Глава 10
Как и всякого, кому хотя бы раз доводилось влюбляться, Тайлера Хьюза мучил вопрос, что с ним не так.
Клер переполняла энергия, неудовлетворенность, и они излились из нее и захлестнули его, когда они целовались. Даже сейчас, вспомнив об этом, он снова вынужден был сесть и низко опустить голову, а когда он наконец смог отдышаться, ему пришлось залпом осушить два полных стакана воды, чтобы унять возбуждение.
Но то, что вызывало у него головокружение и окрашивало все комнаты, порог которых он переступал, в фантастически яркий красный цвет, до слез перепугало Клер. Что же он за человек такой, если то, что причиняет ей такую боль, доставляет ему такое удовольствие?
Он вел себя так, как вел всегда, гнул свою линию, прикрываясь романтической мишурой, упорно шел к своей цели, не замечая истинного положения вещей. А оно заключалось в том, что Клер была перепугана. Да и вообще, что известно ему о ней на самом деле? Что вообще кому-то известно на самом деле о Клер Уэверли?
Он сидел за столом у себя в кабинете в Кингсли-холле, дожидаясь начала вечерних занятий, и раздумывал об этом, когда мимо прошла декан факультета Анна Чайпел.
Он окликнул ее из-за приоткрытой двери, и она заглянула в кабинет.
— Вы хорошо знаете Клер Уэверли? — спросил он.
— Клер? — Анна пожала плечами и прислонилась к косяку двери. — Сейчас скажу. Я знакома с ней вот уже пять лет. Она организует все факультетские банкеты.
— Нет, я о том, хорошо ли вы знаете ее как человека.
Анна понимающе улыбнулась.
— А-а. Нет, как человека я знаю ее не слишком хорошо. Вы живете в нашем городе почти год и, уверена, уже успели заметить некоторые здешние... особенности.
Тайлер подался вперед; ему не терпелось узнать, к чему она клонит.
— Да, заметил.
— Как и в большинстве маленьких городков, у нас огромное значение придают местным преданиям. Урсула Харрис с факультета английского языка читает о них целый курс — Анна прошла в кабинет и опустилась на стул напротив него. — К примеру, когда я как-то раз в прошлом году сидела в кино, позади меня уселись две пожилые дамы. Они говорили о неком Финеасе Янге, самом сильном мужчине в городе, который должен был снести скалистый уступ на участке одной из них. Я как раз подыскивала человека, который мог бы выкорчевать несколько пней у меня на заднем дворе, поэтому обернулась и попросила их дать мне его телефон. Они ответили, что желающие становятся к нему в очередь и что он может и не дожить до того момента, когда черед дойдет до меня. Оказывается, самому сильному мужчине в городе сейчас девяносто один год. Но местная легенда гласит, что в каждом поколении семьи Янгов непременно есть мужчина по имени Финеас, который от рождения обладает исключительной физической силой и к которому все обращаются за помощью в подобных делах.
— Но при чем здесь Клер?
— Местные жители верят, будто все, что растет в саду Уэверли, обладает особыми свойствами. А еще у них в саду растет яблоня, о которой в округе слагают чуть ли не мифы. Но в действительности это самый обычный сад и самая обычная яблоня. Клер окружает ореол таинственности, потому что он окружал всех ее предков. На самом деле она ничем не отличается от меня или вас. Здравого смысла у нее, пожалуй, будет даже побольше, чем у среднего человека. В конце концов, хватило же у нее ума обратить местную легенду в процветающий бизнес.
Возможно, в словах Анны была своя правда, но Тайлер вдруг вспомнил, что в детстве в их колонии в Коннектикуте каждый год семнадцатого января шел снег. Никакого рационального объяснения этому не было, зато существовала легенда, согласно которой в этот день умерла прекрасная индейская девушка, дочь зимы, и с тех пор небеса каждый год оплакивали ее кончину холодными снежными слезами. Кроме того, мальчишкой он был точно уверен, что, если поймать в банку ровно двадцать светлячков, а потом разом выпустить их на свободу перед тем, как ложиться спать, то всю ночь проспишь без единого дурного сна. Одни вещи не поддавались объяснению. Другие поддавались. Иногда объяснение вас устраивало. А иногда — нет. Тогда на свет появлялся миф.
— У меня такое чувство, что вы хотели спросить не об этом, — сказала Анна.
Тайлер улыбнулся.
— Не совсем.
— Ну, мне известно, что она не замужем. И еще что у нее есть единоутробная сестра.
— Единоутробная? — заинтересовался Тайлер.
— Насколько мне известно, у них разные отцы. Их мать была настоящая смутьянка. Уехала из города, родила дочерей, привезла их сюда, а потом снова уехала. Я так поняла, вы увлечены Клер?
— Да, — сказал Тайлер.
— Что ж, желаю удачи. — Анна поднялась. — Только смотрите не наломайте дров. Мне не улыбается искать нового организатора для факультетских банкетов, если вы разобьете сердце Клер.
В тот вечер, вернувшись с занятий, Тайлер сидел на диване в шортах и рубашке с короткими рукавами и пытался проверять студенческие задания по рисунку, но мысли его вертелись вокруг Клер. Анна не знала Клер. Никто толком ее не знал. В сущности, Сидни, пожалуй, была единственной, кто мог хотя бы как-то помочь ему проникнуть в душу женщины, которая не выходила у него из головы с тех самых пор, когда он впервые заговорил с ней.
Сидни пообещала ему поговорить с сестрой, так что ему оставалось лишь ждать от нее вестей.
Или лучше самому позвонить Сидни утром и спросить ее о Клер?
Или зайти к ней в салон?
Зазвонил телефон, и Тайлер приподнялся, чтобы взять с кофейного столика переносную трубку.
— Слушаю?
— Тайлер, это Сидни.
— Ух ты, — сказал он, опускаясь обратно на диван. — Я как раз надеялся, что ты позвонишь.
— Я по поводу Клер, — негромко сказала Сидни. — Она сейчас в саду. Калитка не заперта. Я подумала, может быть, ты захочешь прийти.
— Она не хочет меня видеть. — Он поколебался. — Или хочет?
— Но я думаю, что ты ей нужен. Никогда еще не видела ее в таком состоянии.
— В «таком» — это в каком?
— Она как живой провод. От нее без преувеличения летят искры.
Он помнил это чувство.
— Сейчас приду.
Он пересек двор и, обогнув дом Уэверли, очутился на лужайке. Как Сидни и сказала, калитка в сад была не заперта, и он толкнул ее.
На него немедленно пахнуло теплым запахом мяты и розмарина, как будто он вошел в кухню, где на плите кипели ароматные травы.
Вкопанные в землю фонари, похожие на сигнальные маячки, озаряли сад желтоватым сиянием. Вдали темнел смутный силуэт яблони; ее листва еле заметно трепетала, точно шерсть спящей кошки. Клер он нашел у грядки с травами, и от ее вида у него захватило дух. Ее короткие волосы придерживал уже знакомый белый ободок. Она стояла на коленях в длинной белой сорочке на бретелях и с кружевной оборкой. Он видел, как вздымается ее грудь в такт движениям: она рыхлила землю маленькими граблями. Совершенно внезапно он вынужден был согнуться пополам и упереться ладонями в колени, чтобы перевести дух.
Сидни была права. Он безнадежен.
Когда Тайлер наконец решил, что может выпрямиться без риска потерять сознание, он медленно приблизился к Клер, не желая напугать ее. Он подошел почти вплотную, когда она наконец перестала копаться в земле. Листья некоторых растений потемнели, как будто были опалены. Другие сморщились и пожухли, точно иссушенные зноем. Клер повернула голову и вскинула на него глаза. Белки были покрасневшие.
Боже правый, неужели она плакала?
Он не выносил женских слез, все его студенты знали об этом. Одной слезинки первокурсницы, растерявшейся от обилия домашних заданий и не успевшей выполнить работу по его предмету, было достаточно, чтобы он дал ей отсрочку и вызвался замолвить за нее словечко перед другими преподавателями.
При виде его она вздрогнула и отвела взгляд.
— Уходи, Тайлер.
— Что с тобой?
— Со мной все в порядке, — отрывисто ответила она, вновь принимаясь с остервенением терзать землю граблями.
— Пожалуйста, не плачь.
— А тебе-то какое до этого дело? Ты тут ни при чем.
— А хочу быть при чем.
— Я ушибла палец. Мне больно. Очень.
— Сидни не стала бы звонить мне, если бы все это было из-за ушибленного пальца.
Наконец-то ему это удалось. Наконец-то ему удалось пробить ее броню. Клер резко обернулась.
— Она тебе позвонила?!
Поначалу, похоже, слова давались ей с трудом, но она быстро преодолела замешательство.
— У меня просто в голове не укладывается, что она тебе позвонила! Ее будет не так мучить совесть, если она будет знать, что ты останешься со мной, когда она уедет? Ты тоже меня бросишь! Разве она этого не знает? Нет, откуда ей знать, ведь это она всегда всех бросает. Ее-то никогда не бросают.
— Сидни тебя бросает? — спросил Тайлер озадаченно. — Я тебя бросаю?
У Клер дрожали губы.
— Все рано или поздно меня бросают. Моя мать, моя бабушка, Сидни. Даже Эванель теперь нашла себе другую компанию.
— Во-первых, я никуда не уезжаю. Во-вторых, куда уезжает Сидни?
Клер снова отвернулась.
— Не знаю. Я просто боюсь, что она куда-то уедет.
«Она любит то, что никуда не девается». Так, кажется, сказала Сидни. Эта женщина слишком много раз оказывалась покинутой, чтобы снова впустить кого-то в свою жизнь. Это откровение вышибло почву у него из-под ног. Колени у него в самом буквальном смысле подкосились. Теперь многие ее черты были ему понятны. Он прожил по соседству с домом Уэверли достаточно долго, чтобы понять, что местная легенда, возможно, возникла не на пустом месте, однако в одном Анна все же была права. Клер ничем не отличалась от обычных людей.
Во всяком случае, боль она испытывала точно так же.
— Ох, Клер.
Теперь он был рядом с ней; оба стояли на коленях.
— Не смотри на меня так.
— Не могу.
Тайлер протянул руку и коснулся ее волос. Он был уверен, что она отшатнется, но, к его удивлению, она еле заметно потянулась за его рукой. Глаза у нее были закрыты, и выглядела она такой беззащитной.
Он чуть подался вперед, поднял вторую руку и обхватил ее лицо ладонями. Их колени соприкоснулись, и она уткнулась лбом ему в плечо. До чего же мягкие у нее были волосы! Он погрузил в них пальцы, потом коснулся ее плеч. Она была мягкой везде. Он погладил ее по спине, пытаясь как-то утешить, но не зная, чего именно она хочет.
Клер отстранилась и поглядела на него. На глазах у нее все еще блестели слезы, и он большими пальцами утер их. Она вскинула руки и обхватила его лицо ладонями, копируя его жест. Кончики ее пальцев повторили очертания его губ, и он точно откуда-то со стороны увидел, как она наклонилась, чтобы поцеловать его. Очень глупо в такой момент потерять сознание, сказал он себе. Она оторвалась от его губ, он вернулся в собственное тело и подумал: «Нет!» Удержал ее, нашел губами ее губы. Минуты текли одна за другой, их сердца бились все сильнее и сильнее, руки касались друг друга повсюду. В какой-то момент ему пришлось напомнить себе, что это все ради нее, а не ради него, ради ее боли, а не ради его удовольствия. Впрочем, она, похоже, не собирается жаловаться, подумал он и слегка поморщился, когда она прикусила его нижнюю губу.
— Вели мне остановиться, — сказал он.
— Не останавливайся, — прошептала она в ответ, скользнув губами по его шее. — Иди дальше.
Дрожащими руками она принялась расстегивать пуговицы его рубашки; пальцы не слушались. Наконец она справилась с рубашкой, и ее ладони легли ему на грудь, скользнули к спине. Она обняла его, прижалась щекой к сердцу. От этого прикосновения он напрягся и шумно втянул воздух. Ощущение было почти болезненным, но он упивался этой энергией, этой жгучей неудовлетворенностью, просачивающейся сквозь кожу. Только ее было слишком много, так много, что он не мог поглотить ее всю.
Так, чего доброго, и умереть недолго, мелькнула у него хмельная мысль. Зато какая это будет смерть!
Он попытался выпутаться из рубашки, но Клер не отпускала его. Тогда он притянул ее к себе, чтобы поцеловать еще раз. Она толкнула его, и он навзничь упал на землю, но так и не оторвался от ее губ. Он лежал на грядке с какой-то травой, похоже с тимьяном, приминая его, и их окутывал его одуряющий пряный запах. Все это казалось ему неуловимо знакомым, но он не мог сообразить откуда.
Клер наконец оторвалась от него, чтобы перевести дух. Она сидела на нем сверху, касаясь ладонями его груди, и от ее прикосновения по коже у него разбегались колючие мурашки. По щекам у нее струились слезы.
— Господи, пожалуйста, только не плачь. Прошу тебя. Я сделаю все, что ты захочешь.
— Все-все? — спросила она.
— Да.
— Ты не будешь завтра ни о чем помнить? Ты забудешь обо всем, что было?
Он поколебался.
— Ты так хочешь?
— Да.
— Тогда обещаю тебе это.
Она через голову стянула с себя ночную сорочку, и внезапно ему снова стало нечем дышать. Его руки скользнули к ее груди, и от его прикосновения она дернулась, как от удара.
Он немедленно убрал руки. У него было такое ощущение, что он снова стал подростком.
— Я не знаю, что делать, — прошептал он.
Она прижалась к нему, распласталась на его груди.
— Просто не отпускай меня.
Он обхватил ее и перекатился на живот, так что она оказалась под ним, прижатая спиной к какой-то траве. И снова возникло это ощущение чего-то знакомого. Он впился губами в ее губы, а она ухватила его за волосы и обвила ногами. Он не мог заняться с ней любовью, во всяком случае не теперь. Она сейчас была во власти какого-то затмения и не хотела назавтра столкнуться с последствиями. Вот почему она просила его забыть обо всем.
— Нет, не останавливайся, — сказала она, когда он оторвался от ее губ.
— Я не останавливаюсь, — сказал он, целуя ее в шею и подцепляя большими пальцами бретельки ее простого белого лифчика. Мышцы у нее на животе напряглись. Он принялся целовать ее грудь, коснулся губами соска. Его не оставляло ощущение, что все это уже было когда-то, и это вызывало у него недоумение. Он никогда раньше не был с Клер.
А потом он вспомнил.
Это было во сне.
Все это уже снилось ему раньше.
Он точно знал, что должно произойти дальше, он помнил этот запах, помнил, какая она окажется на вкус.
Это была она, его судьба. И все, что привело его сюда, в Бэском, в погоне за снами, которым никогда не суждено сбыться, все это было ради одного.
Ради одного сна, который стал явью.
Что-то просвистело мимо Клер и с глухим стуком шлепнулось на землю у ее уха.
Она открыла глаза и дюймах в шести перед собой увидела небольшое яблоко. Еще один глухой удар — и рядом приземлилось второе.
Опять она уснула под открытым небом. Это случалось уже столько раз, что она давно потеряла им счет. Клер уселась, стряхнула с волос грязь и машинально потянулась за своими инструментами.
Что-то было не так. Во-первых, земля, на которую она опиралась рукой, была теплой и мягкой. И воздух как-то странно холодил кожу. У нее возникло ощущение, что...
Клер опустила глаза и ахнула.
Она была обнажена!
А теплое и мягкое, в которое она упиралась, оказалось Тайлером!
Глаза у него были открыты, и он улыбался.
— Доброе утро.
На нее мгновенно обрушились воспоминания обо всех унизительных, безумных, немыслимых вещах, которые он проделывал с ней этой ночью. А еще секунду спустя Клер осознала, что сидит голышом и таращится на него как идиотка. Она поспешно прикрыла обнаженную грудь рукой и принялась озираться вокруг в поисках ночной сорочки. На ней лежал Тайлер. Клер дернула за край, и он сел.
Она через голову натянула сорочку, жалея, что нельзя продлить тот краткий миг, когда лицо ее было скрыто за тканью. О господи. Где ее лифчик? Она увидела его под ногами и поскорее схватила.
— Только ничего не говори, — выпалила она, поднимаясь. — Ты пообещал мне, что все забудешь. Не говори ни слова.
Тайлер сонно потер глаза, все еще улыбаясь.
— Хорошо.
Клер снова взглянула на него. В волосах у него запутался какой-то мусор и стебельки тимьяна. Он был в шортах, но с голым торсом. На коже у него повсюду темнели красные отметины, ожоги, которые оставила она, и все-таки, похоже, он ничего не имел против. Ни тогда, ни теперь. Как мог он делать это, всю ночь, не получая никакого удовольствия, только ради нее?
Она развернулась и двинулась по дорожке, но потом остановилась, услышав за спиной:
— Не за что.
От этих слов ей почему-то стало легче. Вот ведь самодовольная скотина! Он еще и ожидает, что она станет благодарить его! Она обернулась.
— Прошу прощения?
Он указал на землю у него под ногами.
— Ты сама написала это здесь.
Заинтригованная, Клер вернулась к нему и взглянула, куда он показывал. Там, выдаваясь над поверхностью, точно написанное из-под земли, явственно читалось слово «Спасибо».
Она зарычала от злости и, схватив с земли одно из яблок, что было силы запустила им в яблоню.
— Я этого не писала, — процедила она и обратилась в бегство.
Не успела она выбежать за калитку, как на землю начали падать крупные капли дождя. К тому моменту, когда Клер добралась до дома, небеса разверзлись и дождь полил как из ведра.
В тот вечер Фред ехал домой под дождем и думал о Джеймсе. Он позволял себе эти мысли, только когда находился в одиночестве, опасаясь, что кто-то может увидеть его и догадаться, о чем он думает.
Фред всегда знал, что он гей, но когда на первом курсе Университета Северной Каролины познакомился с Джеймсом, то решил, что наконец-то понял почему. Потому, что ему на роду было написано быть с Джеймсом. Мать Фреда умерла в своей постели, когда ему было пятнадцать; отец — за кухонным столом, когда Фред был в колледже. После этого ему пришлось бросить учебу и расстаться с Джеймсом, чтобы вернуться домой и занять отцовское место в лавке. Он тогда решил, что это был последний удар отца, что ему удалось-таки лишить сына того, благодаря чему он наконец-то почувствовал себя счастливым, несмотря на то что думали о нем люди.
Однако три недели спустя после душераздирающего прощания в университете Джеймс, к изумлению Фреда, неожиданно появился в Бэскоме.
В конце концов Джеймс все-таки от нечего делать закончил образование в Орионовском колледже, пока Фред вел дела в лавке. Он получил диплом специалиста по финансам и работу в Хикори. С годами он уговорил Фреда избавиться от всего, что напоминало тому об отце и его неодобрительном отношении к сыну. Это Джеймс всегда говорил Фреду: «Пойдем сходим куда-нибудь поедим. Пойдем сходим в кино. И пусть только кто-нибудь попробует что-нибудь про нас сказать».
И то, что начиналось когда-то как юношеское безрассудство, когда два двадцатилетних юнца бросили учебу и стали жить вместе, наконец-то ни перед кем не отчитываясь, в конечном счете вылилось более чем в тридцатилетний союз. В глазах Фреда эти тридцать с лишним лет промелькнули, как будто он бегло пролистал книгу и обнаружил, что она заканчивается совершенно не так, как он ожидал. Теперь он жалел, что не уделял больше внимания сюжету.
И тому, кто его создавал.
Он подъехал к дому Эванель. Зонта у него при себе не оказалось, поэтому до крыльца пришлось бежать под дождем. Перед дверью он остановился и стащил с себя промокший пиджак и ботинки. Ему не хотелось закапать водой ее чистенькие полы.
Эванель нигде поблизости видно не было, и Фред позвал ее по имени.
— Я тут, наверху, — отозвалась она с чердака, и он двинулся на голос.
Эванель пыталась вымести опилки, которые оставили после себя рабочие, но это было все равно что пытаться вымести стайку крохотных пташек, которые с шумом вспархивали с места, стоило их коснуться. На ней был белый респиратор, потому что с каждым взмахом метлы опилочные пташки взлетали в воздух и повисали удушливым бежевым облаком.
— Пожалуйста, не надо. Я не хочу, чтобы вы переутомились.
Фред подошел к ней и забрал у нее метлу. Когда тебя бросают, поневоле начинаешь сомневаться в собственной способности удерживать рядом с собой людей, даже друзей. Он хотел, чтобы Эванель было приятно, что он рядом, хотел делать для нее все, что было в его силах. Он не мог потерять еще и ее.
— Рабочие сами приберутся за собой, когда закончат, — заверил он.
Эванель все еще была в респираторе, но вокруг ее глаз разбежались лукавые морщинки.
— А здесь получается очень даже миленько, не находишь?
— Все выглядит замечательно, — согласился он. — Здесь будет очень уютно.
Конечно, как только он перевезет сюда свои вещи. Но для этого нужно было вернуться за ними домой, а он старательно избегал этого.
— В чем дело? — спросила Эванель.
Она подняла респиратор и оставила его на макушке, точно тюбетейку.
— Сегодня мне домой должны были привезти коробки. Нужно все-таки съездить туда и собрать кое-какие вещи. Я тут подумал, не сдать ли мне этот дом. Что скажете? — спросил он, с нетерпением ожидая ее ответа.
Она кивнула.
— Скажу, что это отличная идея. Знаешь, ты можешь жить у меня, сколько захочешь. Мне нравится твое общество.
У Фреда вырвался смешок, хриплый от слез, которые вдруг подступили к горлу.
— Вам нравится общество глупца с разбитым сердцем?
— Среди самых лучших людей, которых я знаю, полно глупцов, — пожала плечами Эванель. — Среди самых сильных людей.
— Не знаю, можно ли меня назвать сильным.
— Поверь мне, ты заткнул бы за пояс даже Финеаса Янга. Хочешь, я съезжу с тобой за вещами?
Он кивнул. Он хотел этого так сильно, что не выразить и словами.
Фред не появлялся у себя дома с тех пор, как Джеймс забрал свои вещи. Он оглядел гостиную. Теперь ему почему-то было здесь не по себе, и он не испытывал желания задерживаться надолго. Без Джеймса дом был не дом, а просто скопище болезненных воспоминаний об отце.
Эванель вошла в гостиную следом за ним; деревянные половицы поскрипывали под ее ногами.
— Ух ты, — восхитилась она. — Тут сейчас куда лучше, чем когда я в последний раз была здесь. Это было сразу после того, как умерла твоя мать. Очень уж она любила лики Иисуса, упокой господь ее душу.
Пожилая дама протянула руку и погладила спинку мягкого кожаного кресла.
— У тебя тут есть очень милые вещички.
— Прости, что никогда не приглашал тебя зайти, Эванель. У нас подобные вещи решал Джеймс.
— Ничего страшного. Меня не зовут в гости. Так уж сложилось.
— А зря, — сказал Фред, с любопытством глядя на пожилую даму. — Вы очень славная.
— Теперь уж ничего не поделаешь. Все началось в тысяча девятьсот пятьдесят третьем году. Я пыталась бороться, но ты должен понимать: если мне нужно кому-то что-то дать, я должна это сделать. Иначе я просто сойду с ума.
— И что же произошло?
— Мне нужно было дать Луанне Кларк презервативы. А в тысяча девятьсот пятьдесят третьем году в Бэскоме презервативов было не купить. Пришлось ехать за ними в Роли. Муж отвез меня туда на машине и всю дорогу твердил, что это плохая идея. Но я ничего не могла поделать.
Фред не удержался от смеха.
— Но даже в тысяча девятьсот пятьдесят третьем году дать кому-то презервативы не было таким уж страшным преступлением, правда?
— Дело не в том, что я дала, дело в том — кому. На следующий день в церкви я сказала Луанне, что должна дать ей одну вещь. Я пыталась сделать это с глазу на глаз. Но она была с подругами и сказала мне, да еще так, знаешь, свысока: «Ну так давай ее сюда, Эванель». Как будто я что-то ей задолжала. Ты же знаешь, Кларки и Уэверли никогда друг с другом не ладили. В общем, я отдала их ей прямо на глазах у ее подруг. Да, я упустила самое важное. Муж Луанны лишился своего мужского достоинства на войне. Со мной перестали здороваться, но когда на следующий год Луанна забеременела, все стало еще хуже. Зря она не воспользовалась этими презервативами. После этого, стоило мне появиться на улице, как все смотрели на меня с таким видом, как будто я собираюсь раструбить на весь свет об их секретах. Кто же захочет пригласить такого человека на обед? Меня это особенно не трогало, пока не умер мой муж.
Эта старая женщина была настоящей героиней, он не сомневался в этом. Ты — тот, кто ты есть, нравится тебе это или нет, так почему бы не принимать себя таким? Фред подошел к ней и выставил локоть.
— Я сочту за честь, Эванель, устроить для тебя сегодня ужин. Вход только по приглашениям.
Пожилая дама со смешком взяла его под руку.
— Ну разве ты не прелесть?
