Книга: Странники войны
Назад: 25
Дальше: 27

26

— Товарищ Берия, Иосиф Виссарионович ждет вас. Он приглашает поужинать вместе с ним.
Берия медленно поднял голову, с ненавистью посмотрел на рослого, плечистого генерала-адъютанта, как на каменное изваяние, и брезгливым жестом руки отодвинул его от двери, словно смел с дороги.
Назавтра Берия должен был явиться к Сталину с докладом о закрытии дела о покушении. Однако неожиданный звонок заставил его срочно прибыть сюда, на подмосковную дачу Сталина. А такие вызовы всегда настораживали шефа НКВД. Он хорошо помнил, что произошло с его предшественниками — Ягодой и Ежовым.
— Что, Лаврентий, что ты так несмело? Входи, дорогой... Садись. Мои друзья в Грузии не забывают своего старого товарища. Вот только вчера прислали несколько бутылок хорошего вина.
Сталин сидел за низеньким, инкрустированным кавказским орнаментом столиком, на котором стояли две бутылки вина, два блюдца с бужениной и большая ваза, наполненная гроздьями белого винограда. Он наполнил бокал Берии и, провозгласив: «За нашу победу!», принялся долго, как заправский знаток, смаковать розовый напиток.
— Ах, хорошее вино! Из какой части Грузии?
— Из Кахетии.
— Замечательное вино.
— Отныне оно будет называться «Кровавый Коба». Как тебе название, Лаврентий?
Берия попробовал улыбнуться, однако стекла очков сделали взгляд его водянистых глаз замороженным, а улыбку — растерянно-циничной.
— Каждое вино имеет свое название и свою историю, — попытался уйти от прямого ответа. Он давно понял: что-то изменилось в отношении Сталина к нему. Сам все время допытывается, что да как, провоцируя его, Берию, на все новые и новые разоблачения «врагов народа». И в то же время с каждым крупным разоблачением становится все более подозрительным, отчужденным.
— Так ты все еще собираешься устраивать открытый судебный процесс по делу о покушении на товарища Сталина, а, Лаврентий? — Когда генсек наполнял бокалы, горлышко бутылки предательски постукивало о чешское стекло.
— Процесс уже состоялся.
В этот раз Кровавый Коба залпом осушил свой бокал и, закрыв глаза, откинулся на спинку кресла.
— Уже, говоришь?
— Там ведь все ясно.
— Правильно сделал, — Сталин пальцами взял с тарелки кусочек мяса, повертел его перед глазами, словно рассматривал на неярком утреннем солнце, и потом долго, по-старчески пережевывал. — Товарищ Вышинский и так очень занят. Зачем загружать его совершенно незначительными делами? Да, тот лейтенант... Надо бы его...
— Тоже расстрелян.
— ...Повысить в звании и наградить за бдительность, — словно бы не расслышал его слов хозяин дачи.
— Мы своих людей не обижаем, товарищ Сталин. Его повысили до старшего лейтенанта, представили к ордену и только после этого расстреляли.
Это было неправдой. Лейтенант еще только ждал решения своей судьбы в одной из камер Лефортовской тюрьмы, но уже повышенный в звании и представленный к награде — о чем он еще не знает. Однако за «расходом» дело теперь не станет.
— Я не желаю лишних жертв, Лаврентий. Людей нужно беречь... — поучительно разжевывал жестковатое мясо Сталин. Он сам просил подавать ему такое к вину. Он любил — чтобы жестковатое, поджаренное и слегка прокуренное дымком. Это блюдо напоминало старому революционеру еду его сибирской ссылки.
— Так это ж первая моя заповедь, — проворчал Берия, почти обиженный тем, что вождь мог заподозрить его в «излишней расточительности».
— Война кончится, и люди начнут сравнивать, — неожиданно ударился в философию Кровавый Коба. — Они будут говорить, что в этой войне противостояли друг другу два учения — коммунистическое и фашистское: две партии, два лагеря...
— Лагерей было куда больше, — саркастически заметил Берия, но мгновенно согнал с лица скабрезную улыбку. Он произнес это не по храбрости своей, а по глупой неосторожности. Что называется, сорвалось.
— Они будут сравнивать и говорить: вот как зверствовало гестапо, а вот как боролось с врагами народа наше энкавэдэ. Вот их Мюллер, а вот наш Берия... — Вежливо, но расчетливо мстил ему вождь. — Ты хочешь, чтобы они видели разницу между Мюллером и Берией, Лаврентий?
— И они увидят ее, товарищ Сталин, — угрожающе пообещал Берия. — За нами не заржавеет.
— Но это не значит, — задумчиво набивал трубку вождь, — что мы должны выпускать ход нашей истории из-под контроля. Уже сейчас мы должны думать над тем, что из наших деяний достойно истории, а что недостойно, поскольку это наши повседневные государственные дела. Зачем будущим поколениям знать, в каком халате и каких тапочках ходил товарищ Берия по своей даче? Я правильно говорю, Лаврентий?
— И даже знать о том, что у Берии была дача, народу тоже не обязательно.
— ...Вот почему ты правильно делаешь, — вновь слушал только самого себя Сталин, — когда не допускаешь, чтобы слух о покушении на товарища Сталина обрастал разговорами, сплетнями и домыслами наших врагов. Кто еще знал о том, что двое бывших наших солдат были заброшены сюда для этой гнусной операции?
— Офицеры, которым докладывал лейтенант — капитан, майор, полковник, генерал...
— Даже генерал? — сокрушенно покачал головой Сталин, тяжело вздохнув.
— Все они будут молчать.
— Будут?
— У нас молчат.
— Там еще оказались замешанными какие-то милиционеры...
— Будем считать, что их уже нет, — общипывал гроздь винограда Берия. — И тех, кто их расстреляет, тоже не будет. Зачем истории знать то, что знать ей не положено? — почти скопировал Берия акцент своего хозяина.
— Но кто-то уже успел узнать о «Кровавом Кобе» в Верховном суде, прокуратуре, ЦК?
Берия задумчиво уставился в потолок и, не опуская подбородка, высокомерно повертел головой:
— Ни один человек.
— Значит, никто? — не поверил ему Сталин.
— Вроде бы... — уже менее уверенно подтвердил Берия.
— Совсем никто, Лаврентий? — наклонился к нему вождь через стол.
Берия наконец-то опустил голову и, глядя на вождя, поиграл желваками.
— Кроме меня...
— Вот видишь, Лаврентий, — еще более мрачно и отрешенно вздохнул Сталин. — Вот видишь...
— Но я-то буду молчать, — почти шепотом, срывающимся голосом проговорил «первый энкавэдист большевистской империи».
— Ни на кого нельзя положиться, товарищ Берия. Ты знаешь это не хуже меня.
Берия нервно сорвал с переносицы очки, словно они мешали разглядеть Сталина. Обычно полусонные, ледянистые глаза его вдруг налились кровью и полезли из орбит.
— Так что же мне теперь, застрелиться, что ли?! — не выдержали нервы у Берии. — Прямо здесь, у тебя на глазах?
Сталин задумчиво помолчал, внимательно осмотрел трубку, словно заподозрил, что ему подсунули не ту, или не тот табак...
— Почему прямо здесь? И потом... всему свое время, Лаврентий. Всему свое время.
Назад: 25
Дальше: 27