Лишь потом я узнала, почему и солдаты, и сестры пали тогда на колени. Не только потому, что я возникла перед ними прямо из воздуха, но потому, что я явилась перед ними как Дева Мария, в образе Царицы Небесной, в синей плащанице и золотом венце. Лишь после того, как Жеральдина помогла мне встать, я появилась перед ними в своем собственном виде.

Остальные молча смотрели на нас. Потом и монахини, и солдаты начали медленно подниматься на ноги. Кожа Жеральдины светилась, как пергамент, который держат перед огнем.

– Я видела лицо Матери Божьей, – шепнула она мне. – Она здесь, с нами.

Нормандец приблизился к нам. У него был робкий, покаянный вид, взволнованные глаза, руки сложены, как для молитвы.

– Сестра, – сказал он, – скажите мне, что я должен делать. Я плохой христианин. Месяцами не посещаю службу, целый год не ходил к исповеди. Но я не могу отрицать то, что видел собственными глазами.

– Молитесь Святой Матери, – сказала я ему с властностью, удивившей меня. Если бы я говорила лишь от себя, я бы непременно добавила, что он должен покинуть нас, не причинив нам никакого вреда, и стать горячим сторонником доброго короля Иоанна. – Сердцем внимайте Ее велениям и не слушайте никого, кто выступает против Нее.

– Но какое наказание должен я понести? – настаивал он.

– Спросите Ее, – ответила я.

Англичане и нормандцы сначала пришли в ужас, а потом в ярость, обнаружив, что в укрытии с нами прятались и прокаженные, и те, кто выжил после чумы. Они решили, что мы собирались заразить их. Но сестра Жеральдина, обведя рукой всех монахинь, сказала:

– Видите наши лица? Есть ли на них хоть какие-то следы язв и волдырей? Разве хоть одна из нас заболела проказой? А ведь мы ухаживаем за этими больными по многу лет. Господь Бог, святой Франциск и Пресвятая Матерь хранят нас и будут хранить вас. Надо только верить.

– Я не потерплю, если кто будет дурно отзываться о сестрах! – заявил командир своим воинам и велел проводить нас и наших пациентов в наши обычные комнаты и снабдить нас одеялами, едой и вином.

Несмотря на случившееся чудо, нам не очень доверяли. По всем коридорам стояли часовые с фонарями. Один такой часовой расположился прямо у моей кельи.

Досыта поев, выпив вина и согревшись, я моментально уснула, потому что события этого дня страшно утомили меня. Но некоторое время спустя, даже сквозь завесу сна, я почувствовала рядом с постелью какое-то движение, шуршание и поняла, что в комнате кто-то есть. Открыв глаза, я увидела, что у моей постели стоят на коленях темные силуэты. Лиц было не видно, ибо освещались они со спины, фонарем часового из коридора.

Английские солдаты. А за ними, в коридоре, еще человек двадцать. Как только я открыла глаза, они тотчас перекрестились, как будто я произнесла молитву.

Я села. Мне понадобились все годы обучения мастерству владения сознанием и эмоциями, чтобы подавить улыбку и изобразить суровость.

– Убирайтесь отсюда! – прикрикнула я на них. – Святая Мать спит!

Эти солдаты явно не владели французским, ибо, услышав мою шутку, лишь недоуменно переглянулись.

– Убирайтесь отсюда! – повторила я и махнула рукой, словно отгоняя козу. – Убирайтесь назад, в Англию.

Когда же мои озадаченные почитатели встали на ноги и потянулись из комнаты, я крикнула им вслед:

– И скажите вашим друзьям, что вы видели Святую Мать. И она – француженка!

Англичане тайно заботились о нас и на следующий день – тайно, потому что, по их словам, их товарищи прикончили бы их, если бы узнали об этом. Но на следующий день – в тот ужасный третий день, который я видела в своем видении, – они еще до рассвета погрузили нас в фургоны и вывезли в лес, расположенный к западу от города. Сами же они, сказали нам нормандцы, отправлялись дальше, на юго-восток. Оттуда, оставив прокаженных в лесу, чтобы на них не наткнулись отставшие солдаты, мы поднялись в горы.

Там мы наконец нашли пещеру, оказавшуюся для нас отличным наблюдательным пунктом. Оттуда мы смогли обозреть всю округу.

После того чуда с нами обращались любезно, даже уважительно, но командир предупредил нас, что им придется сделать кое-что неприятное, ибо в противном случае они сами будут убиты как предатели.

После заката прошло несколько часов, и мы увидели, как город – сбившиеся в кучку деревянные и каменные дома, окруженные крепостной стеной, – медленно охватывается огнем. Издалека казалось, что тут вспыхнул огонек, там – свечка, там – зажегся фонарик, пока наконец город не стал одним огромным пожарищем, оранжево-желтым факелом на фоне задымленного ночного неба, наполовину затянутого свинцовыми тучами. Внутренние каменные стены не горели, но то, что осталось от внешних, деревянных, светилось красным и, словно рубиновое кольцо, окружало тот полыхающий бриллиант, в который превратился Каркассон.

А потом огонь перекинулся за стены города, побежал по полям, садам, цветникам, уничтожая все зеленое, все живое. Мы видели, как покрытые соломой сельские дома вспыхивают карминным цветом, мы видели, как языки пламени выползают из окон нашего любимого монастыря. Основа его была каменной, и многое должно было сохраниться и позже могло быть восстановлено, но все ставни, деревянная обшивка стен, алтарь и алтарные принадлежности, статуи Девы Марии, Иисуса, святого Франциска, бинты и лекарства, столь лелеемые нами посадки лекарственных растений – все это подлежало уничтожению.

Восточный ветер доносил до нас дым и пепел, застил нам глаза, заползал в горло, вызывая обильно текущие по лицу слезы.

Я оплакивала не уничтожение вещей и даже не гибель невинных людей, ибо все преходяще, даже жизнь и страдание, и все, что было разрушено, должно было быть восстановлено и рождено заново.

А плакала я потому, что в пламени, охватившем Каркассон, увидела наконец своего возлюбленного. Сначала он был просто тенью, но потом я увидела его ясно, отчетливо: молодого человека, искреннего и страдающего, как и я, от разлуки.

И слезы мои были вызваны чисто человеческой тоской и злостью на себя, на то, что я до сих пор не смогла побороть страх, который нас разлучал.

Все это я ясно увидела посреди бушующего пожара, а потом вдруг почувствовала на руке ласковое прикосновение, призванное успокоить мое сердце, смягчить мою боль.

Я перестала плакать, повернулась и увидела Жеральдину. Она улыбалась мне нежно, успокаивающе.

Но я не нашла в себе сил ответить ей улыбкой. Ибо время еще не пришло, ибо сердца наши еще не были готовы и нам не оставалось ничего иного, кроме как ждать.

Дни, последовавшие за уходом англичан на юг, были трудными. Пережившие осаду бродили по городским улицам и полям, простиравшимся за разрушенными стенами, но повсюду земля была выжжена дочерна, и в столетних садах и виноградниках не осталось ничего, кроме обуглившихся пней. Даже вода была отравлена, потому что англичане заполнили реки, ручьи и колодцы трупами своих жертв.

Однако монастырский колодец они не тронули. У нас была свежая вода и много еды. Чтобы мы не умерли с голоду, нормандцы сохранили для нас запасы муки, овощей и фруктов на поле позади монастыря. Ибо первые дни после сожжения города мы были совсем одни и считали, что, кроме нас, не выжил никто. От той деревни, жители которой обрабатывали наши поля и пасли наш скот, осталась лишь выжженная земля и обгорелые развалины.

Наш монастырь, однако, был разрушен лишь наполовину. Жилая часть сильно пострадала от пожара, так как сгорело все деревянное и матерчатое, но, хотя комнаты были полны грязи и пепла, каменная основа здания не пострадала. Долгие часы наступившего спокойствия – относительного спокойствия, конечно, – мы выгребали черную грязь и пепел из лучше других сохранившейся большой комнаты, которую использовали как больницу. Все мы – монахини, прокаженные и больные, жили и спали в этой комнате, и все, кто мог, работали над восстановлением нашего общего дома.

Те, кому удалось убежать от англичан, возвращались в Каркассон и обнаруживали, что их дома сожжены дотла. Те же, кто остался в городе и чудом пережил и меч, и огонь, бродили повсюду в поисках пропитания. Не прошло много времени, как и те и другие обнаружили и нас, и запасы еды, оставленные для нас командиром-нормандцем. Вскоре монастырь, многие годы заполненный лишь на треть, был забит до отказа. Помимо жаждущих и голодных людей было много обожженных, раненых, отравленных зараженной водой. Больных оказалось так много, что у нас не хватало сил за ними ухаживать, и еды, чтобы всех накормить. Многих я лечила с помощью богини и отправляла восвояси. Но несмотря на это, нам, монахиням, пришлось отказаться от еды в пользу больных, и поэтому мы испытывали постоянный голод. Но еды все равно не хватало, и мы молились о помощи.

И помощь пришла от епископа. Однажды холодным утром, без всякого объявления и сопровождения, в одеянии простого сельского священника он приехал к нам в телеге, запряженной двумя ослами. К нашей радости, телега была полна сокровищ из Тулузы: там были сыр, вино, яблоки, мука и оливковое масло и несколько кур и петух, все со связанными ногами. Кроме того, к телеге были привязаны баран и пара овец.

Мы возликовали при виде этого дара. Потом епископ пожелал поговорить со мной и матерью Жеральдиной наедине. Мы отправились в кабинет Жеральдины и закрыли за собой тяжелую дверь.

Епископ откинул капюшон поношенного черного плаща, и мы увидели его напряженные губы и лоб, гневные и резкие глаза.

– Мое присутствие здесь носит неофициальный характер, – мрачно сказал он, и его слова потекли к холодному небу струйкой теплого пара. – Но я должен вам сказать, что до Церкви дошли слухи об исцелении Жака-прокаженного и голосование почти поровну разделилось между теми, кто считает, что это поразительное событие было инициировано Богом, и теми, кто считает, что за ним стоит дьявол. Моя позиция сыграла решающую роль. Теперь Церковь официально признала это исцеление чудом Господним, но сестра Мария-Франсуаза не была отмечена особым расположением. Будучи женщиной, и к тому же простого происхождения, она была просто орудием Господней милости. Так говорит архиепископ.

Некоторое время Жеральдина и я спокойно обдумывали все это, а потом аббатиса сказала:

– Вам следует знать, ваше святейшество, что английские и нормандские солдаты захватили наш монастырь и их командир смертельно ранил меня. Сестра Мария исцелила меня на виду у всех, так что теперь это уже никого не удивит. Скоро об этом станет известно всему народу. Все происходит так, как и должно было быть.

Он внимательно выслушал ее и уважительно кивнул. Но она еще не закончила свою речь.

– Я научила ее всему, что знаю, Бернар, и она была хорошей ученицей. Мои уроки ей больше не нужны. С вашего благословения, я откажусь от должности аббатисы. Сестра Мария-Франсуаза станет аббатисой вместо меня. Так должно быть. Я видела это во сне.

В течение недели я была официально провозглашена аббатисой, и наша маленькая община стала именоваться «Сестры святого Франциска и Царицы Небесной». По мере того как в Каркассоне постепенно налаживалась жизнь, наш монастырь рос и так же росла слава о моих чудесах. Поток сирых и убогих, слепых и калек потянулся ко мне в надежде на мое прикосновение. Некоторых из них с позволения богини я исцеляла. Богатые верующие завалили нас дарами – золотом, лошадьми, виноградниками, земельной собственностью. Не знаю, как бы я справилась со всем этим, если бы не помощь послушницы, сестры Урсулы-Марии, дочери торговца, умеющей считать деньги и вести учетные записи. Множество братьев и сестер добровольно устремились к нам, чтобы помочь ухаживать за больными, работать в саду и в поле, пасти скот, высвобождая нам, монахиням, время для учебы и молитвы.

Что касается меня, то теперь я все меньше времени размышляла о том, как преодолеть страх, и все с большим нетерпением думала о том, когда же мне предстоит отправиться на поиски своего возлюбленного. По прошествии года, понимая, что время поджимает, я использовала магию, которой научила меня Жеральдина, и он явился мне в сновидении.

Каким красивым он был – с мужественными классическими чертами, словно высеченными древнеримским скульптором, и каким храбрым, и каким добрым! Увидев его, я изо всех сил постаралась не заплакать от радости.

Он стоял на перепутье дорог, лицом к двум мужчинам, которых я уже видела в ночь моего первого посвящения. Один из них был окутанным тенью магом. Большая рука его была поднята в предупредительном, останавливающем жесте. Второй был рыцарем, лицом и цветом волос очень похожим на моего возлюбленного. Жест его вытянутой руки означал помощь и наставление.

– Эдуар! – позвала я его, потому что я знала, что он служит моему возлюбленному так же, как мать Жеральдина служила мне.

– Помогите ему, моя госпожа, – сказал Эдуар, показывая на своего подопечного. – Я только учитель. У меня нет вашей власти помочь ему. Посмотрите, он делает неверный шаг на своем пути…

Я повернулась к тому, кого любила, окликнула его по имени, и он обернулся ко мне с такой любовью и такой решимостью на лице, что я едва могла говорить. Но ради него я собралась с духом, вновь обрела дар речи и сказала:

– Судьба – это паутина. В момент рождения мы стоим в ее центре, и перед нами сотни дорог, расходящихся из центра подобно радиусам. Наше истинное предназначение скрыто в конце лишь одной из этих дорог. Изначально мы можем выбрать неверный путь. Или кто-то посторонний может вмешаться, чтобы сбить нас с истинного пути. Но всегда есть возможность остановиться и по одной из поперечных дорог выбраться на истинный путь. И может быть, придется пройти сотни разных дорог вместо одной и лишь в конце жизни, переходя от одной паутинки к другой, выйти наконец на шелковую паутинку и прийти туда, куда нужно.

Слышал ли он меня? Не могу сказать. Я очнулась с ощущением дурного предчувствия. Происходило что-то ужасное. Враг провел много лет, создавая свою западню. И теперь мой возлюбленный почти попался в нее.

Немедленно направила я свое внутреннее зрение на источник этой опасности.

Наш враг в своей великолепной, окутанной завесой благовоний комнате, перед взором многочисленных богов. В одной руке у него молодая здоровая крыса с белоснежной шкуркой и длинным розовым хвостиком. Крысенок лежит неподвижно и дышит глубоко, устало. Черные зрачки в крохотных глазках расширены и окружены тонким розовым ободком. Такое впечатление, что крысенок загипнотизирован змеей.

И действительно, с быстротой гадюки Доменико наносит удар. Держа крысенка за хвост большим и указательным пальцами, он поднимает его над ониксовым алтарем, на котором уже солью начерчен круг. Выйдя из состояния ступора, крысенок начинает отчаянно сражаться за жизнь, выворачивая голову и грудь, пытаясь подтянуть нижнюю часть тела, пытаясь достать до своих ног, хвоста, до руки, которая его держит. Пытаясь найти спасение, которого не может быть, маленькие ножки яростно трепыхаются, крохотные прозрачные коготки царапают воздух.

Колдун достает только что наточенную бритву. И в тот миг, когда маленькое животное вытягивает спинку, пытаясь найти путь к спасению позади себя, колдун твердой рукой рассекает ему грудь. Его губы слегка морщатся, когда бритва натыкается на сопротивление тонких костей.

Кровь хлещет в центр соляного круга. Висящего в воздухе крысенка бьют жестокие судороги, из-за которых рана раскрывается еще больше. Рана глубока, очень глубока: лезвие прошло сквозь ребра и видно все еще бьющееся сердечко.

Я ясно вижу бьющееся сердечко.

И пока я смотрю, крохотный красный орган начинает биться все медленнее, медленнее и наконец, вздрогнув в последний раз, останавливается…

Очнувшись, я села, прижав руку к бешено колотящемуся сердцу, и выдохнула:

– Люк…

Это были дни, когда Черный Принц направил своих вандалов и разбойников на юг и восток (как и говорил нам нормандец), к Нарбонну и морскому побережью. Потом они вернулись на север, в Бордо, нагруженные золотом, драгоценностями, коврами и другими богатствами, украденными у некогда богатых французов. В последующие месяцы произошло несколько сражений на севере, затем отец Черного Принца, Эдуард Третий, высадился с захватнической армией в Кале, но был оттеснен обратно в Англию армией короля Иоанна Доброго.

Это было еще до того, как Иоанн неосторожно посадил под арест Карла Наваррского, представителя нормандской знати, обвиненного в сговоре с Эдуардом, и захватил земли в Наварре. Возмущенные нормандцы снова обратились за помощью к английскому королю. Но каким бы опрометчивым ни был поступок Иоанна, французскому королю хватило ума предвидеть последствия. Весной следующего, 1356 года он призвал всех преданных ему французов взяться за оружие.

Решение было правильным. В середине лета вторая английская армия, ведомая герцогом Ланкастером, высадилась в Шербуре, на далеком севере, и направилась в Бретань в тот самый момент, когда Черный Принц и его восемь тысяч солдат покинули Бордо, отправившись в очередной грабительский поход на север.

Тем временем король Иоанн Добрый собрал армию, вдвое превосходившую эту. И в конце лета в сопровождении четырех сыновей двинул свои полки против Эдуарда.

Эти новости я узнавала из разных источников – от путешественников и горожан, а также из своих видений.

Когда после жуткого видения о колдуне я сидела, пытаясь привести в порядок дыхание, я поняла, что богиня сказала мне со всей ясностью: грядущая война угрожала не только судьбе Франции, но и самому продолжению расы. Жизнь моего возлюбленного и его будущее были в опасности.

Рядом со мной на больничном полу мирно спала Жеральдина. Губы ее были полуоткрыты, голова покоилась на камне. До рассвета оставалось еще несколько часов, но луна была яркая. Я поднялась и подползла к бывшей аббатисе.

По обе стороны от нас посапывали монахини.

Я должна была бы разбудить ее, мою наставницу. Истинная опасность, угрожавшая моему возлюбленному, была мне не ясна, видение было нечетким. Но сердце мое стучало, как набат на колокольне перед войной. Грядет катастрофа, означающая гибель расы. Я не могла остаться и позволить Люку оказаться со своей судьбой наедине.

Я знала, что не готова к этому, ведь я еще не преодолела свой самый большой страх. Я отправлялась на войну, как Ахилл.

Крадучись, я пробралась среди спящих женщин. Взяла немного еды, воды и одеяло. Выбрала самого сильного коня.

Для тех, кто лишен внутреннего зрения, кто не знаком с магией, все это могло показаться чистым сумасшествием. Я была безоружной женщиной, которая среди ночи отправилась к месту столкновения двух армий, причем в самый канун войны. Ведь меня запросто могли принять за неприятеля или шпиона. Ведь меня могли убить. Да и вообще, конь мог споткнуться в темноте и охрометь…

Но в тот момент у меня не было времени для таких заурядных волнений. Я опаздывала.

И возможно, уже опоздала. А в магическом плане я еще не была, совсем не была готова…