Глава 11

Той ночью, уверившись, что Кассандра спит, я зажгла свечу, накинула шаль на плечи, как можно тише достала из-под кровати ларец с бумагами и принялась бесшумно листать драгоценные рукописи, разглядывая каждую с любовью.

Некоторые, как я считала, были превосходны по содержанию; одна или две никуда не годились; другие (три старательно исписанные тетради, снабженные обложками, чтобы походить на опубликованные произведения) были попросту глупыми девическими попытками; а дневники не имели иной ценности помимо ностальгического удовольствия, которое мне доставляли. И все же все они казались мне в той или иной степени детьми, ведь я породила их и провела с ними значительную часть своей жизни.

«Тогда вы должны издаваться, мисс Джейн Остин», — сказал мистер Эшфорд.

При этой мысли меня переполняли волнение и тревога. Я на долгие годы забросила свое любимейшее занятие, убежденная, что обстоятельства не способствуют писательству, а мои работы так и не дождутся успеха. Внезапно я поняла, что именно это суждение лежало в основе всех моих бед, и я безоговорочно осознала, что не могу больше терять ни минуты.

Я должна писать, невзирая ни на что.

Какую книгу избрать? Вот в чем вопрос. Я отложила «Уотсонов», роман, который начала еще в Бате и не имела желания продолжать, и «Леди Сьюзен», короткий эпистолярный роман времен моей юности, который я переписала. Я едва взглянула на «Сьюзен» — ведь ею по-прежнему владели «Кросби и К°».

Мгновение я размышляла о «Первых впечатлениях», романе, возможно, наиболее дорогом моему сердцу. Я знала, что он отчаянно нуждается в сокращении. Его портила довольно вялая часть в конце второй книги, в которой Лиззи, через несколько месяцев после получения письма от мистера Дарси, возвращалась в Кент к дяде и тете, мистеру и миссис Гардинер. Особенно меня беспокоил эпизод, в котором мистер Дарси приглашал Лиззи на чай в своем поместье Истем-парк.

Нет, почувствовала я, пока я не готова взяться за эту рукопись, по крайней мере до тех пор, пока не найду способ исправить изъяны.

Вместо этого я обратила внимание на рукопись на дне сундучка: роман, озаглавленный «Чувство и чувствительность». Сия попытка — переделать более раннюю эпистолярную работу «Элинор и Марианна» — осталась незавершенной. Но все же мне нравились персонажи, и я верила, что замысел книги не лишен достоинств. Внезапно мне на ум пришла идея, как улучшить книгу при помощи кардинально нового начала.

С быстро бьющимся сердцем я вынула первую часть «Чувства и чувствительности», убрала ларец обратно под кровать и, крадучись, покинула комнату.

Первые лучи зари начали появляться из-за бахромы занавесок в гостиной, когда я услышала скрип двери и увидела заспанную сестру со свечой. Я внезапно заметила, что моя собственная свеча догорела до основания и огонь в камине почти потух. Я не знала, как давно работаю в холодных потемках.

— Джейн? С тобой все в порядке? — тихо спросила Кассандра. — Что ты делаешь? Здесь холодно.

Она подбросила угля в камин и раздернула занавески, наполнив комнату сиянием раннего утра. Внезапно она заметила перо в моей руке, испачканные чернилами пальцы и стопку листов на столе.

— Ах! Джейн! — радостно выдохнула она. — Что ты пишешь?

— Совершенно новый вариант очень старой книги, — сказала я, закончив очередное предложение.

— Какой книги?

— «Чувства и чувствительности». Я сделала абсолютно новое начало.

— А что было не так со старым?

— Все.

Я отложила перо и вытерла пальцы лоскутом ткани.

— Сестры Дигвид жили в покое и достатке с родителями в деревне, и Элинор встретила Эдварда Феррарса на балу.

— И что тут плохого? Насколько я припоминаю, твое описание Эдварда на балу крайне занимательно.

— Что ж, я все это выбросила. Оно слишком походило на начало «Первых впечатлений», и ничего поправить было нельзя. Элинор и Марианна — просто две сестры с совершенно разными взглядами, но у них нет особых трудностей или забот. Их жизнь протекает как должно, так что нам не приходится переживать за них. Хочется верить, что новое начало намного лучше, поскольку оно немедленно ввергает их в пучину суровых испытаний. Видишь ли, их отец умирает, и им с матерью и младшей сестрой приходится уступить любимый дом старшему брату. Им некуда податься, и доход их весьма невелик.

Кассандра уставилась на меня.

— Звучит ужасно знакомо.

Я ощутила, как приливает к щекам краска.

— Да. Верно. Оно отчасти основано на том, что случилось с нами. Поскольку Марианна столь чувствительная особа, мне показалось правильным отобразить глубину боли, которую я испытала, когда мы оставили Стивентон и когда скончался папа.

— Прекрасная мысль. Рассказ о том, что ты ощущала лично, лишь улучшит твою работу, не сомневаюсь.

— Надеюсь.

Я собрала новые страницы и сунула сестре.

— Вот. Прочти, а я пока продолжу писать. Я закончила первую главу и изрядно продвинулась со второй.

— Ты, должно быть, всю ночь не спала! — упрекнула она.

— И не прилягу ни на минутку, пока не услышу твое мнение.

Кассандра вздохнула, одновременно улыбаясь, и присела рядом со мной.

— Ты же знаешь, я ни когда не могла устоять перед твоими сочинениями, Джейн. Я посмотрю.

Кассандре понравилось то, что я написала. Воодушевленная, я прилегла и проснулась незадолго до того, как мистер Эшфорд нанес обещанный дневной визит.

Я была очень рада его видеть, о чем не замедлила ему сообщить. Несомненно, я с нетерпением ждала продолжения нашего знакомства. Я не могла отрицать, что в его обществе я чувствовала себя приятнее и легче, чем в обществе какого-либо другого мужчины. Но в тот момент голова у меня раскалывалась от двух бессонных ночей, и лишь нечеловеческими усилиями я сдерживала постоянные позывы к зевоте.

Мы и пяти минут не провели в гостиной за беседой о вчерашней прогулке, как мои веки закрылись, голова упала на грудь и я, к собственному ужасу, начала сползать со стула. Я быстро встряхнулась и выпрямилась, но мистер Эшфорд вскочил на ноги и уставился на меня с величайшей заботой.

— Вам нехорошо, мисс Остин?

— Прошу прощения, мне не по себе, я всю ночь не спала, — ответила я и с улыбкой добавила: — И вы, мистер Эшфорд, один тому виной.

Он выглядел испуганным, пока я не объяснила, что он сильно воодушевил меня и я всю ночь просидела за письменным столом.

— Признаюсь, я и сам плохо спал, — сказал он. — Я переживал, что мои слова могли оскорбить вас, но вы меня успокоили. Счастлив слышать, что вы вновь творите.

Я ознакомила его с некоторыми подробностями относительно самой книги и согласилась, по его просьбе, позволить ему прочитать рукопись, когда я почувствую, что работа окончена. Затем, повторив, что я должна отдохнуть, и пообещав нанести визит завтра, он откланялся.

Мистер Эшфорд уговорил Черчиллей продлить свое пребывание в Саутгемптоне до Трех недель. Меж тем Кассандра убеждала меня, что я должна посвятить себя сочинительству и времяпрепровождению со своим новым другом, в то время как она со служанкой разберется со сбором пожиток, оставив лишь те немногие вещи, без которых невозможно обойтись.

Следующие несколько недель пролетели в счастливом тумане. Утром я писала. Днем приходил мистер Эшфорд.

Наш надвигающийся отъезд побудил нескольких соседей прислать приглашения, которые мы с сестрой отклонили. Мы более не посещали ужины, равно как и балы в Долфин-инн, предпочитая общество друг друга. Теплыми днями мы сидели в саду или гуляли по верху старой городской стены, которая ограничивала наши владения, и восхищались видом через реку и на залив Уэст-бей, в то же время беседуя и обнаруживая, что разделяем схожие взгляды на множество вопросов, и вступая в оживленные споры по проблемам, вызывавшим разногласия. В один прекрасный день мы с мистером Эшфордом и Кассандрой отправились в прелестную поездку в Нью-Форест. Когда шел дождь, мы сидели в гостиной у огня, и я вслух читала ему и сестре только что созданные главы, как можно старательнее озвучивая соответствующие моменты, чтобы добиться комического эффекта.

Мистер Эшфорд немедленно стал поклонником моего таланта. Им с Кассандрой обоим, по-видимому, не терпелось поскорее услышать мое чтение, даже если я написала всего страницу или две.

— Ваша книга прелестна, остроумна и романтична, — с энтузиазмом заявил мистер Эшфорд как-то днем, когда мы гуляли за городскими стенами по лесистым склонам у моря. — И, осмелюсь заявить, написана в совершенно новой манере. Ваша работа обладает свойствами почти лирическими, чем-то неуловимым, что я не могу облечь в слова. Прежде я никогда не читал ничего подобного.

— Несомненно, она вовсе не так уж необычна, — скромно заметила я. — Это всего лишь история двух юных сестер с разными взглядами на жизнь.

— Это больше чем просто история, — настаивал он. — Я слышал лишь малую часть, но мне она кажется блестяще задуманной полемикой касательно того, сколь много чувств должно испытывать и выказывать.

— Вы правы! — взволнованно воскликнула я. — Именно это я и хотела сказать в своих книгах, но боюсь, не слишком преуспела в предыдущих попытках. Я рада, что мне удалось передать это теперь.

— А ваши персонажи! Мне кажется, я знаю их так, будто прожил с ними всю жизнь. Вторая глава исключительна. Уверен, это один из самых остроумных диалогов, когда-либо написанных.

Я покраснела от его похвалы.

— Вы слитком добры.

— Я не добр. Я искренен. Вы будете издаваться, вы обязаны. Вам надо только закончить книгу и представить ее. Я ничуть в этом не сомневаюсь. — Он повернулся ко мне и взглянул нерешительно. — Хотя…

— Хотя? — улыбнулась я. — Вы о чем-то умалчиваете, мистер Эшфорд? Возможно, о каком-то недочете, который нашли в моем романе?

— Я внес бы одно маленькое предложение, если позволите.

— Прошу вас.

— Фамилия семейства, Дигвид.

— Да?

— Она на редкость непривлекательная.

— Но у нас есть старые друзья по фамилии Дигвид.

— Умоляю, не заставляйте читателя страдать, как страдают они.

Он взглянул на окружавшие нас деревья с густым подлеском, и лицо его прояснилось.

— Как насчет Вуд? Дигвуд? Догвуд? Дэшвуд? Да, вот оно, Дэшвуд. Теперь у вас есть фамилия.

— Дэшвуд, — повторила я и кивнула. — Звучит приятно.

На следующий день, когда я вслух читала только что законченные страницы, я заметила перемену в мистере Эшфорде. Казалось, он подавлен, что совсем на него не похоже, и временами погружается в раздумья. Когда я спросила его, что случилось, он извинился, сказал, что на мгновение отвлекся, и упросил меня продолжать.

Я подумала, что, возможно, уныние мистера Эшфорда проистекает из мысли о необходимости его возвращения в Дербишир в конце недели и нашем планируемом переезде в Чотон. Конечно, я не могла думать о предстоящем расставании без самого печального из чувств.

Хотя прошло всего несколько коротких недель с тех пор, как мы с мистером Эшфордом возобновили свое знакомство, я не могла не ощущать нашей искренней и взаимной привязанности. Когда мы разлучались, не считая часов, отданных сочинительству, я почти постоянно размышляла о нем. Мое сердце начинало биться быстрее при звуке его подъезжающего экипажа, его шагов по направлению к нашей двери. В часы, которые мы проводили вместе в наших беседах, спорах и обменах мыслями и чувствами, я испытывала в некотором роде совершенное счастье, которое доселе было мне неведомо.

Я давно отказалась от мысли о замужестве и находила приятным свое независимое положение. Но теперь я не могла не думать о браке. В мистере Эшфорде я видела учтивость и ум, сопряженные с великими достоинствами. Его манеры были так же прекрасны, как его сердце. Во всех отношениях он казался мне человеком, с которым я смогла бы жить долго и счастливо. Я любила его. Я любила его! Однако что именно он чувствовал ко мне, до сих пор оставалось загадкой.

В часы, проводимые нами вместе, он всем поведением показывал, как приятно ему знакомство со мной. У меня не осталось почти никаких сомнений, что его чувства совпадают с моими собственными. Но об этих чувствах он всегда молчал. Сама я едва ли осмелилась бы затронуть этот предмет. В конце концов, он был джентльменом весьма состоятельным, наследником баронетства, в то время как я — женщиной тридцати трех лет, в чью пользу говорил лишь ее ум, которым он, по-видимому, восхищался. Я сомневалась, рассматривает ли он наши отношения как нечто более серьезное, чем дружба.

Однажды днем мы сидели вдвоем на старой деревянной скамье в саду, наслаждаясь исключительно обществом друг друга и прелестью дня.

— Что вам более всего нравится в писательстве, мисс Остин? — спросил мистер Эшфорд.

— Полагаю, творить свой собственный мир, полный людей, которые должны думать, и действовать, и говорить, как я им велю.

Он сидел рядом со мной, и подобная близость заставляла мое сердце биться быстрее, чем обычно, а румянец — гореть на щеках, каковое обстоятельство, надеялась я, он отнесет на счет солнечного тепла.

— Иными словами, играть роль Бога.

— Мистер Эшфорд, прошу вас. Я дочь священника.

Он засмеялся.

— Какую из сестер вы списали с себя? Элинор или Марианну?

— Не ту и не другую, я думаю.

— Полноте! Несомненно, всякий писатель и писательница выражает меру собственных мыслей и чувств через своих персонажей.

— Возможно, я тоже, немного. Я полагаю Элинор образцом великодушия, здравомыслия и самообладания, всяк и всегда должен думать и действовать подобно ей. Не единожды после ее создания, будучи вынужденной принять важное решение, я спрашивала себя: «А как поступила бы Элинор?»

— И Элинор отвечает? — весело осведомился он.

— Отвечает. Она наилучший советчик в области правильного и благоразумного поведения.

— Но несомненно, вы не считаете Элинор совершенством, — сказал он. — Она практична, она восхитительна, она замечательно владеет своими чувствами. Но разве можно в действительности прожить жизнь так? Разве не находите вы нечто весьма привлекательное в откровенности и восторженности Марианны?

— Да. Хотя временами Марианна заходит слишком далеко.

— Но в ней столько жизни и огня! Если я влюблюсь, к дьяволу здравый смысл! Я…

Он спохватился, умолк и отвернулся, словно пытаясь совладать с эмоциями.

Он открыл дверь. Я не видела причин не вбежать в нее.

— Если я влюблюсь, — ответила я с чувством, — я буду поступать как Марианна.

С пылким кивком он обернулся ко мне и придвинулся ближе.

— Да. Говорить не раздумывая.

— Искренне.

— Любить, несмотря ни на что.

— Вся — трепет и изумление.

— И всепоглощающая страсть!

— Да.

— Да!

Наши взгляды встретились. Я видела глубокое, пылкое чувство в его глазах. Настал ли миг? Я сомневалась, мое сердце колотилось так отчаянно, что я была уверена: он способен слышать его биение. Собирается ли он сказать, что любит меня? Намерен ли поцеловать меня? Попросить моей руки?

Но внезапно, к моему смятению, глаза его затуманились, и он отпрянул, слегка покраснев. Повисла неловкая пауза, он казался взволнованным и смущенным.

— В своем романе вы прекрасно выражаете подобные чувства, — произнес он наконец.

Мои щеки вспыхнули от разочарования. Я едва ли помню, что сказала в ответ. Я поражалась самой себе. Впервые за много лет я желала — нет, жаждала, — чтобы мужчина поцеловал меня.