Я приступил к работе, но после нескольких дней, проведенных в Каире и Александрии, почувствовал, как во мне поднимается раздражение — представители местных властей никак не желали со мной сотрудничать. В Египет я был направлен как сотрудник Агентства национального развития, в чью задачу входила подготовка экономических прогнозов, на основании которых египетскому правительству предстояло получить финансирование от Всемирного банка.

Для выполнения этой задачи мне были необходимы статистические данные о численности населения в разных районах страны. И хотя я точно знал, что такие данные существуют, каждый здешний чиновник, к которому я обращался, пытался уверить меня, что это закрытые материалы, не подлежащие публичному использованию.

Я устал повторять, что не являюсь «публичным пользователем», что работаю на правительство Египта, придерживаясь строгой конфиденциальности, что эта статистика мне необходима, если они, конечно, ждут от меня прогноза развития экономики, который позволит их стране получить миллиарды долларов.

Однако все было бесполезно. Если в Азии и Латинской Америке, сочетая мольбы и угрозы, я добивался всего, что мне было нужно, то здесь, в Египте, эта тактика явно давала сбой. Александрийские и каирские чиновники, приставленные для того, чтобы облегчать мне работу, с готовностью показывали мне всевозможные достопримечательности.

Мы окунались в экзотику местных рынков специй, просиживали в дымных кофейнях, где мужчины в огромных тюрбанах часами булькали кальянами и играли в кости, прохаживались по набережным вдоль Нила и Средиземного моря, пялились на драгоценные украшения и бесценный антиквариат в старинных дворцах и галлонами потребляли чай. Но стоило мне напомнить моим щедрым на выдумки экскурсоводам об истинной цели моего приезда, о том, что я жду не дождусь статистических материалов, как они принимались твердить о трудностях, связанных с получением этих данных, и взывали к моему терпению.

«Такие вещи требуют времени, — любили повторять они, — это вам не Америка. Наша страна очень стара, да и у верблюда, как вы знаете, поступь неспешная». Я даже предлагал дополнительное вознаграждение — разумеется, официально. Я твердил, что готов платить работникам сверхурочные, лишь бы они сделали, что надо. Намекал, что разница между тем, что получат работники, и тем, что я заплачу, попадет прямехонько к ним в карман. В ответ мои сопровождающие только качали головой и предлагали еще одну чашечку чая.

Наконец мое раздражение достигло предела, и я решил обратиться в вышестоящие инстанции через голову упрямых чиновников. Я отдавал себе отчет, что это весьма рискованный поступок. Раньше я всегда остерегался так поступать, но в данном случае ситуация представлялась мне просто безвыходной.

Мне удалось добиться встречи с одним из высокопоставленных правительственных чиновников, который работал на несколько министерств и был к тому же личным советником Садата. У него было очень длинное и труднопроизносимое имя, и мне сказали, что я могу называть его просто доктор Асим. В свое время он окончил Гарвардскую школу бизнеса и явно был хорошо знаком с деятельностью Всемирного банка, к тому же слыл человеком дельным. При этом я понимал, что такая помощь стоит больших денег, и был готов щедро его отблагодарить.

Настал день встречи. Я оказался в современном высотном офисном здании, где помещался кабинет доктора Асима. Грузный охранник сопроводил меня на лифте до верхнего этажа. Там нас уже встречал какой-то чиновник, одетый в черный костюм. Это был высокий худой египтянин, на лице которого застыло мрачное выражение. Он сопроводил нас в какую-то комнатушку, где не было ничего, кроме двух маленьких банкеток и журнального столика, и на отличном английском, в котором явно проступал британский акцент, попросил меня немного подождать.

Секьюрити, который по-английски не говорил, молча опустился на банкетку напротив. Потекло время ожидания. Я выбрал из кучи журналов, сваленных на столике, старый номер Time и погрузился в чтение. Напротив клевал носом толстый секьюрити. Дочитав Time, я взялся за National Geographic. Прошло около двух часов. Никто не позаботился предложить мне чаю.

Я уже не сомневался, что этим длительным ожиданием доктор Асим хочет показать мне, какая он важная персона. А то, что мне не подали чаю, я отнес на счет его недовольства тем, что я обратился к нему через головы его сотрудников, минуя официально установленные каналы. Размышляя над этим, я решил для себя, что предложу ему за содействие больше, чем собирался.

Наконец появился тот высокий тощий египтянин. Даже не подумав извиниться, он провел меня длинным коридором и подошел к массивной тяжелой двери из дерева, которая смотрелась бы куда уместнее в гробнице фараона Тутанхамона, нежели в здании современной архитектуры. Египтянин открыл дверь. Открывшееся помещение поразило меня своими гигантскими размерами. Пышностью и великолепием убранства кабинет доктора Асима мог бы удовлетворить тщеславие самого эгоцентричного фараона.

Обстановка представляла собой причудливое смешение древнеегипетской культуры и современного стиля, больше подходящего для Парк-авеню. Тысячелетнего возраста папирусные свитки, казалось, бросали вызов вазам Пикассо. Ножки мебели самого современного дизайна утопали в персидских коврах.

За письменным столом огромных размеров восседал доктор Асим. На нем были темно-синяя сорочка и золотистый галстук. Широкое расплывшееся лицо формой напоминало дыню. На носу сидели очки в тонкой металлической оправе. Этим он, как я определил, будто вызывал в памяти образ Бенджамина Франклина. Когда я вошел, доктор Асим не удосужился даже поднять глаза. Его тощий помощник без единого слова выскользнул за дверь. Я остался стоять у входа в ожидании, пока доктор Асим закончит что-то писать. Наконец он поднял глаза, отрывисто бросил: «Сядьте», указал на стул перед столом и вновь уткнулся в бумаги.

Я был в замешательстве. Меня явно пытались унизить. Но почему? Неужели он забыл, что я сотрудник престижной консалтинговой фирмы, нанятой правительством для того, чтобы помочь его стране?

После ожидания, которое показалось мне довольно долгим, он наконец выпрямился в своем кресле и глянул на меня поверх очков. Он смотрел на меня, как смотрят на какую-нибудь жалкую букашку, которая неизвестно как попала на обеденный стол. Затем приподнялся и, будто истратив на это движение всю свою энергию, вяло потянулся через стол, протягивая мне руку. Я вынужден был встать, чтобы пожать ее.

Мое замешательство перешло в злость. Усилием воли я преодолел ее и выдавил на лице приветливую улыбку. Зная о требованиях местного этикета и желая не ударить в грязь лицом, я рассыпался в благодарностях за то, что он изволил дать мне аудиенцию.

Однако доктор Асим проигнорировал мою любезность и, не поприветствовав меня в ответ, как принято в этой стране, в лоб спросил, что мне от него надо.

Не было ни малейших сомнений, что этот лощеный дипломат намеренно оскорбляет меня. Открыто, нагло. Меня так и подмывало уйти. Однако я заставил себя мысленно вернуться к ланч-брифингу в Engineering Club и к моей беседе с Джорджем Ричем в зале заседаний правления MAIN.

Внезапно я почувствовал опору под ногами. Моя месть за это оскорбительное унижение — знание, что я являюсь экономическим убийцей, который собирается эксплуатировать его самого и его страну в интересах своей. Пускай сейчас я проиграл и он торжествует свою маленькую победу, зато я знаю, что моя сторона одержит Большую победу; пускай он выиграл сражение, зато войну выиграю я. Усевшись поудобнее и слегка расслабившись, я искренне улыбнулся: «Данные о населении».

«Простите?»

«Мне нужны статистические данные по населению, — сказал я и вкратце объяснил, перед какой трудной дилеммой оказался. — Так что сами понимаете: пока ваши люди не снабдят меня этими материалами, ваша страна не получит денег, которые запросил ваш президент».

Он вскочил и грохнул кулаком по столу, габариты которого вполне соответствовали размерам помещения. От резкого движения его кресло отъехало назад, гулко ударившись о стену. «Да я гроша ломаного не дам за ваши поганые миллиарды», — отчеканил он. Учитывая явную наигранность его гнева, он на удивление хорошо контролировал свой низкий голос.

«Юноша, — а я имею право вас так называть, потому что вы моложе самого младшего моего сына, — что дало вам право врываться ко мне с какими-то там требованиями? — доктор Асим взмахнул своей пухлой рукой, предваряя мой ответ. — Позвольте кое-что вам сказать. Я жил в вашей стране, я повидал ваши фантастические города, дома, машины. Мне хорошо известно, что вы, американцы, думаете о нас».

Он положил обе руки на стол, тяжело оперся на них и подался ко мне, пожирая меня злобным взглядом.

— Знаете, о чем меня спрашивали в Гарварде? Езжу ли я на верблюде, вот! И это в Гарварде! Ваша тупость просто невыносима. Как и близорукость вашей распрекрасной страны. Мы, египтяне, существуем тысячи лет, десятки тысяч. И будем существовать, когда вы все уже обратитесь в прах.

Пододвинув к себе кресло, он снова сел, сопровождая эти действия шумными вздохами. Потом снова стал перебирать груду бумаг на столе.

Я продолжал сидеть, снова заставляя себя вспоминать эпизоды совещания на верхнем этаже Prudential Tower и в зале заседаний. Я напоминал себе и о том, как встречался с индонезийскими чиновниками — они и не подозревали, что я знаю их язык и понимаю все те обидные слова, которые они, продолжая приветливо улыбаться и потчевать меня изысканными сортами чая, говорили обо мне. Эти воспоминания укрепили мою волю. Я сделался холоден и беспощаден, как сталь. Ничего, я побью его в его же собственной игре.

А доктор Асим между тем вновь оторвался от бумаг и снова взглянул на меня поверх очков.

«Идите», — бросил он.

«Но…» — начал я, однако тут его кулак снова с грохотом опустился на стол. Правда, на сей раз доктор Асим остался сидеть, а потом заговорил с обманчивым спокойствием: «Вам следует всегда помнить, что вы — неверные собаки. — Он впился в меня глазами и не отпускал мой взгляд — видимо, приобрел эту манеру в Гарварде. — Да, собаки неверные, вот вы кто».

Чиновник чеканил слова, будто вколачивая их смысл в мое сознание. «А теперь ступайте. Вы получите данные о населении, если на то будет воля Садата и Аллаха».

Через несколько дней статистические материалы все же были мне доставлены. Их без всяких церемоний, в замусоленном скоросшивателе из манильской бумаги, вручил мне курьер, прикативший на окутанном сизым дымом, чихающем мопеде. Никакой записки не прилагалось, словом, ничто не могло подсказать, откуда и почему прибыли эти материалы. Главное, теперь у меня было все, в чем я так нуждался для продолжения работы. И мне даже не пришлось никому за это приплачивать.

Просматривая десятки страниц, густо заполненных столбцами цифр, я не мог скрыть удивления — зачем надо было так тщательно скрывать эти сведения? Есть ли тому какое-нибудь логическое объяснение? Единственное, до чего я смог додуматься, — это то, что египтяне боялись ударов израильской авиации.

Но чем данные о населении могли помочь Израилю в планировании военных операций? Уж можно не сомневаться, что у него наверняка имеются все необходимые разведданные, чтобы определить цели для своих ракетных и бомбовых ударов. Израилю совершенно все равно, на сколько через 20 лет может увеличиться население какого-нибудь пригорода, на который он сбросит бомбы, — на 100 или 110 тысяч.

И тут в памяти всплыли слова доктора Асима.

Я был одной из «неверных собак». Египтяне знали то, о чем могли догадываться лишь немногие из моих соотечественников: данные вроде тех, что дал мне доктор Асим, мы использовали для построения своей империи. Составленные экономическими убийцами доклады об экономическом развитии были куда более действенным оружием, чем мечи крестоносцев. Сегодня в их роли выступают израильские бомбы — они сеют разорение и смерть, заставляя правительство капитулировать, идти на уступки.

Однако люди вроде меня, экономические убийцы, действительно опасны. Мы — те, кто пользуется плодами разрушения, кто направляет страх в нужное нам русло, чтобы те, кто проиграл, исправно выполняли условия капитуляции, хорошо усваивали преподанный им урок и впредь не делали ничего такого, что спровоцировало бы очередную авиабомбардировку.

В конце концов, именно мы сидим на самой верхушке, и потому другие должны угождать во всем именно нам. Это хорошо поняли такие люди, как доктор Асим, — он знал, что у него нет выбора: уступи, иначе лишишься места. Именно за это он так меня ненавидел.