С утра Терентьев немедленно развернул бурную деятельность. Ещё до завтрака поставил на уши полковую мастерню, обрушив на них приказ изготовить какой-то прибор – Виталий не разобрал, какой именно, а в подробности мастер его почему-то не спешил посвятить. Инженеры растерянно разводили руками и уверяли, что помочь не могут, но Терентьев и не подумал отступать, вызвал зампотеха и, когда тот явился (низенький и круглый, как колобок, майор), немедленно взял его в оборот. Майор быстро рассвирепел и начал орать – где, мол, я вам тут возьму лишнюю капиллярную сцепку, на Лорее? На что Терентьев с леденящим душу спокойствием предложил снять любой подходящий узел с любого из уцелевших «Гиацинтов» – всё равно полёты им запретили, а на каждом упомянутых сцепок по двадцать семь штук. Майор хрюкнул, подавился водой и чуть не выронил стакан.

Только после этого Терентьев продемонстрировал майору волшебный жетон-пайцзу и заверил: нет никаких сомнений, командир полка прикажет ему, зампотеху, то же самое, что пока ещё просит – просит! – сделать шурупский капитан с жетоном. А сцепку потом можно будет вернуть на место, прибор нужен на день-другой, вряд ли дольше.

Колобок засопел и мрачно поглядел на одного из инженеров.

– Какой «Гиацинт» вы давеча раскурочили? Полста двойку?

– Полста тройку, – смиренно поправил инженер.

– Вот оттуда и снимайте эту чёртову сцепку. Вопросы есть?

Вопросов у инженеров не нашлось, а прибор они скоренько собрали, пока остальной полк завтракал, тем более что красота и компактность Терентьева совершенно не волновали. Поэтому скомпонованные и на живую нитку соединённые узлы прибора находчивые семёновские кулибины в итоге просто сложили в овальный пластиковый таз из ближайшей бытовки.

Терентьева это вполне удовлетворило, особенно когда он лично погонял прибор, подмонтировавшись к нему планшетом, и убедился в его работоспособности.

За труды Терентьев поставил инженерам бутылку, да не банальной спиртяги, которой у них у самих было хоть залейся, а семилетнего коньяку, и не самого плохого. Инженеры на глазах воспряли духом и выразили единодушную готовность сию секунду собрать коллеге капитану всё, что его душа пожелает, особенно если господин зампотех не станут возражать. Терентьев торжественно заверил, что непременно учтёт этот благородный порыв.

На том, довольные друг другом, и расстались.

Выйдя из мастерских, Терентьев позвонил дежурному и деловито вызвал «бобик», словно служил в Семёновском полку всю жизнь и знал тут всех и каждого. На «бобике» примчался лейтенант, понятно – другой, не вчерашний, потому что накануне вечером полковой суточный наряд сменился. Заскочили в общагу, потом в штаб, куда Терентьев сбегал без Виталия – оставил его караулить ценный прибор в тазике. И, наконец, отправились на лётное поле, к глайдеру-полторашке, практически такому же, как и в пользовании Терентьева с Виталием, только чуть побольше, не двух-, а четырёхместному. Пилот ожидал рядом – трепался с техниками, готовившими машину к вылету.

Велев Виталию грузить тазик в глайдер, Терентьев скоренько вывел на тактический экран карту местности, где гробанулся злополучный «Гиацинт», поизучал её пару минут и подозвал пилота. Вдвоём они елозили пальцами по экрану ещё минут пять; за это время техники как раз закончили колдовать и собрали свои чемоданчики.

– Ну, чего, полетели, – наконец скомандовал Терентьев и присоединился к Виталию во втором ряду.

Только сейчас он соизволил растолковать стажёру что, собственно, происходит. И зачем.

Ещё через несколько минут Виталий остро почувствовал себя болваном, тупицей, молокососом и слепцом.

Весь вечер он вчера пытался понять – как же так получилось, что аппаратура погибшего «Гиацинта» отдала губительную команду на расстыковку, и каким образом эта команда прошла с заблокированного центра управления на капиллярные сцепки.

А Терентьев голову не ломал. Он заранее знал ответ – просто в силу богатого опыта. И ответ этот Виталия сразил наповал.

– Скажи-ка, стажёр, – поинтересовался Терентьев вкрадчиво, – Почему ты уверен, что сигнал на расстыковку пришёл непосредственно с «Гиацинта», а не откуда-нибудь ещё? Со стороны?

Ошарашенный Виталий долго лупал глазами и пытался сообразить – отчего он такой ограниченный дурак, раз подобная мысль вообще не пришла ему в голову. А секундой позже догадался и о назначении прибора в тазике, и о цели полёта.

Терентьев просто хочет поймать этот чужой сигнал, воспринятый погибшим «Гиацинтом». Поймать сигнал и найти его источник.

Как просто! И как неочевидно – для неопытного оперативника.

«Впрочем, – подумал Виталий грустно, – я пока не оперативник. Всего лишь стажёр. Салага, малёк…»

– Вот и пришло время тебя взгреть, брат-шуруп, – усмехнулся Терентьев. – За узость мысли и недостаток фантазии. Впитывай! Мотай на ус!

– Мотаю, – пробормотал Виталий сконфуженно. – Жаль только, ус коротковат…

Расшифровки записей чёрных ящиков Терентьев решил не ждать – скорее всего, он не сомневался в успехе собственных поисков.

– Представляешь, какая пакость, – развивал мастер свою мысль, поскольку во время полёта делать было всё равно нечего. – Стоит где-нибудь в степи маячок. Или приборчик какой-нибудь чужие хрен знает когда обронили. И приборчик этот, зараза, генерит сигнал, который старым сцепкам побоку, а на новые, длинные, необкатанные, он действует как команда на расстыковку.

– Почему только на длинные? – хмуро поинтересовался Виталий.

– Да потому что «Гиацинт» гробанулся на штатной испытательной трассе, – Терентьев передёрнул плечами. – Там и до, и после летали чуть не каждый день. И никаких эксцессов, заметь! Старые сцепки такой сигнал либо не понимают, либо не считают командой на расстыковку. А вот с новыми – хрен знает, они ж необкатанные. И наша с тобой задача, стажёр, разобраться во всём этом.

– Надо было и длинную сцепку с собой захватить, – вздохнул Виталий. – Для вящей уверенности.

– Ну уж нет, – твёрдо заявил Терентьев. – Никакого необката на борту во время поисков. Мало ли что там ещё сгенерится? И как на это необкат среагирует? Сигнал мы, если найдём – идентифицируем. А не идентифицируем, так запишем. И эксперименты всякие – потом, в подходящем месте и в подходящее время. А главное – в подходящих условиях. Чтобы никто в результате с небес не сверзился и не разбился, как эти бедолаги с «Гиацинта». И самое главное – экспериментировать будем не мы, а специально обученные ребята. Сечёшь, стажёр?

– Секу, – вздохнул Виталий безрадостно.

– А чего такой кислый?

– Да так… Размышляю.

– О чём?

Виталий взял короткую паузу, чтобы получше сформулировать смутные и пока не оформившиеся мысли.

– Пытаюсь оценить эти чёртовы длинные фермы со сцепками. Не годятся они на боевые корабли, как мне кажется.

– Правильно кажется, если корабль-мультихалл можно заставить расстыковаться внешним сигналом – говно это на палочке, а не боевой корабль.

– Нафига же их тогда ставили на «Гиацинты»? О внедрении новых узлов поскорее отчитаться?

– Может, и так. Но скорее никто подобной подляны попросту не ожидал, я так думаю. Внезапно воспроизвелись сразу две неочевидно взаимосвязанных случайности, а не одна. Какая-то побочная функция длинных сцепок и что-то внизу, в степи, генерирующее понятный ей сигнал. И нате, получите! Так, кстати, всегда и бывает. Пара случайных совпадений – и вот тебе чэ-пэ с жертвами.

– Но зачем боевым кораблям такая радость, а длинным сцепкам такая сомнительная функция? – не унимался Виталий. – Это ж условному противнику просто лафа и бесплатное оружие! Или чужие были полными болванами?

– На боевые корабли эти сцепки ставим мы, а не чужие. Мало ли зачем чужие эти сцепки на самом деле придумали? Может, для автоматического сброса грузов. По команде снизу.

Терентьев пожал плечами и умолк. Глайдер стремительно нёсся над лорейской тундростепью к точке, где, по расчётам, произошла внезапная расстыковка «Гиацинта». В иллюминатор Виталий наблюдал мало отличную от вчерашней картину: бескрайние равнины, кое-где холмы и редкие рощицы, тучные стада и общее всепобеждающее бурление жизни. Лорея была благополучной в смысле жизни планетой – чистенькой, ещё не загаженной разумом, и вдобавок она была колонизирована людьми в эпоху климатического оптимума. Но от низколетящего глайдера зверушки уже пускаются врассыпную – начинают бояться. Учатся. Правильно делают…

– Выходим на цель, – объявил пилот вскоре. – Тридцать километров осталось.

Терентьев задействовал прибор, подмонтировал к бортовому терминалу свой планшет, прогнал стартовые тесты и сказал пилоту:

– Давай как договаривались, по трассе «Гиацинта», с ост-норд-оста.

– Сделаем… – отозвался пилот бодро.

Двухсотка заложила плавный вираж.

– Виталя, веди отсчёт голосом, вот таймер!

Терентьев указал на меняющиеся каждую секунду цифры в правом верхнем уголке экрана.

– Минута сорок пять, – объявил Виталий послушно, вперившись в таймер. – Минута тридцать!

Глайдер нёсся над Лореей точно по испытательной трассе.

– Минута пятнадцать!

От минуты следовало считать уже каждые десять секунд; от полуминуты – каждые пять, а от десяти секунд – посекундно. Виталий старательно произносил каждое слово, с интересом косясь в паузах на манипуляции мастера с прибором.

По счёту «ноль» не произошло ничего, зато через секунду-другую тревожно пискнул зуммер терминала.

– Ага! – оживился Терентьев. – Есть контакт!

Он оторвался от прибора и прильнул к терминалу. Насколько Виталий понимал происходящее, мастер собирался дешифровать сигнал, разложить на команды, если их было больше одной, и сравнить с эталонными. Но, вопреки ожиданиям, эти действия Терентьев отложил на потом.

– Давай разворот и обратку! – велел он пилоту.

Тот вогнал корабль в новый вираж.

– Виталик, отсчёт!

Всё повторилось в обратном порядке, только теперь зуммер вякнул примерно за полторы секунды до нуля.

Аккуратно записав и этот сигнал, Терентьев откалибровал условную искомую точку на карте; теперь, по идее, сигнал должен был пройти точно по счёту ноль. В следующем заходе так и произошло.

Четвёртый пролёт сделали по меридиану, с севера на юг. Сигнал был принят и записан в расчётное время.

Дальнейшие заходы показали, что актуальный курс значения не имеет: сигнал всегда проходил однократно, и время его прохождения если и отличалось, то в лучшем случае миллисекундами.

Очередной пролёт Терентьев велел совершить в километре западнее. Сигнала не было. Потом в километре восточнее, южнее и севернее – тоже безрезультатно. Сократили до полукилометра – снова молчание. А вот на трёх сотнях метров сигнал вернулся.

Полтора часа глайдер монотонно утюжил пятачок тундростепи около условной нулевой точки, которая, кстати, в результате этих изысканий уточнялась и сдвигалась ещё дважды. В конце концов выяснилось, что сигнал уверенно проходит, если глайдер вторгается в зону окружностью около четырёхсот пятидесяти метров. Затем сигнал резко слабеет и примерно за четыреста восьмидесятым метром от центра перестаёт улавливаться вовсе.

Поэкспериментировали и с высотой – получили всё те же четыреста пятьдесят метров. Стало быть, осторожно предположил Терентьев, речь идёт скорее о сфере, чем об окружности.

Виталий склонен был согласиться с мастером.

– Ну чего, – оторвавшись ненадолго от терминала вздохнул Терентьев наконец. – Всё, вроде бы! Полетели домой.

– Домой – в смысле, в полк? – уточнил пилот зачем-то.

– Ну, не на Землю же…

– Да мало ли где у вас дом, союзнички, – необидно хмыкнул пилот, ложась на возвратный курс.

– Наш дом – Вселенная! – проворчал Терентьев и лишь сейчас запустил дешифрацию перехваченных сигналов. Много времени это не заняло.

– Ну, чего, кадет! – объявил мастер азартно. – В смысле, стажёр. Что видишь на экране?

– Сигналы идентичные, мультикомандные, четырехкомпонентные. Компоненты частично накладываются и, можно предположить, интерферируют. Значит, число возможных монокоманд серьёзно возрастает.

– Верно! – ободряюще кивнул мастер. – Ещё что-нибудь?

– Две компоненты мне знакомы, но встречал я их только порознь. Ещё две – не уверен, или незнакомые, или просто не отложились в памяти. Может, сверочку?

– Самое время! – согласился Терентьев и запустил автоидентификацию.

Результат не заставил себя долго ждать, хотя, как знал Виталий, число сигнальных компонент, которыми пользовались в автоматике чужие, исчислялось десятками тысяч. Революционным сигнал не оказался: из четырех перехваченных компонент все четыре землянам уже встречались вразнобой, а две из них встречались также и в связке. В остальном сигнал был уникален.

Но самое главное – этот новый сигнал не имел ничего общего с тем, который официально считался командой на расстыковку капиллярных сцепок обкатанного образца.

– Ну, вот и всё, стажёр, – буднично сообщил Терентьев. – Дело, считай, закрыто. В пассиве – трое погибших и потерянная машина. В активе – новая команда и начало обкатки новых сцепок.

Тоном своим Терентьев задал настроение на остаток дня – возврат в полк, короткий визит к начальнику разведки, а затем «бобик» до прим-сектора и отбытие на космодром, где дожидался родимый «Кайман»-пятисотка, мелькнули мимо Виталия, не оставив особых воспоминаний, невзирая даже на то, что глайдер до космодрома снова пилотировал он.

Но Виталий молча отметил тот факт, что ключи от комнаты в общаге Терентьев коменданту не сдал. А значит, ничего ещё не закончено.

До момента, когда Терентьев скомандовал: «Отбой на борту!», Виталий успел под внимательным мастерским надзором оформить текущее дело, попутно обучаясь вести рабочие записи и архивы, составить два отчёта – шефу в норе и таинственному покровителю в верхах (отличия в отчётах были, хотя и несущественные; Терентьев объяснил, зачем они и почему они вообще есть), отправить эти отчёты по закрытому каналу струнной почты (через космодром, естественно) и наскоро приготовить ужин, каковой они с мастером незаметно поглотили в процессе работы и обучения.

Уснул Виталий, как это в последнее время повелось, практически мгновенно, усталый, но не вымотанный. В самый раз, чтобы не валяться, бездумно пялясь в темноту, и в итоге проснуться отдохнувшим и свежим.