Прежде всего я сказала этой наглой горничной, что увольняю ее. Горько признавать, что в доме, погруженном в траур, что-то может приносить тебе удовлетворение, но от этого я получила, и еще какое! Она, конечно, выла, заламывала руки, но все эти ее выкрутасы не произвели на меня ни малейшего впечатления, они только укрепили мою уверенность, что я поступаю правильно и делаю это вовремя.

Дженни даже имела наглость упомянуть Мод.

— Как она-то будет жить?! — рыдала эта нахалка.

— Мод будет жить, как жила всегда. Я буду за ней присматривать — я приехала и останусь здесь, пока это будет необходимо. Но к тебе это не имеет никакого отношения.

Вид у Дженни был совершенно убитый.

— Я тебя уволила два года назад, — напомнила я ей, — по причинам, которые ты наверняка не забыла. Моей невестке не следовало принимать тебя обратно. Собирай свои вещички — и до свидания. Жалованье за отработанное тебе будет выслано.

— А рекомендации?

Я фыркнула.

— Неужели ты думаешь, что я дам рекомендации такой, как ты?

— Но как я найду себе новое место?

— Об этом тебе нужно было думать, когда ты предавалась блуду.

Девица выскочила из комнаты. К моему удивлению, несколько минут спустя появилась миссис Бейкер, которая принялась упрашивать меня оставить Дженни.

— С какой стати я должна оставлять в доме эту безнравственную девицу? — ответила я. — Поверьте мне, ей гораздо лучше сидеть у себя дома и воспитывать своего ребеночка, это бедное дитя.

— А чем она будет его кормить — воздухом?

— Что-что?

— Ладно, не будем о сыне Дженни, мадам, — сказала миссис Бейкер. — Я прошу вас оставить Дженни ради Мод. Бедная девочка только что потеряла мать — не нужно, чтобы она теряла и других людей, окружавших ее. Дженни была в доме с младенчества мисс Мод. Она для нее как член семьи.

— Никакой она не член семьи! — Я впала в такое бешенство, что с трудом сдерживалась, чтобы не кричать. — Как вы смеете сравнивать ее с Коулманами! И она не нужна Мод — у Мод есть я.

«Потеряв мать, она обрела бабушку», — чуть было не добавила я, но решила, что лучше оставить это при себе.

Итак, Дженни ушла. Мод не сказала ни слова, хоть и стояла в коридоре с очень бледным лицом, глядя, как та уходит.

Потом ради нее и Ричарда я приняла еще одно решение. Наутро после смерти Китти стали приносить цветы — искусно сплетенные венки из лилий, ирисов, васильков, белых роз, перевязанных пурпурными, зелеными и белыми лентами. На карточках была всякая трескотня в таком духе: «Нашему павшему товарищу», «Сильны надеждой — в небесах, как и на земле», «Она отдала себя делу». А этот проклятый телефон звонил без перерыва — мне пришлось вызвать человека, чтобы он отключил его. Потом к дверям стали приходить суфражистки — спрашивать о похоронах, пока я не сказала девушке, нанятой вместо Дженни, давать им от ворот поворот. Было ясно, что Китти становится для них мученицей. Мне страшно было подумать, что может случиться, если суфражистки всей толпой заявятся на похороны, — они могут взять там все в свои руки и превратить прощание в политический митинг. Я никогда себе не прощу, если снова позволю втянуть в эту грязь родовое имя моего Джеймса.

Я этого не допущу. Я поговорила о моем плане с Ричардом, и он легко согласился. После этого было уже нетрудно устроить все так, как нам нужно. В конечном счете конфиденциальность в похоронном деле — вещь первостепенной важности.