Сталин внимательно прочел протоколы допросов Меринова, Кондакова и Лозового, отодвинул «Дело о покушении на тов. И. В. Сталина» и, закурив трубку, молча зашагал по кабинету.

То, о чем он только что прочел, поразило его. До сих пор ему было известно шесть или семь случаев «дел о покушении» на него и других членов Центрального Комитета. Но для него не было тайной, что дела эти оказывались наполовину или полностью сфабрикованными, в лучшем случае подогнаны так, что в террористы попадали люди, которые, хотя в душе, возможно, и ненавидели вождя, однако никакой реальной возможностью вложить свою ненависть в пулю или мину не обладали.

Но группа Кондакова — нечто совершенно иное. Рассказанное Мериновым совершенно не похоже было ни на одно из тех показаний, которые следователи из «передового отрЯда партии» время от времени выбивали у «врагов народа». Сталин давно ждал, что рано или поздно служба безопасности 1ермании снарядит в Москву отряд убийц. Точно так же, как ГПУ и НКВД не раз снаряжало убийц за рубеж, чтобы убрать Петлюру, Троцкого..

Сталин нажал кнопку и, лишь только появился дежурный секретарь, приказал:

— Берию.

Командир «передового отряда ума, чести и совести эпохи» явился буквально через пять минут. Оставив утром это расстрельное «дело» Сталину, он целый день напряженно ждал своего вызова. И дождался.

— Слушай, Лаврентий, зачем ты принес мне это дело? — неожиданно спросил вождь по-грузински.

Берия ожидал любого вопроса, но только не этого. Ответ вроде бы не составлял особого труда, но именно поэтому Лаврентий встревоженно задумался. По своему опыту общения с Кобой он знал, что самыми подлыми бывают именно такие, незамысловатые вопросы Сталина, ответы на которые давно лежат на губах, словно на гробовых досках. И еще Берию насторожило, что Сталин спросил это по-грузински. А он уже не помнил, когда в последний раз слышал,  чтобы Коба говорил с кем-либо из членов ЦК или правительства на языке своих предков.

— Считал, что вы захотите знать об этом, Иосиф Виссарионович, — попытался выдержать официальный тон. — Если уж враги решили поднять руку на самого...

Берия наткнулся на острие холодного взгляда Кобы и запнулся на полуслове: это на страницах «Правды» вождя разрешалось причислять к лику святых и непогрешимых, в разговорах наедине Сталин этого не терпел.

— Но все это установленные факты. Есть показания. Нами изъяты портативные радиопередатчики. Мы хоть сейчас можем устроить показательный судебный процесс... Пусть народ знает, какая опасность грозила вождю.

— А еще пусть народ узнает, что энкавэдэ умеет сажать не только свою собственную интеллигенцию, но и вражеских агентов.

Осунувшееся, иссеченное оспинами лицо Сталина передернула почти неуловимая саркастическая улыбка. Он. остановился напротив стоявшего в конце длинного стола шефа НКВД и, вынув трубку изо рта, начал старательно притаптывать пожелтевшим большим пальцем едва дымящийся табак.

— Это будет такой процесс, на который мы вполне можем пригласить американских и английских журналистов, — продолжал развивать свою идею Берия, встревоженно наблюдая за Кровавым Кобой.

— Зачем? — холодно прищурился Сталин. Чем больше он злился, тем отчетливее становился его грузинский акцент. — Чтобы эти журналисты, вся страна, весь мир знали, что наши солдаты не только сотнями тысяч сдаются в плен, но и потом пробираются на родину с заданием убить генерального секретаря партии?

Злость в глазах Сталина развеялась, вновь уступив место холодной, яростной презрительности.

«Что значит “зачем”»? — мысленно возразил Берия. Но разве это был первый случай, когда он позволял себе вот так же, решительно, возражать Сталину... мысленно? Знал бы об этом вождь. Но вождь, очевидно, знал не только об этом. Или догадывался.

Вернувшись к своему столу, он сел в кресло и, так и не предложив сесть Берии, с минуту молча листал страницы уже довольно пухлого дела.

— Скажи мне, Берия, сколько «покушений на товарища Сталина» ты уже организовал? Честно скажи. Цифру будем знать только ты и я.

Берия приблизился к столу, и пальцы его впились в спинку одного из стульев. Сталин задержал свой взгляд на руках, словно опасался, что первый энкавэдист большевистской империи вот-вот бросится с этим стулом на него.

— Сколько «раскрыл», товарищ Сталин? — неуверенно попытался подправить Берия, и от злорадного взгляда Сталина не укрылось, как побледнели его щеки и посинела вечно отвисающая нижняя губа...

— Раскрыл ты только первое. Да и то не ты, а милиция и тот лейтенант-чекист, которому попался этот негодяй, — постучал мундштуком трубки по страничке протокола допроса... — Верно говорю?

— Верно, — едва вымолвил задеревеневшими губами Берия.

Сталин взглянул на него с откровенным разочарованием, словно бы упрекал: «Вот видишь, Лаврентий, даже ты не пытаешься возражать. Вслух».

— Слушай, Лаврентий, а как называлась операция, которую разработала диверсионная служба СД по убийству товарища Сталина? В нескольких местах я находил слово «операция», но каждый раз за ним следовал пропуск. Что, агенты не согласились раскрыть ее название?

«Нэ нада была давать ему эта дэла», — вновь, будто ржавые шестеренки в старом часовом механизме, со страхом прокрутил Берия уже не однажды возникавшую мысль. И лицо его при этом посерело. Так, точно это его сейчас под пытками заставят назвать эту сверхсекретную операцию.

— Мне не хотелось, чтобы это название попалось кому-нибудь на глаза, было услышано кем-то из журналистов и вообще звучало где-либо. Даже на закрытом заседании суда, — тяжело ворочал словами «верный ленинец».

— «Закрытом заседании»? — нацелил на него мундштук, словно ствол пистолета, вождь всех времен и народов.

— А как же еще? Конечно, закрытом. Но если у товарищей по ЦК возникнет иное мнение...

Их взгляды скрестились, словно два ножа на потайной бандитской сходке. Сталин ждал. Но он по крайней мере знал, чего ждет. А вот Берию тянуть с ответом заставлял только страх.

— Что ты малчиш?! — прохрипел Коба. — У мэня нэт врэмэни выслушивать сопение министра внутрэнних дэл и бэзопасности.

— В Берлине эту операцию... — Берия судорожно заглотнул побольше воздуха, словно погружался на дно, и натужно прокашлялся. — В Берлине она получила название «Кровавый Коба».

Наступила длительная, тягостная пауза, достойная того, чтобы разрядить ее мог лишь пистолетный выстрел.

— Как ты назвал ее?

— «Кровавый Коба», — уже более уверенно и, как показалось Сталину, с явным вызовом подтвердил Берия. — Но назвал... не я, а-а...

Сталин осатанело повертел головой, словно пытался утолить неутолимую зубную боль. Открыв небольшую коробочку с табаком, наполнил им трубку, прикурил и мрачно взглянул на все еще стоявшего Берию.

— Что ты стоишь передо мной, словно солдат перед генералом? — столь же мрачно, но совершенно миролюбиво спросил его Сталин, уже почти без акцента. Подождал, пока Берия присядет на краешек стула, а сам поднялся, движением руки заставив Лаврентия сидеть. — Значит, они назвали операцию «Кровавый Коба»? Использовав мою... ну, скажем так, кличку. Почему ты побоялся записать ее в дело?

Берия поежился и виновато отвел глаза.

— Само название операции говорит о том, что организаторы террористического акта придавали ей политическое значение: что она должна иметь международный резонанс даже в случае ее провала. Правильно мы с тобой понимаем, Лаврентий?

— Показания диверсантов — тому подтверждение.

— Так должны ли мы давать Гитлеру и Гиммлеру возможность использовать этот резонанс? Нэ должны.

Берия ждал, что Сталин добавит еще что-то такое, что бы способно было прояснить его замысел. Однако вождь решил, что уже все сказано.

— Подумай над этим, Лаврентий.

«Над чем думать, черт возьми?! — хотелось выкрикнуть Берии, но он вовремя осадил себя: — А ты все же подумай».

— Почему бы нам не организовать такой же террористический акт против Гитлера?

— Террористический визит вежливости? — остановился Сталин у окна.

— Почему они могут, а мы нет?

— Потому что тогда мы, опять же, позволим немцам использовать пропагандистский заряд, направленный против нас самих. Понял?

— Как скажешь, Иосиф Виссарионович, — и не собирался упорствовать Берия.

— Возьми это дело. И не носись с ним по кабинетам. Пусть даже самым секретным. Через три дня жду тебя с докладом... Лаврентий.

Выйдя из кабинета, шеф НКВД ошарашенно оглянулся на дверь. Он так и не понял, о чем ему предстоит докладывать. О том, что Кондаков расстрелян без суда и следствия, убит при попытке к бегству? Так о чем тут докладывать и в чем проблема? Приказал — пальнули. За ним, Берией, не заржавеет. Что «дэла» не передано в суд? Так ведь кто решится передать его без разрешения Хозяина?

Уже когда Кремль остался далеко позади, Берия приказал свернуть к Москве-реке. Водитель знал то местечко в небольшом парке на изгибе реки, которое давным-давно облюбовал Лаврентий Павлович, и, немного попетляв по старинным улочкам, вырвался на пустынную аллею, словно на взлетную полосу.

Подойдя к чугунному парапету, Берия облокотился на него и всмотрелся в чернильно-свинцовую рябь.

Река завораживала его, течение мыслей постепенно сливалось с течением воды, и очень скоро он оказывался вырванным из потока реальной жизни, постепенно перемещаясь в задумчиво-бездумное небытие.

«А ведь ОН решил, что и это покушение сфабриковали мои расстрельщики, — всплыла в памяти недавняя обида. — ОН, очевидно, считает, что я уже способен заменить абвер, диверсионную службу СД и все прочие службы рейха. А если Коба догадывался, что кое-какие дела действительно были состряпаны, то какого дьявола делал вид, будто ничего не происходит?.. Да потому что знал: лучшего способа истребления внутренних врагов режима до сих пор никто не придумал. Извините, не удосужились. И не вздумай немедленно уничтожать этого диверсанта, Кондакова! Не спеши расстреливать его! — словно заклинание повторил Берия, так толком и не решив для себя, почему, собственно, он должен сохранять ему жизнь. — Не торопись. Так или иначе, а за тобой не заржавеет...»

Берия вдруг подумал, что если Кондакова отправить на тот свет прямо сейчас, то, во-первых, это может сразу же вызвать подозрение. Во-вторых, даст возможность Сталину вновь и вновь обвинять его в том, что операцию «Кровавый Коба» сам он и спровоцировал. А так — есть все еще не убиенный агент, которого можно допросить хоть в присутствии всего Центрального Комитета. И запросто проследить его путь к Москве.

«А ведь пока Кондаков будет жиреть на тюремной похлебке, Коба будет чувствовать себя неуверенно, — осенил себя сатанинской улыбкой Берия. — В любое время подробности операции, ее название могут выйти из-под покрова секретности. А то, что русский офицер, по заданию абвера, пытался убить самого вождя, «Кровавого Кобу»... Кому нужны такие прецеденты? А там ведь может всплыть и история с жандармом, давним знакомым Кобы еще по его вологодской ссылке. Но об этом еще не время...»

По реке медленно проходил небольшой пароходик, буквально забитый солдатами. Берию поразило, что с палубы его не долетало ни одного человеческого голоса — словно это был корабль, заполненный тенями давно погибших солдат-москвичей, решивших осмотреть свой город уже глазами астральных существ.

«В крайнем случае можно будет объяснить, что Кондаков нужен был для того, чтобы нащупать путь туда, в абвер или диверсионный центр СД, где этих живодеров готовили для отправки в Россию, — вернулся Берия к своим лагерно-земным теням. — А для убедительности подселить к нему провокатора. Под видом бывшего пленного, предателя, врага народа... Пусть лагерь-майор отведет душу».

Вернувшись к себе в кабинет, Берия тотчас же вызвал порученца и приказал перевести заключенного «К-13» в один из мордовских лагерей, в особый барак. Изолировать его там в блоке для иностранцев и подсадить «кукушку».

— Только предупреди начальника лагеря, что это он, начальник, нужен мне мертвым, а «К-13» еще понадобится живым.