Книга: Тим
Назад: Глава 8
Дальше: Глава 10

Глава 9

Тим приходил уже пять недель, когда однажды поздно вечером в четверг Мэри Хортон позвонила его отцу. Рон сам поднял трубку.
— Алё? — сказал он.
— Добрый вечер, мистер Мелвил. Это Мэри Хортон, субботний друг Тима.
Рон немедленно навострил уши, сделав знак Эс, чтобы она тоже слушала.
— Приятно вас слышать, мисс Хортон. Как дела у Тима, все в порядке?
— С ним очень приятно иметь дело, мистер Мелвил. Я получаю удовольствие от его общества.
Он удовлетворенно засмеялся:
— Судя по тому, что он рассказывает, я думаю, он уже проел весь ваш дом, мисс Хортон.
— Вовсе нет. Приятно смотреть, как он ест, мистер Мелвил.
Последовала неловкая пауза, пока Рон не нарушил ее, сказав:
— В чем дело, мисс Хортон? Вам не нужен Тим на этой неделе?
— Не совсем так, мистер Мелвил. Дело в том, что мне нужно поехать в Госфорд на выходные и посмотреть, как там дела в моем коттедже. Я была занята городским домом и садом, а коттедж совсем запустила. Во всяком случае, я хотела узнать, не возражаете ли вы, если я возьму Тима с собой, и он мне там поможет. Там есть что делать, и Тим будет незаменим. Там совсем тихо, и я даю вам слово, что никакие посторонние люди не обеспокоят его. Он сказал, что любит ловить рыбу, а коттедж расположен там, где лучшие места для рыбалки, и я подумала, что, возможно, ему там понравится. Кажется, он любит мое общество, а я, безусловно, люблю его общество.
Рон подвигал бровями, спрашивая мнение Эс, а она яростно закивала и взяла у него трубку.
— Хэлло, мисс Хортон, это я, мать Тима… Да, я вполне здорова, спасибо, а как вы?.. Да, очень рада это слышать, мисс Хортон, очень любезно с вашей стороны пригласить Тима поехать с вами на выходные… Да, он немного одинок, тяжело такому бедняге, как он, вы же понимаете… Не знаю, почему бы ему не поехать с вами. Думаю, перемена ему будет полезна… Да, вы ему ужасно нравитесь… Позвольте опять передать трубку мужу, и спасибо большое…
— Мисс Хортон? — спросил Рон, выхватывая у жены трубку. — Ну, слышали, что сказала моя старуха? Так что она не возражает, а уж тогда мне-то лучше тоже не возражать — ха-ха-ха! Да, вот так! О'кей, прослежу, чтобы он запаковал свой мешок и приехал к вам в субботу к семи… Да, мисс Хортон, спасибо вам большое… Ну пока, и до следующего раза.
Мэри планировала поездку в шестьдесят миль как настоящее путешествие. Загрузила машину едой и всем иным, что может понадобиться для развлечений и полного комфорта и чего могло не оказаться в летнем коттедже. Тим прибыл в субботу утром ровно в семь. День был теплый и ясный — уже вторую неделю подряд не было и намека на дождь. Мэри повела Тима прямо в гараж.
— Прыгай, Тим, и устраивайся поудобнее. Все хорошо?
— Все хорошо, — ответил он.
— Мой дом не в самом Госфорде, — сказала она, когда машина понеслась по шоссе вдоль Тихого океана к Ньюкаслу. — Так как я живу и работаю в городе, я не хотела проводить свободное время опять среди толпы и купила имение в стороне, на Хоксбери, у залива Брокен. Нам придется заехать в Госфорд, потому что единственная дорога ко мне идет оттуда. Ты знаешь, этот Госфорд так вырос! Я помню, в нем еще недавно был всего один паб, гараж, человека два народу и собака. А теперь он забит людьми — и теми, кто живет постоянно, и теми, кто приезжает в отпуск. Их, должно быть, теперь тысяч шестьдесят, не меньше. Кажется…
Она замолчала, взглянув на него сбоку, и почувствовала неловкость. Вот она тут пытается завести разговор с ним, как будто он человек как человек. А он, в свою очередь, пытался быть заинтересованным слушателем и, отрывая свой взгляд от проносящегося мимо и чарующего его пейзажа, смотрел на нее.
— Бедный Тим, — вздохнула она. — Не обращай на меня внимания, просто расслабься и смотри в окно.
После этого в машине долго царило молчание. Видно было, что Тим в восторге от поездки. Повернувшись в сторону и почти прижав нос к стеклу, он, казалось, не пропускал ничего за окном, а она думала, как мало разнообразия в его скучной повседневной жизни.
— У твоего отца есть машина, Тим?
На этот раз он не обернулся к ней, а продолжал смотреть в окно:
— Нет, он говорит, что иметь в городе машину — только терять время и деньги. Он говорит, что ходить гораздо полезнее, и гораздо проще сесть на автобус, если куда надо поехать.
— А тебя кто-нибудь возил на прогулку?
— Редко, меня тошнит в машине.
Она повернулась и посмотрела на него в тревоге.
— А как ты сейчас себя чувствуешь? Тебя тошнит?
— Нет, хорошо чувствую. Эта машина не подбрасывает меня вверх-вниз, как другие, и я сижу впереди, а не сзади, так что и не трясет.
— Очень хорошо, Тим! Совершенно правильно. Если ты почувствуешь тошноту, скажи мне заранее, хорошо? Не очень приятно, если машина будет запачкана.
— Да, Мэри, обещаю, потому что ты никогда не орешь на меня и не сердишься.
Она засмеялась:
— Ну, Тим! Не изображай из себя жертву! Я уверена, никто не орет на тебя и не сердится, если ты этого не заслуживаешь.
— Да, — ухмыльнулся он. — Мама прямо с ума сходит, когда меня вырвет и я все запачкаю.
— Я нисколько ее не виню, я бы тоже разозлилась, поэтому обязательно мне скажи, если почувствуешь тошноту, и потерпи, пока не вылезешь из машины. Ладно?
— Ладно, Мэри.
Через некоторое время Мэри опять заговорила:
— А ты за город ездил, Тим? Он покачал головой.
— Почему?
— Не знаю. Думаю, маме и папе нечего смотреть за городом.
— А Дони?
— Моя Дони бывает везде. Она даже в Англии была, — по его словам казалось, Англия где-то совсем неподалеку.
— Ну, а как насчет поездок, когда ты был маленьким мальчиком?
— Мы всегда оставались дома. Мама и папа не любят леса, они любят только город.
— Ну, Тим, я часто езжу в мой коттедж, и ты всегда можешь ездить со мной. Возможно, попозже как-нибудь я возьму тебя в пустыню или к Большому Барьерному Рифу. Это будет настоящий отпуск.
Но он уже не слушал ее — они спускались к реке Хоксбери Риверс, и вид был великолепным.
— О, как прекрасно, правда? — восклицал он, вертясь на сиденье и сжимая руки, как он делал всегда, когда был взволнован или расстроен.
Но Мэри не замечала ничего от боли, боли такой неожиданной, такой новой и неизвестной ей, что она никак не могла ее себе объяснить. Бедный, несчастный парень! Все в его жизни как сговорились, чтобы он не мог развить свой ум. Его родители, несомненно, любят его, но их жизнь ограниченна, линия горизонта не простирается дальше крыш небоскребов Сиднея. В глубине сердца она не могла обвинять их. Ведь им просто никогда не приходило в голову поинтересоваться, счастлив ли их сын или нет, потому что он действительно был счастлив. Но разве он не мог быть еще счастливее? Каким бы он был, если бы его освободили от цепей рутинного существования, позволили хоть немного развиваться?
Мэри было так трудно свести воедино все ее разнообразные чувства по отношению к Тиму: в какой-то момент она думала о нем, как о ребенке, в другой — его физическое великолепие напоминало ей, что он совершенно взрослый мужчина. Да и вообще ей было очень трудно чувствовать, так как долгие годы ее жизнь сводилась просто к существованию. У нее просто не было инструмента с помощью которого можно отличить жалость от любви. Тим и она были как две противоположности, совмещенные каким-то непостижимым образом.
С тех пор, как она впервые увидела Тима, она не позволяла себе разбираться со своими чувствами, понять, что с ней происходит. И сейчас она этого делать не будет, не будет искать источник страдания и его причину.
Вокруг коттеджа на две мили не было соседей, так как эта территория еще не была освоена. Единственная дорога была ужасна — просто земляная тропа через эвкалиптовый лес. Когда шел дождь, грязь делала ее непроходимой, когда дождя не было, облака пыли вздымались за машиной и оседали на ветвях, превращая деревья в окаменевшие тонкие коричневые скелеты. Борозды, кочки и ямы на дороге могли вывести из строя даже самые крепкие машины, и немногие бы рискнули терпеть эти неудобства ради тишины и одиночества.
Имение Мэри было довольно большим. Она купила его, имея в виду будущее. Она знала, что город со временем разрастется, в этих местах начнется строительство и прибыль будет фантастической. А до этого времени место вполне отвечало ее любви к одиночеству.
Тропа, уходящая между деревьями, отмечала границы ее владений. Мэри свернула с дороги и выехала на тропу, которая шла еще с полмили через красивый, душистый лес. В конце тропы находилась большая поляна, дальний конец которой представлял собой крошечный пляж, на берегу Хоксбери Риверс, которая вилась среди скал. В этом месте вода была еще соленая и чувствовался прилив. Пляж Мэри занимал не больше ста ярдов в длину, с обеих сторон его окаймляли высокие желтые утесы.
Коттедж был простым, квадратным строением с крышей, покрытой рифленым железом, и широкой открытой верандой, окружавшей весь дом по периметру. Мэри покрасила дом, потому что она не терпела беспорядка и запущенности, но тускло-коричневый цвет, который она выбрала, не улучшал внешний вид дома. Две огромные оцинкованные цистерны с водой стояли с задней стороны дома. На поляне на некотором расстоянии друг от друга были посажены деревья. Они уже достаточно выросли, чтобы скрыть оголенность этого места. Она не развела здесь сад, и трава разрослась вовсю. Но, несмотря на всё это, место обладало каким-то неопределенным очарованием.
С тех пор как Мэри купила этот участок пятнадцати лет назад, она истратила на него немало. Большие цистерны для хранения пресной воды, электричество — все это стоило денег, но Мэри не прельщали ни открытые камины, ни свечи. Все это были одни неудобства и лишняя работа.
Хотя с дороги дом представал самой невыигрышной своей стороной, Тим был в восторге. Мэри с трудом извлекла его из машины и уговорила зайти внутрь.
— Это твоя комната, Тим, — сказала она, показывая ему простую, но большую спальню с белыми стенами. Она была похожа на монашескую келью. — Если ты захочешь приезжать сюда, то подумай, в какой цвет тебе хотелось бы ее покрасить и какую мебель здесь поставить. Мы могли б в городе пойти и купить все, что надо.
Он не мог ответить, слишком взволнованный, чтобы воспринять эту новую радость. Она помогла ему распаковать чемодан и положить вещи в шкаф и пустые ящики комода, затем взяла его за руку и повела в гостиную.
Из всех помещений дома только здесь она сделала серьезные переделки. Раньше гостиная, тянувшаяся во всю длину передней стены, была темной, плохо освещенной комнатой. Она постепенно по частям убрала наружную стену и заменила ее стеклянными скользящими дверьми, которые шли от пола до потолка, так что в хорошую погоду ничего не отделяло гостиную от открытого воздуха. Вид из этой комнаты был потрясающий. Склон, покрытый травой, спускался к ярко-желтому песчаному пляжу, залитому солнцем и безукоризненно чистому. Голубые воды Хоксбери легкими волнами набегали на прибрежную полосу, а на другом берегу широкой реки поднимались к чистому высокому небу удивительной красоты утесы, увенчанные лесом. Единственными звуками, говорившими о присутствии человека, были те, что шли с реки: треск моторных лодок, пыхтение экскурсионных паромов, рев быстрых катеров, за которыми скользили спортсмены на водяных лыжах. Птицы пронзительно кричали и пели на каждом дереве, оглушающе звенели цикады, ветер слабо стонал в ветвях деревьев.
Мэри прежде никогда ни с кем не делила своего уединения, по многу раз она повторяла воображаемый разговор, который вела бы со своими гостями. А они бы выражали свое удивление и восторг по поводу всего, что тут видели. Но Тим не говорил ничего, и она не имела представления, какую он мог дать оценку всему этому. То, что он считал это все «прекрасным» было ясно, но он считал прекрасным все, что не огорчало его. Был ли он способен различать степень прекрасного? Нравились ли ему одни вещи больше других?
Распаковав свои вещи и распределив по местам продукты на кухне, она приготовила ланч. За едой он говорил очень мало, спокойно жуя все, что она перед ним ставила. Если он не был слишком голоден или расстроен, его манеры за столом были безукоризненны.
— Ты умеешь плавать? — спросила она после того, как он помог ей вымыть посуду.
Его лицо вспыхнуло от удовольствия.
— О, да, да!
— Тогда почему бы тебе не надеть плавки, пока я здесь закончу, и мы пойдем на пляж. Хорошо?
Он на мгновение исчез и опять появился так быстро, что ему пришлось ждать, пока она привела все в порядок на кухне. Неся два шезлонга, зонт, полотенца и другие предметы для отдыха на берегу. Они направились к пляжу.
Она села в шезлонг и открыла книгу прежде, чем заметила, что он все еще стоит и смотрит на нее, озадаченный и, видимо, расстроенный.
Она закрыла книгу.
— В чем дело, Тим? Что с тобой? Он беспомощно взмахнул руками.
— Я думал, ты сказала, что мы пойдем плавать.
— Не мы, Тим, — мягко поправила она его. — Я хочу, чтобы ты поплавал в свое удовольствие, а я никогда не купаюсь.
Он встал на колени у ее стула и положил ей на руку обе свои руки.
— Но это же совсем другое дело, Мэри! Я не хочу плавать один! — Слезы засверкали на его длинных, светлых ресницах, как капельки воды на хрустале. — Пожалуйста, о, пожалуйста, не заставляй меня идти одного!
Она протянула к нему руку, но тотчас отдернула ее.
— Но у меня нет с собой купального костюма, Тим! Я бы не могла купаться, даже если бы захотела.
Он раскачивал головой взад-вперед, все больше приходя в волнение.
— Я знаю, ты не хочешь быть со мной, я тебе совсем не нравлюсь, я знаю. Ты всегда одета так, как будто идешь в город, никогда не надеваешь шорты или брюки, не ходишь без чулок, как мама.
— О, Тим, что мне с тобой делать? То, что я так одета, вовсе не означает, что я не хочу быть с тобой! Просто мне неудобно одеваться иначе. Я не люблю ходить в шортах, или брюках, или без чулок.
Но он не поверил ей и отвернулся.
— Если бы тебе было весело, ты бы одевалась так же, как мама, когда ей весело, — упрямо твердил он.
Последовало долгое молчание. Хотя Мэри и не осознавала этого, это, фактически, была их первая дуэль. Воля одного столкнулась с волей другого. В конце концов, она вздохнула и положила книгу.
— Ладно, я зайду в дом и посмотрю, что я смогу найти, только ты должен мне торжественно обещать, что никаких шуток со мной в воде делать не будешь, нырять под меня или прятаться от меня. Я не умею плавать, и это значит, ты должен все время присматривать за мной, когда я в воде. Обещаешь?
Он опять стал сплошной улыбкой.
— Обещаю, обещаю. Но не копайся долго, Мэри, пожалуйста, поскорее!
Хотя это все и шло вразрез с ее привычками, Мэри собралась с духом, и надела белое хлопчатобумажное белье, сверху накинула серый полотняный халатик, который снизу обрезала ножницами до половины бедер, выпорола рукава, а сверху вырезала декольте. Все это она сделала аккуратно, но подшивать времени не было, и это раздражало ее и портило настроение.
Когда она шла к берегу, то чувствовала себя ужасно голой без корсета и чулок с молочно-белыми ногами и руками. Эти чувства не имели никакого отношения к Тиму. Ведь даже совсем одна она бывала полностью одета.
Тим, добившись своего, радостно прыгал на песке.
— Вот так гораздо лучше, Мэри! Теперь мы оба можем поплавать! Пошли скорее!
Мэри вошла в воду, вздрагивая от отвращения, как привередливая и капризная кошка. Все что она могла заставить себя сделать, это зайти немного поглубже, в то время как ей хотелось развернуться и броситься со всех ног к сухому, удобному шезлонгу. Тим, демонстрируя ответственность мужчины, которому поручили охранять сокровище, ни за что не разрешил ей идти дальше того места, где вода доходила ей до пояса. Он вился вокруг нее, как муха, взволнованный и тревожный: он чувствовал ее смятение, и это портило ему всю радость. Наконец, она подавила в себе страх и окунулась в воду по шею. Шок от холодной воды вызвал у нее невольный смех.
Он ждал именно этого и начал резвиться, чувствуя себя в воде, как дельфин. Заставляя себя улыбаться, она начала хлопать ладонями по воде. Надеясь, что это сойдет за выражение восторга по поводу купания, она, очертя голову, бросилась за ним.
Вода была удивительно чистая и прозрачная, и, когда она смотрела вниз, она видела свои ноги на песке, они колебались и казались чем-то неприятно-белым и трясущимся, как желе, а солнце на спине и шее лежало, как теплая рука. Через некоторое время ей начало нравиться прикосновение соленой воды; оно бодрило, а погрузить по плечи разгоряченное солнцем тело в приятную невесомую прохладу было восхитительно. Чувство неловкости по поводу непривычной одежды исчезло, и она начала наслаждаться свободой.
Однако здравого смысла она не потеряла, и минут через двадцать позвала Тима:
— Теперь я должна выйти, Тим, потому что я не привыкла к солнцу. Посмотри, какая я белая, и какой ты загорелый. Со временем я так же загорю, но спешить здесь не надо, солнце сильно обжигает такую белую кожу, как у меня, и я могу сильно заболеть. Не думай, что я не получаю удовольствия, но сейчас я должна уйти в тень.
Он принял это спокойно.
— Я знаю, потому что когда я был совсем маленьким, я однажды так обгорел на солнце, что попал в госпиталь. Было так больно, что я плакал день и ночь, день и ночь. Я не хочу, чтобы ты плакала день и ночь, Мэри.
— Я скажу тебе, что я сделаю, Тим. Я сяду под зонтиком и буду следить за тобой. Обещаю тебе: я не буду читать. Просто буду следить за тобой. Хорошо?
— Хорошо, хорошо, хорошо! — запел он, изображая из себя подводную лодку, но благородно удерживаясь от того, чтобы ее торпедировать.
Убедившись, что зонт полностью защищает ее от солнца, все еще мокрая Мэри растянулась на шезлонге и вытерла лицо. С прически на затылке сочилась вода и стекала по спине, что было очень неприятно. Тогда она вынула шпильки и перекинула волосы через спинку, чтобы они просохли. Ей пришлось признаться, что она чувствует себя прекрасно, как будто соленая вода обладала каким-то целебным свойством. Кожа слегка горела, мускулы расслабились, руки и ноги отяжелели…
…Она была в салоне, который посещала не часто, и парикмахер ритмичными движениями расчесывал ее волосы, раз, два, три — раз, два, три, слегка натягивая кожу каждый раз, когда щетка касалась головы, и приятное ощущение сохранялось все время, пока щетка двигалась по волосам. Улыбаясь от удовольствия, она открыла глаза и обнаружила, что она вовсе не в салоне, а на берегу в шезлонге, и что солнце склонилось так низко за деревьями, что тени целиком закрыли пляж.
Тим стоял сзади и, наклонившись, играл с ее волосами. Ее охватила паника; она вскочила в невыразимом ужасе, схватилась за волосы и яростно принялась искать в кармане своего обрезанного выше колен халатика шпильки. Глаза ее были расширены от страха, а сердце сильно колотилось.
Он стоял, глядя на нее с удивительно беспомощным страдальческим выражением, которое у него бывало, когда он сделал что-то неправильно, но не понимал, что же именно. Он хотел искупить свою вину, он так хотел понять, какой проступок он, сам того не зная, совершил. В такие моменты, подумала она, Тим особенно остро чувствует свою убогость, как собака, которая не знает, за что пнул ее хозяин. Совсем потерянный, он стоял, ломая руки и приоткрыв рот. Жестом раскаяния и жалости она протянула ему руки:
— О, мой дорогой! Мой дорогой, я не хотела этого! Просто я спала, и ты испугал меня! Не смотри на меня так! Я ни за что на свете не обижу тебя! Правда, Тим! Пожалуйста, на смотри на меня так!
Он уклонился от ее рук и отошел подальше, потому что не был уверен, действительно ли она так думает, или просто утешает его.
— Они были такие красивые… — робко объяснил он. — Я просто хотел потрогать их, Мэри.
Пораженная, она уставилась на него. Он сказал «красивые»? Да, сказал. И сказал так, как будто действительно понимал, что это слово отличается от тех, что он обычно употреблял для похвалы, таких как «прелесть», «приятный», «супер» или «здорово». Тим обучался! Он усвоил кое-что из того, что говорила она, и понял правильно.
Она нежно засмеялась, решительно подошла к нему, взяла его за руки и крепко сжала их.
— Благослови тебя Бог, Тим, ты же знаешь: ты мне нравишься больше всех! Не сердись на меня, я не хотела тебя обидеть, правда, не хотела!
Его лицо опять осветила улыбка, боль в глазах исчезла.
— Ты мне тоже нравишься, Мэри, ты мне нравишься больше всех, кроме папы, мамы и моей Дони, — он задумался на мгновение. — Я думаю, что ты мне нравишься больше моей Дони, фактически.
Ну, вот опять! Он сказал «фактически», точно так, как говорила она сама! Конечно, в основном он просто повторял, как попугай, но не совсем. В том, как он употребил это слово, проскользнула какая-то уверенность.
— Пошли, Тим. Пойдем в дом, становится прохладно. Когда вечером начинает дуть бриз с низовий реки, то быстро холодает, даже в разгаре лета. Что ты хочешь на ужин?
После того, как они поужинали и была вымыта и убрана посуда, Мэри посадила Тима в удобное кресло и просмотрела свои пластинки.
— Ты любишь музыку, Тим?
— Иногда, — ответил он осторожно, изгибая шею, чтобы посмотреть на стоящую сзади Мэри.
Что ему понравится? Здесь, в коттедже, была, пожалуй, более подходящая для него музыка, чем в доме в Артармоне, потому что она перевезла сюда все старые пластинки, к которым уже потеряла интерес: «Болеро» Равеля, «Аве Мария», «Ларго» Генделя, марш из «Аиды», «Финляндия» Сибелиуса и тому подобное. Здесь их были десятки. Музыка мелодичная. «Попытаюсь поставить что-нибудь из этого», — думала она.
Он сидел, очарованный и потрясенный, погрузившись целиком в музыку. Мэри уже успела почитать кое-что об умственно отсталых и помнила, что часто такие люди очень любят высокую и сложную музыку.
Сердце ее переполнялось болью за него, пока она следила, как любое изменение в музыке находило отражение на его выразительном лице. Как он был красив, Боже, как красив!
К полуночи ветер, дующий с моря, стал еще холоднее. Он дул порывами и стал таким резким, что Мэри закрыла стеклянные двери. Тим ушел спать около десяти изнуренный впечатлениями и долгим купанием. Она подумала, что ему может стать холодно, порылась в чулане и нашла там пуховое одеяло. Бесшумно двигаясь по голому белому полу с одеялом подмышкой, чтобы случайно оно не зацепилось за что-нибудь и не было бы шума, Мэри подошла к узкой кровати. На столике тускло горела маленькая керосиновая лампа. Он признался ей, довольно нерешительно, что боится темноты и попросил поставить рядом с кроватью какой-нибудь светильник.
Он лежал свернувшись, возможно, потому что замерз, обхватив руками грудь и подтянув к ней колени. Тонкое одеяло соскользнуло, оголив спину, повернутую к открытому окну.
Мэри посмотрела на него сверху. Руки на складках одеяла, рот слегка приоткрыт. Лицо спящего было таким спокойным, светлые ресницы оттеняли худые щеки, золотая масса волос вилась вокруг прекрасной головы. Губы слегка улыбались, а печальная морщинка с левой стороны делала его похожим на Пьеро. Грудь подымалась так незаметно, что сначала она испугалась — уж жив ли он?
Сколько времени она так простояла, неизвестно. Наконец, она вздрогнула, отошла и развернула одеяло. Она не стала пытаться натянуть тонкое покрывало на него, а лишь подоткнула и затем набросила теплое пуховое одеяло ему на плечи. Он вздохнул, шевельнулся устраиваясь поудобнее, но через мгновение опять погрузился в мир сновидений. Она хотела бы знать, какие сны видят умственно отсталые люди: остается ли он в своих ночных путешествиях таким же ограниченным, как во время бодрствования, или случается чудо и освобождает его от всех цепей? Узнать это было невозможно…
После того как Мэри ушла из его комнаты, дом ей показался невыносимым. Тихо открыв стеклянные двери, она пересекла веранду и спустилась по ступенькам на дорожку, которая вела к пляжу. Деревья раскачивались на ветру, на ветке нависающей над тропинкой, сидела маленькая сова, моргая круглыми глазами и издавая свой странный крик. Мэри взглянула на птицу, едва видя ее, и вдруг почувствовала, что наткнулась лицом на легкое и липкое. Она вскрикнула в испуге и тут поняла, что это паутина. Она осторожно ощупала себя, боясь, что хозяин паутины оказался на ней, но нет, ее рука чувствовала только платье и ничего больше.
Берег был усыпан сухими ветками. Мэри начала собирать их, затем сложила посредине пляжа около большого камня и поднесла спичку. Холодный морской ветер по ночам был благословением для восточного берега Австралии, но человеку, который весь день изнывал от зноя, а ночью, промерзал до костей, было трудно. Она, конечно, могла бы вернуться в дом за свитером, но в горящем костре было что-то дружеское, а Мэри так нуждалась в утешении! Когда языки пламени поднялись высоко, она села на камень и протянула к огню руки. Уцепившись хвостом за ветку ближайшего дерева, свесившись вниз головой и лениво покачиваясь, опоссум смотрел на нее умными круглыми глазами. Мордочка у него была миленькая и настороженная: странное существо, казалось, думал он, сидит перед огнем, перед опасностью, а тени все время прыгают вокруг. Затем он зевнул, сорвал плод с ветки и стал громко жевать. Ее нечего бояться. Просто женщина сидит с лицом, застывшим от боли, немолодая, некрасивая.
Уже давно в ее жизни не было места страданию, раздумывала Мэри, подперев подбородок ладонью. Мысленно она вернулась в то время, когда была маленькой девочкой и в доме для сирот засыпала вся в слезах. Как одинока она была тогда, так одинока, что временами желала смерти. Люди говорят, что детский ум не может стремиться к смерти, но Мэри Хортон думала по-другому. У нее не было воспоминаний о родном доме, о любящих руках, о тех, кому она нужна. Чувство одиночества было абсолютным, ибо она не могла стремиться к тому, чего не знала. Она думала, что ее несчастье коренилось в ее непривлекательности. Эта боль появилась, когда обожаемая ею сестра Томас предпочла ей девочку, которая была хорошенькой.
Но если ей по наследству не досталось привлекательности, то в генах ее была закодирована сила. По мере того, как Мэри росла, она развивала в себе самодисциплину, и к четырнадцати годам, покидая дом для сирот, она уже научилась владеть эмоциями и подавлять в себе печаль. После этого радость, удовлетворение ей приносила лишь хорошо выполненная работа и все растущий счет в банке. Эти радости не были такими уж пустыми, но они не смягчали и не грели ее. Нет, жизнь ее пустой не была, было достаточно впечатлений, но любви она была лишена абсолютно.
Никогда не испытав желания стать матерью, или стремления к мужчине, Мэри не могла оценить характер своей любви к Тиму. Она даже по-настоящему не знала, можно ли то, что она чувствовала к нему, назвать любовью. Он просто стал центром ее жизни. Она ни на минуту не забывала о его существовании, он приходил ей на ум тысячи раз в день, и если мысленно она говорила «Тим», то неосознанно улыбалась или чувствовала сердечную боль. Как будто он жил внутри нее, сохранял в то же время свою отдельную сущность.
Когда она прежде одна в полумраке гостиной, слушала чарующие звуки скрипки, она разумом стремилась к чему-то неизвестному, но когда она сидела в полутемной гостиной и смотрела на Тима, ничего искать было не надо, все к чему она могла стремиться, воплощалось в нем. Если она и ожидала от него чего-то, пока не узнала о его умственной недоразвитости, то сейчас ей было достаточно самого факта его существования. Он захватил ее всю; и это единственное слово, которым она могла выразить свое чувство. Все женские устремления она в себе давно и безжалостно подавила и всегда была достаточно осторожна, чтобы избежать любой ситуации, которая могла их спровацировать. Если она находила мужчину привлекательным, она старательно игнорировала его, если ее трогал смех какого-то ребенка, она делала так, чтобы никогда больше его не видеть. Она отказывалась признавать физическую сторону своего существования. «Держись подальше от неприятностей», — говорили ей монахини из сиротского дома, и Мэри Хортон старательно держалась подальше от неприятностей.
Сначала красота и беспомощность Тима обезоружили ее: все годы одиночества встали перед ней со всей остротой. Похоже было, что она, действительно, нужна ему, как будто он видел в ней что-то, чего она сама в себе не осознавала. Ей никогда никто не оказывал предпочтения до того, как она встретила Тима. Что же он в ней нашел, в ней, холодной, прозаичной женщине? Для человека, неопытного в области чувств, все это было очень сложно. У него была мать — значит, не этого он искал.
Он был слишком ребенком, а она слишком старой девой для того, чтобы речь могла идти о сексе. Наверное, было очень много людей в его жизни, кто был к нему жесток, но было также очень много тех, кто был добр к нему и даже любил его. Людям с внешностью и характером Тима всегда хватает любви. Почему же тогда он предпочел ее?
Костер затухал. Мэри пошла было поискать еще дров, но потом решила не поддерживать больше огонь. Она посидела еще некоторое время, глядя на мерцающие огоньки на углях. Червяк высунулся из песка. Жар костра медленно проникал в землю и заставлял сотни ее обитателей бежать, спасаться. Не имея понятия о бедствии, которое причинял ее костер, Мэри загасила его песком, а не водой. Как мера предосторожности против пожара это было правильно, но для обитателей песка он холоднее от этого не стал.
Назад: Глава 8
Дальше: Глава 10