В ту же ночь, когда Гвидо пришел домой с виллы графини, кардинал пригласил его к себе и спросил, не нужна ли ему помощь в связи со скорым началом оперного сезона.

Он заверил Гвидо, что в этом году непременно будет в театре, хотя прежде никогда не арендовал ложу. И предложил в ночь премьеры дать бал в своем дворце, если, конечно, Гвидо того пожелает.

Гвидо, как всегда, был глубоко тронут добротой его преосвященства. А потом спросил в простой и прямой манере, во власти ли кардинала обеспечить Тонио парой вооруженных телохранителей.

Так же просто он объяснил кардиналу, что Тонио запрещен въезд в Венецию, где тот был кастрирован три года назад, что он принадлежит к древнему роду, что всю эту историю окружает какая-то тайна, о которой Гвидо ничего не известно, и что теперь большое число венецианцев приезжают в Рим.

После недолгого размышления кардинал кивнул:

— Мне приходилось слышать подобные истории. — Он вздохнул.

В любом случае, задача обеспечить Марка Антонио постоянной охраной пары бравос не представлялась сколько-нибудь сложной. Но сам кардинал мало разбирался в таких вопросах и предпочитал полагаться на людей компетентных.

— Давайте организуем это, не ставя в известность Марка Антонио, — предложил он. — Не стоит его тревожить.

Гвидо не смог скрыть свое облегчение, так как у него было сильное подозрение, что Тонио, скорее всего, отказался бы от такой защиты, если бы его об этом спросили.

Он поцеловал кольцо кардинала и постарался как можно более горячо выразить свою благодарность.

Кардинал же, как всегда, был внимателен и любезен. Но перед тем как отпустить Гвидо, задал ему такой вопрос:

— Скажите, какова вероятность того, что Марка Антонио ждет успех на сцене?

Увидев на лице Гвидо испуг, он тут же поспешил объяснить, что ничего не понимает в музыке и не может судить о голосе Тонио.

Маэстро сообщил ему довольно резко, что Тонио в настоящий момент — самый великий певец в Риме.

Когда Гвидо вернулся в свои комнаты, то был более чем разочарован, увидев, что ученика нет дома.

Тонио был нужен ему прямо сейчас. Маэстро жаждал найти успокоение в его объятиях.

Паоло спал глубоким сном. Комнаты были залиты лунным светом, и Гвидо, слишком усталый и взволнованный для того, чтобы работать, просто долго сидел, глядя в окно на звезды.

А Тонио прямо из покоев кардинала отправился в фехтовальный зал, где после некоторых расспросов узнал адрес флорентийца, графа Раффаэле ди Стефано, который так часто бывал в прошлом его партнером по поединкам.

Было уже темно, когда он добрался до нужного ему дома. Граф оказался не один. С ним обедали несколько его друзей, все явно богатые, праздные и беззаботные люди. Молодой кастрат в женском платье пел и играл на лютне.

Он был одним из тех редких кастратов, что имели почти женскую грудь. Декольте безвкусного оранжевого платья выгодно подчеркивало это преимущество.

Стол был уставлен блюдами с жареной дичью и барашком, и у всех присутствовавших мужчин был такой вид, словно они пили уже много дней подряд.

Кастрат, отрастивший себе по-женски длинные волосы, попросил Тонио спеть, признавшись, что ему уже все уши прожужжали о голосе Тонио Трески.

Тонио внимательно посмотрел на это существо. Потом обвел взглядом мужчин. Наконец его глаза остановились на графе ди Стефано, который прекратил есть и наблюдал за ним с некоторой тревогой во взгляде. Тонио встал, намереваясь уйти.

Но ди Стефано тут же подошел к нему. Своим приятелям он разрешил оставаться за столом хоть всю ночь, если им, конечно, будет угодно, а Тонио предложил подняться наверх.

Когда они оказались в спальне, граф закрыл дверь на задвижку, и Тонио застыл, глядя на щеколду. Ди Стефано тем временем пошел зажечь свечу. Взору открылась массивная кровать с резными опорами. В открытом окне висела гигантская луна.

Круглое лицо графа было пугающе серьезным. Лоснящиеся черные кудри вкупе со щетиной на подбородке и даже на шее придавали ему несколько семитский вид.

— Приношу извинения за моих друзей, — быстро проговорил он. — Они обидели тебя.

— Твои друзья вовсе меня не обидели, — спокойно ответил Тонио. — Но я подозреваю, что евнух там, внизу, лелеет какие-то надежды, которые я не могу оправдать. Я хочу уйти.

— Нет! — прошептал граф почти отчаянно.

С совершенно необычным блеском в глазах он подошел к Тонио, словно его что-то подталкивало, и придвинулся так близко, что прикосновение оказалось неизбежным. Однако он поднял руку, и она так и зависла в воздухе с растопыренными пальцами.

Казалось, он обезумел от страсти. Таким возбужденным выглядел иногда кардинал, да и другие благодарные любовники Тонио. К тому же в ди Стефано не чувствовалось гордости. И не было надменности того рабочего, которого Тонио подобрал на улице.

Тонио взялся за ручку двери, чувствуя, как нарастает в нем страсть, и уже теряя голову, почти как этот человек.

Он повернулся и невольно издал какой-то шипящий звук, потому что граф в этот момент схватил его и прижал к двери.

Как редки, как исключительно редки бывали в его жизни такие моменты, когда он совершенно не мог управлять собой!

А ведь долго ему казалось, что он легко может распоряжаться своей страстью! Будь то с Гвидо или с любым из тех, кого он выбирал для себя, как чашу вина, и сколько их было, этих чаш... А теперь он совершенно растерялся, прекрасно понимая, что он под крышей графа, в его доме, в полной его власти. Никогда прежде он не находился еще во власти молодого и ничем не сдерживаемого любовника.

Граф разорвал на себе рубашку и скинул ее. Скользнув рукой к бриджам, расстегнул и их. Его темная щетина больно кололась, когда он покрывал поцелуями шею Тонио. Одновременно он, как ребенок, пытался стянуть с Тонио камзол и порвал крепление шпаги.

Клацнув, клинок упал на пол.

Но когда граф обнаженным телом прижался к Тонио и почувствовал, что за пазухой у того лежит кинжал, он оставил его на месте. Со стоном он притянул Тонио к себе, и тот увидел, как вздымается его крепкий, могучий пенис.

— Дай его мне, я хочу его, — выдохнул Тонио и, опустившись на колени, взял этот орган в рот.

Была уже полночь, когда Тонио поднялся с постели. В доме стояла полнейшая тишина. Граф лежал на простынях абсолютно голый, и только на мизинце и безымянном пальце его левой руки поблескивали золотые кольца.

Глядя на него сверху вниз, Тонио коснулся шелковой кожи на его лице и молча вышел из комнаты.

Он приказал отвезти его на площадь Испании.

Подъехав к подножию высокой Испанской лестницы, он долго смотрел в окно на тех, кто проходил мимо него в темноте. Высоко над его головой на фоне освещенного луной неба мерцали самые разные окна, но ему не были известны ни здешние дома, ни их обитатели.

На миг его лицо попало в луч фонаря, и тут же человек, державший фонарь в руке, вежливо отвел его в сторону.

Кажется, он заснул. Он и сам не знал, спал или нет. Но внезапно встрепенулся, почувствовав присутствие Кристины, пытаясь ухватиться за сон, в котором они вели какую-то торопливую беседу и он что-то тщетно пытался ей объяснить, а она печалилась и пыталась убежать...

Он вспомнил, что находится на площади Испании и что ему нужно ехать домой. Но куда это — домой, — какое-то мгновение он не мог вспомнить.

Улыбнувшись, он велел кучеру трогать и, опять почти засыпая, подумал: «А почему, интересно, Беттикино до сих пор не приехал?» И только тогда до него дошло, что до начала оперного сезона осталось меньше чем две недели.