В то время я много разъезжал по миру, но слова доктора Асима продолжали лейтмотивом звучать в моей душе. Я больше на него не сердился и не пытался вести с ним мысленную полемику. Напротив, во мне исподволь поднимался гнев. Я пришел к заключению, что это гордый человек, воспитанный гордой культурой, и он ненавидит самую мысль о том, что вынужден капитулировать, — подобно придворным царицы Клеопатры, которых она заставила склониться перед Цезарем. Я начал понимать, что на месте доктора Асима повел бы себя еще более вызывающе.

Конечно, египтянам моя страна может представляться современным аналогом Римской империи, но нам, ее жителям, пришлось пережить многие социальные потрясения. Времена моего детства можно назвать эпохой национального самоанализа. Произошел целый ряд событий, которые не могли не оставить отпечатка на сознании моего поколения.

Это жестоко подавленные полицией волнения в Уоттсе, негритянском районе Сан-Франциско, и в Детройте, истребление федеральными войсками большой группы индейцев возле ручья Вундед-Ни, марш протеста представителей Объединенных сельскохозяйственных рабочих Америки во главе с Сезаром Чавесом и множество других акций протеста национальных меньшинств.

Я поневоле сравнивал эти события с теми, которые происходили во времена моих предков: тогда они терпели гнет Англии, нашего тогдашнего «господина». Яростное негодование против надменных британцев заставило моих предков взять в руки оружие — теперь же на борьбу поднимались притесняемые нами чернокожие, индейцы, латиноамериканцы. Корпоратократия уже навесила на них ярлык подрывных элементов — моих предков строители Британской империи точно так же считали предателями и мятежниками.

И все же в глазах современной молодежи лидеры национальных и этнических меньшинств — герои своего времени, ведь и наша страна была основана именно такими бунтарями, которые, защищая свои права, выступили против иностранного владычества.

Я же оказался между двух миров — с одной стороны, искренне симпатизируя тем, кто борется за свободу, с другой — верно служа господам новоявленной тайной империи. И будто для того, чтобы я еще сильнее проникся остротой стоящей передо мной дилеммы, судьба в тот период часто забрасывала меня в Иран — работать на благо шахской власти.

Нам, экономическим убийцам, шах представлялся правителем, который призван возродить былую славу Ирана как средоточия цивилизации, каким он был во времена персидского царя Дария и Александра Великого, за три столетия до Рождества Христова. По нашим расчетам, огромные запасы нефти вкупе с опытом таких компаний, как MAIN, позволят шаху реализовать мечту о возрождении величия Ирана. При этом нам каким-то образом удалось убедить себя, что подобная трансформация даст толчок созданию общества, в котором будут процветать демократия и равенство.

Наша стратегия в Иране заключалась в том, чтобы указать шаху альтернативу политике, избранной Россией, Ливией, Китаем, Кореей, Кубой, Панамой, Никарагуа и прочими странами, взявшими на вооружение непримиримый антиамериканизм. Мы исходили из того несколько сомнительного «факта», что в 1962 году шах приказал раздробить крупные помещичьи землевладения и раздать землю крестьянам.

На этом довольно шатком фундаменте шах — читай, мы — намеревался провести «Белую революцию» — программу масштабных социально-экономических реформ. Оглядываясь назад, я содрогаюсь от нашего тогдашнего цинизма, потому что мы еще в то время в глубине души понимали, что революция была лишь ширмой, прикрывающей нашу истинную цель — укрепить власть шаха.

Со стороны Иран казался моделью достойного всяческого одобрения сотрудничества между христианами и мусульманами. На деле же он становился проводником гегемонии США на Ближнем Востоке. Именно этой участи для своей страны так противился доктор Асим. И именно это имел в виду Джордж Рич, рассуждая о необходимости установления нашего контроля над Ближним Востоком и Африкой во имя будущих поколений американцев.

Начиная с 1974 года объемы контрактных обязательств MAIN в Иране резко возросли. Это и неудивительно — жажда нефти достигла запредельной остроты, и наша задача приобрела конкретные очертания: заставить ОПЕК плясать под дудку США, сделать ее послушной прислужницей империи.

В этом контексте моя работа приобретала критическую важность. На основе моих прогнозов регионального развития наши плановики и инженеры должны были разрабатывать проекты создания энергетических систем, призванных напитать электроэнергией нарождающуюся промышленность Ирана, а также коммерческую и военную сферы. Это было главным гарантом процветания иранской элиты, а от ее благополучия и довольства напрямую зависела прочность шахского трона и, соответственно, бесперебойное снабжение США нефтью.

«Сначала ты отправишься из Тегерана в Керман, — лично наставлял меня вице-президент MAIN Бруно Замботти. — Это оазис в знаменитой пустыне Деште-Лут, расположенной в центральной части Иранского нагорья, по которому пролегал маршрут войска Александра Македонского. Сам оазис — это что-то необыкновенное. Ты и вообразить не можешь, какой это чудный райский уголок под сенью фиговых деревьев и финиковых пальм. Потом через пустыню, самую великолепную на всей планете, доберешься до Бендер-Аббаса. Ты не смотри, что сейчас это сонная рыбацкая деревушка — придет время, и она еще поспорит с Ривьерой».

Уже тогда я знал, что Бруно склонен к преувеличениям, жаль только, не представлял, в какой степени…

Из Тегерана в Керман я вылетел на маленьком самолетике в компании двух инженеров — сотрудников MAIN. Стояла середина лета, и хотя мы отправились в путь под вечер, жара была нестерпимой. Городок оказался забытым богом и почти безлюдным местом, если не считать стайки ребятишек и нескольких стариков, прохлаждавшихся в тени. Если пылища, скудость и запустение — атрибуты райского уголка и источники тайного наслаждения, то Бруно был прав — это действительно выходило за рамки моего воображения.

Истекая потом, мы наконец устроились в лучшей гостинице городка. Вестибюль был тесный, мрачный и совершенно голый — никакой мебели не наблюдалось. Юноша за конторкой портье осчастливил нас сообщением, что в патио-баре подают холодное пиво. Под впечатлением этой радости мы договорились встретиться там через полчаса и разошлись по номерам — каждому полагался свой, как нам было сообщено, «с ванной».

Обстановка в номере тоже не поражала воображение изысканностью, зато было на удивление чисто. Я очень обрадовался, заметив встроенный в окно кондиционер, который жутко гудел, но зато исправно выполнял свою функцию. Затем я обследовал ванную комнату.

Несомненно, это была ванная комната. Правда, в туалете, как я обнаружил, вода не спускалась. Рядом с унитазом на разной высоте из стены торчали два крана. Тот, что был над моей головой, имел крошечный поворачивающийся носик и, по всей видимости, представлял собой душ. А из нижнего можно было наполнить водой стоящее тут же ржавое ведро — для смыва унитаза.

Я смело ступил под душ в тесное пространство между стеной и унитазом. Занавески, конечно же, не было. Я повернул кран душа, и жалкая струйка воды потекла, минуя меня, прямехонько в унитаз. Изогнувшись над ним, я все же умудрился подставить под воду спину, кое-как намылиться и даже ополоснуться.

Кстати, единственным признаком, указывающим на то, что это помещение предназначено для душа, была проделанная в противоположной части «ванной комнаты» дыра в полу, куда журча утекала вода, пока я мылся. Интересно, думал я, когда Бруно был в этом «оазисе» в последний раз?

Как это ни удивительно, но душ освежил меня. Я направился в патио-бар — так называлось огороженное место на террасе гостиницы, откуда открывался впечатляющий вид на пустыню. Под навесом пристроились четыре ржавых стола и дюжина стульев. За столом восседал один из моих спутников, Фрэнк. Перед ним стояли три пивных бокала.

«Здесь только один сорт пива. Надеюсь, тебе понравится», — произнес он. Я сел рядом, и мы принялись ждать нашего третьего компаньона. Прошло четверть часа, а он все не появлялся. Должно быть, он там уснул, решили мы и, пожелав друг другу удачи в завтрашней поездке, приступили к пиву.

Не успели мы опустошить бокалы, как появился наш третий товарищ — Джеймс. Он вяло тащился через террасу к нашему столу, весь какой-то взъерошенный и мокрый. Скомканную рубашку он почему-то нес в руке, держа ее на отлете. Она была настолько мокрая, что с нее капало. Поравнявшись с нами и шмякнув рубашку на стол, Джеймс с грохотом пододвинул к себе стул, тяжело плюхнулся рядом с нами и одним глотком осушил свой бокал.

«Что случилось?» — спросил Фрэнк.

«Сел на унитаз, а вода не спускается, — пожаловался Джеймс. — Вижу это чертово ведро, открываю кран. Оказалось — не тот. Вот, весь облился из этого проклятого душа».

Мы с Фрэнком покатились со смеху. Отсмеявшись, он проговорил, что на такой жаре да при такой сухости рубашка высохнет в пять минут.

«Конечно! — ответил Джеймс. — Если бы не это, стал бы я тащить эту тряпку в такое фешенебельное заведение!»

Следующим утром мы продолжили путь в Бендер-Аббас. За нами на джипе заехали два иранца, инженер (и по совместительству переводчик) и водитель. Они сидели спереди, а мы втроем втиснулись на заднее сиденье. Как самый молодой я оказался на самом неудобном месте — посередине, еле уместив ноги по обе стороны кожуха, прикрывающего карданный вал. Нам предстояло пересечь пустыню Деште-Лут, спускаясь с центрального плато вниз, к побережью Персидского залива. Инженер-иранец сообщил нам, что это старинный караванный путь.

«Эта пустыня — одновременно наше проклятие и благословение, — продолжал иранец, — она всегда служила нам защитой от врагов, но из-за нее было невозможно пересечь собственную страну. В наши дни она приобрела для Ирана еще большую важность. Видите ли, Деште-Лут разделяет Европу, Африку и то, что вы зовете Ближним Востоком. Кроме того, через нее пролегает прямой путь из Советского Союза прямо к берегам Персидского залива. Посмотрите на карту. Вам ведь известно, что русские хотят захватить нас. Не смотрите, что сейчас дорога, по которой мы следуем, разбита и вся в ухабах. Скоро она превратится в суперсовременную автостраду, по которой пойдут русские войска. Потому что как раз по этому маршруту, — он указал на дорогу, — они хотят протянуть нить нефтепровода. Бендер-Аббас, городишко, где мы сегодня будем ночевать, они хотят превратить в коммунистический форпост и наводнить его своей военной техникой — боевыми самолетами, ракетами, атомными подводными лодками, авианосцами. Так они смогут держать под контролем важнейшие мировые пути транспортировки нефти».

Повинуясь его жесту, Фрэнк, Джеймс и я стали оглядывать из окна пустыню. «Только представьте, что из всего этого следует, — заметил Джеймс, — какая важная работа нам поручена. Выше нос, друзья мои; все, что от нас требуется, — это спасти мир от коммунизма».

«Главное, — подхватил иранец, — чтобы мы — вы, американцы, и мы, персы, опередили в этом деле русских. Мы сами должны построить шоссе и превратить Бендер-Аббас в нашу собственную крепость».

«Именно поэтому мы здесь», — подал голос Фрэнк.

«Только всегда помните, — сказал иранец, — что мы иранцы, а не арабы, мы — персы, арийцы. Мы мусульмане, а арабы, хоть и одной с нами веры, угрожают нам. А мы с вами, американцами, на все сто».

Прислушиваясь к беседе, я продолжал оглядывать пустыню. Она совсем не походила на унылую череду песчаных барханов, через которые пробивался Питер О’Тул в фильме «Лоуренс Аравийский».

«Однообразия здесь и близко нет», — думал я. Со всех сторон, сколько хватало взгляда, тянулись цепочки каменистых гор всех оттенков — от ярко-красного до почти пурпурного и буро-желтого. Все же прав был Бруно, когда обещал незабываемое, фантастически красивое зрелище. Хотя, признаться, было в этом пейзаже что-то зловещее. Мне никак не удавалось представить, как здесь когда-то проходили караваны из сотен людей и верблюдов.

А день между тем становился все жарче — кондиционер в салоне джипа уже не спасал от безжалостного зноя. По пути мы несколько раз делали остановки — инженеры брали пробы грунта и оценивали прочие характеристики местности, которые должны были повлиять на строительство проектируемой нами линии электропередачи. В салоне стояла такая духота, что всякий раз, покидая машину, мы на какое-то время испытывали облегчение, но очень скоро жара брала свое, и на нас обрушивался полуденный зной пустыни.

Однажды мы сделали остановку в маленькой деревушке, которая как раз и была оазисом в самом классическом смысле, — этакий мирный уголок в безжалостном пустынном море. Вскоре после того, как мы двинулись дальше, оставляя позади это райское место, в салоне отчетливо запахло гарью.

«Что-то горит!» — закричал Фрэнк. Водитель тут же съехал на обочину и ударил по тормозам. «Быстро выходим», — скомандовал инженер-иранец.

Двери тут же распахнулись, и все стали шустро выскакивать из машины. Кроме меня. Я продолжал сидеть, не в силах сдвинуть с места ноги. Сначала мне показалось, что их парализовало.

«Немедленно вылезай! — заорал Джеймс. — Да что с тобой случилось?»

Я тоже не мог понять, в чем дело. Я старался изо всех сил, пытаясь оторвать ноги от пола, но они будто намертво приросли. В панике я начал лихорадочно развязывать топсайдеры — специальные нескользящие башмаки на резиновой подошве. Слава богу, мне это удалось, и я босиком выпрыгнул из джипа на раскаленную землю.

Мои спутники сгрудились поблизости. Потом Фрэнк осторожно заглянул в салон и… разразился громким хохотом. «Это резиновые подошвы твоих ботинок. Они расплавились от жары и прикипели к коврику, который прикрывает карданный вал. То-то воняло горелой резиной! Да, видел я, как перегреваются моторы, но такого — еще ни разу!»

Кое-как мне в конце концов удалось отодрать горелые подошвы от коврика, и мы продолжили путь. Когда на горизонте показался Бендер-Аббас, солнце уже клонилось к закату.