Тихое время сиесты еще не подошло к концу, когда он добрался до ворот и, никем не замеченный, поднялся по лестнице в свою маленькую комнатку, где почти ничего не изменилось. Глядя на несколько костюмов, которые кто-то так заботливо вынул из комода и сложил в дорожный сундук, чтобы он унес их с собой, Тонио ощутил почти осязаемое спокойствие этого места.

Черная туника была на месте. Сняв сюртук, он натянул тунику, поднял с пола красный кушак и повязал его. Тихо пройдя мимо погруженной в дремоту спальни, спустился вниз, к дверям студии Гвидо.

Гвидо не отдыхал.

Он оторвался от клавесина с тем же внезапным выражением гнева на лице, с каким встречал всех, кто прерывал его во время работы. Но когда увидел, что перед ним Тонио, он просто лишился дара речи.

— Могу ли я убедить маэстро дать мне еще один шанс? — спросил Тонио.

Он ждал, сцепив руки за спиной.

Гвидо не отвечал. На лице его было написано такое угрожающее выражение, что на какой-то миг Тонио испытал самые противоречивые чувства. Но в его сознании мелькнула мысль: именно этот человек должен быть его учителем здесь. Мысль о том, что он будет учиться у кого-то другого, была непереносима, а когда он подумал о том, как Гвидо входит в море, чтобы утопиться, то почувствовал на мгновение всю тяжесть невысказанного чувства, давившего его двадцать восемь дней. Он постарался понять это сердцем. Он ждал.

Гвидо подозвал его жестом и стал лихорадочно рыться в нотах.

Тонио заметил на маленьком столике у клавесина стакан воды и выпил его до дна.

Взглянув на ноты, увидел, что это кантата Скарлатти. Она была незнакома ему, но Скарлатти он знал.

Гвидо заиграл вступление; его волнение было заметно по тому, как запрыгали по клавишам его коротковатые пальцы. И тут вступил Тонио, вовремя взяв первую ноту.

Но его голос звучал так мощно, неестественно для него и совершенно неуправляемо, что лишь чрезвычайным усилием воли он заставил себя продолжать движение вверх и вниз по пассажам, которые учитель вписал в текст композитора, украсив и орнаментировав его.

Наконец ему стало казаться, что с голосом все в порядке; он чувствовал, что уже вполне справляется с ним, и, когда закончил, испытал странное ощущение: ему показалось, что его унесло куда-то далеко-далеко и прошло очень много времени.

Тут он понял, что Гвидо смотрит куда-то мимо его. Это маэстро Кавалла вошел в открытую дверь, и теперь они с Гвидо смотрели друг на друга.

— Спой это еще раз для меня, — попросил капельмейстер.

Тонио слегка пожал плечами. Он все еще не мог взглянуть прямо в глаза этому человеку. Опустив глаза, он, медленно подняв правую руку, потрогал ткань своей черной туники, будто поправляя ее простой воротник. Ему почудилось, что воротник душит его, словно напоминая, что он стал теперь тем, кем никогда не был; и сразу вспомнились все те резкие обвинения, которые обрушил на него этот человек.

Казалось, это было давным-давно, и все, что было тогда сказано, оказалось теперь неважным.

Он смотрел на большие руки маэстро, его пальцы, поросшие черными волосами. Потом перевел взгляд на широкий черный кожаный ремень, опоясывавший его рясу. И без всякого усилия мог разглядеть под ней никоим образом не искалеченную анатомию мужчины. Медленно подняв глаза, он увидел, что лицо и горло маэстро покрыты синеватой щетиной.

Но наткнувшись наконец на взгляд маэстро Кавалла, Тонио удивился.

Капельмейстер смотрел на него мягко, с благоговейным страхом и ожиданием. И с тем же выражением смотрел на Тонио Гвидо. Оба не отрывали от него глаз и ждали.

Тонио сделал глубокий вздох и запел. На этот раз он отлично слышал свой голос.

Он позволял звукам подниматься вверх, мысленно следуя за ними без малейшей попытки их модулировать. Потом настал черед более простых и чувственных частей кантаты. Его голос обрел полет. И в какой-то не поддающийся определению миг во всей своей чистоте к нему вернулась радость.

Если бы сейчас у него были слезы, он мог бы заплакать и ему было бы все равно, что он не один, что это увидят.

Его голос снова принадлежал ему.

Он закончил петь и посмотрел в окно на солнечный свет, пробивающийся сквозь листву. И тут же почувствовал, как страшная усталость навалилась на него. День был теплым. Издалека доносилась какофония разных инструментов, на которых играли дети.

Рядом возникла тень. Почти неохотно повернувшись, Тонио глянул в лицо Гвидо.

Но учитель обхватил его обеими руками, и Тонио медленно, нерешительно, откликнулся на это объятие.

Вдруг ему вспомнился какой-то другой момент, когда он так же держал кого-то в объятиях и испытывал то же самое сладкое, жестокое и тайное чувство. Но что бы то ни было — когда бы то ни было, — это ушло.

Маэстро Кавалла шагнул к нему.

— Твой голос восхитителен.