Глава 2

Времени, чтобы соблюдать приличия траура, не было. Человеческая память коротка, подробности быстро вылетают из головы. Уже на следующее утро инспектор Питт был вынужден вернуться к Уэйбурнам и начать расспросы. Нельзя было ждать, пока горе хоть немного утихнет и родные погибшего юноши придут в себя.

В особняке царила тишина. Все шторы наполовину приспущены, входная дверь затянута черным крепом. На мостовой напротив парадного крыльца рассыпана солома, чтобы заглушить шум колес проезжающих экипажей. Гилливрей надел самый строгий костюм и с печальным лицом держался в двух шагах позади Питта. Инспектор с раздражением отметил, что его помощник напоминает сотрудника похоронного бюро, переполненного профессиональной скорбью.

Открывший дверь дворецкий тотчас же проводил полицейских в дом, не дав им времени задержаться на пороге. В полумраке приспущенных штор прихожая казалась мрачной. В гостиной были зажжены газовые рожки, а в камине горел огонь. На низком круглом столике посреди комнаты стояли профессионально подобранные белые цветы, хризантемы и сочные, мягкотелые лилии. В воздухе стоял слабый запах воска, мастики и увядающих цветов, немного затхлый.

Энсти Уэйбурн пришел практически немедленно. Он был бледный и усталый, лицо у него осунулось. Уэйбурн уже заранее приготовил то, что намеревался сказать, и не стал терять времени на любезности.

— Доброе утро, — натянуто начал он. Затем, не дожидаясь ответа, продолжал: — Насколько я понимаю, у вас есть кое-какие вопросы, которые вы должны задать. Разумеется, я сделаю все возможное, чтобы изложить вам тот небольшой объем информации, которым располагаю. Естественно, я всесторонне обдумал этот вопрос. — Стиснув руки, Уэйбурн уставился на стоящие на столике лилии. — Я пришел к заключению, что на моего сына, несомненно, напали какие-то незнакомцы — скорее всего, в первую очередь с целью ограбления. Также я могу согласиться с тем, что, хотя это и маловероятно, похищение замышлялось с самого начала, хотя у нас нет на то никаких указаний — мы не получали требование выкупа. — Мельком посмотрев на инспектора, он тотчас же снова отвел взгляд. — Разумеется, возможно, у преступников просто не было времени — произошла какая-то нелепая случайность, и Артур погиб. Очевидно, они запаниковали. — Уэйбурн шумно вздохнул. — И трагические последствия этого нам всем известны.

Питт раскрыл было рот, но Уэйбурн махнул рукой, останавливая его:

— Подождите, пожалуйста! Позвольте мне продолжить. Мы почти ничего не можем вам рассказать, но, несомненно, вы хотите узнать о последнем дне жизни моего сына, хотя я и не представляю себе, как вам это сможет помочь.

Завтрак прошел как обычно. Присутствовали мы все. Утро Артур по обыкновению провел со своим младшим братом Годфри, занимаясь с наставником мистером Джеромом, которого я нанял для этой цели. За обедом не случилось ничего примечательного. Артур был таким же, как всегда. Ни в его поведении, ни в разговорах не было ничего необычного, он ни словом не упомянул ни о ком, кого бы мы не знали. У него не было никаких планов.

Говоря все это, Уэйбурн не двинулся с места, продолжая стоять в той же самой точке дорогого обюссонского ковра.

— Во второй половине дня Годфри продолжил занятия с мистером Джеромом. Артур почитал час-другой, кажется, что-то из классики, на латыни. Затем он ушел гулять с сыном друга семьи, юношей безупречной репутации, которого мы хорошо знаем. Я сам разговаривал с ним, и он также не заметил ничего странного в поведении Артура. Расстались они примерно в пять часов дня, насколько смог вспомнить Титус, но Артур не сказал ему, куда идет, упомянув лишь о том, что собирается поужинать с каким-то другом. — Наконец Уэйбурн посмотрел инспектору в глаза. — Боюсь, это все, что мы можем вам сказать.

Питт почувствовал, что на пути расследования уже возводится стена. Энсти Уэйбурн решил для себя, что произошло: случайное нападение, жертвой которого мог стать любой, трагическая, но неразрешимая тайна. Поиски разгадки не вернут погибшего сына и только принесут дополнительные ненужные страдания тем, кто и без того убит горем.

Инспектор по-человечески сочувствовал Уэйбурну — человек потерял сына, причем при необычайно болезненных обстоятельствах. Однако убийство нельзя скрыть, какие бы страдания это ни приносило.

— Да, сэр, — тихо произнес инспектор. — Мне бы хотелось встретиться с наставником мистером Джеромом, если возможно, и с вашим сыном Годфри.

Уэйбурн поднял брови.

— Вот как? Разумеется, вы можете встретиться с Джеромом, если желаете. Хотя я не вижу в этом никакого смысла. Я уже рассказал вам все, что ему известно. Но, боюсь, не может быть и речи о том, чтобы вы говорили с Годфри. Мальчик только что потерял своего брата. Я не позволю подвергать его допросам — особенно поскольку в этом нет абсолютно никакой необходимости.

Сейчас лучше было не спорить. В настоящий момент для Питта это были лишь голые имена, люди без лиц и характеров, без связей, если не считать очевидных кровных уз: обо всех взаимных чувствах можно было только гадать.

— И все же мне бы хотелось поговорить с мистером Джеромом, — повторил инспектор. — Быть может, он вспомнит что-нибудь полезное. Мы должны исследовать все возможности.

— Не вижу в этом смысла. — Нос Уэйбурна залился краской, возможно, от раздражения, возможно, от удушливого аромата лилий. — Если Артур стал жертвой грабителей, Джером едва ли может знать что-либо такое, что поможет следствию.

— Скорее всего, сэр, вы правы. — Поколебавшись мгновение, Питт сказал то, что должен был сказать: — Однако нельзя исключать вероятность того, что смерть вашего сына была как-то связана с его… медицинским диагнозом. — Какое омерзительное иносказание! Однако Питт помимо воли использовал его, болезненно ощущая присутствие Уэйбурна, насыщенную шоком атмосферу этого дома, хранящего память многих поколений жесткой самодисциплины и наглухо запертых чувств.

Лицо Уэйбурна застыло.

— Это еще не было установлено! Вне всякого сомнения, мой семейный врач установит, что ваш полицейский патологоанатом совершил вопиющую ошибку. Смею предположить, он постоянно имеет дело с людьми совершенно другого круга, вследствие чего обнаружил то, к чему привык. Уверен, что, узнав, кто такой Артур, он пересмотрит свое заключение.

Питт не стал ввязываться в спор. Пока что в этом не было необходимости. Возможно, это вообще не потребуется, если «семейный врач» обладает и профессиональным мастерством, и мужеством. Будет лучше, если он скажет Уэйбурну правду, объяснив, что все это можно в определенной мере сохранить в тайне, однако отрицать это бессмысленно.

Инспектор переменил тему.

— Как зовут друга вашего сына, сэр, — кажется, Титус?

Уэйбурн медленно выдохнул, словно боль прошла.

— Титус Суинфорд, — ответил он. — Его отец Мортимер Суинфорд — один из старейших наших друзей. Замечательная семья. Но я уже установил все, что известно Титусу. Он больше ничего не сможет добавить.

— И все же, сэр, мы с ним поговорим, — стоял на своем Питт.

— Я спрошу у его отца, даст ли он вам свое разрешение, — холодно промолвил Уэйбурн, — хотя я также не вижу в этом никакого смысла. Титус не видел и не слышал ничего существенного. Артур не поделился с ним, куда собирается пойти и с кем. Но даже если бы он сказал, куда идет, не вызывает сомнения, что на него напали уличные грабители, посему эта информация все равно оказалась бы бесполезной.

— О, сэр, не исключено, что она нам поможет. — Питт решил прибегнуть к полулжи. — Возможно, удастся установить, куда направился ваш сын, а разные преступники орудуют в разных районах. Если знать, где искать, быть может, мы даже найдем свидетелей.

На лице Уэйбурна отразились колебания. Он хотел как можно быстрее похоронить эту трагедию, со всеми приличиями, скрыть ее под толстым слоем земли и венков. В газетах напечатают некролог в черной рамке, будет гроб с бронзовыми ручками, над могилой произнесут скорбную речь. Вернувшись домой, все на какое-то время станут говорить приглушенными голосами, выдерживая траур. Затем начнется медленное возвращение к жизни.

Но в то же время Уэйбурн не мог позволить себе продемонстрировать нежелание помочь полиции в розысках убийц своего сына. Он вел внутреннюю борьбу, не в силах подобрать слова, способные выразить его чувства так, чтобы это прозвучало как нечто достойное, нечто такое, что не запятнало бы его.

Инспектор все понял. Он буквально подобрал за Уэйбурна подходящие слова, поскольку ему уже приходилось сталкиваться с этим; не было ничего необычного или не поддающегося пониманию в стремлении похоронить боль, не выпустить трагедию смерти и позор заболевания за пределы узкого круга ближайших родственников.

— Наверное, вам лучше поговорить с Джеромом, — наконец произнес Уэйбурн. Это был компромисс. — Я спрошу у мистера Суинфорда, разрешит ли он вам встретиться с Титусом. — Он протянул руку к шнурку звонка и позвонил. Тотчас же появился дворецкий, словно ждавший за дверью.

— Да, сэр? — учтиво спросил он.

— Пришли ко мне мистера Джерома, — сказал Уэйбурн, не глядя на него.

В гостиной больше не было произнесено ни слова до тех пор, пока не раздался стук в дверь. После ответа Уэйбурна дверь отворилась, вошел смуглый мужчина лет сорока с небольшим и закрыл дверь за собой. У него были приятные черты лица, хотя нос казался слишком тонким. Пухлые губы старательно поджаты. Это лицо не привыкло к быстрой смене чувств, не привыкло смеяться, кроме как после зрелого размышления, в ходе которого выяснялось, что смех в данном случае допустим — и даже целесообразен.

Питт оглядел его чисто по привычке; он не ждал, что наставник представляет собой что-то значительное. Возможно, мысленно отметил инспектор, если бы он сам зарабатывал на жизнь, обучая сыновей таких людей, как Энсти Уэйбурн, передавая им свои знания, но в то же время понимая, что, когда они вырастут, им безо всякого труда достанутся в наследство богатство и власть, исключительно по праву рождения, он стал бы таким же, как Джером. Если бы Томас в своей жизни был не столько своим собственным хозяином, сколько слугой, зависящим от мальчишек тринадцати и шестнадцати лет, возможно, его лицо было бы таким же сдержанным и осторожным.

— Заходите, Джером, — рассеянно произнес Уэйбурн. — Эти господа из полиции. Э… Питт, инспектор Питт, и мистер… э… Гильберт. Они хотят задать вам несколько вопросов относительно Артура. Бесполезных, как мне кажется, но будет лучше, если вы удовлетворите их любопытство.

— Да, сэр. — Джером стоял неподвижно, однако его поза была довольно расслабленной. Наставник смотрел на Питта с легкой снисходительностью человека, сознающего, что в кои-то веки ему наконец приходится иметь дело с тем, кто безоговорочно занимает более низкое общественное положение, чем он сам.

— Я уже рассказал сэру Энсти все, что мне известно, — слегка подняв бровь, сказал Джером. — Естественно, если было бы что-нибудь еще, я бы сказал.

— Разумеется, — согласился Питт. — Однако не исключено, что вам что-то известно, но вы сами не догадываетесь о том, насколько это существенно. Сэр, — он повернулся к Уэйбурну, — будьте так любезны, спросите у мистера Суинфорда, позволит ли он нам поговорить с его сыном.

Уэйбурн заколебался, разрываясь между стремлением остаться и убедиться в том, что наставник не скажет ничего неуважительного или неосторожного, и нежеланием демонстрировать свое беспокойство. В конце концов он бросил на Джерома холодный предостерегающий взгляд и направился к двери.

Когда за ним закрылась дверь, Питт повернулся к наставнику. На самом деле спрашивать его, по большому счету, было не о чем, однако сейчас, когда он был здесь, лучше было выполнить все формальности.

— Мистер Джером, — строгим тоном начал инспектор, — сэр Энсти уже рассказал, что вы не заметили ничего необычного в поведении мистера Артура в день его гибели.

— Совершенно верно, — ответил Джером, всем своим видом показывая, что ему не терпится поскорее покончить с этим совершенно бесполезным разговором. — Хотя едва ли можно было этого ожидать, если только не верить в ясновидение, — он слабо усмехнулся, словно ему приходилось иметь дело с невеждой-простолюдином, от которого можно было ожидать подобные глупости, — во что лично я не верю. Бедный мальчик никак не мог знать, что его ждет.

Питт тотчас же проникся неприязнью к этому человеку. Это чувство не имело разумного объяснения, но инспектор предположил, что у него с Джеромом не может быть ничего общего — ни взглядов, ни эмоций, и даже одно и то же событие они будут воспринимать абсолютно по-разному.

— Но, наверное, Артур знал, с кем собирается ужинать? — указал Питт. — Смею предположить, это должен был быть один из его знакомых. Мы сможем установить его личность.

Глаза Джерома потемнели и округлились чуть больше обыкновенного.

— Я не вижу, как это вам поможет, — ответил он. — Очевидно, Артур так и не встретился с тем, с кем должен был встретиться. В противном случае этот человек, вне всякого сомнения, проявил бы себя и по меньшей мере выразил бы соболезнования. Но что это может дать?

— По крайней мере, мы узнаем, кто это, — объяснил Питт. — Это позволит сузить район поисков. Возможно, удастся найти свидетелей.

Однако Джером не разделял его надежды.

— Возможно. Полагаю, вы знаете свое дело. Но, боюсь, я ничем не смогу вам помочь. Я понятия не имею, с кем мистер Артур собирался провести вечер. Полагаю, ввиду того, что этот человек не дал о себе знать, что это была не заранее условленная встреча, а что-то решенное в последний момент. А юноши такого возраста не делятся своими планами с наставниками, инспектор. — В его голосе прозвучала тень иронии — нечто меньшее, чем жалость к себе, но более горькое, чем юмор.

— Быть может, вы сможете предоставить мне список друзей Артура, которых вы знаете? — предложил Питт. — Мы без труда установим их непричастность к случившемуся. Я предпочел бы в настоящий момент не беспокоить сэра Энсти.

— Разумеется.

Пройдя к небольшому письменному столу у стены, обтянутому кожей, Джером выдвинул ящик, достал лист бумаги и начал писать, однако его лицо выражало откровенное сомнение. Он считал, что Питт занимается чем-то абсолютно бесполезным, поскольку больше ничего не может придумать, — хватается за соломинку, стараясь показать себя компетентным. Наставник успел написать с полдюжины имен, как в гостиную вернулся Уэйбурн.

Мельком взглянув на инспектора, сэр Энсти тотчас же подошел к Джерому.

— Что это такое? — властным тоном спросил он, протягивая к бумаге руку. Лицо Джерома застыло.

— Имена друзей мистера Артура, сэр, с кем он мог условиться поужинать вместе. Инспектор попросил составить список.

Уэйбурн презрительно фыркнул.

— Вот как? — Он бросил на Питта ледяной взгляд. — Надеюсь, инспектор, вы будете вести себя деликатно. Мне бы крайне не хотелось, чтобы вы смущали моих друзей. Я ясно выразился?

Чтобы сдержать вскипающую ярость, Томасу пришлось напомнить себе все обстоятельства этого дела.

Однако прежде чем он успел ответить, вмешался Гилливрей.

— Конечно, сэр Артур, — увещевательным тоном произнес он. — Мы прекрасно понимаем всю деликатность вопроса. Мы только проверим, не собирался ли кто-либо из перечисленных джентльменов поужинать с мистером Артуром или как-нибудь иначе провести время. Не сомневаюсь, все они поймут, как нам важно приложить все усилия, чтобы установить, где произошло это ужасное преступление. Наиболее вероятно, все произошло именно так, как вы говорите: случайное нападение, жертвой которого может стать любой хорошо одетый молодой джентльмен, возможно, имеющий при себе что-либо ценное. Однако мы должны сделать то немногое, что в наших силах, чтобы убедиться в этом.

Лицо Уэйбурна несколько смягчилось.

— Благодарю вас. Не представляю себе, какой это может дать результат, но, разумеется, вы правы. Вы не сможете найти того, кто совершил это… это деяние. Однако я прекрасно понимаю, что вы обязаны постараться. — Он повернулся к наставнику. — Благодарю вас, Джером. Это всё.

Извинившись, воспитатель удалился, закрыв за собой дверь.

Уэйбурн перевел взгляд с Гилливрея на Питта. Выражение его лица изменилось. Он не понимал суть тактичной учтивости Гилливрея и лаконичного, острого, резкого сострадания Питта, благодаря которому преодолевались все разделявшие их пропасти. Для него эти двое олицетворяли собой разницу между деликатностью и вульгарностью.

— Как мне кажется, инспектор, это все, чем я могу вам помочь, — холодно произнес сэр Энсти. — Я уже переговорил с мистером Мортимером Суинфордом, и если вы по-прежнему видите в этом необходимость, вы можете встретиться с Титусом. — Он устало провел рукой по своим пышным светлым волосам.

— Сэр, когда можно будет поговорить с леди Уэйбурн? — спросил Питт.

— Это невозможно. Моя жена не сможет поведать вам ровным счетом ничего. Естественно, я у нее спрашивал, и она не знает, где Артур собирался провести вечер. Я не намереваюсь обрекать ее на мучительные полицейские допросы. — Лицо Уэйбурна стало жестким, кожа на скулах натянулась.

Шумно вздохнув, Питт медленно выпустил воздух. Он почувствовал, как Гилливрей напрягся у него за спиной, и буквально ощутил его смущение, нежелание слышать то, что собирался сказать инспектор. Питт ничуть не удивился бы, если бы ему на плечо легла рука, готовая его остановить.

— Извините, сэр Энсти, но нужно также помнить о характере болезни вашего сына и о его отношениях, — мягко произнес инспектор. — Нельзя исключать возможность того, что это как-то связано с его смертью. И сами по себе подобные отношения уже являются преступлением…

— Я полностью отдаю себе в этом отчет, сэр! — Уэйбурн посмотрел на Питта так, словно тот сам принимал участие в этом извращении уже тем, что просто упомянул о нем. — Леди Уэйбурн не будет с вами разговаривать. Она благовоспитанная женщина и даже не поймет то, о чем вы будете говорить. Женщинам благородного происхождения никогда не приходилось слышать о подобной… мерзости.

Питту это было известно, однако чувство жалости одержало верх над раздражением.

— Конечно же, нет. Я намеревался только спросить у вашей жены о друзьях Артура, о тех, кто был близко с ним знаком.

— Я уже изложил вам все, что только может быть полезным, инспектор Питт, — ледяным тоном промолвил Уэйбурн. — У меня нет ни малейшего желания преследовать того… — запнувшись, он сглотнул комок в горле, — …кто надругался над моим сыном. Все кончено. Артура нет в живых. И никакие копания в… — сэр Энсти сделал глубокий вдох, стараясь совладать с собой, — в развращенных нравах какого-то… какого-то неизвестного тут ничем не помогут. Пусть мертвые упокоятся с миром. Ну а те, кому суждено жить дальше, будут пристойно скорбеть по моему сыну. А теперь, будьте добры, продолжайте свою работу где-нибудь в другом месте. Всего хорошего. — С этими словами он повернулся к полицейским спиной и остался стоять, неестественно выпрямившись и расправив плечи, смотря на огонь в камине и на картину над каминной полкой.

Питту и Гилливрею не оставалось ничего другого, кроме как уйти. Взяв в прихожей у дворецкого свои шляпы, они шагнули за дверь, в пронизывающий сентябрьский ветер, в поток спешащих прохожих.

Гилливрей протянул список друзей Артура Уэйбурна, составленный Джеромом.

— Сэр, вам действительно это нужно? — с сомнением промолвил он. — Едва ли имеет смысл обходить всех этих людей, спрашивая, видели ли они юношу в тот вечер. Если кому-то из них известно что-либо… — его лицо чуть скривилось от отвращения, отражая то самое выражение, какое придал бы своему лицу сам Уэйбурн, — …что-либо непристойное, он едва ли это признает. А надавить на них мы не сможем. Сказать по-честному, сэр Энсти прав, — на несчастного подростка напали грабители или хулиганы. Крайне неприятное событие, особенно когда оно происходит с членом порядочной семьи. Но нам лучше всего подождать немного, после чего без лишнего шума объявить дело нераскрываемым.

Питт резко повернулся к своему напарнику, не в силах больше сдерживать накопившуюся ярость.

— Неприятное? — в бешенстве крикнул он. — Вы сказали «неприятное», мистер Гилливрей? Над мальчишкой надругались, его заразили страшной болезнью, а затем убили. Что же такое должно произойти, чтобы вы сочли это откровенно ужасным? Мне очень любопытно знать!

— Мистер Питт, в этом нет никакой необходимости, — натянуто произнес Гилливрей, и его лицо скривилось не столько от обиды, сколько от отвращения. — Обсуждая эту трагедию, мы только сделаем хуже для родных и близких юноши, усугубим их страдания, а наш долг заключается вовсе не в том, чтобы взваливать на них дополнительное горе, которого, видит Бог, им и без того выпало достаточно.

— Наш долг, мистер Гилливрей, заключается в том, чтобы найти тех, кто убил этого юношу, после чего сбросил его обнаженное тело через люк в канализацию, чтобы его сожрали крысы, превратив в безликие кости, которые невозможно опознать. К несчастью для этих мерзавцев, тело прибило к шлюзовым воротам, и его слишком быстро обнаружил ушлый ассенизатор, искавший, чем бы поживиться.

Гилливрей был потрясен, вся краска схлынула с его лица.

— Ну… я… мне кажется, можно было бы выразиться и помягче.

— И как бы вы выразились? — воскликнул Питт, разворачиваясь к своему напарнику лицом. — Веселая проказа благородных господ, неудачное стечение обстоятельств? Чем меньше говоришь, тем лучше?

Они как раз пересекали улицу, и проезжающий мимо извозчик обдал их грязью.

— Нет, конечно же! — Лицо Гилливрея снова залилось краской. — Это неописуемая трагедия, самое жуткое преступление, какое только может быть. Но, если честно, я не верю, что у нас есть хоть малейшая надежда найти виновного, и, следовательно, нам лучше пощадить чувства родственников, не тревожить их напрасно. Вот и все, что я хотел сказать! По словам сэра Энсти, он не собирается преследовать того, кто… ну… и это уже совершенно другое дело. И тут от нас уже ничего не зависит. — Нагнувшись, он раздраженно вытер с брючины грязь.

Питт промолчал.

К концу дня они обошли тех, кого перечислил в своем списке Джером. Все опрошенные показали, что в тот вечер не видели Артура Уэйбурна и не собирались с ним встречаться, и вообще не имели ни малейшего понятия о его планах. Возвратившись в полицейский участок в пять с небольшим вечера, Питт нашел записку, в которой говорилось, что с ним хочет увидеться Этельстан.

— Да, сэр? — спросил он, закрывая за собой массивную дверь из полированного дерева.

Суперинтендант сидел за письменным столом, а рядом с правой рукой стоял дорогой кожаный набор с чернильницами, порошком, ножом для бумаги и печатями.

— Дело Уэйбурна. — Этельстан поднял взгляд. У него на лице мелькнула тень недовольства. — Так садитесь же! Не торчите здесь словно пугало. — Он с нескрываемой неприязнью оглядел Питта с ног до головы. — Вы ничего не можете сделать со своим костюмом? Полагаю, обратиться к портному вы себе позволить не можете, но, ради всего святого, хотя бы попросите жену его выгладить. Вы ведь женаты, не так ли?

Ему было прекрасно известно, что инспектор женат. Больше того, Этельстан знал, что жена Питта происходит из более благородной семьи, чем он сам, однако суперинтендант предпочитал по возможности забывать это.

— Да, сэр, — терпеливо сказал Питт.

Даже личный портной самого принца Уэльского не смог бы придать ему опрятный вид. Все дело было в какой-то природной неуклюжести инспектора. В его движениях не было расслабленной легкости, присущей истинным джентльменам; энтузиазм так и бил из него ключом.

— Так садитесь же! — отрезал Этельстан. Он терпеть не мог смотреть снизу вверх, особенно на того, кто был выше его ростом. — Ну как, нашли что-нибудь?

Послушно сев, Питт закинул ногу на ногу.

— Нет, сэр, пока что не нашли.

Этельстан смерил его неодобрительным взглядом.

— А я на это и не рассчитывал. Крайне неприятное дело, но это знак времени. Наш город приходит в плачевное состояние: юноши из благородных семейств больше не могут вечером выходить на улицу, не рискуя стать жертвой каких-нибудь душителей…

— Это были не душители, сэр, — раздельно произнес Питт. — Душители нападают со спины и душат шарфом. А этот мальчишка был…

— Не будьте дураком! — гневно оборвал его суперинтендант. — Я не имею в виду религиозную секту! Я говорю об общем упадке нравственности в городе и о том, что мы не в силах что-либо с этим поделать. Я чувствую себя отвратительно. Задача полиции заключается в том, чтобы защищать таких людей, как семья Уэйбурнов… и всех остальных, разумеется. — Этельстан хлопнул ладонью по обтянутой бордовой кожей столешнице. — Но если мы даже не можем установить район, где было совершено преступление, я просто не представляю себе, что еще мы можем сделать — кроме того, чтобы оградить убитых горем родственников от общественного внимания, что только усилит их и без того невыносимые страдания.

Питт тотчас же понял, что Гилливрей уже доложил суперинтенданту о ходе расследования. Он почувствовал, как все его тело напрягается от ярости, как на спине вздуваются мышцы.

— Сифилисом можно заразиться за одну ночь, сэр, — отчетливо произнес инспектор, проговаривая каждое слово с тем поставленным произношением, которому научился у сына эсквайра, с которым они вместе росли. — Однако симптомы проявляются не сразу, в отличие от синяка. Артура Уэйбурна использовали сексуально задолго до того, как он был убит.

Лицо Этельстана покрылось крупными бисеринками пота, верхняя губа скрылась под усами, а лоб влажно блеснул в свете газового рожка. Суперинтендант молчал, стараясь не смотреть Питту в глаза. Прошло несколько минут, прежде чем ему удалось совладать с собой.

— Это так, — наконец произнес он. — Тут много мерзости, очень много. Но то, чем благородные господа и дети благородных господ занимаются у себя в спальнях, к счастью, выходит за рамки компетенции полиции — если только, конечно, нас не просят вмешаться. Сэр Энсти с такой просьбой не обращался. Я сожалею о случившемся не меньше вас. — Он поднял взгляд на Питта, и в его глазах на мгновение мелькнуло искреннее чувство, тотчас же погасшее. — Все это отвратительно и не может не вызывать омерзения у каждого порядочного человека.

Взяв со стола нож для бумаги, Этельстан принялся крутить его в руках, наблюдая за игрой света на лезвии.

— Однако для нас имеет значение только смерть этого юноши, а это преступление, похоже, раскрыть невозможно. И все же мне по душе то, что вы изображаете, будто делаете все возможное. Совершенно очевидно, что мальчишка не случайно оказался там, где его нашли. — Он стиснул кулак с такой силой, что побелели костяшки пальцев, и посмотрел на инспектора. — Но ради всего святого, Питт, проявляйте побольше деликатности! Вам уже приходилось по делам следствия вращаться в свете. Вы должны знать, как себя вести! Отнеситесь с сочувствием к горю родителей, которые перенесли такое потрясение, узнав о… о других обстоятельствах. Ума не приложу, почему вы сочли нужным рассказать им об этом… Неужели нельзя было пристойно похоронить страшную правду вместе с подростком? — Суперинтендант покачал головой. — Нет — пожалуй, нет. Бедняге отцу сказать нужно было. Он имеет право знать — он мог изъявить желание преследовать виновного. Возможно, отец уже знал что-то — или догадывался. Но теперь, сами понимаете, уже ничего не удастся выяснить. Труп могло принести в Блюгейт-филдс из любого района города с этой стороны реки. И все же мы должны показать, что делаем все возможное, хотя бы ради матери. Ужасное дело… Самое неприятное преступление из всех, с какими мне только доводилось сталкиваться. Итак, продолжайте работать! Делайте все, что только в ваших силах. — Этельстан махнул рукой, показывая, что Питт может идти. — Через день-два дайте мне знать. Всего хорошего.

Питт встал. Ему было нечего сказать.

— До свидания, сэр. — Инспектор вышел из изысканного кабинета и закрыл за собой дверь.

Домой Питт вернулся усталым и замерзшим. Неопределенность бледной тенью маячила на задворках его сознания, подтачивая его уверенность, разрушая прочную целостность его воли. Его ремесло заключалось в том, чтобы раскрывать загадки, находить преступников и передавать их в руки правосудия. Но инспектору уже приходилось видеть, какой вред может причинить раскрытие некоторых тайн: каждый человек должен иметь право на неприкосновенность частной жизни, на возможность забыть или преодолеть. За каждое преступление виновный должен понести расплату, но не все грехи и ошибки нужно предавать широкой огласке, чтобы их анализировал и запоминал кто попало. И порой получалось так, что жертву наказывали дважды — сначала самим преступлением, а затем второй раз, мучительно долго, когда другие узнавали о случившемся, разбирали мельчайшие детали, додумывали пикантные подробности.

Не так ли обстояло дело с Артуром Уэйбурном? Был ли сейчас какой-либо смысл обнажать его слабости и его трагедию?

А если ответы были опасными, то половинчатые ответы — еще хуже. В этом случае вторая половина достраивалась воображением; даже невиновные оказывались втянутыми в грязь и потом уже никогда не могли опровергнуть то, что не соответствовало действительности. Определенно, это было еще большее зло по отношению к собственно преступлению, поскольку тут не могло быть и речи о порыве страсти или естественном инстинкте; подобные деяния совершались сознательно, целенаправленно, без какого-либо риска для себя. В них присутствовал определенный элемент самолюбования, незыблемой уверенности в собственной правоте, от которого инспектору становилось тошно.

Неужели Гилливрей и Этельстан правы? И нет никакой надежды найти того, кто убил Артура? Если преступление никак не связано с его личными связями, пороками, болезнью, то расследование лишь предаст широкой огласке боль тех, чья вина, наверное, ничуть не страшнее вины большинства людей, совершивших тот или иной проступок.

Сначала Томас ничего не сказал Шарлотте. На самом деле он вообще почти не говорил, поглощая ужин в полной тишине в гостиной, залитой мягким светом газовых рожков. Инспектор не подозревал о том, что полностью ушел в себя, до тех пор пока жена не выразила это словами.

— И каково решение? — спросила она, кладя на стол нож и вилку и складывая салфетку.

Питт удивленно поднял взгляд.

— Решение? Насчет чего?

Губы Шарлотты сложились в слабую улыбку.

— Насчет того, что терзало тебя на протяжении всего вечера. С тех самых пор как ты пришел домой, я наблюдала по твоему лицу за тем, как чаша весов склоняется то в одну, то в другую сторону.

Вздохнув, Томас несколько успокоился.

— Извини. Да, наверное, ты права. Но это крайне неприятное дело. Я предпочел бы не обсуждать его с тобой.

Встав, Шарлотта собрала тарелки и отнесла их на буфет. Грейси работала весь день, но ей разрешалось оставлять посуду с ужина до следующего утра.

Пройдя к камину, Питт сел в кресло, с облегчением откинувшись на пухлую, мягкую спинку.

— Не говори глупости, — быстро сказала Шарлотта, усаживаясь напротив него. — Я уже связывалась с самыми разными убийствами. Желудок у меня такой же крепкий, как и у тебя.

Он даже не потрудился возразить. Жена даже представить себе не могла, чего ему довелось насмотреться в трущобах: грязь и нищета, выходящие за рамки представления любого здравомыслящего человека.

— Итак? — Вернувшись, Шарлотта села, выжидательно глядя на мужа.

Томас колебался. Он хотел услышать мнение жены, однако нельзя было рассказать о стоящей перед ним дилемме, не вдаваясь в подробности. Если не упоминать о страшной болезни или гомосексуализме, никакой проблемы просто не будет. В конце концов, инспектор уступил своей потребности и выложил все.

— О… — пробормотала Шарлотта, когда он закончил. Она просидела, не говоря больше ни слова, так долго, что Питт испугался, не слишком ли сильную боль вызвал у нее своим рассказом. А может быть, отвращение?

Подавшись вперед, он взял жену за руку.

— Шарлотта?

Та подняла взгляд. В ее глазах была боль, но это была боль сострадания, а не попытка уйти в себя. Питт ощутил прилив бесконечного облегчения, страстное желание прижаться к жене, почувствовать ее в своих объятиях. Ему даже захотелось просто прикоснуться к ее волосам, провести пальцами по аккуратным локонам, наслаждаясь их нежной мягкостью. Однако Питту показалось, что сейчас для этого неподходящий момент; мысли Шарлотты были заняты погибшим юношей, еще совсем ребенком, и извращенной похотью, которая толкнула кого-то сначала использовать его, а затем убить.

— Шарлотта? — снова спросил Томас.

Когда она встретилась с ним взглядом, у нее на лице было написано сомнение.

— Зачем грабителям понадобилось бы сбрасывать тело в канализацию? — медленно произнесла она. — В таком районе, как Блюгейт-филдс, какая была бы разница, где его обнаружили? Разве вы не находите там постоянно неопознанные трупы? Я хочу сказать — грабители ведь могли бы ударить беднягу по затылку или пырнуть ножом, так? Похитители могли его утопить. Но нет смысла похищать человека, не зная, кто он такой, поскольку у кого в этом случае требовать выкуп?

Питт молча уставился на жену. Он знал, каким будет ее ответ, задолго до того, как она выразила его словами.

— Это непременно должен быть тот, кто его знал, Томас. Если это дело рук первых встречных, тут нет никакого смысла! Они просто ограбили бы юношу и бросили его прямо на улице, или оттащили бы в переулок. Возможно… — Шарлотта нахмурилась, сама не веря в то, что собиралась сказать. — Возможно, убийство не имеет никакого отношения к тому, кто использовал юношу, но ты ведь так не думаешь? Люди не прекращают «отношения» подобного рода просто так. — Она использовала деликатное слово, но оба поняли, что она имела в виду. — Только не там, где нет любви. Кто бы это ни был, теперь, когда мальчишки нет в живых, он найдет себе кого-нибудь другого, разве не так?

Питт устало откинулся на спинку кресла. Он обманывал себя, потому что так было бы проще, так можно было бы избежать неприятностей и боли.

— Думаю, да, — согласился инспектор. — Да, полагаю, найдет. Нельзя надеяться на то, что этого не произойдет. Ты права, — вздохнул он. — Проклятие!

Шарлотта не могла выбросить из головы гибель юноши. В тот вечер она больше не говорила с мужем об этом; тот и так уже был переполнен этой трагедией и хотел оградить от нее свои мысли, получить несколько часов, чтобы восстановить свои чувства и жизненные силы.

Однако всю ночь Шарлотта то и дело просыпалась. Она лежала, уставившись в потолок, рядом с мужем, забывшимся сном очень усталого человека, и ее мысли снова и снова возвращались к этой трагедии, которая в конце концов завершилась таким жутким образом.

Разумеется, она не была знакома с Уэйбурнами — они принадлежали другому кругу, — но, возможно, их знала ее сестра Эмили. Она вышла замуж за аристократа и теперь вращалась в высшем свете.

Затем Шарлотта вспомнила, что ее сестра уехала из города в графство Лестершир, в гости к одному из двоюродных братьев Джорджа. Кажется, они собирались отправиться на охоту. Шарлотта представила себе Эмили в шикарном костюме для верховой езды, неловко сидящую боком в женском седле, с душой в пятках, гадающую, сможет ли она удержаться на лошади, когда та понесется вскачь, или же свалится, выставив себя на всеобщее посмешище, но тем не менее упорно не желающую признать свое поражение. Охотников будет ждать грандиозный завтрак на природе: человек двести, а то и больше, хозяин в роскошном наряде, борзые, снующие между ног лошадей, разговоры об охоте, смех, свежий запах легкого морозца, — только не подумайте, упаси Бог, что Шарлотте когда-либо доводилось бывать на охоте! Но она слышала от тех, кто бывал.

Нельзя также обратиться и к Веспасии, тетушке Джорджа, — та на месяц уехала в Париж. Вот что было бы просто идеально — тетушка Веспасия знает абсолютно всех, кто хоть что-то из себя представляет.

Однако, с другой стороны, по словам Томаса, Уэйбурн всего-навсего баронет — причем этот мелкий титул он мог просто купить. Отец самой Шарлотты — банкир, деловой человек; возможно, ее мать знакома с леди Уэйбурн… По крайней мере попробовать стоило. Если встретиться с Уэйбурнами в свете, где те не будут остерегаться вмешательства полиции, возможно, удастся выведать что-нибудь полезное для Томаса.

Естественно, сейчас семья в трауре, но всегда есть сестры, кузины или даже близкие подруги — те, кто, само собой разумеется, знает то, что никогда не будет обсуждаться с представителями более низких социальных слоев, такими как полицейские следователи.

Соответственно, не сказав ни слова мужу, на следующий день перед самым обедом Шарлотта села на омнибус и отправилась к своей матери в Рутленд-плейс.

— Шарлотта, дорогая моя! — Мать была рада ее видеть; похоже, она полностью простила дочь за ту печальную историю с французом. Лицо Кэролайн светилось искренней радостью. — Оставайся на обед — бабушка спустится через полчаса, и мы пообедаем вместе. Я с минуты на минуту жду Доминика. — Она замялась, всматриваясь в глаза Шарлотты в поисках тени былой очарованности, когда ее дочь была по уши влюблена в мужа своей старшей сестры Сары, в то время когда та еще была жива. Но она ничего не нашла: и действительно, чувства Шарлотты к Доминику давно уже выцвели, превратившись в обычную симпатию.

Тревога исчезла.

— Соберется отличное общество. А ты как, дорогая? Как поживают Джемайма и Дэниэл?

Какое-то время мать и дочь обсуждали семейные дела. Шарлотта не могла сразу же приступить к расспросам: Кэролайн это не одобрила бы. То, что дочь вмешивается в дела своего мужа, тревожило ее, и в то же время казалось ей свидетельством полного отсутствия вкуса.

Раздался настойчивый стук в дверь. Горничная поспешила ее открыть, и в гостиную ворвалась бабушка, одетая во все мрачно-черное, с волосами, вздыбленными в прическу, которая была в моде лет тридцать назад, когда общество, на взгляд бабушки, достигло зенита, — с тех самых пор оно лишь неуклонно катилось вниз. Ее лицо пересекали резкие морщины раздражения. Молча окинув Шарлотту взглядом с ног до головы, бабушка постучала по ближайшему к себе креслу палочкой, убеждаясь в том, что оно находится именно там, где она предположила, и тяжело опустилась в него.

— Не знала, что ты будешь, девочка! — строго заметила она. — Тебя не учили хорошим манерам и ты не знаешь, что нужно заранее извещать людей о своем приезде? Думаю, что и визитной карточки у тебя тоже нет, а? Во времена моей молодости порядочная дама не заявлялась в гости без предупреждения, словно нежданное почтовое отправление! В наши дни никто не знает правил приличия. И я так понимаю, ты пользуешься этой новомодной штуковиной с проводами и звонком, и одному милостивому господу известно, с чем еще? Телефоном… Разговаривать по электрическим проводам, вот уж да! — Бабушка шумно фыркнула. — После смерти дорогого принца Альберта все моральные стандарты безнадежно опустились. В этом вина принца Уэльского — о нем ходят такие скандальные слухи, что впору падать в обморок! А что насчет миссис Лэнгтри? Не сомневаюсь, она получила по заслугам! — Прищурившись, она посмотрела на Шарлотту, и ее глаза сверкнули гневом.

Оставив без внимания тему принца Уэльского, Шарлотта вернулась к вопросу о телефоне.

— Нет, бабушка, эти устройства слишком дорогие — и для меня в них нет необходимости.

— Они никому не нужны! — презрительно заметила старая леди. — Полная ерунда! Что плохого в добрых старых письмах? — Она развернулась в кресле, чтобы смотреть Шарлотте прямо в лицо. — Хотя у тебя всегда был отвратительный почерк! Одна только Эмили умела держать перо так, как подобает истинной леди. Не знаю, Кэролайн, о чем ты только думала! Я воспитала свою дочь, научив ее всему тому, что должна знать леди, всем необходимым искусствам — вышиванию, живописи, пению и игре на фортепиано, всем тем занятиям, которые подобают воспитанной даме. Никакой политики, не совать нос в дела посторонних людей, ничего такого. Я слыхом не слыхивала о подобной ерунде! Это заботы мужчин, а для здоровья и благополучия женщины они только вредны. Все это я тебе уже говорила, Кэролайн.

Бабушка была матерью отца Шарлотты; она не переставала повторять своей невестке, что все должно делаться в соответствии со стандартами, принятыми в дни ее молодости, когда все происходило надлежащим образом.

Слава богу, от дальнейшего развития этой темы Шарлотту и ее мать избавило появление Доминика. Он был, как всегда, изящен, однако теперь грациозность его движений, черные волосы, легкая загадочная усмешка больше не будили боль в сердце Шарлотты. Молодая женщина ощутила лишь удовольствие от встречи с другом.

Доминик любезно поздоровался с женщинами, в том числе и с бабушкой, и та, как всегда, при виде его совершенно изменилась. Старая леди придирчиво осмотрела Доминика, ища, к чему бы придраться, но так ничего и не обнаружила. Она сама не могла сказать, обрадована она или разочарована этим. Не было ничего хорошего в том, чтобы молодые мужчины, пусть и привлекательные, были так довольны собой. Бабушка еще раз взглянула на Доминика, более внимательно.

— Твой парикмахер приболел? — наконец сказала она.

Доминик слегка поднял брови.

— Бабушка, вы считаете, что мои волосы плохо подстрижены? — Он по-прежнему использовал это вежливое обращение, хотя после смерти Сары и его переезда из особняка на Кейтер-стрит в собственный дом родственные отношения Доминика с семьей стали гораздо более отдаленными.

— А я и не подозревала, что их вообще стригли! — ответила пожилая леди, сморщив недовольную гримасу. — По крайней мере, в последнее время. Ты думал о том, чтобы пойти в армию?

— Нет, ни за что, — ответил Доминик, изображая удивление. — А что, в армии хорошие парикмахеры?

Бабушка фыркнула, выражая бесконечное презрение, и повернулась к Кэролайн.

— Я готова обедать. Долго ли еще прикажете ждать? Или мы ждем еще какого-нибудь гостя, о котором меня также не предупредили?

— Сию же минуту, мама, — поспешно ответила Кэролайн, поднимаясь и дергая за шнурок звонка. — Сейчас накроют стол.

Возможность упомянуть фамилию Уэйбурн представилась Шарлотте только после того, как суп был подан и съеден, тарелки убраны и на столе появилась рыба.

— Уэйбурны? — Бабушка подцепила вилкой здоровенный кусок филе, и глаза у нее округлились, став похожими на чернослив. — Уэйбурны? — Потеряв равновесие, филе сорвалось с вилки и упало на тарелку в лужицу соуса. Снова подцепив его, бабушка отправила его в рот, отчего у нее раздулись щеки.

— Кажется, я таких не знаю, — покачала головой Кэролайн. — Ты не знаешь, кем была до замужества леди Уэйбурн?

Шарлотта вынуждена была признать, что понятия не имеет.

С трудом проглотив кусок, бабушка поперхнулась и судорожно закашляла.

— Вот в чем главная беда в наше время! — отрезала она, наконец отдышавшись. — Теперь больше никто не знает, кто есть кто! Благородное общество отправилось коту под хвост! — Снова набив рот рыбой, старая леди обвела гневным взглядом сидящих за столом.

— А почему ты спрашиваешь? — невинно поинтересовалась у дочери Кэролайн. — Ты обдумываешь, продолжать ли знакомство?

Доминик, похоже, был погружен в собственные мысли.

— Ты с ними уже встречалась? — продолжала Кэролайн.

Бабушка с трудом проглотила кусок.

— Вряд ли, — с нескрываемой язвительностью сказала она. — Если это люди, которых можем знать мы, они никак не могут вращаться в кругу Шарлотты. Я предупреждала ее, когда она собралась сбежать из дома и выйти замуж за этого не сносного типа из ищеек с Боу-стрит, или как они там теперь называются… Не знаю, Кэролайн, о чем ты думала, допуская такое! Если бы кому-нибудь из моих дочерей только пришла в голову подобная мысль, я бы ее держала в запертой комнате до тех пор, пока она от этой мысли не избавилась бы! — Старая леди говорила так, словно речь шла о какой-то мерзости.

Доминик прикрыл лицо салфеткой, скрывая улыбку, однако, когда он украдкой взглянул на Шарлотту, в его глазах искрилось веселье.

— В ваши дни было много такого, что теперь уже никому не нужно, — раздраженно ответила Кэролайн. — Времена меняются, мама.

Бабушка с силой ударила вилкой по пустой тарелке, поднимая брови чуть ли не до волос.

— В двери спальни по-прежнему есть замок, не так ли? — властным тоном спросила она.

— Вандерли, — вдруг произнес Доминик.

Бабушка резко повернулась к нему.

— Что ты сказал?

— Вандерли, — повторил Доминик. — Бенита Уэйбурн до замужества была Вандерли. Я вспомнил, потому что знаком с Эсмондом Вандерли.

Тотчас же позабыв бабушку и ее оскорбительные замечания, Шарлотта возбужденно посмотрела на него.

— Вот как? А ты не мог бы познакомить меня с ним — разумеется, как бы невзначай? Пожалуйста!

Доминик взглянул на нее с некоторым удивлением.

— Если хочешь… но ради чего? Не думаю, что он придется тебе по вкусу. Он вращается в хорошем обществе, довольно занятный собеседник — но, боюсь, тебе он покажется очень пустым.

— Теперь молодые мужчины все такие легкомысленные? — угрюмо поинтересовалась бабушка. — Нынче уже никто не помнит про свой долг.

Шарлотта пропустила ее замечание мимо ушей. Она уже придумала повод для знакомства. Разумеется, от начала и до конца это была чистая ложь, но порой в безвыходных ситуациях требуется проявить немного изобретательности.

— Все это ради моей знакомой, — сказа Шарлотта, старательно избегая встречи взглядом с сидящими за столом. — Одна молодая особа… в общем, романтическая история, я бы предпочла не вдаваться в подробности. Это… — она выразительно покачала головой. — Это очень деликатный вопрос.

— Вот как! — скорчила гримасу старая леди. — Надеюсь, ничего непристойного?

— Ни капельки! — Вскинув голову, Шарлотта посмотрела бабушке в лицо, внезапно поймав себя на том, что ей доставляет огромное удовольствие лгать старухе. — Моя знакомая из хорошей, но бедной семьи и хочет поправить свои дела. Не сомневаюсь, бабушка, вы отнесетесь к этому с пониманием.

Старая леди подозрительно посмотрела на нее, но не стала спорить и перевела взгляд на сидящую напротив Кэролайн.

— По-моему, все уже закончили! Позвони и распорядись, чтобы подавали следующее блюдо! Насколько я понимаю, следующее блюдо будет? У меня нет ни малейшего желания сидеть за столом до самого вечера! К нам могут пожаловать гости. Ты хочешь, чтобы они застали нас за обедом?

Кэролайн обреченно протянула руку к шнурку и позвонила.

Когда пришла пора уходить, Шарлотта попрощалась с матерью и бабушкой. Доминик проводил ее на улицу и предложил отвезти домой на извозчике. Он прекрасно понимал, что в противном случае ей пришлось бы идти пешком до остановки омнибуса. Шарлотта с признательностью согласилась, во-первых, заботясь о собственном удобстве, во-вторых, желая продолжить тему знакомства с Эсмондом Вандерли, который, если Доминик был прав, должен был приходиться погибшему юноше дядей.

Когда они сели в экипаж, Доминик недоверчиво посмотрел на нее.

— Не в твоем духе впутываться в чужие любовные похождения, Шарлотта. Кто она, эта твоя знакомая, раз ты готова из кожи вон лезть, чтобы помочь ей «поправить свои дела»?

Шарлотта быстро оценила, разумно ли продолжать лгать, или же лучше сказать Доминику правду. В целом правда показалась ей предпочтительнее — по крайней мере, она была более цельной и непротиворечивой.

— Никакой любовной истории тут нет, — призналась Шарлотта. — Речь идет о преступлении.

— Шарлотта!

— И об очень серьезном! — поспешно добавила она. — И если мне удастся выяснить что-либо о его обстоятельствах, возможно, я предотвращу новое преступление. Доминик, поверь, Томас ни за что не сможет узнать то, что по силам нам!

Доминик искоса взглянул на нее.

— Нам? — осторожно повторил он.

— Нам, поскольку мы занимаем достаточно высокое положение в обществе и можем познакомиться с этой семьей, — объяснила Шарлотта, весьма убедительно изображая невинность.

— Ну, я не могу просто привести тебя к Вандерли домой и представить ему, — рассудительно заметил Доминик.

— Да, конечно, не можешь. — Шарлотта улыбнулась. — Но я уверена, что при желании ты что-нибудь обязательно придумаешь.

У него на лице оставалась тень сомнения.

— Я ведь по-прежнему твоя свояченица! — настаивала Шарлотта. — Так что тут все чисто.

— Томас знает о том, что ты задумала?

— Пока что нет. — Шарлотта уклонилась от правды с несвойственной легкостью. — Не могла же я наперед сказать ему, что ты согласишься помочь. — Она не стала добавлять, что и потом она также не собиралась признаваться мужу.

Способность к обману была для нее чем-то совершенно новым, и Доминик еще не был с ней знаком. Он воспринял замечание Шарлотты буквально.

— В таком случае, полагаю, все в порядке. Я договорюсь о встрече, как только смогу, без того чтобы показаться навязчивым.

Шарлотта непроизвольно стиснула ему руку, одарив его сияющей улыбкой, от которой Доминику стало не по себе.

— Спасибо, Доминик. Право, ты поступил очень великодушно! Не сомневаюсь, если бы ты только знал, насколько все это важно, ты бы сам с радостью вызвался помочь!

— Гм… — Доминик не был готов связывать себя дальнейшими обязательствами; возможно, он посчитал не вполне разумным доверять Шарлотте, когда та ввязалась в детективное расследование.

Три дня спустя Питт снова пришел домой к Уэйбурнам, после того, как предпринял все возможное для розысков свидетелей — тех, кто что-либо слышал о нападении, о похищении, о любом происшествии в Блюгейт-филдс, которое могло быть хоть как-то связано с гибелью Артура Уэйбурна. Однако ни один из его обычных источников не смог предоставить никакой информации.

Инспектор уже был склонен согласиться с тем, что узнавать нечего. Убийство было совершено за закрытыми дверями, а не на улице.

К удивлению Питта, их с Гилливреем приняли в гостиной. Помимо Энсти Уэйбурна, там присутствовали еще двое мужчин. Один был сухопарый, лет сорока, со светлыми, сильно вьющимися волосами и правильными чертами лица. На нем был безупречно скроенный костюм, однако одежда в первую очередь выигрывала благодаря тому изяществу, с каким он держался. Второй мужчина был на несколько лет старше, тучный, но все еще привлекательный. Его пышные бакенбарды были тронуты сединой, а мясистый нос выпирал вперед.

Уэйбурн растерянно молчал, не зная, как представить новоприбывших. Он не считал полицейских людьми своего круга, но в то же время ему, несомненно, требовалось объяснить Питту, кто остальные двое, хотя те, по-видимому, дожидались прихода инспектора. В конце концов Уэйбурн решил проблему, указав едва заметным кивком на того из двух мужчин, что постарше.

— Добрый день, инспектор. Мистер Суинфорд любезно дал свое согласие на вашу встречу с его сыном, если вы все еще считаете это необходимым. — Он чуть повел рукой, вовлекая в разговор второго мужчину. — Мой шурин мистер Эсмонд Вандерли; он здесь, чтобы поддержать мою жену, которой приходится крайне тяжело. — Возможно, Уэйбурн просто хотел представить своих друзей, однако получилось это скорее предостерегающей демонстрацией единения семьи, сплотившейся для того, чтобы отразить непрошеное вторжение, излишнее служебное рвение, граничащее с простым любопытством.

— Добрый день, — поздоровался Питт, после чего представил Гилливрея.

Уэйбурн был удивлен; он ожидал другого ответа, но ему пришлось смириться.

— Вам удалось выяснить какие-либо новые подробности относительно смерти моего сына? — спросил он. Затем, увидев, как Питт окинул взглядом остальных, он слабо усмехнулся. — Вы можете говорить перед этими джентльменами все, что у вас есть мне сказать. Итак?

— Сожалею, сэр, но нам не удалось узнать абсолютно ничего…

— Иного я и не ожидал, — перебил его Уэйбурн. — Однако я признателен вам за то, что вы выполнили свой долг и сделали все возможное. Я хочу поблагодарить вас за то, что вы без промедления доложили мне о результатах расследования.

Этими словами он дал понять, что встреча окончена, но Питт не собирался уступать так легко.

— К сожалению, мы не верим в то, что обычные преступники попытались бы избавиться от трупа подобным образом, — продолжал он. — В этом для них не было никакого смысла. Гораздо проще было бы оставить жертву там, где на нее напали. Это привлекло бы меньше внимания, а только это им и надо. И уличные грабители не топят свои жертвы — они используют нож или дубинку.

Лицо Уэйбурна потемнело.

— Что вы пытаетесь сказать, инспектор? Это ведь вы утверждали, что мой сын захлебнулся. И теперь вы опровергаете собственные слова?

— Нет, сэр. Я опровергаю утверждение о том, что это было случайное нападение.

— Не знаю, что вы имеете в виду! Если нападение было заранее спланировано, значит, кто-то, несомненно, пытался похитить Артура с целью выкупа, но произошла какая-то непредвиденная случайность и…

— Возможно. — Питт не думал, что кто-либо вообще помышлял о выкупе. И хотя он уже мысленно проговорил, как скажет Уэйбурну о том, что это было преднамеренное убийство, — не случайное нападение и не такое относительно чистое преступление, как похищение с целью выкупа, — теперь, когда он увидел перед собой, помимо самого Уэйбурна, еще и Вандерли с Суинфордом, пристально наблюдающих за ним, ловящих каждое его слово, все аккуратные фразы, заготовленные заранее, вылетели у него из головы. — Но раз убийство было тщательно подготовлено, расследование позволит установить многое. Практически наверняка преступники в течение длительного времени налаживали отношения с вашим с сыном или с кем-либо из его ближайшего окружения.

— Инспектор, у вас разыгралось воображение! — ледяным тоном промолвил Уэйбурн. — В нашем кругу не принято знакомиться с кем попало, как вы, судя по всему, возомнили. — Он оглянулся на Гилливрея, словно ожидая от него большего понимания: в благородном обществе нет места случайным знакомствам, предварительно требуется выяснить, кто этот человек — точнее, кто его родители.

— О! — Выражение лица Вандерли чуть изменилось. — Среди знакомых Артура могли быть разные люди. Знаете, молодежь нынче очень терпимая. Я сам временами знакомлюсь с весьма странными личностями. — Он грустно усмехнулся. — Даже в самых благородных семействах бывают свои проблемы. Возможно, это была шутка, которая зашла слишком далеко.

— Шутка? — Все тело Уэйбурна напряглось от ярости. — Мой сын был гнусно убит, он… его… у него отняли… — У него на щеке задергалась жилка; он потерял способность к членораздельной речи.

Вандерли покраснел.

— Энсти, я имел в виду намерения, а не последствия. Из ваших слов следует, что вы считаете одно и другое взаимосвязанным?

Настал черед Уэйбурна залиться краской стыда, даже гнева на самого себя.

— Нет, я…

Впервые заговорил Суинфорд; голос у него был звучный, наполненный уверенностью. Чувствовалось, что Суинфорд привык к тому, что его слушают, причем без какого-либо усилия с его стороны.

— Боюсь, Энсти, все действительно указывает на то, что среди знакомых несчастного Артура был человек с самыми извращенными пристрастиями. Не вини себя — ни одному порядочному человеку подобная мерзость и в голову не придет. Это просто немыслимо. Однако сейчас приходится взглянуть правде в глаза. Как правильно сказал следователь, никакое другое рациональное объяснение невозможно.

— И что вы мне предлагаете? — язвительно поинтересовался Уэйбурн. — Позволить полиции допрашивать моих друзей, выясняя, кто из них совратил и убил моего сына?

— На мой взгляд, Энсти, едва ли этого мерзавца найдут среди ваших друзей, — терпеливо произнес Суинфорд. Он имел дело с человеком, охваченным безутешным горем. Естественно, нужно было снисходительно относиться к вспышкам ярости, которые при других обстоятельствах вызвали бы осуждение. — Я бы вначале присмотрелся внимательнее кое к кому из тех, кто у тебя работает.

У Уэйбурна вытянулось лицо.

— Вы полагаете, что Артур… встречался с дворецким или одним из лакеев?

Вандерли встрепенулся.

— Помнится, я сам в возрасте Артура сдружился с одним из конюхов. Он был настоящим кентавром, вытворял с лошадьми все что угодно. Господи, как же мне хотелось научиться всему этому! Черт побери, таланты конюха производили на меня гораздо большее впечатление, чем сухое политическое мастерство моего отца. — Он пожал плечами. — В шестнадцать лет все мальчишки таковы.

В глазах Уэйбурна вспыхнула радость. Он повернулся к Питту.

— Об этом я как-то не подумал. Полагаю, вам нужно присмотреться к конюху, хотя я понятия не имею, как он ездит верхом. Экипажем он управляет умело, но я никогда не замечал за Артуром интереса к…

Суинфорд оперся на спинку кресла.

— И, разумеется, есть еще наставник — как там его зовут? Хороший наставник может оказать на подростка большое влияние.

Уэйбурн нахмурился.

— Джером? Он пришел с великолепными рекомендациями. Человек не очень-то привлекательный, но свое дело знает прекрасно. Блестящий послужной список. Поддерживает хорошую дисциплину в классной комнате. Женат на порядочной женщине — безупречная репутация. Я принимаю определенные меры предосторожности, Мортимер! — В его голосе прозвучала скрытая обида.

— Не сомневаюсь в этом. Все мы так поступаем, — рассудительно, даже примирительно заметил Суинфорд. — Однако подобный порок едва ли кому-либо известен. И то, что у этого презренного типа есть жена, еще ничего не доказывает. Бедная женщина!

— Боже милосердный!

Питту вспомнилось умное, напряженное лицо наставника, выражающее болезненное понимание своего положения. И способности, усердие тут ничего не могли изменить: все определялось рождением. Вероятно, после стольких лет медленно разрастающаяся желчь обволокла всю натуру Джерома, и теперь, скорее всего, ему было уже не освободиться от нее.

Пришло время вмешаться. Однако прежде чем Питт успел сказать хоть слово, заговорил Гилливрей:

— Мы об этом позаботимся, сэр. Надеюсь, нам удастся что-нибудь обнаружить. Возможно, вы уже сами нашли ответ.

Уэйбурн медленно выдохнул. Мышцы его лица расслабились.

— Да. Да, полагаю, вам нужно немедленно этим заняться. Крайне неприятное дело, но если этого никак не избежать…

— Мы будем действовать в высшей степени деликатно, сэр, — заверил его Гилливрей.

Питт ощутил нарастающее раздражение.

— Мы изучим все возможности, — излишне резким тоном произнес он. — Расследование будет продолжаться до тех пор, пока мы не обнаружим правду — или не исчерпаем все возможности.

Уэйбурн бросил на него неодобрительный взгляд, сверкнув глазами из-под длинных светлых ресниц.

— Великолепно! В таком случае можете возвращаться завтра и начинать с конюха и мистера Джерома. А сейчас, как мне кажется, я сказал вам все, что у меня было вам сказать. Я распоряжусь, чтобы завтра все слуги были в вашем распоряжении. Всего хорошего.

— До свидания, господа.

На этот раз Питт согласился с тем, что встреча окончена. Ему нужно было многое обдумать перед тем, как беседовать с конюхом, Джеромом и кем бы то ни было еще. Во всем этом деле, помимо трагедии самой смерти, уже появилась какая-то гадость. Щупальца извращенной похоти, приведшей к смерти, поднимались на поверхность, терзая инспектора.