбросила десять лет. Что ее так развеселило? Ее всегдашняя ласковая улыбка теперь так и лучилась счастьем, приподнятое настроение требовало выхода в негромком радостном смехе, прорывавшемся наружу, когда она говорила.

— Не бойтесь, моя дорогая! — рассмеялась она, перехватив мой потрясенный взгляд. — У нас будут любовь, и забавы, и радость полной мерой и в работе, и в жизни. Елизавета, небеса заслуживают нашего восторга. Бог — несказанно добр!

— Мужчины тоже добры! Не так ли, миледи?

Я не слышала, как он подошел. Он, как все, был в трауре, но в отличие от остальных его черное прорезало алое; мерцающие языки красного поднимались по камзолу и по подкладке плаща, так что он казался дьяволом, окутанным адским пламенем. Его лицо было преисполнено жизненной силы, глаза, как у пантеры, медленно скользили по сторонам, изучая, проникая мне в душу, пока у меня не перехватило дыхание. Он улыбнулся широкой белозубой улыбкой. Я никогда раньше не видела, чтобы он так улыбался, но раньше я его особенно и не рассматривала. Я знала его как брата лорда-протектора Сомерсета и, как теперь поняла, не знала его вовсе.

— Милорд адмирал!

Я сделала реверанс. Он взял мою руку и прижал к губам, его указательный палец гладил мою ладонь, в то время как сияющая Екатерина стояла рядом. Потом они отошли: ей надо было приветствовать гостей, а он, как положено, ее сопровождал. Невидимая рука ухватила меня сзади за локоть, и голос Кэт торжествующе пропел мне в ухо:

— Ну как, вам ваш будущий муж, мадам?