Появился хозяин этого мирного райского уголка — коренастый альпийский австриец с изуродованным давним ранением лицом и слегка припадающий на левую ногу. Именно эта хромота и спасала его от мобилизации. На большом деревянном подносе он держал четыре литровые кружки темного, густого, почти не пенящегося пива.

— Всякий серьезный разговор следует начинать с похвалы пиву, — упрекнул он гостей. — Только тогда он становится разговором мудрых людей.

— Мы верим, что оно мудрое, — похлопал его по плечу Борман.

Несколько минут они молча наслаждались напитком, затем Магнус поднялся и, извинившись, с кружкой в руке отправился к настоящему челну, привязанному к стволу старого полуистлевшего явора.

— Не стану мешать вам, господа, — бросил он на ходу. — Никому из вас присутствие мое помочь уже не способно. Пойду-ка я лучше познавать «мудрость» здешнего пива.

— В таком случае начнем сначала, — действительно почувствовал себя более раскованным Борман. — Каковы ваши полномочия? Я имею в виду — реальные.

— От моего впечатления от беседы с вами и от того, что я сообщу руководству НКВД, как только прибуду в Москву, зависит не только нынешнее отношение к вам в Кремле, но и ваше будущее. Такой аргумент не покажется вам слишком скупым?

Борман натужно задвигал бычеподобной шеей, словно пытался вырваться из туго затянутой петли галстука.

— В таком случае вы должны поверить в искренность моих намерений.

— А в ней никто и не сомневается, господин Борман, — все с той же хитроватой иронией заверил его де Лемюр. — Для игры с нашей разведкой у вас осталось слишком мало времени. Да и кандидатура вы для этого слишком неподходящая. То, что происходит Сейчас в «Вольфшанце» и в берлинской канцелярии фюрера, Пас не очень-то интересует. Все, что нам необходимо знать о планах вашего генштаба, мы и так знаем. Думаю, что вас это не шокирует.

— «Красная капелла», предатели-генералы и все прочие... За предателями и провокаторами дело теперь не станет. Эти мерзавцы... — на полуслове запнулся Борман, наткнувшись на презрительноубийственный взгляд «красного». Несвоевременность, несуразность его риторики была очевидной. «Сам-то ты кто? — бессловесно вопрошал де Лемюр. — Кого упрекать вздумал?»

— ...За информаторами — тоже, — окончательно вышиб его из седла русский полушвейцарец.

— Как вы понимаете, я не пытаюсь конкурировать с ними. И не стану требовать денежного вознаграждения за свои услуги. Для меня важно...

— Какие именно услуги вы имеете в виду? — невежливо прервал его де Лемюр.

— Но ведь все равно вам понадобится несколько фактов, которые подтвердили бы искренность моих намерений.

— Честно говоря, с ними я чувствовал бы себя в Москве более уверенным. А то ведь голословными заверениями в том, что Борман — наш, надежный парень, Кремль можно и не убедить.

Ветер, прорывавшийся до этого откуда-то из предгорий Восточных Альп_г вдруг утих, и оба почувствовали, что солнце припекает даже сквозь крону. Они с завистью посмотрели на усевшегося спиной к ним в лозе задремавшего рыбака Магнуса.

— Вот вам факт первый, касающийся непосредственно вашего фюрера. Недавно в Россию направлена группа диверсантов с заданием убить Сталина.

Борман выдержал паузу, пытаясь убедиться, что сообщение действительно произвело на де Лемюра надлежащее впечатление. Но агент оставался невозмутимым.

— Убежден, что это не первая такая группа. Достаточно вспомнить страсти по поводу встречи в Тегеране.

— Ошибаетесь, такая — первая. До сих пор диверсионный отдел службы безопасности ни одной группы с подобным заданием в Москву не засылал.

— В таком случае — подробности, — нервно передернул плечами де Лемюр и сжал ручку пивной кружки е такой силой, словно собирался наброситься с ней на собеседника.

— Двое русских. Из военнопленных. Один — с документами майора Советской армии, другой — капитана. Кто-то из них знаком с человеком из ближайшего окружения Сталина. То ли охраны, то ли обслуживающего персонала. Возможно, даже с шофером.

— Фамилии,

— Истинные их фамилии мне неизвестны.

— Не истинные. Это мы установим, — зачастил де Лемюр. — Фамилии, имена, под которыми они прибыли в Москву.

— Не знаю. Видите ли, это секрет диверсионной службы...

— Да что вы говорите?! — съязвил де Лемюр. — Секрет? До чего дошли, а?! От собственного рейхслейтера утаивают. Но, с другой стороны, не будь эти сведения секретом рейха — в чем тогда ценность вашей информации?

— Но не все же сразу! — раскинул руки Борман.

— Ладно, — примирительно согласился разведчик, задумчиво почесав ладонью левую щеку. — Значит, майор и капитан? Это, конечно, уже кое-что. Ошарашите еще какой-нибудь новостью?

— Пока все. Но хотел бы уведомить: когда весной 1943 года Сталин обратился к фюреру с предложением вернуться к демаркационной линии, существовавшей между нашими империями до июня 1941 года, я был одним из тех, кто упорно добивался принятия его условий.

— Теперь это неактуально, — бестактно возразил де Лемюр. — Вряд ли Сталину приятно будет вспоминать о минутной слабости, толкнувшей его на это предложение.

— Но важно, чтобы он знал мою позицию.

— Обещаю: узнает, — неохотно заверил де Лемюр.

— Если бы Сталин вновь обратился с подобным предложением, пусть даже потребовав значительных территориальных уступок...

— Не будьте наивными, Борман, — пристукнул полуопустевшей кружкой по столу русский агент. — Не думайте, что в Кремле садят идиоты, не понимающие, что тут у вас на самом деле происходит. Каково реальное положение вещей. Назовите ваши условия. Чего вы добиваетесь? Политического убежища? Снисходительности, если дело дойдет до международного суда? А до него дойдет, в этом союзники антигитлеровской коалиции будут едины. Гарантищ безопасности на тот случай, если вам удастся найти приют в Испании или Латинской Америке, например в Парагвае? Для них там, в Москве, крайне важно знать, на что вы претендуете, рейхслейтер, выдвигайте ваши условия.

— Вы подсказали несколько вариантов. Каждый из которых, при определенном повороте событий, мог бы импонировать мне. Но пока что склоняюсь к мысли, что Борман пригодится Москве здесь, в послевоенном Берлине. В качестве одного из руководителей рейха. Ведь если уж теперь я, по существу, второе лицо Германии, то потом мое имя и мой авторитет,., словом, Сталин, Жуков, Молотов могут быть уверены, что в Берлине у них есть свой человек — надежный, верный слову.

Борман умолк, вопросительно глядя на де Л емюра. Ему хотелось как-то расшевелить русского, вызвать на более откровенный разговор, выяснить его истинные полномочия.

— Еще до окончания войны я готов предложить кандидатуры на посты ведущих министров. Этот список можно было бы заранее согласовать. В то же время был бы подготовлен и другой список лиц — которых в первые же дни следовало бы изолировать, поскольку они мешали бы нам устанавливать новый режим. То есть я склонен...

— То есть вы претендуете на пост фюрера? — вновь не дал ему излить душу разведчик.

— Вряд ли первое лицо страны может и впредь именовать себя так, — несколько смутился Борман. — Скажем, на пост президента. Или премьер-министра. При всех тех полномочиях, которыми наделен, например, Черчилль.

— Мне кажется, вы не случайно упомянули Черчилля. Ваше восхождение во многом будет зависеть не только от решения Сталина, но и от мнения наших союзников.

— Если русские войдут в Берлин, что, на мой взгляд, почти неизбежно, — их союзники будут считаться прежде всего с мнением Сталина. Что же касается моей репутации внутри Германии...

— ...То это репутация ближайшего соратника фюрера, «преступника номер один», — как уже нередко называют Гитлера в прессе некоторых стран. Поэтому может сложиться впечатление, что вы, господин Борман, всего лишь «преступник номер два». Согласитесь, особых выгод титул этот вам не сулит.

— Но я «всего лишь» руководитель партии, — побагровел рейх-слейтер. — Не по моим планам войска вступают в сражения, не по моим приказам истребляли евреев... Что там еще смогут предъявить мне в виде обвинительного заключения?

— Вы забыли о газовых камерах.

— Понятия не имею.

— Вы это серьезно? — опешил де Лемюр. — Мне почудилось, что до сих пор вы были откровенны со мной.

— Только поэтому говорю: понятия не имею ни о каких газовых камерах.

— В конце концов я не юрист, господин Борман. Но даже моего скромного познания юриспруденции вполне достаточно, чтобы убедить вас вовремя позаботиться об опытном адвокате, хорошо знающем международное право и имеющем опыт защиты военных преступников. Впрочем, извините, мы, кажется, отвлеклись.

Выдержав довольно продолжительную паузу, понадобившуюся им обоим, чтобы переварить доселе высказанное и окончательно успокоиться, они еще поговорили о способах дальнейшей связи и возможных вопросах, которые могут возникнуть у московского руководства, и агент поднялся из-за стола.

— Проблем с возвращением в Швейцарию у меня, как я понял, не возникнет.

— Я ведь дал слово. А это слово Бормана, — натужно, почти по-стариковски кряхтя, поднимался рейхслейтер.

— Я к тому, что, возможно, показался вам не самым деликатным и приятным собеседником.

— Для меня важно мнение другого собеседника. Вы знаете, о ком идет речь. Извините, но слабонервие его посредников меня не удручает.

Уже когда они рассаживались по машинам, чтобы направиться в сторону швейцарской границы, Борман, отведя де Лемюра чуть в сторону неожиданно спросил:

— Позвольте, какой у вас чин?

— Подполковник.

— Скромно. Вы человек состоятельный?

Де Лемюр рассмеялся, и смех его — приятный, бархатногортанный — был не наигранным.

— Забыл, что говорить о состоянии у вас не принято. Но все же... На всякий случай... Если действительно поможете мне, в швейцарских и прочих банках у меня найдется достаточно средств, чтобы достойно отблагодарить вас.

— Я больше привык к тому, что меня арестовывают. К подкупам, честно говоря, мне еще только придется привыкать.