Рассказ капитана Зуева оказался неожиданно интересным, хотя в биологии Виталий соображал, прямо скажем, слабовато. Если Дварция была миром дождевых лесов и прочих джунглей, то Лорею покрывали бескрайние тундростепи, саванны и прерии с обязательными неисчислимыми стадами копытных, прайдами клыкастых хищников и охотниками-одиночками вроде земных леопардов. Похожую лекцию Виталий выслушал и в Измайловском полку на Дварции, перед стажировкой, но за давностью многое успело забыться. То ли Зуев был лучшим рассказчиком, чем его коллега-измайловец, то ли саму лекцию лучше готовили, но у Виталия отчего-то возникло стойкое ощущение, что рассказ о Лорее забыть получится вряд ли. В иллюминатор было прекрасно видны означенные стада – трёхсотка шла на предельно низкой высоте.

Техника безопасности, в общем-то, сводилась к достаточно банальному совету: не становись на чужом пути. На пути мигрирующего стада или охотящегося прайда. На пути самца, блюдущего своих дам, и на пути матерей, охраняющих потомство. В целом это было логично: звери в этих степях-саваннах дома, а человек здесь пришелец. Чужак. Стоит ли удивляться, что с ним не больно считаются? Тем более что для местных хищников хомо сапиенсы вполне съедобны и более никакого интереса, помимо гастрономического, местная фауна к означенным сапиенсам не питает.

Когда «Печора» начала снижаться, Терентьев отвлёкся от планшета, а Зуев торопливо завершил лекцию, напоследок протянув Виталию два медальона-зуммера, насекомых отпугивать. Второй, видимо, для мастера – раз Терентьев с Зуевым общаться не пожелал, семёновец решил отплатить той же монетой.

Оранжевую палатку охранения далеко было видать – для постов системы «лучше не подходи» это естественно. Ввиду отсутствия разумного противника маскироваться на местности смысла не имело, но серо-коричневые камуфляжные палатки в полку тоже, без сомнения, пылились на складах.

Когда сели, Виталий дёрнулся было на выход, но Терентьев его остановил: сиди, мол.

«А и верно, – подумал Виталий. – Мы же у палатки сели, а обломки «Гиацинта» по всей округе раскиданы».

И действительно, когда бойцы выгрузились и потащили термоса в сторону поста, в пассажирский салон трёхсотки поднялся очередной офицер в полевом облачении. Поздоровался он сухо, но в целом спокойно; на Виталия едва взглянул, а к Терентьеву без лишних разговоров подсел.

– Схема есть? – Терентьев сразу взял быка за рога.

– Конечно. Вот…

Офицер вытащил планшет; некоторое время они голова к голове изучали выведенное изображение. Что за схема догадаться было нетрудно – расположение упавших обломков.

– По возрастающей или по убывающей? – поинтересовался офицер. Фамилия его была Черский, и был он лейтенантом.

– По возрастающей, – решил Терентьев. – Эй, стажёр! Иди-ка сюда.

Виталий послушно пересел к ним.

Схема была на удивление наглядной, как легли обломки, понималось без усилий.

– По возрастающей, – заговорил Терентьев, обращаясь к Виталию, – это значит, что мы по-быстрому посещаем воронки, где всё нафиг взорвалось, а потом детально осматриваем места, где хоть что-нибудь сохранилось. Почему так – объяснять?

– Не надо, – вздохнул Виталий.

– Вот и чудно, – кивнул Терентьев. – Ну что, пан Черский? Полетели?

Лейтенант потянулся к гарнитуре:

– Освальд! Вы на борту? После покурите, марш на борт!

Спустя десяток секунд послышался хлопок закрывшегося люка.

– Толик! – это Черский уже с пилотами общался. – Точка «семь». Старт!

– Принял, «семь»! Поехали! – ответил пилот по громкой, и трёхсотка снова прянула в небо Лореи.

В означенной точке «семь» смотреть действительно было почти не на что. Равно как и в точках «четыре», «пять» и «шесть». Виталий сколько не всматривался, так ничего кроме слегка взрыхлённой почвы, уже затянутой порослью трав, не увидел. В точках «девять» и «десять» взрыхлённости было больше и даже уцелело по нескольку фрагментов обугленного космопласта и нечто опознанное Виталием как обломок кормового стабилизатора центральной секции «Гиацинта». В точке «восемь» взрыхлённости не было вовсе, просто валялся в травах длинный, метров семи в длину, выпуклый кусок корабельной обшивки с торчащими на манер крылышек обтекателями. Его Терентьев осматривал долго и придирчиво, но пока ничего не трогал и с места не сдвигал. Черский, которому вся эта детективщина надоела ещё в точке «пять», даже из корабля уже не выходил, а троица бойцов в броне обречённо брала место крушения в треугольник и следила, чтобы местная фауна не покусилась на господ интендантов. Фауна особо не покушалась, хотя от внимания Виталия не ускользнуло, как на одного из охранников из низинки выбрел какой-то местный носорог и пришлось пугать его шумовой гранатой.

Терентьев на звук бабахнувшей гранаты даже не обернулся.

Зато в какой-то момент поманил Виталия, присевшего около непонятно как уцелевших обтекателей.

Виталий приблизился к мастеру.

– Это что, по-твоему? – спросил Терентьев, тыкая пальцем в овал, выглядящий на фоне закопчённой обшивки чуть более светлым, чем всё остальное. Виталий этот овал уже видел и успел насчёт него поразмыслить.

– Я думаю, капиллярка. Как раз тут крепилась эта самая необкатанная ферма эф-эс сорок-сколько-то там.

– Молодец, стажёр! Так оно и есть. А что скажешь о самих капиллярах?

– По-моему, они раскрепились штатно. В смысле, не были выломаны, выдернуты, вывернуты… Прошла команда, капилляры разъединились. Я так считаю.

Терентьев одобрительно кивнул:

– Согласен. Что ж… Тут всё, поехали смотреть самое интересное.

Самое интересное впечатлило Виталия не в пример сильнее. Причём точки «один» и «три» ещё туда-сюда, это были всего лишь фатально покорёженные останки изначально сигарообразных модулей «пилотская кабина плюс движок». Точка «два» в общем и целом представляла собою примерно то же, но тут кабина сохранилась почти не обгоревшей, хотя и повреждённой. И в ней было много крови – давно потемневшей, но кое-где всё ещё сохраняющей зловещий красный цвет, особенно широкие мазки на вертикальных поверхностях.

– Когда его нашли, он был ещё жив, – мрачно сообщил Черский, не усидевший на этот раз в корабле. – Наши его вынимать затеяли, но он изломан был весь… Прямо на руках и умер.

– Пилот или механик? – до неприятности холодно уточнил Терентьев.

– Пилот. Ирек Джанаев. Хороший был парень…

– И пилот, по-моему, не из самых плохих.

Черский презрительно глянул на Терентьева.

– Плохих? Да это ас из асов был! Не то что…

Слово «шурупы», усиленное каким-нибудь нелестным эпитетом, он всё-таки не произнёс, сдержался.

Была в словах лейтенанта и злость. Было и презрение. Была и досада. И Виталий сразу догадался, почему мастер с самого начала говорил с Черским так холодно и отстранённо.

Он не хотел врать и не хотел сердить флотского офицера, который недавно потерял боевых товарищей. В самом деле – убиваться по поводу смерти человека, которого ты никогда не видел и не знал, как минимум неискренне. А в шурупском сочувствии семёновцы уж точно не нуждались.

Оставался вежливый холод, от которого самому становилось муторно и противно.

– А где погиб механик, в точке «один» или «три»? – продолжал допытываться Терентьев.

– Точно неизвестно, – сухо ответил Черский. – По тому, что осталось, даже анализ ДНК не проведёшь. Эксперты приедут – скажут точнее.

Тут нелепость ситуации наконец-то дошла до лейтенанта. Он подозрительно поглядел на Терентьева, потом на Виталия.

– Погодите… Так вы что, и есть эксперты? Что-то вы мало похожи на интендантов, чтоб мне провалиться!

– Интенданты мы, интенданты, успокойся, – буркнул Терентьев, заглядывая в окровавленную кабину. – Следим, чтобы секретную аппаратуру и узлы не растащили. Опись, протокол, то-сё…

На Черского мастер во время этой тирады демонстративно не смотрел – смотрел на экран планшета, работающего в режиме съёмки.

Вообще во время миссии Терентьев снимал достаточно много.

– Эй, стажёр, ступай сюда. Погляди-ка на это. Интересно твоё мнение…

Они успели осмотреть практически всё, прежде чем в небе появилось сразу четыре корабля. Официальная комиссия Генштаба и флотского командования спешила на место крушения невезучего «Гиацинта», и эта публика явно намеревалась осматривать точки по убыванию.

– Так, – сказал Черский, подтянувшись и поправив кепку на голове. – Давайте-ка вы, господа интенданты, ноги в руки и назад, на точку. Там пусть смена грузится, и в полк. Мне сейчас не до вас будет.

И погромче – бойцам, точнее, старшему из них:

– Освальд! На борт!

Виталий ожидал, что Терентьев просто помашет перед лейтенантским носом прямоугольничком пропуска с волшебной печатью, прибывающих генералов-адмиралов отпугнёт жетоном, а вернее – вообще на них высокомерно не среагирует, но, вопреки ожиданиям, мастер глубоко вздохнул, смиренно обронил: «Потопали, стажёр» и без дальнейших разговоров направился к трёхсотке.

Бойцы из охранения пристроились следом.

В салоне Терентьев первым делом оживил терминал и подмонтировал к нему планшет. Виталий решил, что мастер снова погрузится в работу, но нет, прежде он всё-таки соизволил немного поговорить.

– Думал, буду сейчас пайцзой размахивать? – поинтересовался он вкрадчиво.

– Ну-у-у… – протянул Виталий. – В общем, да, думал.

– Нет смысла, – сказал Терентьев.

Вряд ли его тон можно было назвать нарочито менторским. Даже если Виталию так и показалось, на деле мастер просто делился опытом. Добросовестно и основательно.

– Мы увидели что хотели, – пояснил он. – А что не успели рассмотреть – увидим в записи. Когда прибывают погоны с большими звёздами, работать становится невозможно. Запомни это, если сам ещё не понял.

– Я догадывался, – сообщил Виталий, и это было, в общем-то, правдой. – Но на всякий случай теперь ещё и запомню.

– Молодца! – кивнул Терентьев. – Слушай, что-то я тебя всё хвалю да хвалю, даже как-то непедагогично получается. Надо будет тебя за что-нибудь взгреть. Для общей профилактики.

Не успел Виталий придумать ответ, Терентьев ткнул его в плечо и подсел к терминалу.

– Пристёгивайся, взлетаем!

Виталий поспешил внять совету: действительно взлетали, а реять над креслами в пассажирском салоне трёхсотки чревато травматизмом. Особенно когда за пилотским пультом семёновец Толик.

У терминала мастер колдовал минут пятнадцать. Полёт к этому моменту уже перешёл в спокойную фазу, и когда Терентьев в который уже раз за сегодня позвал Виталия, тот с сожалением оторвался от иллюминатора и пересел.

– Гляди! – коротко велел Терентьев.

Можно было догадаться, чем он загружал вычислительные мощности всё это время. Ввёл собранные данные и просчитал объёмную модель катастрофы. Ролик был достаточно убедительно анимирован, да и цифры транслировались – нагляднее некуда.

– Вывод, стажёр?

– Вывод прост, – Виталий пожал плечами. – Все три периферийных корпуса с движками отстыковались от центрального топливного одновременно, судя по цифрам – до миллисекунд… Это что ж получается? Я вообще думал, что отстыковался один, а уж остальные оторвало от разбалансировки… Так нет, вот же видно!

Терентьев требовательно глядел на Виталия, словно ждал ещё каких-то слов, каких-то выводов.

– Значит, сигнал на расцепление действительно был? – нерешительно произнёс Виталий.

Он вдруг сообразил, что совершенно не помнит как именно на «Гиацинтах» реализован модуль управления капиллярными сцепками, хотя в соответствующем разделе документации неоднократно рылся. Да и вообще как оно на мультихаллах, не только на «Гиацинтах»? Понятно, что во время полёта расстыковка в атмосфере гибельна, тут без вариантов, поэтому разумно было бы в полётном режиме этот модуль вообще заблокировать. Наглухо, от греха, чтоб никакой паразитный сигнал не был принят за команду на расстыковку. Но если на разбившемся «Гиацинте» сигнал всё-таки прошёл, значит конструкторы что-то там намудрили. Чего-то недоглядели. И копать нужно именно здесь.

Это Виталий и изложил мастеру через минуту.

Терентьев сдержанно покивал:

– Хорошо, вот тебе терминал, разбирайся.

До возвращения в полк, даже с учётом промежуточной посадки у поста охранения, Виталий ничего накопать не успел. Блокировка, как он и подозревал, действительно имелась и на первый взгляд была сконструирована вполне внятно. Но как-то же этот чёртов сигнал на расстыковку прошёл, если «Гиацинт» развалился в воздухе!

Терентьев перестал донимать Виталия расспросами, тем более что в полку навалилась неизбежная бытовуха: «интендантов» поселили в офицерскую общагу на гостевой верхний этаж, а потом пригласили в столовую на ужин, что было очень кстати: за весь день никакой кормёжки, на которую намекал Терентьев у начальника разведки в кабинете, «интендантам» никто не предложил, даже сухпая. Виталий, вынужденно оторванный от терминала с документацией, продолжал ломать голову над причинами внезапной расстыковки корпусов «Гиацинта». Вдруг, думал он, придёт озарение. Он рассеянно следовал за Терентьевым везде, куда бы тот не направился, однажды даже удивлённо уткнувшись в закрытую перед носом дверь сортира. Потом так же рассеянно с кем-то здоровался по пути в столовую и, совершенно не осознавая, что ест, проглотил ужин.

И лишь во время чая пришло не то чтобы озарение, но мысль, показавшаяся Виталию как минимум дельной. Проверить её можно было только вернувшись за терминал. Хотя оставался ещё вариант воспользоваться планшетом, однако штудировать документацию на «Гиацинт», изобилующую чертежами и объёмными проекциями, с помощью карманного планшета было, мягко говоря, неудобно.

К счастью, Терентьев в столовой задерживаться не стал, только задал пару вопросов всё тому же начальнику разведки полковнику Жернакову, который не погнушался подсесть к шурупам за столик. Спрашивал Терентьев что-то о районе, в котором упал «Гиацинт», – исследовали ли его, вели ли там какие-нибудь работы или изыскания до катастрофы, что-то в этом духе.

В общежитии Виталий не утерпел и первым делом вцепился в терминал с экраном нормального, а не планшетного размера.

Мысль его была, в общем-то, тривиальна: а имелись ли на борту «Гиацинтов» капиллярные сцепки помимо злополучных ферм между корпусами? По идее, должны были.

И они действительно нашлись – в количестве аж двадцати семи штук, и все двадцать семь не в составе необкатанных узлов FS-40472, а в очень похожих, только втрое меньших размерами, старых добрых HG-10100 (восемнадцать штук) и HG-10104 (девять).

Тут пришлось потревожить Терентьева – Виталию понадобилась реконструкция катастрофы и оперативная съёмка с осмотра места крушения, а всё это, естественно, осталось в планшете мастера, потому что на свой планшет Виталий съёмку не вёл.

Мастер, вновь-таки проявляя безграничное терпение, дал доступ к памяти своего планшета, и Виталий исчез из реальности ещё минут на двадцать.

Когда он закончил, оторвался от терминала и поискал глазами мастера, тот, сидя в кресле со сцепленными на животе руками, наконец вопросил:

– Ну?

Вид у него был крайне заинтересованный.

– Если я нигде не ошибся, – осторожно сообщил Виталий, – то получается вот что: капиллярных сцепок в сумме на каждом «Гиацинте» было тридцать девять. Двенадцать в необкатанных длинных фермах и двадцать семь – в проверенных коротких. Из коротких не расцепилась ни одна. Из длинных расцепились все, причём одномоментно.

– Хорошо, – одобрительно кивнул Терентьев. – Что дальше?

– Было бы здорово узнать – проходил ли сигнал только по необкатанным длинным узлам или же по всем сразу.

– Верно. Это мы узнаем, но чуть позже. Как официальная комиссия расшифрует содержимое уцелевших чёрных ящиков.

– А они уцелели?

– Один – точно да, я его видел. Из пяти, я так думаю, уцелели или два, или все три из пилотских кабин. Из жилого и контрольный, похоже, того… Накрылись. Сигнал мы проверим обязательно. Ну и вообще ход мыслей твоих, стажёр, меня обнадёживает. Чёрт, опять я тебя хвалю!

Терентьев вздохнул и покачал головой.

– Ладно, а теперь слушай мою команду: терминал погасить, планшет спрятать. Голову очистить. Наступает свободное время – целых полтора часа до отбоя. Завтра мы должны быть в форме, возможно, придётся много летать.

Виталий с некоторым даже сожалением погасил терминал. Голову очистить, ага! Попробуй её очистить, если настолько увлёкся этими проклятыми сцепками. Хотя, глядя на Терентьева, можно было предположить, что и он продолжает что-то анализировать, больно вид мастер имел задумчивый, хотя и расслабленный.

Тем не менее, срубился Виталий существенно раньше, чем истекли полтора часа до формального, совершенно не обязательного для офицеров, отбоя. Вольным воздухом тундростепей надышался, не иначе.