ГЛАВА 12

Сразу же за дверью начинались уводящие вниз широкие каменные ступени. Макс коснулся выключателя, и путь нам осветил слабый желтоватый свет. За спиной затворилась тяжелая дверь, и я услышала, как поворачивается ключ в замке.

– Я пойду первым, ладно?

Я последовала за Максом, с любопытством оглядываясь по сторонам. Виденные мной до сих пор помещения Кастелло заставляли ожидать от подвала бог весть каких ужасов, и вряд ли я удивилась бы, обнаружив свисающие со стен на цепях полуистлевшие скелеты. Однако подземный коридор, куда привели нас ступеньки, оказался совершенно безобиден и ничем не примечателен, если не считать обрамлявших просторный проход стеллажей для вина, по большей части пустых. Пол и стены прямо-таки поражали своей удивительной чистотой и полным отсутствием пыли и паутины – непременных атрибутов подобного места в Англии. Воздух пах свежестью и чуть-чуть влагой.

Я сказала об этом Максу, и он кивнул:

– Через несколько минут сама увидишь почему. Вообще-то у нас здесь винный погреб, но дальше он переходит в естественные пещеры. Не знаю, где они открываются на поверхности – наверное, отверстие не больше каминной трубы, – но воздух тут всегда свежий, и чувствуется запах моря. Внизу тоже стоят стеллажи для вина. В прошлом веке, когда было принято выпивать по четыре бутылки в день, для погреба требовалось много места. Во всяком случае, когда хозяева построили Кастелло, им, должно быть, показалось самым естественным воспользоваться пещерами под утесом.

– Изумительно. Полагаю, твой отец говорил именно о них.

– Да. Большинство прибрежных утесов изрезано пещерами, но ему нравится думать, будто пещера Кастелло и является настоящей кельей Просперо. А когда я намекаю, что вряд ли тут когда-то имелся нормальный выход наружу, он говорит, что это не важно. Я так понимаю, что это очередная «поэтическая правда» вроде мартышек.

– Ладно тебе! Такая милая романтическая история, и я за нее горой! В конце-то концов, что такое факты? Мы получаем их каждый день... А где мы теперь по отношению к «снаружи»?

– Пока еще движемся вдоль фундамента дома. Сама пещера находится под южным мысом, причем на порядочной глубине. Сейчас еще раз спустимся по лестнице, а там будет естественный проход к пещере. Погоди, вот и пришли.

Мы уже одолели две трети коридора. Макс остановился и повернулся к одному из пустых стеллажей. Я недоуменно наблюдала за ним. Он ухватился за полку, на взгляд ничем не отличающуюся от остальных выступов каменной стены, и изо всех сил потянул за нее. Узкий кусок стены вдруг поддался – тяжеловесно и отнюдь не бесшумно – и выехал в проход. За ним темнел, уходя во мрак, вертикальный проем.

– Боже мой! – воскликнула я, и Макс засмеялся.

– Правда здорово? Говорю же тебе, в Кастелло есть все! Говоря начистоту, у меня имеется сильное подозрение, что старый Форли хранил лучшие вина именно здесь, подальше от дворецкого... Теперь осторожней, дальше электричества нет. Я захватил фонарик – вот, подержи, пожалуйста, минутку, пока я закрою за нами дверь. Да не гляди так испуганно!

– А она не захлопнется и не замурует нас тут навсегда, пока наши кости не побелеют?

– Как ни жаль, даже до утра не замурует. Сюда. Дай мне фонарик, пожалуйста. Я пойду впереди.

Второй пролет ступенек, заметно круче первого, был, судя по всему, сделан не из гладких плит, а вырублен в самой скале. От подножия лестницы, уводя вниз и теряясь во тьме, вился прорезанный в каменной толще проход. Макс пошел вперед, освещая путь фонарем. Стены поблескивали от сырости, свежий воздух повеял сильнее и стал ощутимо солоней, а каменные своды над нами хранили – вероятно, лишь в моем воображении – слабый, отдаленный гул, похожий на шелест прибоя в ракушке. В какой-то момент мне показалось, будто я и вправду различаю шум моря, но это впечатление тут же исчезло. В спокойном холодном воздухе звучали лишь наши шаги по камням.

Макс повернулся ко мне. Электрический желтый свет, отбрасывавший кругом резкие тени, на мгновение превратил его лицо в лик незнакомца. Тень его, искривленная и огромная, прыгала по неровной стене.

– Далеко еще?

Голос мой звучал как-то непривычно, словно эхо шепота в гулком зале.

– За угол, – ответил Макс, – и вниз по пяти, нет, шести ступенькам... Ага, а вот и сторожевой пес.

Луч фонаря высветил бледное пятно запрокинутого лица и голубовато-стальной блеск на дуле ружья.

– Адони? Это Макс. Я привел с собой мисс Люси. Он в порядке?

– Да, сейчас ему лучше. Он проснулся.

За спиной Адони висела занавеска из какой-то грубой ткани вроде мешковины, а снизу пробивался тусклый теплый свет. Адони отдернул занавеску передо мной и отступил в сторону. Макс выключил фонарик и жестом пропустил меня вперед. Я вошла в пещеру.

Она оказалась большой. Высокие сумрачные своды тонули в тенях, откуда, точно сосульки, свисали сталактиты, но стены до высоты шести – восьми футов были выбелены и заняты винными стеллажами, рамами и уютными округлыми бочонками. Один из этих бочонков, поставленный вертикально, образовывал стол. Водруженная на него старинная лампа года этак 1850-го – должно быть, одолженная из того же музея древностей наверху – распространяла вокруг нежно-оранжевый свет и радовала душу поблескиванием меди. Воздух был согрет стоявшей посреди комнаты прямо на полу керосинкой с кастрюлькой кофе. Откуда-то из тени доносилось мерное капанье: с одного из сталактитов в выбоинку в камне сочилась свежая вода. Звук этот казался мирным и домашним, как протекающий кран. Аромат кофе и сигарет, неяркий огонек керосинки еще больше усиливали неожиданный эффект уюта и спокойной расслабленности.

В дальнем углу пещеры на вбитых в стену рамах была устроена кровать, хоть и самодельная, но заманчиво мягкая и удобная на вид: два брошенных один на другой пружинных матраса, груда покрывал и пуховых подушек и огромнейшее стеганое одеяло.

Там-то и лежал Спиро, облаченный в нечто весьма смахивающее на пижаму сэра Джулиана (бледно-голубой шелк с алой отделкой). Он выглядел вполне спокойным и почти здоровым. Подставка из подручных материалов поддерживала одеяло, чтобы оно не давило на больную ногу.

Он поднял на нас глаза поверх чашки, слегка удивился при виде меня и метнул на Макса быстрый вопросительный взгляд. Макс ответил ему по-английски:

– Это сестра кириа Форли. Она мой друг. И твой тоже. Она собирается помочь нам, и я хочу, чтобы она послушала твой рассказ.

Спиро внимательно, но без особой доброжелательности посмотрел на меня. Круглые черные глаза, удивительно похожие на глаза его сестры, глядели настороженно и оценивающе. Я, конечно, узнала в нем того паренька с фотографий, но лишь отдаленно. Те же густые пружинистые волосы, то же крепкое тело, те же сильные плечи и широкая шея – но ощущение здоровья и солнечного света (и счастья!) исчезло. Он был бледен, а пижама делала его особенно юным и трогательно-беззащитным.

Макс подвинул ко мне какой-то ящик вместо стула.

– Как ты себя чувствуешь? – спросил он паренька. – Болит?

– Нет.

В этой очевидной лжи не сквозило и тени бравады. Все было ясно и так. Просто человек не желает признаваться в слабости, а боль – одно из ее проявлений.

– Он немного поспал, – сообщил Адони.

– Вот и славно.

Макс примостился на краешке бочонка рядом с лампой. Его тень, огромная и черная, повисла на сводах пещеры. Минуту-другую он внимательно разглядывал младшего из двух друзей, а потом обратился к нему:

– Если тебе уже лучше, мне бы хотелось, чтобы ты рассказал нам точно, что с тобой приключилось. И на этот раз, пожалуйста, со всеми подробностями.

– С чем, с чем?

– Все, что сможешь вспомнить, – пояснил Макс, а Адони тихонько добавил что-то по-гречески.

– Хорошо.

Спиро допил кофе и, не глядя, протянул чашку Адони. Тот взял ее, тихо отнес в сторонку, а потом снова вернулся к кровати и примостился на краешке, свернувшись, грациозно, как кошка, поближе к голове и подальше от больной ноги. Достав из кармана две полученные от Макса сигареты, он засунул в рот обе сразу, раскурил и передал одну Спиро. Спиро взял ее, не удостоив Адони ни словом, ни взглядом, но, в отличие от его обращения со мной, здесь не чувствовалось ни замкнутости, ни отстраненности, ни недружелюбия. Сразу было видно, что эти два молодых человека знают друг друга так хорошо, что слова им почти не нужны. Они сидели бок о бок, опершись о груду подушек, – Адони, грациозный и непринужденный, и Спиро, набычившийся и настороженный, нервно затягивающийся и прячущий сигарету в кулаке, как делают простолюдины.

Он бросил еще один внимательный взгляд в мою сторону и больше не обращал на меня ни малейшего внимания, всецело сосредоточившись на Максе, как будто тот собирался судить его – сразу и судья, и спаситель, и истина в последней инстанции. Макс же слушал, не двигаясь, замерев на месте. Его огромная горбатая тень протянулась через пол на стену и выше – до середины сводчатого потолка пещеры.

Спиро рассказывал медленно, на лице его все явственней проступали следы утомления и подавленности. Почему-то я совершенно не помню, на каком языке он говорил: то ли он хорошо владел английским, то ли Макс и Адони переводили по ходу дела – подозреваю, что, скорее всего, второе. Но как бы там ни было, рассказ струился живо и образно, наливаясь яркими красками в этом темном погребе, где светила тусклая лампа и пахло табачным дымом, с которым смешивалось слабое благоухание, исходившее от шелкового халата Джулиана Гейла, а два юноши свернулись калачиком на груде одеял и подушек.

Наверное, эта странная, непривычная обстановка, поздний час, усталость и недавний эмоциональный всплеск, связанный с Максом, каким-то образом обострили мое восприятие, но впоследствии вся эта сцена всегда казалась мне всего лишь сном. И в этом сне я обнаружила вдруг, что полностью поверила в вину Годфри и хотела теперь только услышать, как именно он совершил свое преступление. Наверное, завтра, при свете дня, дело обретет другой оттенок, однако теперь чудилось, что самое невероятное может обернуться правдой, даже теория старого актера, будто эта пещера – келья Просперо и здесь, на этом грубом полу, неаполитанские лорды ждали, чтобы услышать историю давно утонувшего герцога, как я сейчас ждала услышать историю Спиро.

Он сказал, что в том ночном плавании ничто не показалось ему странным или необычным. Разве только слегка удивило, что небо было не совсем ясным и, судя по сообщениям радио, на рассвете могло заштормить. Он сообщил об этом Годфри, но тот ответил – пожалуй, излишне резко, – что еще распогодится. Они вывели лодку и вышли в море незадолго до двенадцати. Как и предвидел Спиро, ночь была темной и ветреной, но он не стал больше указывать на это Годфри, который оставался в каюте, сославшись на необходимость заняться камерой и оборудованием.

– Он казался таким же, как всегда? – спросил Макс.

Спиро нахмурился, обдумывая вопрос.

– Не могу сказать, – ответил он наконец. – Он был молчалив и, возможно, немного резок со мной, когда я возразил насчет погоды, но он весь день был такой. Я решил, он все еще сердится на меня за то, что утром я без разрешения зашел в эллинг посмотреть яхту, поэтому я ничего не сказал и ничего такого не подумал. Он платит мне, и дело с концом.

– Все равно это может оказаться интересным, – медленно произнес Макс. – Но пока давай продолжай. Вы вышли в пролив, и ночь была темной.

Спиро сделал быструю затяжку и неловко оглянулся – нога стесняла его движения, – собираясь стряхнуть пепел на пол. Адони вытащил из-под пустой кофейной чашки блюдце и поставил его так, чтобы Спиро было удобно дотягиваться.

– По моим подсчетам, мы были примерно на полпути, – продолжил Спиро, – в проливе между Коулоурой и материком. А когда приблизились к Перистеройским островам, море довольно сильно разгулялось – видны были белые барашки на волнах. Я спросил мистера Мэннинга, не лучше ли нам ненадолго лечь в дрейф с подветренной стороны и подождать, пока не прояснится – ветер дул порывами и время от времени в разрывах между облаками виднелись звезды, – но он сказал, нет, плывем дальше. Ну, мы поплыли и проплыли еще, по моим подсчетам, мили две. Тогда он вышел из каюты и послал меня приготовить кофе. – Паренек покосился на Макса из-под густых бровей. – Камера лежала там, на столе, но не думаю, что он и вправду ее осматривал, потому что свет не горел, только слабая штормовая лампа. В то время я об этом как-то не подумал – когда мы выезжали ночью фотографировать, то, само собой, всегда плыли без света. Но потом, все это время, пока я валялся в постели и мне было больше нечего делать, кроме как думать и гадать... вот тогда-то я вспомнил все, что показалось мне странным в тот вечер. Странно, что мы вышли фотографировать в такую темную ночь; странно, что он солгал насчет камеры; а страннее всего то, что произошло дальше.

Адони усмехнулся:

– Знаю, мотор заглох. И что в этом странного после того, как утром ты разобрал его на куски, мой маленький гений?

Спиро в первый раз улыбнулся и произнес по-гречески что-то, что никто не удосужился мне перевести.

– Если бы такое случилось, – добавил он с восхитительной простотой, – это было бы и впрямь очень странно. Но этого не произошло.

– Но ты же сам говорил...

– Я сказал, что мотор остановился. Я не говорил, что он заглох. С мотором было все в порядке.

Макс зашевелился.

– Ты, разумеется, в этом полностью уверен.

Юноша кивнул.

– Не нужно быть гением по части моторов, чтобы понять, что там ничего плохого не произошло. Даже ты, – ехидный взгляд в сторону Адони, – даже ты разобрался бы, мой красавчик. – Он увернулся от тычка Адони и засмеялся. – Ну давай, ударь меня, уж сейчас-то это у тебя получится.

– Я подожду, – пообещал Адони.

Спиро снова повернулся к Максу.

– Нет, мотор был в полном порядке. Слушайте дальше. Мотор, значит, замолчал, а потом мистер Мэннинг окликнул меня. Я высунул голову в дверь и закричал, что сейчас посмотрю, в чем дело – моторный люк, сами знаете, находится под лесенкой к каюте. Но он сказал: «Не думаю, Спиро, что дело в самом моторе. Скорее всего, что-то намоталось на винт и остановило его. Ты не взглянешь?» Я пошел на корму. Он стоял там же, у румпеля, и сказал: «Осторожней, мальчик, яхту здорово качает. Давай я тебе посвечу». Я протянул ему фонарик и нагнулся проверить, не намоталось ли что-нибудь на винт. Палубу качало, поручень был мокрый, но я крепко держался. Со мной ничего бы не случилось.

Юноша замолк и заворочался на постели – похоже, его сильно донимала боль в сломанной ноге. Адони соскользнул на пол, подошел к ящику, на котором стояла бутылка и два пустых стакана, налил в один из них немного вина – оно напоминало с виду тот темный сладкий напиток, который в Греции называют demetrica, – и сунул его другу, а потом вопросительно покосился на Макса. Тот покачал головой. Адони поставил бутылку на место и вернулся на кровать, с кошачьей грацией приспособившись к новому положению больного.

– Все произошло очень быстро. Яхта резко качнулась, как будто мистер Мэннинг слишком быстро развернул ее против ветра. Меня швырнуло на перила, но я не выпал, потому что хорошо держался. И тут что-то вдруг ударяет меня сзади по голове. Я не оглушен, но, кажется, пытаюсь повернуться и поднять руку, а тут яхту снова подбрасывает, и не успеваю я понять, что происходит, как уже лечу в воду. Хочу ухватиться за поручень, а тот выскальзывает. Что-то бьет меня по руке, вот сюда, и я падаю. Тут же оказываюсь в воде. Выныриваю. Яхта еще близко, и я вижу на корме мистера Мэннинга, который высматривает меня во мгле. Тогда я закричал – не громко, сами понимаете, потому что наглотался воды, замерз и ловил ртом воздух. Но он должен был услышать меня.

Спиро метнул на Макса очередной взгляд – неожиданно живой и пламенный, полный неприкрытой ненависти.

– А если и не слышал, то все равно увидел. Он включил фонарик и высветил меня в воде.

– Да? – произнес Макс.

Голос его был лишен какого бы то ни было выражения, но мне показалось, будто в подвале повеяло холодом. Адони тоже это почувствовал. Глаза его молниеносно скользнули по Максу и снова вернулись к Спиро.

– Я не боялся, сами понимаете, – продолжил Спиро, – во всяком случае, мистера Мэннинга. До меня еще не дошло, что это он меня ударил. Я думал, все вышло случайно. Нет, я не боялся. Я хороший пловец, и, хотя мотор не работал, яхту несло волнами прямо ко мне. Я снова закричал и поплыл туда. Я видел, что он сжимает в руке ручку от мотора, но еще не понимал зачем. А потом, когда я подплыл поближе, он наклонился и снова ударил меня. Но яхту качало, ему надо было держаться за поручень, и он не мог как следует посветить себе. Удар меня задел, но теперь я успел заметить и увернуться, так что он пришелся не по голове, а по руке. Должно быть, мистер Мэннинг почувствовал, что попал, но не видел куда, потому что фонарик погас, а меня подхватила и унесла большая волна. Сами понимаете, на этот раз я не сопротивлялся. Свет снова зажегся, но я не издал ни звука и позволил волне нести меня дальше в темноту. Потом я услышал, как завелся мотор. – Юноша осушил стакан и посмотрел на Макса. – Мистер Мэннинг некоторое время продолжал поиски, но течение быстро уносило меня, а волны прятали. А еще через некоторое время он уплыл на яхте и оставил меня там, в море.

Наступила тишина. Никто не двигался. Что до меня, то я все еще чувствовала себя словно во сне. Казалось, в пещере стало темнее, в ней слышался шум моря, рокот удаляющейся яхты, плеск бесконечных волн, катящихся вдаль под порывами ночного ветра.

– Но святой Спиридион был с тобой, – заметил Адони, и глубокое человеческое удовлетворение в его голосе рассеяло сгустившиеся тени.

Пещера вновь стала теплой и уютной, залитой мягким светом английской викторианской лампы.

Спиро протянул пустой стакан Адони, поудобнее завернулся в одеяло и кивнул:

– Да, он был со мной. Хочешь услышать остальное, кирие Макс? Ты ведь уже знаешь.

– Я хочу, чтобы мисс Люси послушала. Давай, только покороче. Ты устал, и уже поздно.

Конец рассказа был совершенно классическим и предсказуемым. Ему придавали правдоподобия добрых полсотни других историй, от Одиссея до святого Павла.

Убийце не повезло, что в ту ночь ветер гнал сильное течение к албанскому берегу. Спиро был хорошим пловцом, а Ионическое море очень соленое, но даже при всем при этом ему вряд ли удалось бы выжить, не попади он в основную струю. Теперь же сила течения и отчаянные усилия Спиро помогли ему продержаться на плаву, пока перед самым рассветом течение не выкинуло его на берег.

К тому времени он был уже в полном изнеможении, вся энергия уходила лишь на то, чтобы держаться на воде, так что бедняге оставалось только отдаться на милость волн. Он даже не сознавал, что берег близко, но, когда очередной вал жестоко швырнул его на прибрежные скалы, Спиро хватило сил уцепиться за них и удерживаться против обратного потока раз, другой, третий, пока он не сумел выбраться из полосы прибоя и отползти чуть дальше по скользкой скале.

И тут удача покинула его. Должно быть, святой Спиридион, увидев, что его подопечный благополучно выбрался на берег, причем за пределами Корфу, резко оставил его. Спиро поскользнулся, упал на острый обломок скалы, подвернул под себя сломанную ногу и потерял сознание.

У него не осталось никаких воспоминаний о том, как его нашел старый пастух, спускавшийся с утеса за удравшей овцой. Когда Спиро очнулся, он лежал в кровати, грубой, зато сухой и теплой, в пастушеской хижине, и, похоже, пастух обладал какими-то примитивными познаниями в хирургии, потому что нога Спиро была вправлена и покоилась в лубке. Старуха протянула больному питье, от которого тот снова заснул, а когда проснулся во второй раз, боль стала гораздо меньше и он смог вспоминать и думать...

– Остальное вы знаете.

Он внезапно зевнул, душераздирающе, как зверек, и откинулся на подушку.

– Да, остальное мы знаем. – Макс, потягиваясь, поднялся на ноги. – Что ж, тебе надо поспать. Утром – господи, уже через три часа! – я собираюсь увезти тебя отсюда. Не спрашивай как, но уж как-нибудь сумею обвести мистера Мэннинга вокруг пальца. Хочу убедиться, что твоя нога вправлена как следует, и еще хочу, чтобы потом ты рассказал свою историю властям.

Юноша поднял глаза. Усталость и недоумение придали его лицу угрюмое, тяжелое выражение.

– Властям? Полиции? Ты хочешь сказать, что обвинишь кириос Мэннинга в том, что он пытался меня утопить? На основании лишь моих слов? Они тебя засмеют.

– Проблема не только в том, чтобы обвинить мистера Мэннинга в попытке выбросить тебя за борт. Что я хочу знать, так это – зачем? Тут что-то кроется, Спиро, и это надо расследовать. Придется тебе довериться мне. Потерпи еще минутку, я хочу, чтобы ты как следует подумал. Ты ведь, пока лежал в постели, наверняка и сам много размышлял обо всем этом. Как ты думаешь, почему он это сделал? У тебя есть хоть какие-нибудь предположения? Ты ведь не воображаешь, что он это просто со зла за то, что ты осматривал мотор без разрешения?

– Ну конечно нет.

– А больше ничего такого не происходило – не тогда, в какое-нибудь другое время?

– Нет. Я уже думал. Само собой, я только и делал, что думал. Нет.

– Значит, возвращаемся к утру того дня. Когда отталкиваться не от чего, приходится цепляться за любой пустяк, пусть самый незначительный, который хоть как-то выбивается из общей картины – из обычного порядка вещей. Ты всегда сам осматриваешь яхту?

– Нет, но мне уже приходилось этим заниматься. – Спиро зашевелился – наверное, болела нога. – И я уже бывал там один.

– Ты всегда сначала спрашивал разрешения?

– Разумеется.

– Однако на этот раз не спросил. Почему ты отправился работать на яхте, не спросившись?

– Потому что мистер Мэннинг сказал мне, что собирается выходить в море и хочет, чтобы я проверил мотор. Я должен был заняться этим утром после завтрака. Но я поднялся рано, поплавать, а когда вылез из воды, подумал, что могу пойти и сделать всю работу прямо сейчас. Я знал, где он держит запасной ключ, поэтому вошел в эллинг, сварил немного кофе на камбузе, а потом открыл для света большую дверь и начал работать. Утро было отличное, солнце так и сияло, настроение у меня было великолепное. Я хорошо поработал. Когда мистер Мэннинг позавтракал и спустился, я уже почти заканчивал. Я думал, он будет доволен, но он ужасно разозлился и спросил, как я сюда попал, а мне не захотелось признаваться, что я видел, куда он прячет ключ, так что я сказал, будто дверь плохо заперлась, и он поверил, потому что замок иногда заедает. Правда, он все равно был страшно сердит и сказал, что сменит замок, а тогда я тоже разозлился и спросил, уж не думает ли он, что я вор, и если думает, то пусть лучше пересчитает деньги в бумажнике, который забыл на камбузе. Как будто я их хотя бы пальцем тронул! Да, я очень рассердился! – Спиро вспомнил это с явным удовольствием. – А еще сказал ему, что сам сменю тут замок и больше ноги моей в этом доме не будет. Тогда он успокоился и сказал, что не хотел горячиться, и все снова стало хорошо.

Макс нахмурился.

– Тогда-то он и предложил тебе отправиться с ним вечером в море?

– По-моему... Да, должно быть, тогда. Раньше он говорил, что не хочет брать меня с собой, но вдруг передумал. Я решил, это оттого, что он пожалел, что так со мной разговаривал. – Юноша помолчал и наивно добавил: – Это был способ дать мне дополнительно денег, не обидев.

– Похоже на то, будто он решил взять тебя с собой и избавиться от тебя. Сам понимаешь, это имеет хоть какой-то смысл только в том случае, если он думал, что ты видел нечто такое, чего тебе видеть не полагалось. А это значит – на яхте или в эллинге. Ну-ка, подумай хорошенько, Спиро. Было ли на яхте что-то необычное? Или в эллинге? Или в чем-нибудь, что мистер Мэннинг говорил или делал... или принес с собой?

– Нет. – Спиро с усталой выразительностью покачал головой. – Я уже думал. Ничего.

– Бумажник. Ты сказал, он оставил бумажник. Где ты его нашел?

– На полу, у плиты на камбузе. Он туда завалился, и мистер Мэннинг не заметил. Я положил его на стол в каюте.

– Там были бумаги? Деньги?

– Откуда мне знать? – Спиро снова нахохлился, точно задиристый индюшонок, но под взглядом Макса расплылся в ухмылке. – Ну ладно, взглянул одним глазком. Там были деньги, но сколько, не знаю, я видел только уголки. Во всяком случае, не греческие деньги, так что зачем, по его мнению, они мне сдались? Но будь там хоть миллион драхм, я бы все равно их не взял! Ты ведь знаешь, кирие Макс!

– Ну конечно. И после этого он оставил тебя на яхте одного?

– Нет. Когда я закончил работать там, он попросил меня пойти в дом и помочь ему с фотографиями. Я провел там весь день. Он позвонил в дом Форли и сообщил моей матери, что вечером я отправлюсь с ним.

– Короче говоря, он позаботился о том, чтобы ты за весь день ни с кем не общался. А у тебя не возникало подозрений, что в этих вылазках он занимался чем-то противозаконным?

– Нет, да и какая, собственно, разница? Я бы ничего не сказал полиции. – Глаза Спиро сверкнули. – Он был бы не единственным.

Макс пропустил этот намек, лишь кивнул.

– Хорошо, Спиро, не стану больше тебе докучать. Адони, я запру вас тут и провожу мисс Люси домой. Вернусь через полчаса. Ружье у тебя есть.

– Да.

– И это.

Спиро порылся под подушкой и вытащил оттуда – с таким видом, как будто это всего лишь носовой платок, – армейский нож, заточенный до убийственного блеска.

– Барахло, – весело отозвался Макс. – Ну а теперь спи. Скоро я заберу тебя отсюда. – Он нагнулся и на миг положил руку на плечо юноше. – Все будет хорошо, Spiro mou.

Адони проводил нас до двери.

– А сэр Гейл? – тихонько спросил он.

– Я за ним пригляжу, – пообещал Макс – Можешь не сомневаться, кто-кто, а он уже сладко спит. Ему ничего не грозит, так что не волнуйся и сам хоть немного поспи. Я буду в кухне. Если понадоблюсь тебе, подойди к верхней двери и позови. Спокойной ночи.

– Спокойной ночи, Адони, – попрощалась я.

– Спокойной ночи.

Адони одарил меня все той же, хотя, быть может, чуть-чуть поблекшей улыбкой и опустил занавеску, закрывавшую вход в пещеру. Теплое мерцание исчезло, мы с Максом остались вдвоем во тьме каменного туннеля.

Макс зажег фонарик, и мы начали подниматься. Неровные стены, петляющий проход, вереница высеченных из камня ступеней... Я брела мимо всего этого словно в утомительном сне, но каким-то уголком сознания, все еще бодрствующим и беспокойным, внимательно прислушивалась к словам моего спутника.

– Ну что, теперь поняла, отчего я прячу мальчика до отъезда его в Афины? И даже не столько потому, что ему еще грозит какая-то реальная опасность – хотя это вполне может быть, – сколько потому, что так у нас остается гораздо больше шансов выяснить, в чем замешан Мэннинг, пока он не понял, что мы его подозреваем. Очевидно одно: он замешан в чем-то очень крупном... И я для себя твердо решил, с чего следует начать.

– С яхты?

– Да, с нее или эллинга. Мэннинг занимается чем-то таким, для чего нужна яхта, а фотографии обеспечивают ему чертовски хорошее прикрытие. Если ты, как и я, принимаешь рассказ Спиро на веру, то их маленькая размолвка с Мэннингом в то утро дает единственную слабую улику, единственное отклонение от общего узора, которое я могу заметить, и это вполне можно связать со смертью Янни. Когда Янни вечером в воскресенье принес мне послание от Спиро, мы с ним вполне свободно обсуждали всю эту историю и я недвусмысленно дал понять, что запрет рассказывать Мэннингу кажется мне очень странным. А Янни в ответ заявил, что неоднократно видел яхту Мэннинга в море в самое неподходящее время и в неподходящих местах и что он считает, будто Мэннинг занимается чем-то незаконным, а когда я упомянул фотографии, Янни просто пожал плечами, но вид у него при этом был крайне циничный. Конечно, отталкиваться от этого нельзя – человек вроде Янни наверняка считает фотографирование более чем удивительным занятием для кого угодно. Однако ему вполне могло хватить подозрительности и любопытства, чтобы после нашего разговора отправиться на берег и шарить вокруг эллинга или еще где-нибудь, где он не имел никакого права находиться, за что его и убили. Если мои догадки верны, его застали врасплох, ударили сзади, а потом отволокли на его собственную лодку, вывели ее в море, привязав ялик Мэннинга, размозжили голову о румпель и выкинули за борт. Потом Мэннинг оставил румпель свободным, разлил кругом бутылку джина, бросил лодку дрейфовать, а сам тихонько вернулся домой на веслах. О да, все могло быть именно так. Он не мог завезти тело Янни далеко, потому что обратно надо было выгребать самому, а потом разыгрался шквал, который прибил тело прямо к берегу, – но уловка все равно сработала. Импульсивный тип этот наш Годфри... и на кону, очевидно, у него поставлено дьявольски много. Да, я должен узнать, что именно.

– Обещай мне кое-что, – быстро попросила я, одолеваемая дурными предчувствиями.

– Что именно?

– Ты ведь не отправишься туда сегодня же ночью? Не будешь таким глупым?

Макс засмеялся.

– Ты совершенно права, любовь моя, не буду! Прежде чем вступать в спор с человеком, имеющим о жизни и смерти такие представления, как Мэннинг, я должен доставить Спиро куда положено, в целости и сохранности. Кстати, должно быть, именно Мэннинг и стрелял в дельфина, ты уже поняла? – В ответ на мой возглас он кивнул: – А кто еще? На это есть одна-единственная правдоподобная причина, та самая, которую ты приписывала мне: что слух о дельфине распространился слишком широко и народ начал стекаться сюда, чтобы им полюбоваться. Впервые увидев тебя в бухте, Мэннинг, наверное, решил, что ты одна из них – чужаков, слишком близко подобравшихся к его тайне. Как Янни и Спиро.

– Но... эти чудесные снимки! Они действительно прекрасны, Макс! Он не мог убить дельфина после того, как с ним работал! Он должен был к нему привязаться!

Макс криво улыбнулся:

– А к Спиро?

Я промолчала.

– Ну, вот и пришли. Подожди минутку, пока я задвину стеллаж на место.

– А что ты хочешь, чтобы я сделала?

– Так, кое-что. Это наверняка будет вполне безопасно и, надеюсь, не сложно. Прикрой наше со Спиро возвращение из Афин.

– Конечно, если смогу. Но как?

– Удержав Мэннинга подальше от гавани Корфу завтра в то время, когда я там, скорее всего, буду. Самолетом вышло бы гораздо быстрее, но мне не удастся провезти паренька на самолете без того, чтобы об этом тут же не узнал весь остров, так что придется везти его, прикрыв сверху каким-нибудь ковром, в машине через пролив к Игуменице.

– Как это?

– На пароме. Доеду до Янины, а оттуда доберусь в Афины самолетом. Это означает, что нам не удастся съездить туда и обратно за один день, но я попытаюсь вернуться домой завтра и позвоню тебе сегодня вечером, чтобы сказать, на каком именно пароме мы возвращаемся. Последний приходит без четверти одиннадцать, тогда уже совсем темно, и вряд ли в это время Мэннинг будет слоняться вблизи гавани. Но мне бы хотелось успеть на более ранний рейс, а он приплывает в пятнадцать минут шестого. Так что если бы ты могла попить с Мэннингом чаю, где-нибудь часов так до шести, чтобы дать мне время доехать до дому...

– Сейчас мне кажется, что я просто умру на месте, но как-нибудь уж постараюсь, – пообещала я.

Мы вернулись на кухню. Свет, тепло и приятные, аппетитные запахи сомкнулись вокруг, как память о реальном, но далеком мире, безопасном и радостном, не затронутом тревогой ночного кошмара. Макс закрыл за нами высокую дверь, и я услышала, как ключ с режущим ухо щелчком поворачивается в замке.

– Ну вот. А теперь тебе пора домой. Сбегай пока наверх за своими вещами, а я проверю, крепко ли спит отец.

– Будем надеяться, Фил тоже крепко спит, не то мне придется рассказывать ей бог весть какую историю. Боюсь, что угодно, кроме правды! – Я поглядела на Макса. – Самой не верится. Ты ведь понимаешь, да? Я знаю, что все это правда, но не могу поверить. А утром, при дневном свете, это будет и вовсе невозможно.

– Знаю. Не думай об этом сейчас. Для одного вечера тебе более чем достаточно. Выспись немного – и сразу почувствуешь себя лучше, вот увидишь.

– У меня остановились часы. О дьявол, по-моему, в них залилась вода. Сколько времени, Макс?

Он глянул на запястье.

– Мои тоже. Проклятье. Похоже, наше маленькое морское купание никому из нас ничего хорошего не принесло, или я не прав?

Я засмеялась.

– А если выразить это иными словами, мистер Гейл?

Он притянул меня к себе.

– Иными делами.

И подтвердил это.