Глава 4
А в это время на другом конце города Эмма Кларк, собиравшаяся на благотворительный бал, даже не подозревала, что ее мир готов полететь в тартарары. Напротив, она с нетерпением ждала этого вечера, в очередной раз предвкушая всеобщее восхищение.
В семействе Кларк все женщины обожали быть в центре внимания. В особенности мужского. И без труда его получали, учитывая, что об их искушенности в любви ходили легенды. И замуж они всегда выходили удачно.
Муж Эммы Кларк, Хантер-Джон Мэттисон, был самой завидной партией в городе, и все это знали. Он был общителен, красив, атлетически сложен и к тому же являлся наследником семейной империи по производству сборных домов. Мать Эммы, будучи женщиной прозорливой, решила, что ее дочь станет женой Хантера-Джона, едва они оба вышли из младенческого возраста. Их семьи вращались в одних и тех же кругах, так что внедрить эту мысль в сознание окружающих и свести детей было несложно. Однажды летом, когда Эмме и Хантеру-Джону было по десять лет, их семьи даже провели вместе месяц на Кейп-Мее, и мать Эммы не упускала возможности при каждом удобном случае обратить внимание присутствующих на то, как мило они смотрятся вдвоем.
Единственная загвоздка заключалась в том, что, вопреки всем ухищрениям ее матери, несмотря на ее красоту и положение в обществе, несмотря на то, что она с пятнадцати лет ублажала парней под трибунами стадиона и что ни один мужчина в здравом уме не отказался бы от нее, все старшие классы Хантер-Джон был безнадежно влюблен в Сидни Уэверли.
О, он понимал, что не должен с ней связываться. Люди их круга не общались с Уэверли. Но все его друзья были в курсе, что он без ума от Сидни, такими глазами он смотрел на нее и такой подростковый трагизм порой сквозил в его действиях, так ясно давал он понять всем окружающим, что жизнь его без любви не имеет смысла.
Когда ему исполнилось шестнадцать, он один-единственный раз взбрыкнул и в конце концов пригласил Сидни на свидание. Ко всеобщему изумлению, его родители не стали возражать. «Пускай парень перебесится, — сказал тогда его отец. — Она хорошенькая и не такая чудная, как все прочие Уэверли, так что никакого вреда не будет. Мой сын знает, чего от него ждут, когда он закончит школу. Я тоже немало покуролесил, пока не понял, что пора остепениться».
Хуже этого дня в жизни Эммы был только один.
В последующие два года приятелям Хантера-Джона ничего не оставалось, кроме как терпеть общество Сидни Уэверли, поскольку они с Хантером-Джоном были неразлучны. Мать учила Эмму держать рот на замке, а врагов на коротком поводке, поэтому Эмма скрепя сердце подружилась с Сидни и нередко приглашала ее в гости с ночевкой. В доме у Кларков было множество свободных комнат, однако Эмма неизменно укладывала Сидни спать на полу в своей спальне. Та не протестовала, потому что терпеть не могла дом Уэверли и рада была сбежать куда угодно, но в большинстве случаев Эмма в конце концов сама перебиралась на пол к Сидни; там они готовили уроки или просто болтали. Сидни, конечно, была Уэверли, но она была неглупа и с ней было весело, а уж прически она умела делать как никто другой. Эмма до сих пор помнила, как однажды позволила Сидни уложить ей волосы и потом в тот день все у нее складывалось как нельзя более удачно, словно по волшебству. Хантер-Джон даже сделал ей комплимент. Самой Эмме потом так и не удалось воспроизвести ту укладку. Это было время, когда Сидни даже нравилась Эмме.
А потом, лежа на матрасе на полу однажды ночью, Сидни призналась, что они с Хантером-Джоном собираются заняться ЭТИМ в первый раз. Эмма тогда едва не разрыдалась. Это было уже слишком. Она несколько лет мирилась с тем, что парень, который должен был принадлежать ей, любит другую. Потом она была вынуждена подружиться с девицей, которая отбила его у нее. А теперь Сидни будет с ним спать? Уж в чем, в чем, а в этом деле Эмма могла дать фору кому угодно, но Сидни все равно ее опередила. Она держалась изо всех сил, пока Сидни не заснула, и только тогда бросилась к матери.
Ей вспомнилось, как мать обняла ее и погладила по голове. Ариэль возлежала в постели на белых шелковых простынях. Ее спальню всегда наполнял аромат свечей, а хрустальная люстра заливала все вокруг искристым светом. Ее мать олицетворяла собой все то, чем мечтала стать сама Эмма: ожившую, ставшую явью фантазию.
— Ну-ну, Эмма, — снисходительно обронила Ариэль, — ты занимаешься этим, и занимаешься уже больше года. У нас в семье все женщины хороши в постели. Как ты думаешь, почему мы так удачно выходим замуж? Не расстраивайся. Да, сейчас он с ней. Зато всю оставшуюся жизнь он будет с тобой. Это всего лишь дело времени. Ты всегда будешь лучшей, и даже неплохо, когда мужчине есть с чем сравнивать. Но это не значит, что ты не можешь пустить небольшую дезинформацию. Как ни трудно в это поверить, многие женщины страшатся первого раза.
Это рассмешило Эмму. В семействе Кларк ни одна женщина не боялась секса.
Мать коснулась ее лба прохладными мягкими губами и снова растянулась на постели со словами:
— А теперь иди. Скоро вернется отец.
На следующий же день Эмма рассказала Сидни массу страшилок о том, как это больно, и надавала ей уйму вредных советов. Она не стала выпытывать у Сидни подробности после того, как все произошло, но блаженное выражение на лице Хантера-Джона в их с Эммой первый раз лучше всяких слов поведало ей все, что она хотела знать.
Сидни уехала из города после того, как Хантер-Джон порвал с ней на выпускном. Ее буквально уничтожило открытие, что их школьный роман был просто развлечением, что им с Хантером-Джоном никогда не быть вместе, что их общие друзья не смогут дружить с ней после школы. Им предстояло влиться в высшее общество Бэскома и делать то, чего хотели от них родители, поддерживать фамильную честь. А Сидни была всего лишь Уэверли. Ее переполняли боль и гнев. Никто не понимал, что она не знала правил игры. Она любила Хантера-Джона и воображала, что у них это навсегда.
Эмма пожалела бы ее, если бы не было очевидно, что Хантер-Джон страдает ничуть не меньше. Тем летом ей пришлось приложить массу усилий, чтобы затащить его в постель. Даже после того, как они переспали и Хантер-Джон был вне себя от восторга, он не перестал твердить об отъезде в колледж, а иной раз даже заявлял, что Сидни была права, когда решила уехать. Его ничто не держало в этом городе.
И Эмма поступила единственно возможным, как ей тогда казалось, образом.
Она без ведома Хантера-Джона прекратила принимать таблетки и забеременела.
Хантер-Джон остался дома и женился на ней. Он никогда не сожалел об этом вслух, и несколько лет спустя они даже решили — на этот раз совместно — обзавестись еще одним ребенком. Хантер-Джон работал на своего отца, а потом, когда тот отошел от дел, взял бразды правления семейным бизнесом в свои руки. Когда его родители перебрались во Флориду, Эмма с Хантером-Джоном переехали в фамильный особняк Мэттисонов. С виду жизнь их казалась безоблачной, но Эмма до сих пор не могла понять, кому принадлежит сердце Хантера-Джона, и это терзало ее.
Что, собственно, и возвращает нас к самому худшему дню в жизни Эммы Кларк.
В тот пятничный вечер Эмма все еще не подозревала, что стоит на пороге грандиозных перемен, хотя все признаки были налицо. Ее волосы не желали завиваться. Потом на подбородке у нее выскочил прыщ. Потом на белом платье, которое она планировала надеть на «черно-белый» благотворительный бал, обнаружилось непонятно откуда взявшееся пятно и Эмме пришлось удовольствоваться черным платьем. Оно было умопомрачительно роскошное, как и все ее туалеты, но хотела-то она появиться на балу не в нем и потому чувствовала себя не в своей тарелке.
Когда они с Хантером-Джоном подъехали, с виду все было прекрасно. Просто идеально. Благотворительные балы традиционно давали в Харольд-мэноре, особняке эпохи Гражданской войны, который входил в список национальных исторических достопримечательностей и в котором всегда проводились светские рауты. Эмма и сосчитать не могла, сколько раз она там бывала. Это было изумительное, совершенно сказочное место, точно затерявшееся вне времени. Сорочки мужчин были так накрахмалены, что стояли колом, а дамы обменивались нежнейшими, точно пирожные, рукопожатиями. На подобных мероприятиях женщины семьи Кларк чувствовали себя в своей стихии, и Эмма мгновенно очутилась в центре внимания — как, впрочем, и всегда. Но сегодня что-то было не так, как будто люди говорили о ней, старались оказаться к ней поближе, но не ради ее прекрасных глаз.
Хантер-Джон ничего не замечал, но вообще-то он никогда ничего не замечал, и Эмма принялась искать глазами мать. Мама скажет ей, что она красавица и что все в порядке. Хантер-Джон поцеловал жену в щеку и направился прямиком к бару, где уже теснились его приятели. На подобных мероприятиях мужчины, словно клубки пыли, сбивались в уголках, подальше от шелеста юбок и оживленного щебета дам.
В поисках матери Эмма неожиданно наткнулась на Элизу Бофорт. В школе они были лучшими подругами. «Дружи с Бофортами, — поучала Эмму мать, — и всегда будешь знать, что говорят о тебе люди».
— О боже, я просто не могла дождаться, когда же ты приедешь, — приветствовала ее Элиза. Помада с одного края губ у нее стерлась, поскольку она слишком часто прикрывала рот ладонью. — Я хочу знать все подробности о том, как ты об этом услышала.
Эмма озадаченно улыбнулась.
— О чем услышала? — спросила она, глядя поверх плеча Элизы.
— Как, ты ничего не знаешь?
— А что я должна знать?
— Сидни Уэверли вернулась в город.
Элиза почти прошипела эти слова, точно они были бранными.
Глаза Эммы впились в Элизу, но на лице ее не дрогнул ни один мускул. Так вот почему все вели себя так странно? Потому что Сидни вернулась и им не терпелось увидеть, как отреагировала на это Эмма? Это обеспокоило ее — по многим причинам, главной из которых было то, что люди полагали, будто она должна как-то отреагировать, будто это вызовет у нее тревогу.
— Она приехала в среду и живет у сестры, — продолжала между тем Элиза. — Сегодня она даже помогала Клер на банкете в Хикори. Ты что, в самом деле ничего не знала?
— Нет. Ну, вернулась и вернулась. И что?
Элиза вскинула брови.
— Не думала, что ты так спокойно это воспримешь.
— Она никогда ничего для нас не значила. И мы с Хантером-Джоном очень счастливы. У меня нет причин беспокоиться. Мне нужно найти мать. Пообедаем на следующей неделе? Ну, целую.
Она наконец обнаружила мать — та сидела за столиком, потягивая шампанское, и оживленно разговаривала со знакомыми, которые подходили поприветствовать ее. Царственная и элегантная, Ариэль выглядела лет на десять младше своего истинного возраста. Как и у Эммы, у нее были светлые волосы и роскошная грудь. Она ездила на машине с откидным верхом, носила бриллианты с джинсами и не пропускала ни одной встречи с одноклассниками. Южанка до мозга костей, она, казалось, плакала не слезами, а водой прямо из Миссисипи, и ее всегда окружал еле уловимый аромат тополя и персиков.
Ариэль вскинула глаза, и Эмма мгновенно поняла, что мать все знает. И не просто знает, а очень этому не рада. Нет, нет, нет, взмолилась про себя Эмма. Ничего страшного не произошло. Не раздувай из мухи слона, мама. Ариэль поднялась и, оставив отца Эммы одного, улыбнулась дразнящей улыбкой, призванной заставить его с нетерпением дожидаться ее возвращения.
— Выйдем на террасу, — сказала она, крепко взяв дочь под локоть и решительно увлекая ее на улицу.
Проходя мимо небольших групп людей, вышедших покурить, они улыбались; улыбки сигнализировали, что все в порядке.
— Ты, без сомнения, уже слышала о Сидни Уэверли, — произнесла Ариэль, едва они уединились в уголке. — Не волнуйся. Все будет хорошо.
— Я не волнуюсь, мама.
Ариэль и бровью не повела.
— Вот чего я от тебя хочу. Во-первых, ублажай Хантера-Джона изо всех сил. Во-вторых, привлекай к себе больше внимания. В следующие выходные я дам в вашем доме прием в твою честь. Пригласи всех своих близких друзей. Пусть все видят, какая ты красавица. Пускай Хантер-Джон увидит, как тебе все завидуют. В понедельник мы с тобой отправимся по магазинам, и я куплю тебе новое платье. Ты бесподобна в красном, и Хантер-Джон любит, когда ты надеваешь красное. Кстати, почему ты в черном? Белое тебе куда больше идет.
— Мама, возвращение Сидни меня не беспокоит.
Ариэль обеими руками взяла дочь за подбородок.
— И совершенно напрасно, золотко. Первая любовь не забывается. Но если ты будешь постоянно напоминать мужу, почему он выбрал тебя, то никаких трудностей не возникнет.
Потом, поздно вечером, Эмма изнемогала от желания поскорее очутиться в постели с Хантером-Джоном. Она пыталась убедить себя, что эта горячность не имеет никакого отношения к возвращению Сидни. Когда они вернулись домой, она заглянула к мальчикам, которые мирно спали в своих комнатах, и рассеянно пожелала спокойной ночи няне. Раздеваться она начала, едва переступив порог спальни, и вскоре уже стояла посреди комнаты в одних туфлях на каблуках и жемчужном ожерелье, которое Хантер-Джон подарил ей в прошлом году на ее двадцать седьмой день рождения.
Хантер-Джон появился несколько минут спустя с сэндвичем и бутылкой пива. От бальной еды, как он ее называл, у него всегда только разыгрывался аппетит. Эта история повторялась всякий раз, когда они возвращались домой с приема, и, хотя Эмма не слишком одобряла эту его привычку, ссориться из-за такого пустяка не стоило. В конце концов, он приходил с едой к ней в постель, а не поглощал ее в одиночку на кухне.
Обнаружив жену обнаженной, он, похоже, не удивился. Когда же это успело стать предсказуемым, а не желанным? Впрочем, Хантер-Джон улыбнулся, когда она неторопливо приблизилась и забрала у него пиво и тарелку с сэндвичем. Эмма поставила их на столике у двери и за лацканы смокинга повлекла мужа к постели.
Хантер-Джон засмеялся и позволил ей толкнуть его на кровать.
— И чему я этим обязан? — поинтересовался он, когда она потянула вниз язычок его молнии.
Она оседлала его, молча глядя ему в глаза, и немного замешкалась, не нарочно, вовсе не намереваясь распалить его. Однако он знал, на какие ухищрения она способна, и решил, что она медлит намеренно, чтобы доставить ему удовольствие, и эта мысль возбудила его. Его руки попытались совладать с ее бедрами, и он задвигался под ней, однако она оставалась неподвижной.
Эмма обожала секс и знала, что у нее талант, что в постели ей нет равных. Но вдруг ее мать права? Вдруг это все, что у нее есть? Не будь у нее этого дара, был бы Хантер-Джон сейчас здесь? Нужно ли ей волноваться, что Сидни вернулась?
— Хантер-Джон! — прошептала она, склоняясь, чтобы поцеловать его. — Ты меня любишь?
Его смех перешел в стон, так сильно его возбудило то, что он считал предварительной игрой.
— Ладно, признавайся: что натворила?
— Что?
— Купила что-нибудь? — спросил он снисходительно. — Что-нибудь дорогое? Вот из-за чего весь этот спектакль?
Он решил, что ей что-то от него нужно. Впрочем, откровенно говоря, так оно и было. Всегда. Она всегда добивалась от него того, что ей было нужно, таким способом. Всего, кроме одной вещи. От нее не ускользнуло, что Хантер-Джон оставил ее вопрос без ответа. Он не сказал, что любит ее.
Однако в прошлом он любил Сидни, а это значило, что следовало сделать так, как велела ей мать. Бороться за то, что у нее есть.
— Я хочу купить себе красное платье, — призналась она, чувствуя себя птицей, угодившей в терновый куст, колючую боль, страх, гнев. — Красивое красное платье.
— Мне не терпится увидеть тебя в нем.
— Увидишь. А потом увидишь меня без него.
— Вот это мне нравится.
В понедельник днем Клер у себя за столом в кладовой положила трубку телефона, но из руки ее так и не выпустила.
Когда чувствуешь, что что-то не так, но не можешь понять, что именно, самый воздух вокруг тебя изменяется. Клер ощущала это. Пластик телефона был слишком теплым на ощупь. Стены слегка запотели. А если бы она вышла в сад, то увидела бы, что утреннее сияние расцветает в самый разгар дня.
— Клер?
На пороге стояла Сидни.
— А, привет, — сказала Клер. — Когда ты вернулась?
Сидни с Бэй опять ходили в гости к Тайлеру, уже четвертый день кряду.
— Несколько минут назад. Что случилось?
— Не знаю. — Клер сняла ладонь с трубки. — Я только что получила заказ на организацию приема в доме мистера и миссис Мэттисон в эти выходные.
Сидни скрестила руки на груди, потом опустила их. Она немного поколебалась, но все же спросила:
— Это те Мэттисоны, которые живут в большом доме тюдоровского стиля на Уиллоу-Спрингс-роуд?
— Они самые.
— Времени на подготовку почти не осталось, — осторожно заметила Сидни.
— Да. И она пообещала двойную цену за срочность, но только если у меня будет достаточно подручных.
— Мне всегда нравилась миссис Мэттисон, — сказала Сидни, и в ее словах вдруг проскочило что-то необычное, какая-то искорка; похоже, в ее душе наклевывалось нечто похожее на надежду. — Ты взяла этот заказ? Я бы тебе помогла.
— Ты уверена? — спросила Клер; ей все еще было как-то не по себе.
У Сидни был роман с Хантером-Джоном, и с Эммой они тоже когда-то дружили. Если бы она хотела увидеться с ними, то уже давным-давно сделала бы это, вместо того чтобы безвылазно сидеть дома или торчать у Тайлера.
— Ну конечно.
Клер пожала плечами. Наверное, она слишком все усложняет.
— Тогда ладно. Спасибо.
Сидни улыбнулась и круто развернулась.
— Не за что.
Клер двинулась следом за ней на кухню. В облике Сидни кое-что до сих пор осталось неизменным, например ее светло-каштановые волосы, которые вились легкой волной, напоминавшей завитки карамельной глазури на торте. И ее изумительная смугловатая кожа. И веснушки на носу. Она похудела, но фигура у нее все равно осталась великолепная. Рядом с миниатюрной сестрой Клер, которая была на полголовы выше, всегда чувствовала себя тяжеловесной и нескладной.
Это были знакомые черты.
Все остальное в Сидни было загадкой. Она жила в Бэскоме уже почти неделю, и Клер до сих пор пыталась ее раскусить. Матерью она была отличной, этого у нее не отнимешь. Ни Лорелея, которая вообще была дочерям неважным примером, ни бабушка, пытавшаяся заменить внучкам мать, и в подметки ей не годились. Любящая и заботливая, она в любую минуту знала, где находится Бэй, но в то же время не вторгалась в личное пространство девочки, не мешала ей мечтать и играть. Видеть, какая замечательная мать получилась из ее младшей сестренки, было очень трогательно. И где только она этому научилась?
И где побывала? Нервы у Сидни явно были натянуты до предела, а ведь она никогда не была дерганой. Не далее как прошлой ночью Клер не спалось и она вышла в сад, а потом очутилась перед запертой дверью, потому что Сидни по нескольку раз за ночь вставала, чтобы убедиться, все ли входные двери надежно заперты. От кого она убегала? Спрашивать об этом у нее самой толку не было, Сидни лишь меняла тему, если речь заходила о том, как прошли эти десять лет. Она уехала из Бэскома и отправилась в Нью-Йорк, вот и все, что знала Клер. О том, что произошло после этого, оставалось только догадываться. И Бэй тоже хранила их с матерью тайны. По ее словам, она появилась на свет в междугородном автобусе и они с Сидни никогда нигде не жили. Нет, не так. Они жили много где.
Сидни подошла к кастрюле, булькавшей на плите.
— Ой, совсем забыла. Я хотела предупредить тебя, что пригласила к обеду Тайлера, — сказала она, принюхиваясь к запаху куриного супа с ромашкой.
— Что?! — ахнула Клер.
— Я пригласила к обеду Тайлера. Ты не против?
Клер ничего не ответила и, не глядя сестре в глаза, двинулась к хлебнице. Она вытащила оттуда буханку белого хлеба и начала нарезать его ломтями для сэндвичей.
— Да брось, Клер, — со смехом принялась уговаривать сестру Сидни. — Пожалей бедолагу. Он так отощал, что весь светится. У него по всему дому развешаны записки с напоминаниями о том, что нужно поесть. Он говорит, что все равно забывает. Вчера он показал мне кое-какие свои работы. Они гениальны! Но, честное слово, если он задаст мне еще один вопрос о тебе, я не выдержу. Тайлер очень славный. Если он тебе не нужен, так ему и скажи, чтобы он понял, что ему ничего не светит, и я тоже смогла попытать удачу.
Клер мгновенно вскинула глаза.
— Так вот почему ты так туда зачастила? Тебе нравится Тайлер?
— Нет. Но почему он не нравится тебе?
От необходимости отвечать Клер избавил стук в дверь.
— Это к тебе, — сказала Сидни.
— Это ты его пригласила.
Сидни улыбнулась и пошла открывать. Клер отложила хлебный нож и прислушалась, силясь разобрать слова Тайлера.
— Спасибо за приглашение, — донеслось до нее. — Чудесный дом.
— Хочешь маленькую экскурсию? — спросила Сидни, и Клер забеспокоилась.
Ей не хотелось, чтобы Сидни показывала Тайлеру ее дом. Не хватало только, чтобы он выведал ее секреты.
— Конечно.
Клер прикрыла глаза. Думай, думай, думай. Что заставит Тайлера забыть о ней, погасит его интерес? Какое блюдо отвлечет его внимание на что-нибудь другое? Времени приготовить что-то специально для него уже не оставалось.
Только его ей не хватало. Она и к появлению Сидни с Бэй привыкала с трудом, пытаясь найти для них место в ее упорядоченной жизни. И это зная, что они все равно когда-нибудь уедут. Сидни ненавидела и этот дом, и этот город. Даже сейчас она старалась оградить Бэй от ненужных странностей, ничего не объясняла девочке ни про сад, ни про яблоню, не говорила, что значит быть Уэверли в Бэскоме. Всего одно замечание, одно пренебрежительное слово — и Сидни снова исчезнет словно дым.
А вот не пускать в свою жизнь Тайлера она вполне может. Придется отваживать его любыми способами. Резко, даже грубо, если понадобится. В жизни Клер для него просто нет места. Там и так уже слишком много народу.
Бэй вбежала в кухню перед Сидни и Тайлером. Она обняла тетку, как будто обнять человека без особых на то причин было самым естественным делом в мире, и Клер на миг крепко прижала ее к себе. Девочка вывернулась и побежала за стол.
В кухню вошла Сидни, следом за ней появился Тайлер. Клер сразу заметила, что он подстригся. Короткие волосы шли ему, придавали более сосредоточенный вид. А это, решила она, когда его взгляд остановился на ней, было крайне скверно. Нельзя потерять то, чего не имеешь, подумала она и отвернулась.
— Здорово, наверное, было расти в таком доме, — заметил Тайлер.
— Да, это было занятно, — отозвалась Сидни. — На лестнице есть одна скрипучая ступенька, четвертая снизу. Когда мы были маленькими, каждый раз, как на нее кто-нибудь наступал, из щелки в верхней ступеньке выглядывала мышка, чтобы посмотреть, что это за шум.
Клер с изумлением взглянула на сестру.
— Ты об этом знала?
— Во мне, конечно, не много от Уэверли, но я тоже выросла в этом доме. — Сидни стащила кусок хлеба из-под руки Клер, которая делала сэндвичи и складывала их на тарелку. — Клер научилась готовить все эти безумные блюда у нашей бабки.
— Никакое это не безумное блюдо. Это суп и сэндвичи с джемом и арахисовым маслом.
Сидни подмигнула Тайлеру.
— Сэндвичи с имбирным джемом и миндальным маслом.
По коже Клер неожиданно пробежал мороз. У Сидни все это выходило так легко, что Клер раньше даже ненавидела ее за это. Посмотрите только, как непринужденно она болтала с Тайлером, как будто завязать отношения, несмотря на то что они так легко рушатся, было для нее плевым делом.
— Вы в детстве дружили? — спросил Тайлер.
— Нет, — ответила Сидни, опередив Клер.
Клер разлила суп в три глубокие тарелки и поставила их на столе рядом с блюдом с сэндвичами.
— Угощайтесь, — сказала она и вышла в сад.
Тайлер, Сидни и Бэй проводили ее глазами. Сорок пять минут спустя Клер закончила копать яму у забора и принялась собирать яблоки, которые нападали с яблони. Было душно, воздух казался густым, как сироп из сорго, и в нем уже чувствовалось липкое дыхание надвигающегося лета.
— Хватит, — повторяла она как заведенная, а яблоня осыпала ее яблоками, пытаясь вывести из себя. — Чем больше ты набросаешь, тем больше я закопаю. А ты ведь знаешь, что у тебя уйдет неделя, чтобы вырастить новые.
На голову ей приземлилось небольшое яблоко. Она вскинула глаза на ветви; они слегка подрагивали, хотя ветра не было.
— Так вот в чем ваш секрет?
Она обернулась и увидела под деревом Тайлера. И давно он тут стоит? Она даже не слышала, как он подошел. Яблоня ее отвлекала. Чертова коряга.
— Мой секрет? — настороженно переспросила она.
— Ваш секрет в этом саду. Вы разговариваете с растениями.
— А-а. Да, так и есть.
Она отвернулась и подобрала с земли еще несколько яблок.
— Обед был роскошный.
— Рада, что вам понравилось.
Он не двигался с места.
— Я немного занята, — заметила она.
— Сидни предупреждала, что вы так скажете. И велела мне все равно выйти.
— Я понимаю, ее самоуверенность привлекает, но мне кажется, что сейчас ей просто нужны друзья, — к собственному изумлению, произнесла Клер.
Она вовсе не собиралась этого говорить. Создавалось впечатление, что ей не все равно. Конечно, ей хотелось, чтобы Тайлер переключился на что-то иное. Но не на Сидни. Клер закрыла глаза. А она-то думала, что времена детской ревности безвозвратно миновали.
— А вы? Вам нужен друг?
Она подняла на него глаза. Казалось, он чувствовал себя совершенно непринужденно, стоя под яблоней в своих свободных джинсах и рубахе навыпуск. На миг ее охватило желание подойти к нему, очутиться в его объятиях, окунуться в ощущение спокойствия. Что это на нее нашло?
— Мне не нужны друзья.
— Вам нужно нечто большее?
Клер не слишком разбиралась в мужчинах, но поняла, что он имел в виду. Она знала, что значат те крошечные фиолетовые вспышки, которые можно различить только ночью, вокруг него.
— Я вполне довольна тем, что имею.
— И я тоже, Клер. Вы очень красивая, — бухнул он. — Ну вот, я сказал это. У меня больше не было сил сдерживаться.
Он не боялся, что ему сделают больно. Наоборот, он напрашивался на это. Кто-то из них должен был проявить благоразумие.
— Когда я сказала, что занята, я говорила серьезно.
— Когда я сказал, что вы очень красивая, я тоже говорил серьезно.
Она подошла к яме у забора и высыпала в нее яблоки.
— Я буду занята еще очень долго.
Когда она снова обернулась, Тайлер улыбался во весь рот.
— Ну а я нет.
Он двинулся прочь, и она с беспокойством проводила его взглядом. Что он пытался ей сказать? Это что, предупреждение?
«Я не пожалею времени, чтобы проникнуть в твою жизнь».