Глава 2

Шарлотта Питт перегладила половину белья, и рука ее устала от тяжелого утюга. Еще она сшила три наволочки и заштопала лучшее платье Джемаймы. Потом засунула его в корзинку с шитьем и отставила подальше, где ее не было видно – по крайней мере, при случайном взгляде; а это было самое большее, на что будет способен Томас, заглянув в этот угол комнаты, когда придет.

Было уже почти девять вечера, и Шарлотта давно прислушивалась к любому скрипу и иному шуму, дожидаясь его. Сейчас же она старалась отвлечься от этого занятия, уселась на пол в самом неудобном и неподобающем положении и стала читать «Джейн Эйр». Когда же муж наконец явился домой, она не слышала его до тех пор, пока он не снял пальто, повесил его и появился в дверях.

– Ох, Томас! – Шарлотта отложила книгу и поспешно поднялась на ноги, с некоторым трудом расправляя юбку. – Томас, где это тебя носило? От тебя просто ужасно пахнет!

– Пожар, – ответил он, целуя ее, лишь чуть касаясь ее лица губами, но не привлекая к себе, чтобы не испачкать ей платье сажей и грязью.

Шарлотта отметила в тоне его ответа признаки усталости и еще кое-что, явный отзвук какой-то трагедии.

– Пожар? – переспросила она, задержав на нем взгляд. – И кто-то погиб в огне?

– Женщина.

Она подняла взгляд:

– Убийство?

– Да.

Шарлотта помедлила, обозревая его помятую и запачканную одежду, местами еще мокрую от послеполуденного дождя, потом изучила выражение его глаз.

– Хочешь есть? Или сперва помоешься? Или сначала все мне расскажешь?

Томас улыбнулся. Было нечто немного нелепое в ее прямоте и откровенности, особенно после сдержанных, тщательно выверенных манер Клитриджей и Хэтчей.

– Чашку чаю, потом снять сапоги, а уж потом, попозже, горячей воды, – честно ответил он.

Шарлотта восприняла это как отказ разговаривать и поспешила на кухню. Ее ноги в чулках бесшумно скользили по линолеуму коридора, по тщательно вымытым доскам пола в кухне. Плита была горячая, как всегда; Шарлотта поставила чайник на огонь, отрезала ломоть хлеба и намазала его маслом и джемом. Она была уверена, что муж захочет именно такой бутерброд, едва увидит его.

Томас последовал за ней на кухню и невольно встал на ее пути.

– Где это случилось? – спросила Шарлотта.

– В Хайгейте, – сказал он, и она обошла его, чтобы достать кружки.

– В Хайгейте? Это же не твой район.

– Не мой, но они уверены, что это поджог, так что местные полицейские сразу послали за нами.

Шарлотта уже поняла это по запаху дыма и пятнам сажи на его одежде.

– Это дом одного врача, – продолжал Питт. – Тот был на вызове, его позвали к рожающей женщине, причем неожиданно, до срока, но его жена оставалась дома. Она в последний момент отменила поездку в город. И погибла. Сгорела.

Чайник закипел, и Шарлотта плеснула кипятку в заварочный чайничек, заварила чай и поставила его доходить до готовности. Томас наконец уселся, и она села напротив, тихо спросив:

– Молодая?

– Около сорока.

– Как ее звали?

– Клеменси Шоу.

– А это не могло быть несчастным случаем? Ведь все время случается множество пожаров – искра из ничем не прикрытого камина, или кто-то курил сигару и не затушил ее как следует… – Шарлотта разлила чай и придвинула одну из кружек поближе к нему.

– Чтобы огонь занялся на портьерах сразу в четырех разных комнатах, на первом этаже и посреди ночи? – Томас взял свою кружку, отпил и обжег себе язык. И быстро впился зубами в хлеб с джемом.

– Ох! – Шарлотта подумала, как это страшно – проснуться посреди ночи от рева пламени и жара, сразу понять, что это такое, и осознать, что ты заперта в ловушке. И еще более страшно понимать, что кто-то сделал это намеренно, зная, что ты внутри, и имея целью сжечь тебя живьем. Мысль была такой ужасной, что на секунду ей стало плохо.

Питт слишком устал, чтобы это заметить.

– Мы пока что не знаем, кого они хотели погубить – миссис Шоу или ее мужа. – Он снова отпил чаю.

Шарлотта догадалась, что Томас, должно быть, чувствовал то же самое, что и она сама сейчас чувствовала. Он наверняка воображал себе те же самые картины, только более живо: он ведь воочию видел обгоревшие руины, от которых еще исходил жар, дым все еще наполнял воздух, и от него щипало в глазах и в горле.

– Ты уже ничего не можешь сделать нынче, Томас. Ей теперь уже не больно, не стоит так расстраиваться, – тихо и нежно сказала она. – Это же вечная история: всегда кто-то кому-то причиняет боль, но мы не можем взять эту боль на себя. – Шарлотта поднялась на ноги. – Тут ничем не поможешь. – Она погладила мужа по руке. – Я сейчас нагрею воды, и ты можешь вымыться. А потом сразу в постель. Скоро уже утро.

Питт ушел из дому, как только покончил с завтраком, и Шарлотта занялась рутинными домашними делами и заботами. Проводила Джемайму и Дэниела на уроки – они учились в одной школе недалеко от их дома; потом Грейси, горничная, начала убирать, вытирать пыль и подметать. Тяжелую работу – мыть и скрести полы, выбивать ковры, приносить уголь и кокс для кухонной плиты – выполняла миссис Хор, которая приходила три раза в неделю.

Шарлотта снова занялась глажкой, а когда закончила, стала месить тесто для ежедневной выпечки хлеба. Потом начала было мыть банки для джема, но тут раздался стук в дверь. Грейси отбросила швабру и побежала открывать. Минуту спустя она вернулась, запыхавшись, вся сияя от возбуждения.

– Ох, мэм, это леди Эшворд вернулась… я хочу сказать, миссис Рэдли, она вернулась из свадебного путешествия! И вся такая красивая и счастливая!

И в самом деле, следом за ней вошла Эмили, вся увешанная красивыми пакетами, завернутыми в упаковочную бумагу и перевязанными лентами, – крутящийся водоворот юбок из шумно шелестящей тафты роскошного бледно-зеленого цвета. Она вывалила всё на кухонный стол, не обращая внимания на банки, и обняла Шарлотту, так яростно прижав ее к себе, что та чуть не потеряла равновесие.

– Ох, как же я по тебе соскучилась! – жизнерадостно воскликнула она. – Как здорово снова оказаться в Лондоне! Мне тебе надо очень многое рассказать, я бы просто не вынесла, если бы тебя не оказалось дома. Я от тебя сто лет никаких писем не получала – конечно, я вообще не получала никаких писем с тех пор, как мы уехали из Рима. На море так скучно, если, конечно, не возникнет какой-нибудь скандал или не случится что-то между пассажирами. А ничего такого не было… Шарлотта, как это человек может провести всю жизнь, играя в безик или в баккара, или обмениваясь какими-то глупыми историями, или высматривая, у кого самый модный турнюр или самая элегантная прическа? – Тут она отступила назад и уселась на один из кухонных стульев.

Грейси стояла столбом, словно приросла к месту, широко раскрыв глаза; ее воображение бурлило, представляя корабли, полные играющих в карты аристократов в роскошных одеждах. Ее швабра все еще стояла, прислоненная к стене в коридоре, а пылевая тряпка торчала из-за пояса фартука.

– Вот! – Эмили схватила самый маленький пакет и протянула его ей. – Грейси, я привезла тебе шаль из Неаполя!

Девушка была вне себя от восторга. Она смотрела на Эмили, словно та вдруг материализовалась перед нею по какому-то волшебству. Чувства так переполняли ее, что она не могла произнести ни слова. Ее маленькие ладошки сомкнулись на пакете, стиснув его сильно-сильно… Слава богу, это была материя, а не то содержимое пакета непременно разбилось бы.

– Открывай! – скомандовала Эмили.

Грейси наконец обрела дар речи.

– Это что ж, мне, миледи? Мне?!

– Конечно, тебе, – ответила ей Эмили. – Когда пойдешь в церковь или просто выйдешь на улицу, ты должна набрасывать ее на плечи, а если шаль кому-то понравится, скажешь, что ее тебе привезла подруга с Неаполитанского залива.

– Ох! – Грейси трясущимися пальцами развернула бумагу, а когда из нее выпал волнистый поток красно-сине-золотого шелка, выдохнула в полном экстазе. Тут она вдруг вспомнила о своих обязанностях и бросилась в коридор к своей швабре, прижимая к груди только что обретенное сокровище.

Шарлотта улыбнулась, ощутив прилив радостного возбуждения, который, видимо, не будет превзойден восхищением от любых других подарков, которые Эмили могла привезти Джемайме и Дэниелу.

– Это очень мило с твоей стороны, – спокойно сказала она.

– Чепуха! – отмахнулась Эмили, сама слегка сконфуженная. Она унаследовала немаленькое состояние от своего первого мужа, а шаль стоила сущую ерунду; такая маленькая вещица, а сколько от нее радости! Она разложила по столу остальные пакеты и нашла тот, на котором было написано имя Шарлотты. – Вот. Пожалуйста, разверни. Остальное – для Томаса и детей. А теперь рассказывай. Чем ты занималась все время после последнего отправленного мне письма? Приключения или происшествия какие-нибудь случались? С кем-нибудь интересным познакомилась? Или со скандально известным? Занимаешься каким-нибудь расследованием?

Шарлотта улыбнулась радостной и благожелательной улыбкой и, игнорируя этот поток вопросов, открыла пакет, аккуратно отложив в сторону оберточную бумагу – и чтобы помучить и подразнить Эмили, и потому, что бумага была слишком красивая, чтобы ее просто разорвать; она решила приберечь ее для подарков на Рождество. Внутри оказались великолепные букетики цветов ручной работы из роскошного шелка – для украшения шляпок. Они были столь великолепны, что Шарлотта даже ахнула, пораженная, когда их рассмотрела. С их помощью любая, самая обычная шляпка будет смотреться вполне достойной какой-нибудь герцогини, а если приколоть такой к юбке, то платье из обычной тафты тут же превратится в бальное. Один букетик был пастельно-розовых тонов, другой – кричаще-красный, а третий имел совершенно необычный оттенок, нечто среднее между розовым фламинго и пламенеющим костром.

– Ох, Эмили! Ты просто гений! – Шарлотта сразу же мысленно перебрала все новые возможности, которые открывались перед нею при наличии этих роскошных подарков, не говоря уж о самом удовольствии и наслаждении от их ощупывания, рассматривания и мечтания, что само по себе уже доставляло огромную радость, даже если не думать ни о чем другом. – Ох, спасибо тебе! Они такие изящные!

Эмили вся расплылась от удовольствия, более чем удовлетворенная.

– В следующий раз привезу зарисовки Флоренции. А тут вот дюжина платков для Томаса, шелковых и с его инициалами.

– Он будет в восхищении, – сказала Шарлотта с полной уверенностью. – А теперь расскажи о своем путешествии – все, что можешь, за исключением самых ужасно личных моментов.

Она вовсе не собиралась расспрашивать сестру, насколько та счастлива, да ей и не пришлось бы этого делать. Брак с Джеком Рэдли был совершенно внезапным, безумным и очень личным решением. У него не было ни денег, ни перспектив; кроме того, для Эмили это была весьма радикальная перемена в общественном положении. Особенно после Джорджа Эшворда, у кого были и деньги, и положение в обществе, да еще и титул в придачу. А она действительно любила Джорджа и очень переживала его смерть. Но Джек, при всей его сомнительной репутации, доказал все же, что его очаровательная внешность и прочие прекрасные качества оказались не такими уж поверхностными, как это казалось вначале. Он умел быть преданным другом, был смел, не лишен чувства юмора и с богатым воображением; был готов идти на любой риск ради дела, которое считал правым и справедливым.

– Поставь чайник, – велела Эмили. – А у тебя выпечка есть, печенье какое-нибудь? – Она понюхала воздух. – Пахнет просто восхитительно!

Шарлотта послушно поставила на плиту чайник и села, готовая слушать.

Эмили писала ей регулярно, если не считать последние пару недель, которые провела в море, в длинном путешествии из Неаполя в Лондон. Плыли они намеренно медленно, заходя по пути во множество портов, но оттуда она писем не посылала, полагая, что они не доберутся до Шарлотты раньше, чем доберется домой она сама. И теперь слова лились из ее рта сплошным потоком – описания Сардинии, Балеарских островов, Северной Африки, Гибралтара, Португалии, Северной Испании и атлантического побережья Франции.

Для Шарлотты все это были места, полные магии, неизмеримо далекие от Блумсбери и деловых улиц Лондона, от ее домашних дел, детей и рассказов мужа о том, как прошел очередной его день. Она никогда их не увидит, и частью сознания Шарлотта очень жалела об этом; ей ужасно хотелось увидеть эти освещенные ярким светом разноцветные стены, почувствовать ароматы специй и фруктов, даже пыли, ощутить горячие солнечные лучи и услышать непривычные ритмы чужих наречий. Они бы дали пищу для ее воображения, на многие годы обогатили бы ее память. Но кое-что она, несомненно, могла почерпнуть из рассказов Эмили и обогатиться таким образом, не испытав приступов морской болезни, тягостных переездов в переполненных дилижансах, крайне неудовлетворительных санитарно-гигиенических условий и огромного множества разнообразных насекомых, которых Эмили описывала с отталкивающими подробностями.

Из всего этого вырисовывалась более яркая и впечатляющая картинка – очень добрый и хороший, остроумный, хотя и гораздо менее романтичный Джек, так что Шарлотта в итоге обнаружила, что многие ее тревоги исчезли без следа.

– Ну вот, теперь ты дома. Собираешься жить в городе? – спросила она, глядя прямо в лицо Эмили, загорелое от солнца и ветра, но с темными пятнами усталости под глазами. – Или поедешь в деревню? – От брака с лордом Эшвордом Эмили унаследовала большой загородный дом с собственным парком; этим имуществом она управляла на правах опекунши своего сына.

– О нет! – быстро ответила сестра. – По крайней мере… – Тут она состроила удрученную гримаску. – Ну, не знаю. Теперь все совсем иначе, мы уже никуда не планируем ехать, не нужно каждый день ничего разглядывать и стремиться успеть куда-то к ночи. Это начало новой, реальной жизни. – Она опустила взгляд на свои руки, маленькие и сильные, без морщин, лежащие на столе. – Я немного пугаюсь того, что нам скоро нечего будет сказать друг другу… и пытаюсь определить, чем мне заняться, чтобы заполнить день. Теперь все будет настолько по-другому… Никаких кризисов, никаких критических ситуаций. – Она изящно понюхала воздух и улыбнулась Шарлотте. – До того, как мы поженились, на нас то и дело давило какое-нибудь ужасное событие, которое требовало немедленных действий, – сначала смерть Джорджа, потом эти убийства в Хановер-клоуз. – Она чуть приподняла свои красивые брови с выражением надежды на лице, и ее синие глаза широко раскрылись; но сестры слишком хорошо знали друг друга, чтобы Эмили стала разыгрывать невинность. – Может, у Томаса найдется новое дело, в расследовании которого мы могли бы ему помочь, а?

Шарлотта разразилась смехом, хотя отлично знала, что Эмили говорит совершенно серьезно, и все прошлые дела, в расследовании которых они принимали участие, были чреваты трагедиями, опасностями, равно как и приключениями, которые они могли в себе таить.

– Нет. Хотя, пока тебя не было, случилось одно ужасное происшествие.

– А ты мне ничего не сказала! – Лицо Эмили выражало ужасное осуждение и недоумение. – И что? Что за происшествие? И почему ты мне про него не написала?

– Потому что ты стала бы волноваться и беспокоиться, и это испортило бы тебе все удовольствия от медового месяца, а мне хотелось бы, чтобы ты побольше радовалась, изучая все прелести Парижа и Италии и не думая о людях, которым перерезали глотку в лондонском тумане. – Шарлотта говорила совершенно честно. – Но теперь я, конечно, все тебе расскажу, если хочешь.

– Конечно, хочу! Но сперва налей мне еще чаю.

– Мы можем и поесть, ланч готов, – предложила Шарлотта. – У меня есть холодное мясо и свежие пикули. Пойдет?

– Очень хорошо, только рассказывай, пока накрываешь на стол, – велела Эмили.

Она не предложила помочь; они обе воспитывались в ожидании брака с настоящим джентльменом из их же социального круга, который сможет обеспечить их хорошо устроенным домом и соответствующей домашней прислугой, которая будет заботиться о хозяйстве и о кухне. Однако Шарлотта вышла замуж за человека, стоящего сильно ниже на социальной лестнице – за полицейского, – и научилась сама заботиться о доме. Эмили же, наоборот, выскочила за более высокого по статусу аристократа с хорошим состоянием, так что годами вообще не бывала в кухне, если не считать кухни Шарлотты. И хотя отлично разбиралась в кулинарии и вполне могла одобрить или раскритиковать любую стряпню, начиная от дома деревенского сквайра и кончая кухней во дворце королевы, но не имела ни малейшего понятия (да и не желала его иметь) о том, как и что готовится.

– Ты уже была у тетушки Веспасии? – спросила Шарлотта, нарезая мясо.

Тетушка Веспасия на самом деле была двоюродной бабкой Джорджа и не имела к обеим сестрам прямого родственного отношения, но они всегда восхищались ею и любили гораздо больше и нежнее, чем кто-либо из ее семьи. В свое время леди Камминг-Гульд была одной из самых известных красавиц Лондона. Теперь же она приближалась к восьмидесяти и в силу богатства и социального статуса, коими обладала, пользовалась немалым влиянием и всегда имела независимое мнение, чтобы вести себя так, как ей нравилось, поддерживать и отстаивать любое начинание, как того требовала ее совесть или призывали ее симпатии. Она очень модно одевалась и могла очаровать и премьер-министра, и уборщика – или заставить обоих замереть на месте в двадцати шагах от нее, остановив одним своим ледяным взглядом.

– Нет, – ответила Эмили. – Собиралась навестить ее нынче ближе к вечеру. А тетушка Веспасия знает об этом последнем вашем деле?

Шарлотта хитро улыбнулась.

– О да! Она принимала в нем участие. Вообще-то, это она предоставила мне свой экипаж и лакея, чтобы я поехала на окончательный разбор дела. – Тут она намеренно замолчала, и ее последние слова повисли в воздухе.

Эмили выжидательно уставилась на нее. Шарлотта, игнорируя ее любопытство, наполнила водой чайник и открыла кухонный шкаф, ища соленья. Она даже решила чуть слышно напеть какую-то мелодию, но потом передумала по той причине, что пела не слишком хорошо, а вот Эмили петь умела.

Младшая сестра начала нетерпеливо постукивать пальцами по дочиста выскобленной деревянной столешнице.

– Одного члена парламента нашли привязанным к фонарному столбу на Вестминстерском мосту… – И Шарлотта начала рассказывать всю эту историю, сначала с удовольствием, потом с трепетом, а в конце с ужасом и жалостью. А когда закончила рассказ, на столе уже было все готово, а за окном был уже поздний полдень.

Эмили почти ничего не сказала, лишь протянула руки через стол и сжала ладони Шарлотты своими пальцами.

– Тебя же могли убить! – сердито сказала она, но в глазах у нее стояли слезы. – Тебе никогда не следует заниматься подобными вещами, это чистое безумие! Полагаю, что все, что мне хотелось бы тебе сказать по этому поводу, тебе уже сообщил Томас, не так ли? Уверена, он тебя как следует отругал!

– В этом не было никакой необходимости, – честно призналась Шарлотта. – Я и сама все прекрасно поняла. Ну, ты готова ехать к тетушке Веспасии?

– Конечно. А вот ты не готова. Тебе следует переодеться, сменить это простенькое платьице и надеть что-нибудь более привлекательное.

– Чтобы продолжить глажку?

– Ерунда! Ты едешь со мной. Так будет лучше. День сегодня чудесный, так что прокатимся с удовольствием.

Шарлотта на секунду задумалась о своих домашних обязанностях, но потом уступила искушению.

– Ладно, если ты так хочешь. Мне только нужно несколько минут, чтобы переодеться. Грейси! – И она торопливо вышла из кухни, чтобы найти горничную и попросить ее приготовить чай для детей, когда те вернутся из школы, и почистить овощи для ужина.

Леди Веспасия Камминг-Гульд жила в просторном фешенебельном доме. Дверь им открыла горничная в хрустящем от крахмала платье, в отделанном кружевами чепчике и переднике. Она тут же узнала Шарлотту и Эмили и ввела их в гостиную без обычных предварительных формальностей и увиливаний. Вопрос о том, примет ли леди этих гостей, даже не возникал. Ее милость не только любила их обеих, но еще и пребывала в данный момент в жуткой скуке, утомившись от навязшей в зубах светской болтовни и бесконечных тонкостей этикета.

Веспасия сидела в своей личной гостиной, весьма скромно обставленной в соответствии с нынешними требованиями вкуса и принятых стандартов: никаких тяжелых дубовых столов, никаких чрезмерно мягких диванов, никакой бахромы на занавесях. Все здесь напоминало о более ранней эпохе, о времени, когда родилась сама Веспасия, о великой империи Наполеона Бонапарта до битвы при Ватерлоо; здесь доминировали чистые линии георгианского стиля, строгость и суровость времен той долгой, отчаянной войны за выживание. Один из ее дядьев погиб под командой Нельсона в битве при Трафальгаре. А теперь даже Железный Герцог уже умер, и само имя Веллингтона стало достоянием лишь книг по истории. Даже те, кто воевал в Крыму через сорок лет после него, тоже состарились.

Веспасия сидела очень прямо в чиппендейловском кресле с жесткой спинкой. На ней было домашнее платье цвета голубиного крыла с высоким воротом, застегнутым у самого горла, и чуть отделанное французским кружевом, а четыре нитки жемчуга свешивались почти до талии. Она не стала притворяться, что ей безразличен их приход. Ее улыбка была полна радости.

– Эмили, моя дорогая! Как отлично ты выглядишь! Я так рада, что вы ко мне заехали… Тебе непременно нужно будет рассказать все, что ты там видела, чем наслаждалась. Всякие скучные подробности можешь опустить – несомненно, они точно такие же, как тогда, когда я сама там была, так что нет никакой надобности снова все это слышать и переживать. Шарлотта, тебе придется выслушать все это еще раз, и тогда задашь все соответствующие вопросы. Идите сюда и садитесь.

Они подошли к ней, по очереди поцеловали, после чего заняли места, как она им указала.

– Агата, – велела она горничной, – приготовьте чай. И сэндвичи с огурцом, пожалуйста. И скажите повару, чтобы испек свежих пшеничных лепешек с… ну, скажем, с малиновым джемом. И, конечно, со сливками.

– Да, миледи, – послушно кивнула Агата.

– Подайте через полтора часа, – добавила Веспасия. – Нам многое предстоит выслушать.

Задержатся ли они столь надолго, обсуждению не подлежало, пусть даже сюда явится еще какой-нибудь случайный визитер. Леди Веспасии сейчас нет дома – ни для кого.

– Можешь начинать, – сказала Веспасия, и ее глаза ярко заблестели в предвкушении интересного рассказа.

Почти два часа спустя чайный столик был снова пуст и чист, а Эмили уже не в силах была придумать, что еще рассказать или добавить к уже сказанному.

– А теперь что ты собираешься делать? – с большим интересом осведомилась Веспасия.

Эмили опустила глаза в пол, на ковер.

– Не знаю. Полагаю, я могла бы заняться какой-нибудь благотворительной работой. Например, патронировать наш местный комитет помощи падшим женщинам…

– Сомневаюсь, – сухо сказала Шарлотта. – Ты уже больше не леди Эшворд. Тебе придется стать там рядовым членом.

Эмили состроила недовольную гримаску.

– Не имею намерения им становиться! Не имею ничего против заботы о падших женщинах, но эти члены комитета, которых я не выношу… Мне нужно хорошее, нужное дело, что-нибудь получше, чем с важным видом вещать о положении других. А ты так и не ответила мне, когда я спросила тебя, чем Томас занимается в данный момент.

– И в самом деле. – Веспасия с надеждой повернулась к Шарлотте. – Чем он занят? Надеюсь, он не в Уайтчепеле? Газеты нынче очень критически пишут о работе полиции. В прошлом году они громко хвалили ее, а всю вину сваливали на эти толпы на Трафальгарской площади, что начали беспорядки, почти мятеж. А теперь мяч уже на другой половине поля, и они требуют отставки министра, сэра Чарлза Уоррена.

Эмили вздрогнула.

– Мне кажется, они просто напуганы. Я бы и сама испугалась, если бы жила в подобном районе. Они критикуют всех – даже королеву. Все говорят, что она слишком редко появляется на людях, а принц Уэльский слишком легкомыслен и слишком много тратит. И, конечно, что герцог Кларенс ведет себя как осел, но если его отец проживет так же долго, как королева, бедный Кларенс кончит жизнь в инвалидной коляске, так и не увидев трона.

– Это недостаточно удовлетворительная отговорка. – Губы Веспасии сложились в самую тонкую улыбку, потом она снова повернулась к Шарлотте. – Ты так и не сказала нам, занимается ли Томас этим уайтчепелским делом.

– Нет. Он в Хайгейте, но об этом деле я почти ничего не знаю, – призналась Шарлотта. – И вообще расследование только что начато…

– Самое лучшее местечко, с которым нам сейчас же надо познакомиться, – с вернувшимся энтузиазмом провозгласила Эмили. – Так что там случилось?

Шарлотта посмотрела на их лица, полные ожидания, и пожалела, что ей почти нечего им рассказать.

– Там был пожар, – уныло сказала она. – Сгорел дом, в нем погибла женщина. Ее муж был на выезде, на вызове – он врач, – а служебное крыло занялось последним, и всех слуг спасли.

– И это все? – Эмили была явно разочарована.

– Я же сказала, расследование только началось, – извиняющимся тоном произнесла Шарлотта. – Томас явился домой весь пропахший дымом и с засыпанной сажей и пеплом одеждой. Выглядел он совершенно вымотанным и ужасно грустным. Эта женщина собиралась куда-то поехать, но в последний момент отменила поездку.

– Стало быть, это ее муж должен был оставаться дома, – заключила Веспасия. – Полагаю, это был поджог, иначе Томаса не вызвали бы. Так что же, предполагаемой жертвой должен был стать муж? Или же это он устроил поджог?

– Такое впечатление, что жертвой должен был стать именно он, – согласно кивнула Шарлотта. – И даже при самом сильном напряжении воображения я не могу придумать, каким образом в это дело вмешаться. – Тут она улыбнулась. Улыбка была с примесью насмешки над самой собой.

– Кто она такая? – тихо спросила Эмили. – Тебе о ней что-нибудь известно?

– Нет, ничего, разве что люди о ней очень хорошо отзываются. Но так обычно и бывает в отношении умерших. Таких отзывов ожидают, даже требуют ото всех.

– Это всё одни пустые слова, – устало произнесла Веспасия. – И ни Томасу, ни нам они ничего о ней не сообщают. Разве только то, что ее друзья – вполне приличные, светские люди. Как ее звали?

– Клеменси Шоу.

– Клеменси Шоу? – переспросила Веспасия; судя по тону ее голоса, ей было известно это имя. – Звучит, кажется, очень знакомо. Если это та самая женщина, тогда она и впрямь очень хороший человек… была очень хорошим человеком. И ее смерть – настоящая трагедия, и если кто-то не заменит ее, не возьмет на себя ее работу, пострадают очень многие люди.

– Томас ничего не говорил о том, чем она занималась. – Шарлотта теперь и сама очень заинтересовалась. – Возможно, он просто не знает. А что это была за работа?

Эмили придвинулась вперед, жадно ожидая рассказа.

– Возможно, это вовсе не та женщина, – предупредила Веспасия.

– А если та?

– Тогда это именно она начала борьбу за изменение некоторых законов касательно владельцев трущоб, – мрачно ответила Веспасия, и на ее лице отразилась ее собственная неудача в почти невозможной борьбе против имущественных интересов слишком многих влиятельных лиц. – Большинство трущоб, где царит жуткая теснота, а санитарно-гигиенические условия вообще отсутствуют, принадлежит богатым людям, занимающим высокое социальное положение. Если бы это стало достоянием широкой общественности, тогда многое стало бы возможным изменить в лучшую сторону.

– И кто этому мешает? – Эмили, как обычно, подходила к проблеме с практической стороны.

– Не могу дать тебе точный и подробный ответ, – ответила Веспасия. – Но если ты намерена заняться этим всерьез, тогда следует посетить Сомерсета Карлайла, он может все тебе рассказать. – Говоря это, она поднялась.

Шарлотта перехватила взгляд Эмили, в котором блеснул веселый огонек.

– Замечательная идея! – согласилась она с этим предложением.

Эмили колебалась только секунду.

– Но ведь сейчас не совсем подходящее время для каких-либо визитов, тетушка Веспасия, – заметила она.

– Самое неподходящее, – согласилась с нею Веспасия. – И именно поэтому все пройдет просто отлично. Мы вряд ли застанем там кого-то лишнего. – И, прекратив обсуждение, позвонила горничной, чтобы та вызвала экипаж Эмили, в котором они могли бы поехать все вместе.

Шарлотта секунду колебалась: она была недостаточно хорошо одета, чтобы ехать с визитом к члену парламента. Обычно в прошлом для чего-то столь приближающегося к официальному протокольному визиту она брала взаймы парадное платье у Эмили или даже у самой Веспасии, и платье соответствующим образом подгонялось ей по фигуре с помощью стратегически закрепленных там и сям булавок. Но она уже несколько лет была хорошо знакома с Сомерсетом Карлайлом и всегда встречалась с ним в связи с некоторыми весьма важными делами, когда им было не до светских тонкостей и они занимались только самой проблемой. В любом случае ни Эмили, ни Веспасия не обратили ни малейшего внимания на ее слабые протесты; к тому же если она не поедет с ними, то останется в полном неведении, а Шарлотта скорее была готова ехать в кухонном переднике, только бы не оставаться в стороне.

Сомерсет Карлайл был у себя дома, сидя в кабинете и работая над каким-то важным политическим документом, и любому другому, не такой важной персоне, как Веспасия, его лакей отказал бы в приеме, но только не ей. Однако лакей этот имел представление о том, какие бывают в жизни драматические моменты, и мог их оценить, а также помнил о прошлых крестовых походах своего хозяина в защиту той или иной идеи, а также отлично знал, что леди Веспасия Камминг-Гульд нередко оказывалась тем или иным образом вовлечена в эту его борьбу; она и в самом деле была для него надежным и полезным союзником, и мистер Карлайл испытывал к ней огромное уважение.

И вот, в полном соответствии с этой диспозицией, лакей проводил всех трех леди до двери в кабинет, постучался, прежде чем ее открыть, и объявил об их приезде.

Сомерсет Карлайл был уже немолод, но и человеком среднего возраста его трудно было назвать; вполне возможно, он никогда таковым не станет, но трансформируется напрямую из того, кем является сейчас, в старика, жилистого, несмягчившегося, непреклонного. Он был переполнен нервной энергией; его брови вразлет и подвижное, как ртуть, лицо, казалось, никогда не пребывали в полном покое.

Кабинет Карлайла отражал его сущность. Он был полон книг по любым предметам и вопросам, они служили ему и для работы, и для удовлетворения разнообразных личных интересов. Немногочисленные оставшиеся свободными места на стенах были забиты картинами и антикварными вещицами, красивыми и, видимо, немалой ценности. Сквозь огромные окна в георгианском стиле в кабинет поступало много света, а для зимних вечеров и вообще для работы в темное время здесь имелось несколько газовых рожков, как на стенах, так и свисавших с потолка. В самом лучшем кресле перед камином спал, раскинувшись в позе полного экстаза, длиннолапый рыжий кот. Письменный стол был завален бумагами, перемешанными в немыслимом беспорядке.

Cомерсет Карлайл положил ручку на подставку и с видимым удовольствием поднялся, чтобы приветствовать их, обошел вокруг стола, сбросив при этом пачку писем и совершенно не обратив внимания на то, как они рассыпались по полу. Кот даже не пошевелился.

Он взял протянутую Веспасией руку, затянутую в безукоризненную перчатку.

– Леди Камминг-Гульд. Как я рад вас видеть! – Он встретил ее взгляд, и в его глазах блеснула искра юмора. – Несомненно, вы столкнулись с некоей чудовищной несправедливостью, с которой следует немедленно сразиться, иначе не приехали бы без предупреждения. Леди Эшворд, миссис Питт, я уже понял, случилось что-то серьезное…

Карлайл огляделся по сторонам, ища удобное место, чтобы предложить им присесть, но не нашел. Тогда он аккуратно снял кота с кресла перед камином и положил его на сиденье собственного кресла за письменным столом. Тот с удовольствием потянулся и расположился поудобнее.

Веспасия села в кресло, а Шарлотта и Эмили – на прямые стулья напротив. Сомерсет остался стоять. Никто не озаботился поправить его, сказать, что Эмили теперь не леди Эшворд, а просто миссис Джек Рэдли. Будет еще время это исправить.

Веспасия тут же перешла к делу.

– При пожаре погибла одна женщина, и пожар не был случайным. Нам немногое известно помимо этого, разве только то, что ее звали Клеменси Шоу… – Леди Камминг-Гульд замолчала, увидев выражение боли на лице Карлайла, лишь только она произнесла это имя. – Вы знали ее?

– Да, только в основном понаслышке, – ответил он, понизив голос и обшаривая глазами их лица и отмечая на них удивленное и напряженное выражение. – Я лишь дважды встречался с нею лично. Это была тихая и спокойная женщина, все еще не совсем уверенная в том, как лучше добиться того, к чему она стремилась, и непривычная к тонкостям сражений на поле гражданского права, но она была решительно предана своему делу и честна, что меня в ней особенно восхищало. Я думаю, она выступала за реформы, которых желала добиться больше, чем заботиться о собственном достоинстве или потакать мнениям своих друзей и знакомых. Я воистину горько сожалею, что она погибла. Вы знаете, как это случилось? – Последний вопрос был адресован Шарлотте. Карлайл уже много лет знал Питта – по сути дела, с тех самых пор, когда сам оказался связан с делом о жутком убийстве.

– Это был поджог, – ответила она. – Миссис Шоу была дома, потому что поездка в город была неожиданно отменена, а ее муж был на срочном вызове. В противном случае погиб бы именно он, а не она.

– Стало быть, ее смерть была случайной. – Это был почти вопрос, но не совсем.

– Кто-то мог наблюдать за домом. – Шарлотта не хотела сразу же оставить эту версию. – А за что она выступала, за что боролась? За какие реформы? И кто бы мог желать, чтобы она не преуспела?

Карлайл горько улыбнулся.

– Практически все, кто вложил деньги в приобретение трущоб и имел возможность грести огромные доходы, сдавая по одной комнате на семью, а иной раз даже на две или три семьи. – Он скривился. – Или сдавал помещения под мастерские с потогонной системой труда, пивнушки, бордели, даже опиекурильни. Очень доходное дело. Вы очень удивились бы, узнав, какие люди делают таким образом огромные деньги.

– И чем же миссис Шоу им угрожала? – спросила Веспасия. – Чего именно она добивалась и какие меры предпринимала в этой связи? Или, возможно, следовало бы спросить, какие реальные цели она преследовала?

– Она хотела таким образом изменить закон, чтобы имена владельцев подобных заведений нетрудно было бы узнать, чтобы они не скрывались за разными компаниями или адвокатами, оставаясь в буквальном смысле анонимными.

– А разве не лучше было бы подготовить какой-нибудь закон касательно норм расселения и санитарии? – рассудительно осведомилась Эмили.

Карлайл рассмеялся.

– Если ограничить число проживающих в одной комнате, то количество людей на улице увеличится еще больше. И как полиция будет потом с этим справляться?

– Ох!..

– И вам ни за что не провести в парламенте закон о нормах санитарии. – Тон его голоса стал жестче. – Люди во власти склонны полагать, что бедные имеют те санитарно-гигиенические условия, которых заслуживают, и если дать им что-то получше, то через месяц они доведут все это до прежнего состояния. Им гораздо проще наслаждаться собственными удобствами и роскошью, не испытывая никаких угрызений совести. Но даже при всем при этом подобное начинание потребовало бы миллионы фунтов…

– Но каждый отдельный владелец… – начала спорить Эмили. – У них же имеются миллионы. По крайней мере, с течением времени…

– Такой закон никогда не пройдет через парламент. – Карлайл улыбнулся при этих словах, но в глазах его стоял гнев, а руки сжались в кулаки. – Вы забываете, кто там голосует.

Эмили снова ничего не сказала. В стране действуют всего две политические партии, имеющие возможность формировать правительство, и ни одна из них не станет просто так поддерживать подобный закон; женщины не имеют права голоса, бедные плохо организованы и по большей части неграмотны. Все понятно и без лишних слов.

Карлайл чуть кашлянул, и это прозвучало почти как смешок.

– Вот поэтому миссис Шоу и пыталась создать такие возможности, чтобы имена владельцев подобных заведений было нетрудно выяснить. Если бы они стали достоянием широкой публики, общественное мнение оказалось бы гораздо сильнее, нежели любой закон.

– Но разве общественное мнение создают не те же самые люди, что голосуют? – спросила Шарлотта.

Однако, уже говоря это, она осознала, что дело обстоит совсем не так. Женщины в голосовании не участвовали, а большая часть общества, как бы это ни было незаметно, тем или иным образом управлялась именно женщинами. Мужчины могли делать все, что угодно, если умели сохранить это в тайне, даже предаваться порокам, о которых никогда не стали бы сообщать друзьям. Но на публике и в спокойствии своего домашнего очага они всегда будут осуждать подобные оскорбления общественной морали, самой сути цивилизованного общества.

Карлайл заметил по ее лицу, что она уже все поняла, и не стал пускаться в дальнейшие разъяснения.

– Как близко к сердцу миссис Шоу принимала эти проблемы! – тихо сказала Веспасия. – Наверное, она нажила себе немало врагов?

– Да, были такие… опасения, – согласился Сомерсет. – Но я не думаю, что она успела добиться каких-то реальных успехов, чтобы вызвать чье-то беспокойство.

– А могла бы, если б осталась в живых? – спросила Шарлотта очень напряженным и серьезным тоном.

Она вдруг обнаружила, что очень сожалеет о смерти Клеменси Шоу, и не только обычной жалостью постороннего человека по поводу любой смерти, но и потому, что никогда с нею не встречалась, а чем больше о ней узнавала, тем сильнее подозревала, что миссис Шоу ей очень понравилась бы.

Карлайл задумался на минутку, прежде чем ответить. Для пустых комплиментов момент был малоподходящий. Он достаточно хорошо разбирался в политической жизни и знал, что такое власть финансовых интересов, да и сам не раз соприкасался с убийствами на этой почве, так что не исключал такой возможности, что Клеменси Шоу уничтожили с помощью поджога, чтобы не дать ей продолжать этот ее крестовый поход за справедливостью, каким бы невероятным ни казалось то, что ей удастся изменить закон или воздействовать на общественное мнение.

Шарлотта, Эмили и Веспасия молча ждали.

– Да, – наконец сказал он. – Это была выдающаяся женщина. Она страстно верила в правоту того дела, которым занималась, а подобная честность и прямота нередко подвигают людей на свершения, недоступные при обычных логических поступках. Никакого лицемерия, никакого ханжества в ней не было, никакого… – Карлайл чуть нахмурился, ища подходящее слово, чтобы передать то впечатление, которое на него произвела эта женщина, с которой он встречался и беседовал всего два раза и которая тем не менее оставила в его душе неизгладимый след. – Она ничего не хотела для себя, но всем сердцем стремилась облегчить участь людей, мучающихся в грязных и переполненных жилищах.

Он заметил, как поморщилась Веспасия, и понял, что это скорее жалость, нежели отвращение.

– Миссис Шоу ненавидела трущобы и их хозяев; она их так презирала, что это могло бы заставить вас чувствовать вину за то, что вы имеете крышу над головой. – Сомерсет неуклюже улыбнулся; улыбка выглядела совершенно очаровательно на его скривившемся лице. – Мне очень жаль, что она погибла. Такое горе! – Он обернулся к Шарлотте: – Как я понимаю, Томас расследует это дело, именно поэтому вам о нем известно?

– Да.

– И вы намерены вмешаться? Влезть в это дело? – Последнее замечание было адресовано всем трем женщинам.

Веспасия недовольно засопела – ей не слишком понравился его выбор слов, – но не стала возражать против сути.

– Вы могли бы выразиться более удачно, – заметила она, чуть приподняв плечи.

– Да, намерены, – прямо ответила ему Эмили. В отличие от Клеменси Шоу она пока еще только искала себе достойное занятие, но это вовсе не означало, что она не может заниматься таким делом хорошо, с полной самоотдачей. – Правда, я пока что не знаю, с чего начать.

– Хорошо. – У Карлайла не оставалось никаких сомнений. – Если я могу чем-то помочь, пожалуйста, обращайтесь. Я всегда восхищался Клеменси Шоу. И намерен добиваться, чтобы тот, кто ее убил, гнил заживо на каторге – в каменоломнях или в подобных им местах.

– Его повесят, – резко бросила Веспасия. Она знала, что Карлайл не одобряет смертную казнь через повешение: это было, как он считал, слишком бесчеловечное наказание, к тому же при этом допускалось слишком много ошибок. Она и сама так считала, но оставалась при этом реалисткой.

Он спокойно взглянул на нее, но ничего не ответил. Этот вопрос не раз обсуждался и прежде, и им обоим было отлично известно мнение каждого. В основе такого взаимопонимания лежал огромный опыт, другие подобные трагедии, ошибки и понимание того, что такое боль. Преступление – это редко единичный акт или вина одного человека.

– Это отнюдь не причина не заниматься расследованием, – Шарлотта поднялась на ноги. – Как только я узнаю что-то еще, сразу сообщу вам.

– Будьте осторожны, – предупредил Карлайл, идя впереди нее к двери и открывая ее перед нею.

Они вышли из кабинета – впереди Веспасия, высоко подняв голову и очень прямо держа спину, затем Эмили, сразу за нею, и последней, Шарлотта. Когда она проходила мимо Сомерсета, он положил ей руку на локоть.

– Вы намерены нарушить планы очень могущественных людей, которые слишком много поставили на карту. Если это они убили Клеменси, то не пощадят и вас.

– Я буду действовать очень осторожно, – убежденно сказала Шарлотта, хотя пока что не имела понятия, какие ее действия могли бы оказаться хоть чуточку полезными. – Пока что я буду просто собирать информацию.

Карлайл посмотрел на нее скептическим взглядом, поскольку не раз в прошлом сам был свидетелем ее вмешательств в подобные дела. Однако он не стал более ее задерживать и проводил их до дверей, а потом – на залитую солнцем улицу, где ждала карета Эмили.

Миссис Рэдли заговорила сразу же, как только лошади тронулись с места.

– Я разузнаю все, что можно узнать, про миссис Шоу и ее борьбу за принятие новых законов, чтобы выявить имена тех, кто владеет этими заброшенными и разваливающимися домами. Уверена, если хорошо подумать, то наверняка можно будет отыскать таких знакомых, кто был бы в курсе подобных дел.

– Вы же новобрачная, – мягко заметила Веспасия. – И у вашего мужа, вероятно, совсем другие намерения на предмет первых недель дома после медового месяца.

– Ах! – Эмили легко вздохнула, но это была лишь мимолетная задержка в полете ее мыслей. – Да ну, мы это как-нибудь обойдем… Я справлюсь. Шарлотта, ты лучше никому про это ничего не говори, но постарайся все разузнать у Томаса. Нам нужно знать все факты.

Сестры не стали задерживаться у дома Веспасии, а распрощались с ней, лишь посмотрев, как она легко поднимается по ступеням к парадной двери, которую перед нею тут же распахнула горничная. Леди Камминг-Гульд прошла внутрь, рассеянно поблагодарив, все еще погруженная в размышления. За долгие годы вдовства она не раз выступала против разных социальных зол – и наслаждалась этими сражениями, и была готова идти на риск. Что же до всех остальных, ее не слишком сильно заботило их мнение, если сама она считала, что борется за правое дело. Правда, это не означало, что ее не волновала потеря друзей или их негативное отношение к ее действиям.

Но сейчас ее мысли занимала Эмили. Та была гораздо более уязвима, и дело было не только в чувствах ее молодого мужа, который вполне мог ожидать от нее более светского, более чинного и благопристойного поведения, но также и подчинения капризам общества, которое любило новшества в моде, нечто, чем можно было любоваться и восхищаться, о чем шептаться, – но ненавидело все, что угрожало разрушить установившийся порядок и повредить стабильности исключительно комфортабельной и привычной жизни его членов.

Шарлотта рассталась с Эмили у своей двери, быстро обняв ее, поднялась по чисто выметенным ступеням и вошла в холл, успев услышать за спиной стук колес отъезжающего экипажа. В доме было чисто и тепло; доносившиеся с улицы звуки были едва слышны, здесь царила почти полная тишина. С минуту Шарлотта стояла неподвижно. Ей было слышно, как Грейси шинкует что-то на кухне и тихонько напевает себе под нос. Здесь она чувствовала себя в полнейшей безопасности. Ее вдруг охватило ощущение глубокой благодарности. Это было ее – все, целиком и полностью. Ей не нужно было с кем-то все это делить, кроме собственной семьи. Никто не станет требовать с нее арендной платы или угрожать выселением. В кухне из крана текла вода, плита топилась, а в гостиной и в спальнях горели дрова в каминах. Канализация работала, невидимая и незаметная, сад зеленел травой и пестрел цветами.

Здесь было легко жить и не думать о бесчисленных несчастных людях, у которых не было ни теплого крова, ни чистого, без гнусной вони и грязи, дома, в котором они могли бы пребывать в полной безопасности и достаточной уединенности от окружающего мира.

Клеменси Шоу, должно быть, была весьма необычной женщиной, чтобы озаботиться судьбой людей, живущих в съемных квартирках в трущобах. По сути дела, примечательным являлся даже сам тот факт, что ей было известно об их существовании. Большинство женщин из хороших семей знали только то, что им говорили, или то, что можно было прочесть в газетах или журналах, считавшихся подходящими для их чтения. Шарлотта и сама не имела об этом ни малейшего представления, пока Томас не познакомил ее с некоторыми острыми проблемами совершенно иного для нее мира, – и вначале она даже возненавидела его за это.

А потом она начала злиться и негодовать. В этом происшествии была какая-то злобная ирония судьбы – то, что Клеменси Шоу убили и при этом сожгли ее дом. И теперь Шарлотта была твердо намерена выяснить, кто это сделал, и предъявить его обществу вместе с его жадностью и прочими гнусными мотивами, что им двигали. Если жизнь Клеменси Шоу не смогла привлечь внимание к этому злу, к мерзости владельцев трущоб, наживающихся на этом грязном деле, значит, Шарлотте следует использовать все средства, чтобы это сделала ее смерть.

Эмили тоже решительно взялась за эту проблему, хотя и по несколько иным причинам и совершенно другим манером. Она влетела в холл своего просторного и чрезвычайно элегантного дома, крутя и шурша многочисленными юбками, сбросила шляпку и привела в порядок волосы, чтобы выглядеть еще более привлекательной – светлые колечки и завитки вились теперь вокруг щек и шеи и придавали ее прелестному личику выражение нежности, чуть приправленной горестью.

Ее молодой муж был уже дома, что она сразу же поняла по присутствию его лакея, который открыл ей дверь. Если бы Джек куда-то уехал, Артур уехал бы вместе с ним.

Эмили толчком распахнула двери в гостиную и совершила абсолютно театральный вход.

Джек сидел у камина, перед ним на низком столике стоял поднос с чайным сервизом. Ноги он положил на табурет. Печенье и сдобные лепешки с подноса уже исчезли, там одиноко лежал лишь кусочек сливочного масла.

Он тепло улыбнулся, заслышав ее шаги, и галантно встал. Потом, увидев выражение ее лица, спросил озабоченно:

– Эмили, в чем дело? Что-то случилось с Шарлоттой? Она заболела? Или Томас…

– Нет-нет, ничего такого.

Она бросилась ему в объятия и прижалась головкой к его плечу, отчасти для того, чтобы он не видел выражения ее глаз. Эмили не была до конца уверена, насколько успешно ей удастся провести мужа. Он был вроде нее самой: своими успехами Джек также был обязан умению очаровывать и своей весьма красивой внешности, и ему были отлично известны все подобные увертки и ухищрения, равно как и способы их применения. И еще потому, что Эмили по-прежнему была в него здорово влюблена, и это было очень уютное, комфортное ощущение. Но все же лучше объясниться, прежде чем он начнет беспокоиться.

– Нет, Шарлотта совершенно здорова. Но вот Томас, он занят расследованием одного дела, которое сильно расстроило сестру. Да и меня, как оказалось, тоже. Женщина погибла при пожаре – смелая и очень добрая женщина, которая выступала за раскрытие и уничтожение всяких социальных зол. Тетушка Веспасия тоже очень расстроена. – Вот теперь можно уже было забыть про увертки и увиливания и посмотреть ему прямо в лицо. – Джек, я считаю, что мы должны сделать все возможное, чтобы помочь…

Рэдли нежно погладил ее по волосам, поцеловал, потом, широко раскрыв глаза и уже начав улыбаться, посмотрел ей прямо в лицо.

– Неужели? И как же мы будем это делать?

Эмили быстро сменила тактику. Драматический подход успеха не принесет. Она улыбнулась ему в ответ.

– Я еще не знаю… – Она прикусила губу. – А ты что думаешь?

– Какое именно социальное зло? – осторожно спросил Джек. Он знал Эмили лучше, чем она предполагала.

– Дело во владельцах трущоб, которые взимают непомерную арендную плату за эти грязные и переполненные помещения. Клеменси Шоу хотела заставить их нести ответственность перед обществом и общественным мнением, раскрыть их анонимность, их привычку прятаться за спину сборщиков квартплаты, разных компаний и прочего.

Муж так надолго замолчал, что она даже начала сомневаться, что он ее услышал.

– Джек?

– Да-да, – произнес он наконец. – Да, мы этим займемся – но вместе. Одна ты ничего не добьешься, Эмили. Мы ведь станем угрозой для очень влиятельных и властных людей – речь идет о миллионах фунтов! Ты будешь поражена, когда узнаешь, сколько состояний нажито на бедах и несчастьях тех, кто обитает в этих трущобах в таких районах, как Сент-Джайлз или Девилз-акр.

Эмили улыбнулась, чуть-чуть; мысль об этом была очень неудобной, и перед ее мысленным взором проскользнули лица людей, с которыми она была знакома, пока была замужем за Джорджем. У некоторых людей просто есть деньги; такое положение дел существовало всегда. Но теперь Эмили была уже менее невинной, и понимание этого не доставляло ей никакого удовольствия.

Джек все еще держал ее в своих объятиях. Он нежно провел пальцем по ее лбу, отведя в сторону непослушный локон.

– По-прежнему хочешь этим заняться? – спросил он.

Эмили была поражена, как четко он определил ее настроение, ее мысли и уколы совести, чувство вины и опасения, которые они вызвали.

– Конечно. – Она не двинулась с места; ей было необычайно приятно оставаться в его объятиях. – Пути назад уже нет. Что я скажу тете Веспасии или Шарлотте? И что еще более важно, что я скажу самой себе?

Мужнина улыбка стала совсем широкой, и он нежно поцеловал ее, а потом и более страстно.

Когда Эмили вновь подумала о деньгах, это показалось ей таким далеким от них делом, которым можно будет заняться как-нибудь в другой раз; это, несомненно, важные и реальные дела, но потом, а сейчас есть и другие, более приятные.