Глава 9

Питт даже не подозревал о бурной деятельности своей жены. Он был настолько занят собственными сомнениями относительно доказательств вины Джерома, что принял за чистую монету желание Шарлотты отправиться в гости вместе с тетей Веспасией, к чему в другое время отнесся бы с явным подозрением. Шарлотта относилась к тете Веспасии с уважением и изрядной симпатией, но вряд ли отправилась бы вместе с ней в гости исключительно ради светских приличий. Этот круг общения нисколько ее не интересовал.

У Питта из головы не выходили мысли о Джероме, не позволяя сосредоточиться ни на чем другом. Инспектор чисто механически занимался другими расследованиями, допуская вопиющие оплошности, и как-то раз ему указал на них какой-то младший сержант. Томас вышел из себя, в первую очередь, поскольку сознавал, что сам во всем виноват, после чего извинялся перед сержантом. К чести последнего следует заметить, что он отнесся к этому с пониманием, чувствуя, что инспектора терзают какие-то заботы. К тому же ему был по душе начальник, умеющий признавать свои ошибки.

Но Питт понимал, что означает это тревожное предостережение. Он должен что-то предпринять в отношении Джерома, иначе совесть будет донимать его все сильнее и сильнее, пока в конце концов не лишит его способности трезво мыслить, и он совершит ошибку, которую уже нельзя будет исправить.

Как и смертная казнь, которую также нельзя исправить. Человек, несправедливо заточенный в тюрьму, может выйти на свободу, может начать заново строить свою жизнь. Но повешенного уже не воскресишь.

Как-то утром Питт сидел за столом у себя в кабинете, разбирая ворох донесений. Он внимательно смотрел на каждый лист бумаги, читал слова глазами, но ни капли их смысла не регистрировалось у него в сознании.

Гилливрей сидел напротив, выжидательно глядя на него.

Собрав донесения, инспектор начал перечитывать их заново. Внезапно он оторвался от бумаг.

— Гилливрей!

— Да, сэр?

— Как вы вышли на Абигайль Винтерс?

— На Абигайль Винтерс? — нахмурился сержант.

— Вы не ослышались. Как вы на нее вышли?

— Методом исключения, сэр, — с некоторым раздражением ответил Гилливрей. — Я изучил множество проституток. Если бы понадобилось, я был готов перебрать их всех. Абигайль Винтерс была двадцать пятой или около того. А что? Не вижу, какое это теперь может иметь значение.

— Вам на нее никто не указал?

— Конечно, указали! А как еще, по-вашему, я выходил на проституток? Сам я с ними не знаком. Имя Абигайль Винтерс назвал один из моих осведомителей, который в прошлом уже поставлял мне информацию. Если вы хотели это узнать, это не был кто-то заинтересованный. Послушайте, сэр. — Сержант наклонился через стол. Подобные манеры особенно раздражали Питта. От них попахивало фамильярностью, словно инспектор и сержант занимали по службе равное положение. — Послушайте, сэр, — повторил Гилливрей. — В деле Уэйбурна мы выполнили свою работу. Присяжные признали Джерома виновным. Его судили честно и справедливо, на основании показаний свидетелей. И даже если вы ни в грош не ставите Абигайль Винтерс и ей подобных — и, разумеется, Альби Фробишера, — вы должны признать, что Титус Суинфорд и Годфри Уэйбурн — честные и порядочные юноши, не имеющие никакого отношения к проституткам. Предполагать противное абсурдно. Обвинение должно доказать вину, сняв все разумные сомнения — а не вообще все сомнения. А при всем моем уважении, мистер Питт, сомнения, которые остались у вас, разумными не назовешь. Они надуманные и нелепые! Нам недостает только очевидца, но никто не совершает тщательно спланированное убийство при свидетелях. Убийство в порыве ярости — да; возможно, убийство из страха, в приступе гнева или даже из ревности. Однако это убийство было спланировано заранее и совершено хладнокровно и чисто. Так что давайте не будем больше к нему возвращаться, сэр! Дело закрыто. Вы только навлечете на себя ненужные неприятности.

Питт посмотрел на убежденное лицо Гилливрея, оттененное белым накрахмаленным воротничком. Ему очень хотелось проникнуться к сержанту ненавистью, однако он вынужден был признать, что совет Гилливрея дельный. Если бы они поменялись местами, он сам сказал бы своему начальнику именно это. Дело закончено. И нечего идти наперекор разуму, настаивая на том, что очевидное решение не является правильным. В большинстве преступлений жертв значительно больше, чем только те, кого пырнули ножом или изнасиловали; и в данном случае жертвой стала Эжени Джером — а может быть, в каком-то смысле и сам Джером. И по-детски наивно рассчитывать на то, что все несправедливости будут исправлены.

— Мистер Питт? — озабоченно спросил Гилливрей.

— Да, — излишне резко ответил инспектор. — Да, вы совершенно правы. Глупо считать, что все эти люди, совершенно независимо друг от друга, повторяют одну и ту же ложь, чтобы обличить Джерома. И еще глупее предполагать, что у них может быть что-то общее.

— Совершенно верно, — согласился Гилливрей, несколько успокаиваясь. — Могли солгать Абигайль Винтерс и Альби Фробишер, оба торгующие своим телом, хотя маловероятно, что они знакомы между собой, — ничто на это не указывает. Но полагать, что у них есть что-то общее с таким ребенком, как Титус Суинфорд, значит искажать здравый смысл сверх всякой меры.

Питту нечем было ему возразить. Он говорил с Титусом, и у него сложилось впечатление, что мальчик даже не догадывается о существовании таких людей, как Альби Фробишер, и уж тем более он не мог встретиться с ним и совместно придумать какую-то ложь. Если бы Титусу понадобился союзник, способный его защитить, он бы обратился к человеку, равному ему по социальному положению, к кому-нибудь из тех, кого уже знал. И, если честно, Питт не верил в то, что Титусу есть чего опасаться.

— Правильно! — с необъяснимой злостью произнес он. — Поджог! Что мы имеем по этому чертову пожару?

Гилливрей тотчас же достал из внутреннего кармана листок бумаги и начал зачитывать ответы. Однозначного решения они не давали, но предлагали несколько вариантов, заслуживающих более внимательного изучения. Поручив два наиболее многообещающих варианта Гилливрею, Питт, сам того не сознавая, выбрал для себя те два, которые привели его на окраину Блюгейт-филдс, в район, расположенный всего в миле от того борделя, где промышляла Абигайль Винтерс.

День выдался ненастный. Нудно моросил нескончаемый дождь; серые дома жались друг к другу, словно угрюмые старики, брюзжащие по поводу всего вокруг, бессильные в своей дряхлости. В воздухе стоял знакомый запах затхлости, и Питту казалось, что в скрипе досок и неторопливом движении воды он слышит поднимающийся по реке прилив.

Что за человек придет сюда в поисках наслаждений? Быть может, опрятный клерк, просидевший весь день на высоком табурете, окуная гусиное перо в чернильницу и переписывая цифры из одной бухгалтерской книги в другую, ведя учет чужим деньгам, который затем отправился к себе домой, к острой на язык жене, считающей любое наслаждение грехом, а плоть — орудием в руках дьявола…

Питту довелось повидать десятки таких клерков, с нездорово-бледными лицами, накрахмаленными воротничками, образцов нравственности, поскольку они просто не смели быть чем-либо еще. В роли неумолимого надсмотрщика выступали экономическая необходимость вкупе со стремлением жить по законам приличного общества.

Именно благодаря этому и зарабатывали на жизнь такие, как Абигайль Винтерс.

Расследование обстоятельств поджога оказалось на удивление продуктивным. Если честно, Питт ожидал, что правильным следом будет тот, по которому пошел Гилливрей, и посему испытал злорадное удовлетворение, когда ответом стал тот, по которому двинулся он сам. Сняв показания, Томас тщательно записал их и убрал в карман. Затем, поскольку это было всего в двух кварталах, а время было еще не позднее, Питт направился пешком к дому, где жила Абигайль Винтерс.

Старуха в дверях осмотрела его с удивлением.

— О, ранехонько пожаловали! — ухмыльнулась она. — Не даете девочкам выспаться!

— Я хочу поговорить с Абигайль Винтерс, — ответил инспектор с легкой улыбкой, надеясь, что это смягчит старуху.

— Так, поговорить! Это что-то новенькое, — с откровенным недоверием произнесла та. — Ладно, неважно, чем вы там будете заниматься — время, оно и есть время. Оплата почасовая. — Протянув руку, она выразительно потерла большим пальцем об указательный и средний.

— С какой стати я должен вам платить? — не шелохнувшись, спросил Питт.

— А с такой, что это мой дом! — отрезала старуха. — И если вы хотите повидаться с одной из моих девочек, вы платите мне. Что это с вами — вы здесь никогда прежде не были?

— Я хочу поговорить с Абигайль, и только, и я не собираюсь платить вам за это, — решительно произнес Питт. — Если нужно, я поговорю с ней на улице.

— О, вот как, мистер Чудак? — Голос старухи стал жестким. — Это мы еще поглядим! — И она собралась уже захлопнуть дверь.

Но Питт был гораздо крупнее и сильнее ее. Приставив ногу к косяку, он всем своим весом навалился на дверь.

— Эй! — сердито воскликнула старуха. — Только попробуй войти силой, я позову ребят, и они отметелят тебя так, что родная мама не узнает! Ты и так не красавчик, но после того, как ребята поработают над тобой, на тебя взглянуть будет страшно, это я обещаю!

— Значит, угрожаете мне, так? — невозмутимо промолвил Питт.

— Вот теперь ты все понял, — удовлетворенно заметила старуха. — И будет лучше, если ты мне поверишь!

— Это весьма серьезное преступление — угрожать сотруднику полиции при исполнении его обязанностей. — Он спокойно выдержал пронзительный взгляд старческих глаз. — За это я мог бы отправить вас в Колдбат-филдс. Как вам это нравится? Не хотите месячишко-другой пощипать пеньку?

Лицо старухи побледнело под слоем грязи.

— Лжец! — бросила она. — Ты не шпик!

— О нет, я полицейский. Расследую дело о поджоге. — Это была правда, хотя и не совсем. — Итак — где Абигайль Винтерс? Побыстрее, а то я рассержусь и вернусь сюда с подкреплением.

— Сволочь! — выругалась старуха. Однако злоба в ее голосе исчезла, сменившись злорадством. Рот ее растянулся в улыбку, открывающую гнилые зубы. — Так вот, мистер Шпик, повидаться с ней вы не сможете — потому что она здесь больше не живет! Съехала сразу же после суда. Отправилась навестить какую-то кузину или кого там еще, в деревню. И бесполезно спрашивать, куда именно, потому что я не знаю, и мне нет до этого никакого дела! Она могла уехать куда угодно. Если она так уж вам нужна, ищите ее сами. — Она сухо рассмеялась. — Конечно, вы можете зайти и обыскать весь дом — если вам угодно!

Старуха широко распахнула дверь. Питту в нос ударило зловоние гнилых объедков и помоев, однако ему уже слишком часто приходилось сталкиваться с ним, и он даже не поморщился.

Томас поверил старухе. И если его настойчивые, неумолкающие подозрения все-таки соответствовали действительности, в исчезновении Абигайль Винтерс не было ничего неожиданного. И все же не убедиться в этом наверняка было бы непростительной небрежностью.

— Да, — сказал инспектор. — Да, я зайду и посмотрю.

Боже милостивый, сделай так, чтобы за дверью не поджидали громилы, готовые отдубасить его вдали от любопытных глаз! Старуха могла пойти на это — просто чтобы отомстить за оскорбление. Но, с другой стороны, если она поверила, что он сотрудник полиции, подобный шаг явился бы глупостью, которая могла бы погубить весь ее бизнес, — а такую роскошь старуха определенно не могла себе позволить. Одного лишь названия Колдбат-филдс было уже достаточно, чтобы отрезвить любого человека, опьяненного жаждой отмщения.

Питт проследовал за хозяйкой по длинному коридору. Здесь царила нежилая, мертвая атмосфера, как в танцевальном зале при свете дня, когда нет больше ни веселья, ни смеха и ни укромных теней.

Старуха открывала перед инспектором двери, одну за другой. Он видел смятые кровати, убогие в тусклом освещении, и на него слипшимися глазами смотрели девушки, еще не отмывшиеся после вчерашней косметики, и ругались за то, что он их разбудил.

— Сюда пожаловал фараон, посмотреть на вас, — злорадно объясняла старуха. — Он ищет Абби. Я ему сказала, что ее тут нету, но она так ему нужна, что он решил проверить сам. Он мне не верит!

Питт решил с ней не спорить. Он ей поверил, но все же нельзя было оставить без внимания ту крохотную вероятность один из ста, что старуха лжет. Ради собственного успокоения инспектор хотел убедиться наверняка.

— Ну вот! — торжествующе заявила старуха, когда он закончил обход. — Теперь вы мне верите, а? Вы должны передо мной извиниться, мистер Фараон! Абби тута нету!

— В таком случае вместо нее придется отдуваться тебе, понятно? — желчно заявил Питт, с удовлетворением отметив на лице у старухи полное изумление.

— Я ничего не знаю! Вы ведь не думаете, что сюда заявляются разные джельтмены, чтобы переспать со мной, правда? Джельтмен без портков ничем не отличается от любого другого мужчины. Они любят всяких, но только не старух.

Питт поморщился от такой грубости.

— Вздор! — резко произнес он. — Ты в жизни своей не видела истинного джентльмена — и уж точно не здесь!

— Так говорила Абигайль, и я слышала ее слова, — возразила старуха, пристально глядя на него. — И она так заявила в суде, да. Это было в газетах. У меня здесь есть одна грамотная девушка, точно. Она была в услужении, пока не стала закладывать за воротник.

У Питта в голове оформилась одна мысль, внезапно и без предупреждения.

— Абигайль говорила тебе все это до суда или после? — тихо спросил он.

— Конечно, после, лживая корова! — Лицо старухи исказилось от гнева и злости. — Она не собиралась никому ничего говорить, да! Хотела прикарманить все денежки себе — а я даю ей крышу над головой и защиту! Неблагодарная стерва!

— Ты становишься беспечной, — с презрением посмотрел на нее инспектор. — Впускаешь в дом двух состоятельных джентльменов и не получаешь свою долю. А ты должна была догадаться, что у таких прилично одетых господ водятся деньги — и немаленькие!

— Дурак, я их в глаза не видела! — воскликнула старуха. — Ты думаешь, я бы их пропустила просто так, да?

— Тогда в чем же дело — ты заснула на своем посту? — презрительно скривил губы инспектор. — Ты становишься старой — тебе пора оставить эту работу, уступив ее кому-нибудь более зоркому и внимательному. Да тебя небось обкрадывают каждую ночь!

— Никто не войдет в эту дверь без того, чтобы я этого не знала! — заорала старуха. — Вас я сразу засекла, мистер Фараон!

— На этот раз — да, — согласился Питт. — Ну, а из девочек кто-нибудь видел этих джентльменов, которых ты упустила?

— Если бы они видели и не сказали мне, я бы отлупила их лживые задницы!

— Ты хочешь сказать, ты у них не спрашивала? Помилуй Бог, а ты и вправду выпускаешь все из своих рук, — язвительно заметил Томас.

— Разумеется, спрашивала! — крикнула старуха. — И они ничего не видели! Никто не считает меня дурой! Мои ребята живого места не оставят на той девочке, которая вздумает меня обмануть, — и они это прекрасно знают!

— Но Абигайль-то оставила тебя с носом. — Питт прищурился. — Или твои ребята уже в наказание за это ее избили — быть может, чересчур сильно, — и она теперь покоится на дне реки? Быть может, нам нужно поискать Абигайль Винтерс более тщательно, ты как думаешь?

Под толстым слоем грязи лицо старухи стало белым как полотно.

— Да я пальцем не тронула эту лживую корову! — взвизгнула она. — Как и мои ребята. Она отдала мне половину денег, и я пальцем ее не тронула! Абби уехала в деревню, клянусь могилой своей матери! Вы никогда не сможете доказать, что я тронула хоть волосок у нее на голове, потому что этого не было — ничего такого не было!

— Как часто эти благородные господа приходили к Абигайль?

— Один раз, насколько я знаю, всего один раз — так она говорила.

— Нет, она говорила другое. Абигайль утверждала, что они были ее постоянными клиентами.

— Значит, она лжет! Вы думаете, я не знаю, что творится в моем доме?

— Да, я склоняюсь к такому мнению. Мне бы хотелось поговорить с остальными твоими девочками, особенно с той, которая грамотная.

— Вы не имеете права! Они ничего не сделали!

— Разве ты сама не хочешь узнать, как Абигайль обкрадывала тебя, словно слепую, а они ей помогали?

— Я и сама смогу это выяснить — без вашей помощи!

— Вот как? Сдается, ты вообще ни о чем не догадывалась.

Старуха подозрительно прищурилась.

— А вам-то какое дело? Почему вас так заботит, обкрадывала ли меня Абигайль?

— Да никакого. Но меня интересует, как часто эти двое приходили сюда. И мне хотелось бы знать, видел ли их кто-нибудь из девочек. — Он достал из кармана фотокарточку подозреваемого в поджоге. — Это он?

— Не знаю, — прищурившись, посмотрела на фотокарточку старуха. — И что с того?

— Приведи-ка мне ту девочку, которая умеет читать.

Старуха повиновалась. Чертыхаясь всю дорогу, она привела взъерошенную заспанную девушку, в длинной белой ночной рубашке все еще похожую на горничную. Питт показал ей фотокарточку.

— Это тот самый человек, который приходил к Абигайль, тот, который приводил с собой мальчика, о чем она рассказала в суде?

— Выкладывай всю правду, девочка моя, — строго заметила старуха. — Или Берт в кровь надерет тебе задницу, ты меня слышишь?

— Ну? — нетерпеливо произнес Питт.

Девушка побледнела, у нее затряслись руки.

— Я ничего не знаю — честное слово. Я их в глаза не видела. Абби уже потом рассказала мне о них.

— Сколько времени спустя?

— Не знаю. Она не говорила. Полагаю, когда все всплыло, она хотела оставить деньги себе.

— Ты их никогда не видела? — удивился Питт. — А кто их видел?

— Насколько я знаю, никто. Только Абби. Она никому о них не говорила. — Девушка смотрела на инспектора глазами, наполненными страхом, но он не мог сказать, кого она боится, — его, старуху или таинственного Берта.

— Спасибо, — тихо промолвил Питт, одарив девушку печальной улыбкой — только так он и мог выразить свое сочувствие. Присматриваться к ней внимательнее, думать о ней было бы невыносимым мучением. Она представляла собой лишь крошечную частицу того, что Томас был не в силах изменить. — Спасибо — именно это я и хотел знать.

— Ну, будь я проклята, если понимаю, зачем вам все это нужно, — с презрением пробормотала старуха. — Совершенно бесполезная ерунда — вот что я скажу!

— Пожалуй, ты в любом случае будешь проклята, — холодно заметил Питт. — И я попрошу местную полицию присматривать за твоим заведением — так что девушек не бить, иначе мы вас закроем. Понятно?

— Я буду лупить всех, кого найду нужным, — огрызнулась старуха, грубо выругавшись, но Питт понял, что она будет соблюдать осторожность, по крайней мере какое-то время.

Выйдя на улицу, инспектор направился обратно к главной улице, где можно было сесть на омнибус, чтобы вернуться в полицейский участок. Он не стал ловить извозчика; ему было нужно время подумать.

Комнаты в борделях не принадлежат девушкам, которые их занимают, и такие сутенерши, как эта старуха, ревностно следят за тем, чтобы никто не проходил внутрь без их ведома; они просто не могут этого допустить. Мзда за вход является для них источником существования. Если девочки начнут тайком приводить к себе клиентов, не делясь выручкой, об этом пойдет молва, и сутенерша через месяц останется без работы.

Как такое могло случиться, что Джером и Артур Уэйбурн побывали в заведении, но никто их там не видел? И осмелилась бы Абигайль, вынужденная думать о будущем, о крыше над головой, — осмелилась бы она принимать клиента тайком? Девушек запугивают до смерти, чтобы отбить у них всякую охоту утаивать часть выручки. И Абигайль уже достаточно давно занималась своим ремеслом и прекрасно знала все это; ей были известны «примеры» того, что было уготовлено чрезмерно жадным и честолюбивым. Она не была глупой; в то же время ей недоставало ума и изворотливости, чтобы самостоятельно провернуть подобную аферу, ибо в таком случае она не работала бы на эту злобную старуху.

Что снова поднимало вопрос, который все это время маячил на задворках сознания Питта, неумолимо продвигаясь вперед, обретая все большую четкость и определенность. Действительно ли Джером и Артур Уэйбурн бывали здесь?

Единственным основанием считать так было слово Абигайль Винтерс. Джером все отрицает, Артур мертв, а больше их никто не видел.

Но какой смысл Абигайль лгать? Она появилась из ниоткуда, ей нечего бояться. Если Джером здесь не бывал, Абигайль пришлось поделиться со старухой деньгами, которые она никогда не получала.

Если только, конечно, она не получила их от кого-то другого. За что? И от кого?

Естественно, за ложь. За слова о том, что Джером и Артур Уэйбурн бывали у нее. Но кому могло понадобиться то, чтобы Абигайль дала подобные показания?

Ответ напрашивался сам собой: убийце Артура. Которым, как уже успел убедиться Питт, не был Морис Джером.

Однако все эти рассуждения нельзя было считать доказательствами. Чтобы разбудить сомнения, достаточные для пересмотра дела, необходимо было назвать того, кто мог заплатить Абигайль вместо Джерома. И, разумеется, также нужно было встретиться с Альби Фробишером и гораздо более тщательно проверить его показания.

Питт решил поговорить с Альби прямо сейчас.

Пройдя мимо остановки омнибуса, он завернул за угол и быстро зашагал по длинной убогой улице. Остановив проезжающего извозчика, прыгнул внутрь, крикнув адрес.

Дом, в котором жил Альби, был в точности таким же, как и в предыдущий раз: влажный коврик за дверью, дальше, ярко-красная ковровая дорожка, полутемная лестница наверх. Питт постучал в дверь, сознавая, что у Альби может находиться клиент. Однако он не хотел терять время, дожидаясь более подходящего случая.

Ответа не последовало.

Инспектор постучал снова, настойчивее, показывая, что, если его не впустят, он проложит себе дорогу силой.

Ответа по-прежнему не было.

— Альби! — громко окликнул Питт. — Если ты не откроешь, я высажу дверь!

Тишина. Приложив ухо к двери, инспектор услышал в комнате какой-то шорох.

— Альби! — крикнул он.

Ничего. Развернувшись, Питт сбежал вниз по лестнице и прошел по красной ковровой дорожке к каморке в глубине, где жил хозяин. Это заведение разительно отличалось от борделя, в котором работала Абигайль. Здесь у входной двери не караулил бдительный цербер. Альби платил за свою комнату хорошие деньги, клиенты приходили и уходили, не привлекая к себе ненужного внимания. И это были люди другого сорта — состоятельные, благополучные, склонные тщательно оберегать свои тайны. Визит к проститутке считался объяснимой слабостью, допустимым проступком, на который человек воспитанный закрывал глаза. Но платить за услуги юноши — это уже было не только серьезное отклонение от правил приличия, достойное порицания; это было самое настоящее преступление, открывавшее повинного в нем кошмарам шантажа.

Питт резко постучал в дверь.

Дверь приоткрылась, и в щелочку на него уставился недовольный глаз.

— Кто вы такой? Что вам надобно?

— Где Альби?

— Зачем вам это знать? Если он вам задолжал, мне до этого нет никакого дела.

— Я хочу с ним поговорить. Говорите, где он?

— И что мне за это будет?

— А будет вам за это то, что вас не станут преследовать за содержание борделя и поощрение гомосексуализма — что является уголовно наказуемым деянием.

— Меня нельзя ни в чем обвинить. Я сдаю комнаты. А чем уж в них занимаются — я тут ни при чем!

— У вас есть желание объяснить это присяжным?

— Вы не сможете меня арестовать!

— Смогу — и арестую. Быть может, вам удастся выпутаться, но сперва придется посидеть в тюрьме, а там будет несладко. Заключенные не любят сутенеров, особенно тех, которые предлагают юношей… Итак, где Альби?

— Не знаю! Клянусь господом, не знаю! Он мне не докладывает, когда приходит и уходит!

— Когда вы видели его в последний раз? В какое время он обычно возвращается — и не говорите мне, что вы этого не знаете.

— Около шести — он всегда приходит домой около шести. Но я вот уже два дня как его не видел. Прошлой ночью Альби здесь не было, и я понятия не имею, где он был. Господь Бог тому свидетель! И больше я вам ничего не смогу сказать, даже если вы сошлете меня в Хафстралию!

— Теперь в Австралию больше никого не ссылают — вот уже много лет, — рассеянно заметил Питт. Он поверил этому человеку. Ему не было никакого смысла лгать, в то же время он рисковал всем, если бы инспектору вздумалось за него взяться.

— Ну, тогда в Колдбат-филдс! — сердито сказал домовладелец. — Честное-благородное, я понятия не имею, куда делся Альби. И вернется ли он вообще. Мне очень хочется верить, что вернется — он задолжал мне плату за эту неделю, вот так! — Внезапно он очень расстроился.

— Надеюсь, Альби вернется, — сказал Питт, предчувствуя беду.

Впрочем, может быть, Альби действительно вернется. В конце концов, почему бы и нет? Как он сам говорил, здесь у него хорошая комната и постоянная клиентура. Можно разве только предположить, что он нашел себе одного клиента, требовательного, ненасытного, не желающего ни с кем делиться, притом достаточно состоятельного, чтобы тот полностью содержал его для своего собственного ублажения. О подобных подарках судьбы мечтал каждый такой подросток, как Альби.

— Значит, он вернется, — язвительно заметил домовладелец. — А вы, стало быть, собираетесь до тех самых пор торчать здесь словно столб? Вы распугаете всех моих… посетителей! Для такого заведения нет ничего хорошего в том, если вы стоите здесь! Это навевает дурные мысли. Люди станут думать, будто тут что-то стряслось!

Питт вздохнул.

— Конечно, нет. Но я вернусь. И если ты выгонишь Альби или сделаешь ему плохо, я отправлю тебя в Колдбат-филдс прежде, чем твои гнусные ноги успеют коснуться земли!

— Вижу, он вам приглянулся, да? — Лицо старика скривилось в грязной ухмылке. Воспользовавшись замешательством Питта, он выбил его ногу из щели и захлопнул дверь.

Инспектору не оставалось ничего другого, кроме как отправиться обратно в полицейский участок. Он и так уже опаздывал, а у него было еще много дел.

Гилливрей несказанно обрадовался известию относительно поджигателя, и прошло четверть часа, прежде чем он наконец спросил у Питта, почему тот так задержался.

Инспектор предпочел подойти к правде окольным путем.

— Что вам еще известно об Альби Фробишере? — спросил он.

— О ком? — нахмурился Гилливрей, словно не сразу сообразив, о ком идет речь.

— Об Альби Фробишере, — повторил Питт. — Что вам еще о нем известно?

— Помимо чего? — в раздражении спросил сержант. — Он мужчина-проститутка, вот и всё. Чего еще не хватает? Какое нам дело до всего остального? Мы не можем арестовывать всех гомосексуалистов города, ибо в таком случае мы только этим и будем заниматься. К тому же надо еще доказать, что он занимался своим ремеслом, а как это сделать, не привлекая его клиентов?

— А что плохого в том, чтобы привлечь клиентов? — впрямую спросил инспектор. — Они виновны нисколько не меньше его, а то и больше. Им не нужно думать о том, как заработать на кусок хлеба.

— Мистер Питт, вы хотите сказать, что проституция — пристойное занятие? — спросил потрясенный Гилливрей.

Обыкновенно лицемерие приводило Томаса в бешенство. На этот раз, поскольку этот вопрос вырвался у сержанта совершенно непроизвольно, его захлестнула полная безысходность.

— Разумеется, нет, — устало произнес инспектор. — Но я могу понять, как многие из тех, кто торгует своим телом, доходят до этого. А вы осуждаете тех, кто прибегает к услугам проституток, в том числе даже подростков?

— Нет! — вырвалось у Гилливрея. Сержант был оскорблен; сама эта мысль вызывала у него отвращение. Затем до него дошло, какие выводы естественным образом вытекали из его предыдущего заявления. — Ну… я хотел сказать…

— Да? — терпеливо спросил Питт.

— Это не приведет ни к чему хорошему. — Гилливрей покраснел, говоря эти слова. — У тех, кто общается с Альби Фробишером, есть деньги — скорее всего, это люди благородного происхождения. Не можем же мы арестовывать людей этого круга за такие мерзости, как половые извращения. Только подумайте, к чему это приведет.

Питту можно было ничего не отвечать; он знал, что выражение его лица будет достаточно красноречивым ответом.

— У многих людей самые… самые разнообразные вкусы. — Щеки Гилливрея стали пунцовыми. — Не можем же мы лезть в чужие дела. Все то, что делается приватно, так, чтобы никто об этом не знал… — Набрав полную грудь воздуха, он с шумом его выдохнул. — В общем, лучше оставить их в покое! Нам нужно думать о настоящих преступлениях — мошенничестве, воровстве, разбое и тому подобном, — в которых есть пострадавшие. То, чем благородный господин занимается у себя в спальне, касается только его одного, и если эти деяния противоречат законам божьим — в качестве примера можно привести прелюбодеяние, — лучше предоставить карать за них самому Господу.

Усмехнувшись, Питт посмотрел в окно на струйки дождя, стекающие по стеклу, и мокрые улицы.

— Если только, конечно, речь не идет о Джероме.

— Джерома судили не за его противоестественные наклонности! — с жаром возразил Гилливрей. — Его осудили за убийство!

— Вы хотите сказать, что, если бы он не убил Артура, вы бы закрыли глаза на все остальное? — изумленно спросил инспектор. Затем внезапно до него дошло, что Гилливрей сказал: «его осудили за убийство», а не «он виновен в убийстве». Что это было — неудачное выражение или непроизвольное признание тех сомнений, которые оставались у него?

— Если бы Джером не убил Артура, полагаю, никто ни о чем не узнал бы. — У Гилливрея был наготове идеальный, рассудительный ответ.

Питт не стал ничего возражать; скорее всего, это было так. И, разумеется, если бы его сын не был убит, Энсти Уэйбурн ни за что не стал бы преследовать Джерома в судебном порядке. Кто в своем рассудке будет сам раздувать подобный скандал? Уэйбурн просто выставил бы наставника вон без рекомендаций и на том удовлетворился бы. Одних только бездоказательных намеков на небезупречные моральные устои Джерома было бы достаточно для того, чтобы разбить его карьеру, а имя Артура осталось бы даже неупомянутым.

— В любом случае, — продолжал Гилливрей, — все это дело осталось позади, и вы только породите множество ненужных проблем, цепляясь за него. Я больше ничего не знаю об Альби Фробишере и предпочитаю ничего не знать. И вы должны согласиться, сэр, что так будет лучше — при всем моем уважении к вам.

— Вы верите в то, что Джером убил Артура Уэйбурна? — неожиданно спросил Питт, удивив даже самого себя столь наивно откровенным вопросом.

Голубые глаза Гилливрея вспыхнули, выражая внутренний дискомфорт.

— Я не присяжные, мистер Питт, и не мое дело судить о виновности или невиновности Джерома. Не знаю. Все показывает на то, что он действительно убил Артура. И, что гораздо важнее, закон нашей страны решил именно так.

— Понятно.

Больше добавить было нечего. Оставив эту тему, Томас вернулся к делу о поджоге.

Еще дважды Питту удавалось выбраться в Блюгейт-филдс, в тот район, где находился дом, в котором снимал комнату Альби Фробишер. Тот так и не вернулся. Когда инспектор пришел в третий раз, дверь ему открыл подросток еще моложе Альби, с любопытным циничным взглядом, сразу же пригласивший его войти. Комната была сдана новому постояльцу. Альби нашли замену, будто его вообще никогда не существовало. В конце концов почему должно пустовать великолепное жилье, в то время как оно могло бы приносить выручку?

Питт осторожно навел справки в нескольких других полицейских участках, расположенных в похожих районах — Севен-Дайлс, Уайтчепеле, Майлс-Энде, Сент-Джайлсе, Девилз-акр, — но никто не слышал о том, чтобы Альби перебрался туда. Само по себе это еще ничего не означало. Тысячи попрошаек, проституток, мелких воришек постоянно перебираются с место на место. Многие из них умирают молодыми, однако в человеческом море о них думают не больше, чем об одной волне на океанских просторах, такой же безликой и не отличимой от других. Определенные имена и лица остаются в памяти, потому что их обладатели поставляют информацию о преступном мире, благодаря которой по большей части и удается раскрывать многие преступления, однако подавляющее большинство мелькает мимо анонимной массой.

И Альби, подобно Абигайль Винтерс, исчез бесследно.

На следующий день, не имея никаких определенных планов, Питт отправился в Ньюгейтскую тюрьму навестить Мориса Джерома. Как только инспектор вошел в ворота, его встретил знакомый запах: казалось, будто со времени его предыдущего визита прошло всего несколько мгновений. Всего несколько мгновений с тех пор, как эти высокие сырые стены смыкались вокруг него.

Джером сидел на соломенном тюфяке точно в той же позе, что и тогда, когда Питт видел его в последний раз. Он по-прежнему был гладко выбрит, однако его лицо посерело, кожа обтянула скулы, нос заострился. Воротничок сорочки по-прежнему был белоснежный и накрахмаленный. В этом, несомненно, чувствовалась рука Эжени.

Внезапно инспектор поймал себя на том, что при виде этого скорбного зрелища у него внутри все переворачивается. Ему пришлось сглотнуть слюну и сделать глубокий вдох и выдох, чтобы справиться с тошнотой.

Стражник закрыл за собой дверь. Обернувшись, Джером посмотрел на вошедшего. Питт был потрясен его умным, проницательным взглядом.

Он думал об этом человеке как о предмете, как об абстрактной жертве; на самом деле умом Джером нисколько не уступал самому Питту и уж конечно же многократно превосходил своих тюремщиков. Он знал, что с ним произойдет, но при этом нисколько не походил на затравленное животное, а оставался человеком, обладающим рассудком и воображением. Наверное, он умрет сто раз до того последнего утра своей жизни, почувствует прикосновение веревки, ощутит боль в том или ином виде. Ему не удавалось сосредоточиться и полностью выбросить из головы подобные мысли.

Мелькнула ли на лице у Джерома надежда?

Какой невероятной глупостью было прийти сюда! Каким бесчеловечным садизмом! Заключенный и инспектор встретились взглядами, и надежда погасла.

— Что вам нужно? — холодно спросил Джером.

Питт сам не знал, что ему нужно. Он пришел только потому, что времени оставалось так мало, и если не прийти сейчас, быть может, прийти больше не удастся вообще. Быть может, где-то в подсознании у него теплилась надежда на то, что Джером скажет что-нибудь важное, укажет новое направление расследования. Однако высказать эти мысли вслух, намекнув на существование хоть какой-то надежды, было бы непростительным утонченным истязанием.

— Что вам нужно? — повторил Джером. — Если вы ждете от меня признания в надежде на то, что это позволит вам спать спокойно, вы напрасно теряете время. Я не убивал Артура Уэйбурна, я не имел — и не желал, — его ноздри раздулись от отвращения, — никаких физических отношений ни с ним, ни с другими мальчиками.

Питт подсел к нему на тюфяк.

— Полагаю, вы также не бывали у Абигайль Винтерс и Альби Фробишера? — спросил он.

Джером подозрительно взглянул на него, ожидая издевку. Которой не было.

— Нет.

— Вы знаете, почему они солгали?

— Нет. — Его лицо исказилось. — Вы мне верите? Правда, теперь это уже не имеет никакого значения. — Это был не вопрос, а констатация факта. В Джероме не осталось больше ни легкости, ни свободы. Жизнь ополчилась против него, и он уже не ждал, что это изменится.

Безысходность его слов задела Питта.

— Да, — сказал он. — Теперь это уже не имеет никакого значения. И я даже не могу сказать, верю ли вам. Но я вернулся к той девушке, чтобы еще раз поговорить с ней. Она исчезла. Тогда я отправился к Альби, и он также исчез.

— Это не имеет никакого значения, — повторил Джером, уставившись на сырые камни в противоположном углу камеры. — До тех пор пока оба мальчишки будут продолжать лгать, утверждая, что я приставал к ним.

— Почему они так поступают? — откровенно спросил инспектор. — Какой смысл им лгать?

— Злоба — какой же еще? — Голос Джерома был пропитан презрением: презрением к мальчикам, потому что они, поддавшись личной обиде, опустились до бесчестья, и к Питту, показавшему себя таким тупым.

— Почему? — настаивал инспектор. — Почему они не любили вас настолько сильно, что не погнушались сказать неправду? Чем вы вызвали такую ненависть?

— Я пытался заставить их учиться! Пытался научить их самодисциплине, порядку!

— И что же в этом плохого? Разве их отцы не хотят того же самого? Весь их мир определяется этими правилами, — рассудительно заметил Питт. — Самодисциплина настолько жесткая, что мальчишки терпят физическую боль, лишь бы не потерять свое лицо. В детстве я не раз наблюдал, как представители высшего класса прячут невыносимые страдания, только чтобы не показывать, что они получили травму, так как в этом случае их не возьмут на охоту. Я помню одного лорда, который панически боялся лошадей, но он с улыбкой садился в седло и весь день скакал верхом, после чего возвращался домой, и его всю ночь напролет тошнило от сознания того, что он остался жив. И так продолжалось из года в год, но лорд не собирался признавать, что ненавидит охоту, так как это унизило бы его в глазах его знакомых.

Джером молчал. Это было то самое глупое мужество, которым он восторгался, и ему было неприятно видеть это качество у представителей того класса, для которого он всегда оставался чужим. Единственным его ответом на подобное отторжение была ненависть.

Вопрос остался без ответа. Джером не знал, зачем мальчишкам понадобилось лгать, и Питт также это не знал. Вся беда была в том, что инспектор не верил, что они лгут, однако в обществе Джерома он искренне верил, что тот говорит правду. Это же было невозможно!

Просидев молча еще минут десять, Питт крикнул, вызывая охранника. Говорить больше было нечего; пустые любезности явились бы оскорблением. У Джерома не было будущего, и притворяться в обратном было жестоко. Какой бы ни была правда, инспектор считал своим долгом относиться к Джерому с уважением.

На следующий день утром Питта первым делом потребовал к себе Этельстан. У двери кабинета инспектора ждал констебль, передавший приказ немедленно явиться к начальству.

— Да, сэр? — спросил Питт, как только громогласный голос суперинтенданта разрешил ему войти.

Этельстан сидел за столом. Он даже еще не успел раскурить сигару, и его лицо было покрыто пятнами гнева, который при появлении инспектора ему пришлось подавить.

— Кто, черт побери, приказывал вам навещать Джерома? — раздраженно произнес суперинтендант, приподнимаясь в кресле, чтобы придать себе больший рост.

Питт почувствовал, как у него напряглись мышцы спины и натянулась кожа на черепе.

— Я не знал, что для этого требуется разрешение, — холодно ответил он. — Раньше такого не было.

— Питт, не смейте мне дерзить! — Выпрямившись в полный рост, Этельстан оперся о стол. — Дело закрыто! Я сказал вам это еще десять дней назад, когда присяжные вынесли вердикт. Вас оно больше не касается, и я приказал вам оставить все в покое. Но вот теперь я слышу, что вы копошитесь у меня за спиной — пытаетесь встретиться со свидетелями! Какого черта вам нужно?

— Я не встречался ни с одним из свидетелей, — честно сказал Питт, хотя дело тут было вовсе не в отсутствии желания с его стороны. — Я не смог — они исчезли.

— Исчезли? Что вы хотите сказать — «исчезли»? Люди такого сорта постоянно приходят и уходят — сброд, отстой общества, вечно кочуют с места на место. Хорошо хоть нам вообще посчастливилось их найти, а то мы так бы и не получили их показания. Не говорите чушь. Эти люди не исчезли в том смысле, в каком может исчезнуть порядочный гражданин. Они просто перебрались из одного публичного дома в другой. Это ничего не значит — абсолютно ничего. Вы меня слышите?

Поскольку суперинтендант орал во весь голос, этот вопрос был излишним.

— Разумеется, сэр, я вас слышу, — с каменным лицом промолвил Питт.

Этельстан побагровел от ярости.

— Вытянитесь по швам, когда я с вами разговариваю! А теперь я слышу, что вы встречались с Джеромом — причем не один раз, а дважды! Для чего, хотелось бы мне знать, для чего? Нам уже больше не нужно чистосердечное признание. Его вина доказана. Присяжные признали его виновным — таков закон нашей страны. — Разведя руки в стороны, суперинтендант скрестил их перед собой наподобие ножниц. — Дело закрыто. Полиция Большого Лондона платит вам за то, Питт, чтобы вы ловили преступников, и в первую очередь за то, чтобы вы по возможности предотвращали преступления. Вам не платят за то, чтобы вы защищали преступников и дискредитировали суды, ставя под сомнение их решения! Итак, если вы не можете надлежащим образом выполнять свою работу, как вам приказано, вам лучше уйти из полиции и найти себе какое-нибудь другое занятие. Вы меня понимаете?

— Нет, сэр, не понимаю! — Питт стоял, вытянувшись в струнку. — Вы хотите, чтобы я делал только то, что мне прикажут, в точности так, как мне прикажут, не прислушиваясь к голосу своего рассудка, к своему опыту, — или в противном случае я буду уволен?

— Не притворяйтесь тупицей, черт побери! — хлопнул по столу рукой Этельстан. — Естественно, нет! Вы следователь — но, черт возьми, вы не можете браться за любое дело, какое вам вздумается! Я предупреждаю вас, Питт, что, если вы не оставите дело Джерома в покое, я снова отправлю вас патрулировать улицы рядовым констеблем — и я могу это устроить, уверяю вас!

— Почему? — Питт посмотрел суперинтенданту прямо в лицо, требуя объяснений, пытаясь прижать его к стене, вынудив сказать что-нибудь такое, от чего нельзя уже будет отказаться. — Я не встречался ни с кем из свидетелей. Я и близко не подходил к Уэйбурнам или Суинфордам. Но почему мне нельзя поговорить с Абигайль Винтерс или Альби Фробишером, почему нельзя навестить Джерома? Что такого, по-вашему, могут они сказать теперь, что это повлияет на исход дела? Что они могут изменить? Кто собирается отказаться от своих показаний?

— Никто! Абсолютно никто! Но вы сеете смуту, порождаете сомнения, заставляя всех думать, будто в деле осталась какая-то тайна, грязная и отвратительная. А это равносильно клевете!

— Что вы имеете в виду — например, то, что правда выяснена не до конца?

— Не знаю! Боже милосердный — ну откуда мне знать, какие мысли бродят в вашем искаженном сознании? Вы просто помешались. Но я предупреждаю вас, Питт: если вы еще хоть раз притронетесь к этому делу, я вас сломаю! Оно закрыто. Мы нашли виновного. Его судили, ему вынесли приговор. Вы не имеете права ставить под сомнение решение присяжных. Вы подрываете закон, и я этого не допущу!

— Я не подрываю закон, — презрительно возразил Питт. — Я только пытаюсь убедиться в том, что мы собрали все доказательства, убедиться в том, что не произошло ошибки…

— Никаких ошибок не произошло! — Лицо Этельстана было свекольно-пунцовым, на подбородке дергалась жилка. — Мы собрали доказательства, суд вынес приговор, и не ваше дело решать, правильный ли он. А теперь идите к себе и ищите своего поджигателя, занимайтесь всем тем, что скопилось у вас на столе. Если мне еще раз придется вызывать вас к себе по поводу Мориса Джерома или вообще в связи с этим делом, обещаю, я снова отправлю вас на улицу констеблем! Немедленно возвращайтесь к себе, Питт. — Вскинув руку, суперинтендант указал на дверь. — Живо!

Спорить было бессмысленно.

— Слушаюсь, сэр, — устало промолвил Томас. — Уже иду.

Еще до конца недели Питт узнал, почему ему не удавалось найти Альби. Известие в порядке любезности пришло из полицейского участка в Дептфорде. Это было краткое сообщение о том, что из реки выловлен труп, возможно, Альби Фробишера, и если Питта это интересует, он может приехать и посмотреть на него.

Томас отправился в Дептфорд. В конце концов, Альби Фробишер имел отношение к одному из его расследований, и самое непосредственное. И то, что труп выловили из воды в Дептфорде, вовсе не означало, что он попал туда именно там. Гораздо более вероятно, произошло это в Блюгейт-филдс, где Питт в последний раз видел Альби.

Инспектор никого не предупредил о том, куда отправляется. Он сказал лишь, что из дептфордского участка пришло сообщение с просьбой опознать труп. В этом не было ничего необычного, такое случалось постоянно: сотрудники из одного участка помогали своим коллегам из другого.

Стояла та холодная, ясная погода, когда восточный ветер с Ла-Манша хлещет лицо подобно бичу, обжигает кожу, жалит глаза. Питт поднял воротник пальто, плотнее укутываясь шарфом, и натянул шляпу на уши, чтобы ветер не проникал под поля, срывая ее с головы.

Двуколка резво бежала по улицам, подковы лошадей звенели по замерзшей брусчатке мостовой. Возница в теплой одежде взгромоздился так высоко, что его почти не было видно. Когда он остановился перед полицейским участком Дептфорда, Питт выбрался из двуколки, успев окоченеть от неподвижного сидения. Расплатившись с извозчиком, он отпустил его. Возможно, ему придется пробыть здесь долго; он хотел выяснить об Альби как можно больше — если только это действительно был Альби.

Внутри весело гудела пузатая печка, на которой грелся чайник, а рядом примостился констебль в форме с кружкой кипятка в руке. Узнав инспектора, он встал.

— Доброе утро, мистер Питт! Вы приехали посмотреть на тот труп, что мы выловили из реки? Не желаете сперва чашку чаю? Зрелище не из приятных, сэр, да и день нынче жутко холодный.

— Нет, благодарю — сначала осмотрим труп, а вот уже потом чай придется очень даже кстати. Поговорим немного — если это действительно тот тип, которого я знал.

— Бедняга… — Констебль покачал головой. — Впрочем, может быть, так оно и к лучшему. Иные и столько не живут. Он у нас еще здесь, в кладовке. В такой день как сегодня в морг можно не торопиться. — Он поежился. — Пожалуй, он здесь неделю пролежит замерзший!

Питт был склонен с ним согласиться. Кивнув констеблю, он поежился за компанию с ним.

— Значит, решил устроить тут морг, да?

— А что, с покойниками хлопот меньше, нежели с живыми. — Судя по всему, констебль был настроен на философский лад. — И кормить не надо!

Он провел инспектора по узкому коридору, продуваемому свистящими сквозняками, спустился по каменным ступеням и открыл дверь в голую комнату, где на деревянном столе лежало тело, накрытое белой простыней.

— Ну, вот мы и пришли, сэр. Это тот самый, кого вы знаете?

Приподняв простыню, Питт посмотрел на лицо. Река оставила свои следы. Спутавшиеся волосы были перепачканы липким илом, на коже темнели грязные пятна, но это был Альби Фробишер.

Инспектор перевел взгляд ниже, на шею. Можно было не спрашивать, что явилось причиной смерти: на коже виднелись следы пальцев, черные и вздувшиеся. Вероятно, Альби был мертв еще до того, как попал в воду. Питт полностью открыл тело. Было бы непростительной беспечностью пропустить что-либо важное, если такое имелось.

Тело оказалось еще более худым, чем ожидал Питт, еще более юным без одежды. Кости были тонкими, кожа по-прежнему сохраняла прозрачную бледность, свойственную детям. Возможно, именно этим отчасти объяснялся тот успех, который имел Альби в своем ремесле.

— Это он? — снова спросил стоявший прямо за спиной у Питта констебль.

— Да. — Инспектор накрыл труп простыней. — Да, это Альби Фробишер. Есть что-нибудь еще?

— Почти ничего, — угрюмо ответил констебль. — Таких мы вытаскиваем из реки каждую неделю, а зимой, случается, и каждый день. Кого-то удается опознать, подавляющее большинство остаются неопознанными. Вы закончили здесь?

— Да, спасибо.

— Тогда поднимемся наверх и выпьем горячего чаю.

Констебль проводил Питта обратно к пузатой печке и чайнику. Оба взяли кружки с кипятком и подсели к столу.

— Он был задушен, — заметил инспектор, хотя в этом не было необходимости. — Вы будете рассматривать этот дело как убийство?

— О да. — Констебль поморщился. — Хотя вряд ли от этого будет какая-то разница. Кто может знать, кто прикончил бедолагу? Это мог сделать кто угодно, ведь так? Да, кстати, а кто это такой?

— Альберт Фробишер, — ответил Питт, снова мысленно отмечая, какая же неподходящая была у Альби фамилия. — По крайней мере, нам он был известен под таким именем. Он был мужчиной-проституткой.

— Ого — это ведь он давал показания по делу Уэйбурна, бедняга… Недолго он протянул, да? Его убили, чтобы спрятать концы в воду, так?

— Не знаю.

— Ну… — Допив чай, констебль поставил кружку на стол. — Такое ведь нельзя исключить, правда? С другой стороны, в таком ремесле убивают по самым разным причинам. Рано или поздно все заканчивается одинаково, ведь так? Я так понимаю, вы хотите забрать его себе? Нам отправить тело в ваш участок?

— Да, пожалуйста. — Питт встал. — Надо будет все подчистить. Возможно, смерть Альби не имеет никакого отношения к делу Уэйбурна, но он все равно проживал в Блюгейт-филдс. Благодарю за чай. — Он вернул кружку.

— Всегда пожалуйста, сэр. Я пришлю труп вам, как только мой сержант скажет слово. Но это случится не раньше, чем сегодня вечером. Так что нет смысла ждать.

— Спасибо, констебль. Счастливо оставаться!

— Всего хорошего, сэр.

Питт прошел к широкой сверкающей полосе реки. Был отлив, и от черной слизи, покрывающей мокрые каменные плиты набережной, исходил терпкий запах. Ветер поднимал на поверхности воды крупную рябь и бросал крохотные клочки белой пены в борта медленно ползущих барж. Баржи поднимались по реке к грузовым причалам лондонского порта. Питту вдруг захотелось узнать, откуда он, этот накрытый брезентом груз, лежащий у них на палубе. Он мог быть откуда угодно — из тропических лесов Африки, из безлюдных арктических пустынь, расположенных к северу от Гудзонова залива, где зима безраздельно хозяйничает по полгода кряду, из джунглей Индии, с островов Карибского моря. И все эти земли входят в Британскую империю. У Питта перед глазами возникла карта мира, с британскими владениями, выделенными красным, — казалось, речь шла о каждой второй стране. Недаром говорили, что над Британской империей никогда не заходит солнце.

И сердцем империи является вот этот город. Именно в Лондоне живет твоя королева, где бы ты ни находился, — в Судане, в Капской колонии, в Танзании, на Барбадосе, на Юконе или в Катманду.

Сознавал ли такой подросток, как Альби, что он живет в сердце этого огромного мира? Видят ли обитатели этих грязных, зловонных трущоб, стыдливо прячущихся за гордыми благополучными улицами, в своих самых безумных мечтах о богатстве, навеянных винными парами или дымом опиума, что они являются частью всего этого бесконечного могущества?

Баржи прошли, оставив за собой сверкающую водную гладь, освещенную ослепительным косым светом медленно клонящегося к западу солнца. Еще через несколько часов небо побагровеет, в последние предзакатные минуты придав иллюзию красоты густой пелене дыма, висящей над заводами и доками.

Расправив плечи, Питт быстро зашагал вперед. Нужно поймать извозчика и вернуться в участок. Теперь Этельстан вынужден будет разрешить ему продолжать расследование. Произошло еще одно убийство. Возможно, оно не имеет никакого отношения к Джерому и Артуру Уэйбурну, но оно все равно остается убийством. А каждое убийство необходимо раскрыть, если только это возможно.

— Нет! — воскликнул Этельстан, вскакивая на ноги. — Боже милосердный, Питт! Этот мальчишка торговал своим телом! Ублажал извращенцев! Рано или поздно он должен был умереть — его или доконала бы какая-нибудь болезнь, или пристукнул бы один из клиентов. Если мы будем тратить время на каждую мертвую проститутку, нам понадобится вдвое больше сил, и при этом мы все равно ничем другим заниматься больше не будем. Вам известно, сколько человек ежедневно умирает в Лондоне?

— Нет, сэр. А что, после определенного количества каждая конкретная смерть уже перестает иметь значение?

Суперинтендант хлопнул ладонью по столу, поднимая в воздух бумаги.

— Черт побери, Питт, я вас разжалую за неповиновение начальству! Разумеется, не перестает! Если бы у нас была возможность или веские основания, я бы расследовал это дело до самого конца. Но убийство проститутки — это достаточно обыденное происшествие. Уж если вы выбрали такую профессию, вы должны быть готовы столкнуться с насилием — и болезнями — и рано или поздно вы с ним столкнетесь! — Он помолчал. — Я не собираюсь отправлять своих людей бессмысленно прочесывать улицы. Мы никогда не найдем того, кто убил Альби Фробишера. Это мог быть один из тысячи… один из десяти тысяч! Кому известно, кто приходил в тот дом? Да кто угодно. Абсолютно кто угодно. Никто не замечает этих людей — такова природа подобных заведений, и вам, черт возьми, это известно ничуть не хуже, чем мне. Я не собираюсь бесцельно тратить время своих следователей, ваше или чье-либо другое, заставляя их заниматься безнадежным делом. — Этельстан перевел дыхание. — А теперь идите к себе и ищите этого поджигателя! Вам известно, кто это, — так задержите же его до того, как мы получим еще один поджог! А если я услышу, как вы еще раз упоминаете Мориса Джерома, Уэйбурнов или кого бы то ни было еще, я отправлю вас патрульным на улицу — я клятвенно вам это обещаю, и да хранит меня господь!

Питт больше ничего не сказал. Развернувшись на каблуках, он вышел из кабинета, оставив Этельстана стоять стиснув кулаки, с пунцовым лицом.