Полк был построен в линию; плотными прямоугольниками стояли на плацу батальоны и роты со своими офицерами — все с оружием и в парадных мундирах: на правом фланге виднелось знамя, освобожденное от чехла, повисшее на древке в жарком безветрии; рядом, левее, находился штаб в полном составе, за исключением дежурных, и в двух шагах от него — оркестр. Специальные подразделения, артиллеристы и минометчики, встали, согласно уставу, на левом крыле. И одиноко впереди этой единообразно расчлененной, неподвижной массы людей прохаживался — три шага вправо, три влево — командир полка, тоже в парадном, с золотым шитьем мундире, увешанном орденами и медалями. Вокруг на всей обширной территории военного городка жизнь как будто остановилась: ни звука, ни голоса не доносилось из каменных корпусов полковых казарм и с пустынных дорожек между ними, посыпанных желтым песком. Лишь употребив некоторое усилие, можно было рассмотреть за окнами кухни припавшие к стеклам, расплющенные лица поваров, да смутно белели меж створок неплотно прикрытых дверей медпункта халаты санитаров. Полк был выстроен для встречи командующего и, одетый во все новое, нарядный, вооруженный, геометрически выровненный, застыл и затих, как очарованный, в эти последние минуты ожидания. В эти же минуты Андрей Воронков подходил к военному городку. И надо сказать, он пребывал совсем не в подавленном состоянии духа. Еще побаливала голова, плечо и саднила под гимнастеркой кожа, но это было мелочью по сравнению со всем тем необыкновенным, что подарил ему вчерашний день. Даже беда, постигшая его в конце этого дня, таила в себе счастливое и тоже необыкновенное продолжение. Сорвавшись на полном ходу с подножки автобуса, Андрей так сильно ударился, что потерял сознание; он очнулся в больнице, куда, как после выяснилось, доставила его в такси Варя — она, к счастью, не растерялась. Придя в себя, Андрей принялся тут же убеждать дежурного врача, что ему надо как можно скорее вернуться в полк, да и врач не нашел у него ничего опасного. И, выйдя за ворота больницы, он на скамеечке под жасминовым кустом опять увидел Варю… Оказывается, она прождала там всю ночь одна… Боже мой, как она ему обрадовалась — даже расплакалась от радости, — можно было представить, о чем только она не передумала за эту ночь, каких страхов не навоображала!.. Некоторое время они еще вместе посидели у ворот больницы, дожидаясь, когда пойдут автобусы; Варя поминутно спрашивала Андрея, как он себя чувствует, и целовала его, не обращая внимания на двор-ников, поливавших улицу. Растрепанная, в измявшемся платье, в запыленных туфельках, она нимало уже не стремилась выдавать себя за нарядную модницу. И она не то что больше стала нравиться Андрею — он сделал вдруг чудесное открытие: у него появилось еще одно почти родное существо. Эта маленькая, в веснушках официантка из «Чайки» добровольно как бы предалась ему: ее глаза с послушной нежностью ловили каждое его движение, и ее руки с твердыми ладонями гладили его ушибленное плечо. Когда наконец пошли машины, Андрей и Варя покинули скамейку возле больницы, но не сели в автобус, а отправились пешком до следующей остановки. И там еще погуляли по тротуару, не в силах расстаться. Андрей подумал, что в роте у него все яростно готовятся к смотру — бреются, чистятся, ваксят сапоги; Додон, наверно, места себе не находит, обнаружив его, Воронкова, отсутствие. Но все это мало уже беспокоило Андрея, точно утратило к нему прямое отношение. — Ох, не замолить мне грехов, — довольно беззаботно про-говорил он, — теперь только держись! — Все говорят: грехи, грехи… А что это значит: грех? — спросила Варя. — То есть как что значит? — удивился он. — Грех — это грех! — Когда люди в бога верили, было ясно: грех — все, что против бога было. И люди тогда боялись согрешить и каялись, даже в монастырь уходили. А какой же у нас может быть грех? — сказала Варя. Андрей с любопытством взглянул на свою подругу — это философское рассуждение было неожиданным и оригинальным. «Возможно, она и права, — весело подумалось ему. — И если она не знает, что такое грех, она вообще безгрешна». Но он не додумал своей мысли, Варя взяла его под руку и, смеясь, сказала: — Семь бед — один ответ… Хочешь знать последнюю новость: очень кушать хочется, а тебе? Она положительно была и трогательна и забавна, его верная подруга!.. Столовые еще не открывались, но в булочных начали уже торговать; Андрей купил большую булку с изюмом и три вчерашних пирожных; одно себе, два Варе. Устроившись на скамейке, на безлюдной набережной, глядя на утреннюю голубую реку, они съели все до крошки (Варя разделила третье пирожное пополам), болтая о пустяках, приходивших в голову: о булочках, которые подают в «Чайке», о чайках, летавших вдали, и о том, где чайки ночуют. «В самом деле, где они ночуют, — задумался Андрей, — на воде?» Он расхохотался: было удивительно, что в это утро его занимают такие вот пустяки. Под полосатым зонтом на углу уже расположилась продавщица газированной воды, и Андрей угостил Варю двумя стаканами с малиновым сиропом; затем они опять вернулись на набережную и еще посидели. Вокруг было тихо, свежо, странно спокойно, курился под солнцем влажный, умытый из шлангов камень, — город только-только просыпался. И пока никому еще в городе не было до них двоих никакого дела — их свобода измерялась немногими минутами, но то была полная, совершенная свобода. Она именно и придавала особое очарование последним минутам этого их свидания. Чудесно было не считаться с тем, что в самом близком будущем, сегодня же, их ожидало, прелестно было не принимать во внимание последствия. Так и не сев в автобус, они пешком прошли до самого моста, перешли на другой берег реки и только там, около одинокой березы, изрезанной именами и датами, попрощались. Здесь Варя не выдержала, и глаза ее опять налились слезами. — Перестань! Что могут мне сделать? — сказал Андрей. — Ниже рядового не разжалуют… Что вообще могут нам сделать? А, Варя? И это показалось ему самому неотразимо убедительным; она улыбнулась, вытирая глаза, он поцеловал ее — долго, сильно, в губы, и она попросила: — Ты только не дерзи, Андрюшечка, помолчи лучше. Что тебе стоит помолчать? Ведь не убудет тебя. — Могу и помолчать, — охотно пообещал ей Андрей. — Говори одно: слушаюсь, простите, больше не буду. — Могу и так! — согласился, улыбаясь, Андрей. Он и в самом деле совсем перестал волноваться: проступок был уже совершен, он опоздал из увольнения почти на двенадцать часов, и, следовательно, ничего поправить было нельзя. Теперь не чувство виноватости и не страх перед возмездием, но, скорее, своевольный протест поднимался в нем. «Делайте со мной что хотите. Я не боюсь, мне, собственно, безразлично, — обращался он мысленно к тем, кто должен был его наказывать. — Посадите меня — отсижу, не я первый. А все же таки я ни в чем не раскаиваюсь… И мне неинтересно, что вы обо мне думаете». Сворачивая к воротам полкового городка, Андрей обернулся. Варя стояла на том же месте, где они расстались, у березы, и он замахал обеими руками, чтобы ее подбодрить; она махнула ему платочком, которым вытирала слезы. Лишь очутившись перед самыми воротами, у деревянного «гриба», где прохаживался постовой солдат, Андрей непроизвольно вздохнул: ему предстояли унылые минуты. И не торопясь — куда было спешить? — он извлек из нагрудного кармана свою просроченную увольнительную записку. Дежурный по полку офицер, высунувшись за калитку, вглядывался, наморщившись, в глубину улицы, он был наготове, ожидая машин с высоким начальством. И ничего более неуместного, несвоевременного, чем появление в этот момент перед воротами проштрафившегося солдата, о котором он сам часа два назад справлялся в гарнизонной комендатуре, нельзя было вообразить. Дежурный даже не стал расспрашивать Андрея: было некогда и некому возиться с ним сейчас, и уж конечно невозможно было оставить его в дежурной комнате. — Марш к себе в роту! — полушепотом распорядился офицер. — Чтобы духу вашего тут не было… Андрей слегка повел плечом. «Как хотите, могу и уйти… — означал этот жест. — Мне безразлично». И, войдя в калитку, он направился прямо к своей казарме по центральной дорожке. Но тут же за его спиной раздалось: ^— Вы что?.. Что?.. Что?.. — Дежурный офицер от негодования не находил слов. — Спятили? Полк выстроен на плацу для встречи… Давайте назад, бегом, через автошколу, там пройдете. И не попадайтесь на глаза, понятно?! — Слушаюсь! — сказал Андрей, и это прозвучало у него несколько надменно. Послушно повернувшись, он пошел вдоль ограды, по тропинке между кустов, удаляясь от плаца. А дежурный кинулся к калитке: с улицы послышалось гудение моторов. И постовой солдат распахивал уже ворота перед вереницей машин, в которых сидели: командующий войсками генерал-полковник Меркулов, командир корпуса, командир дивизии, начальник политотдела и много другого начальства.