Присев на топчан, староста и парикмахер очумело глядели на Беркута-Борисова. Прежде всего они были поражены тем, что он свободно владеет немецким. Теперь каждый из них задавался вопросом: кто же этот пленный на самом деле? Действительно ли обычный заключенный или все же опытный агент гестапо, подсаженный сначала в общий лагерь, а затем и к ним в блок?

— Обер-лейтенант обещал подарить вам, Юзеф, целую неделю отсрочки, — объявил Беркут, все еще стоя у окна и осматривая сквозь густую решетку лагерный дворик между их бараком и глухой каменной стеной, увенчанной колючей проволокой.

— Мне? — жалобно как-то переспросил парикмахер. — Целую неделю? Но зачем?

— Что значит: «зачем»? — удивленно переспросил лейтенант. — Вам надоело жить?

— Не жить, а ждать смерти. И не надоело, а страшно. Еще целую неделю ждать гибели.

— Но зато жить. Вы сами этого хотели.

— Жить в ожидании смерти — вы называете «жить»? Я и так жду ее уже два года. По трем лагерям прогнали. Представляете: два года ожидания смерти?! Изо дня в день, — тихо, бесстрастно говорил Юзеф, совершенно не радуясь этому известию. — Когда так долго ждешь ее, она начинает казаться даже желанной. Думаешь: Господи Праведный, поскорее бы это наступило!

— И смерть начинает восприниматься как жестокое милосердие, — неожиданно согласился Беркут.

— Именно так, именно так. Вы очень верно заметили: как жестокое милосердие. Ибо нельзя вечно жить в страхе перед смертью.

— И все-таки, услышав, что вы зачислены в «ангелы», я попросил обер-лейтенанта...

— Я понял. Это я понял. Спасибо, конечно. Вы добрый человек. Тот, истинный, библейский ангел. Они ведь и святое слово «ангел» испоганили. Озвероподобили. Вы — добрый... Но зачем?

— А ты пойди и откажись, гнида лагерная! — вскипел староста. — Чего ты ноешь?! Тебе неделю жизни подарили. Неделю! Подарили. Другой бы в ноги упал, а он... вша недобитая! Не знаю, правда, с чего это обер-лейтенант вдруг так расщедрился... С чего это он, а, Борисов?

Беркут не ответил. Староста подошел к нему, потоптался за спиной и вызывающе уставился в затылок.

— Что-то я так и не пойму, откуда ты взялся здесь, Борисов? — Молчание и вообще все поведение Беркута уже начало его раздражать. — Не тот ли ты Борисов, что был старшим команды могильщиков? Другого я здесь, в лагере, не знал.

— Не стоит нервничать, Журлов, — спокойно ответил Андрей, скрестив руки на груди и презрительно окидывая взглядом старосту. — Даже если и тот самый.

Журлов на какое-то мгновение замер, потом снова прошелся по блоку.

— Ага, значит, тот самый? — оскалился в неискренней улыбке, садясь на свои нары. — Я-то думаю, почему фамилия такая знакомая? Тот, значит?..

— Ты чего? — настороженно посмотрел на него Юзеф. — Не веришь, что ли? Не видел разве, его сам обер-лейтенант знает?

— А кто сказал, что не верю?! — взорвался староста, подхватившись. — Кто сказал?! Я только спросил фамилию... Потому как знакомая.

— Ты просто так не можешь. Просто так ты не спрашиваешь.

— Заткнись, гнида лагерная! И считай, что ты снова «ангел», понял?! Двадцать четвертый по счету. На завтрашний день. Ишь чего захотел: «неделю отпуска»! Завтра же пойдешь! Комендант тебя быстро на счетах прикинет. Слово скажу — и все!

«Он знал Борисова, — понял Беркут. — Напрасно я громко назвал при нем свою фамилию».

— Не беспокойтесь, обер-лейтенант сдержит слово, — вмешался Андрей, обращаясь к Юзефу. Заступничество поляка тронуло его. — Пока сдержит. А там — кто знает? Вдруг ситуация изменится, вы почувствуете себя лучше...

— Вы — первый человек в этом лагере, у которого хватает сердца и помогать и успокаивать меня, — молитвенно произнес Юзеф. — Спасибо. Все остальные... — осуждающе досмотрел на старосту.

— Что вытаращился?! — озверело пошел на него Журлов. — Такие, как ты, полужиды-полукровки, вообще не должны жить. Санитарная чистка общества. Слышал о такой?!

Он пытался ударить Юзефа, но Беркут успел перехватить его руку и, отведя ее в сторону, съездил старосту по челюсти.

— Можешь считать, что санитарная чистка уже началась, — вежливо объяснил он, когда, осев под стеной, Журлов немного пришел в себя.