Глава 1

Инспектор Томас Питт смотрел на дымящиеся руины дома, не замечая потоков дождя, от которых уже весь промок насквозь, так что даже волосы прилипли ко лбу, а капли просачивались между поднятым воротником и толстым вязаным шарфом и леденили спину, стекая вниз. Он все еще чувствовал жар, исходящий от развалин почерневших кирпичей. Дождевая вода капала с разрушившихся арок и шипела, попав на угли, от которых поднимались завитки пара.

Даже по тому, что осталось от дома, было видно, что это было красивое здание, чье-то жилище, добротно построенное и изящное. Теперь от него мало что осталось, разве что помещения для слуг.

Стоявший рядом с ним констебль Джеймс Мёрдо неуклюже переступил с ноги на ногу. Он служил в местном полицейском участке, хайгейтском, и его возмущало решение начальства вызвать инспектора из города, из главного уголовного полицейского участка на Боу-стрит, пусть даже такого знаменитого, как Питт. У хайгейтских полицейских едва ли были шансы самим заняться расследованием этого дела; но, по мнению констебля, не было никакой надобности уже сейчас посылать за помощью, чем бы ни обернулось впоследствии это дело. Но его мнение было проигнорировано – и вот он, Питт, стоит тут, неряшливый, непричесанный, плохо одетый, если не считать отличных сапог. Карманы раздуты от набитого в них разнообразного барахла, перчатки старые и поношенные, а лицо перемазано сажей и все в горестных морщинах.

– Думаю, это где-то в полночь началось, сэр, – произнес Мёрдо, желая показать, что ребята из его участка уже проделали все, что от них можно было ожидать. – Пожар заметила некая мисс Долтон, она живет дальше, на Сент-Олбанс-роуд. Заметила пламя, когда проснулась ночью, примерно в четверть второго. Тут уже все здорово горело, и она подняла тревогу, послала свою горничную к соседу, полковнику Анстратеру. У него имеется этот… телефонный аппарат. Они были застрахованы, так что пожарная команда прибыла примерно через двадцать минут, но уже ничего не смогла сделать. К тому времени главная часть дома уже пылала вовсю. Воду они брали из хайгейтских прудов, – он махнул рукой в сторону, – это вон там, за полями.

Питт кивнул, стараясь запомнить развернувшуюся перед ним картину. Страх и обжигающий жар, вынудивший собравшихся отступить подальше от огня, беспокойно ржущие лошади, брезентовые ведра с водой, что передавали из рук в руки, – все это было совершенно бессмысленно и безнадежно. Скоро все здесь будет охвачено дымом и пламенем, вздымающимся до небес, балки с грохотом обрушатся, рассыпая вокруг искры, улетающие в темноту. Запах горелого плотно стоял в воздухе, от него слезились глаза и першило в горле.

Неосознанным движением Томас стер со щеки клок сажи, чем сделал только хуже.

– А что насчет тела? – спросил он.

Чувство обиды и соперничества исчезло, как только Мёрдо вспомнил пошатывающихся пожарных, вытаскивающих из развалин носилки. У всех у них были бледные лица. На носилках лежали жуткие останки погибшей, обгоревшие так страшно, что это уже не было целым телом – и тем не менее как ни странно и ужасно, еще узнаваемые как человеческие. Отвечая инспектору, Мёрдо вдруг обнаружил, что голос у него дрожит.

– Мы считаем, что это миссис Шоу, сэр; жена местного врача, он же владелец дома. Он также служит полицейским хирургом. Мы вызвали врача общей практики из Хэмпстеда, но он немногое смог сообщить. Да я и не думаю, что кто-то на его месте сделал бы лучше. Доктор Шоу сейчас у соседей, у мистера Эймоса Линдси. – И он кивком указал в сторону Хайгейт-райз и Уэст-Хилл. – Вон в том доме.

– А он не пострадал?

– Нет, сэр. Он был на выезде, по вызову. Женщина рожала, и доктор Шоу пробыл там большую часть ночи. И узнал о пожаре, только когда возвращался домой.

– Слуги? – Питт отвернулся наконец от пожара и посмотрел на Мёрдо. – Кажется, та часть дома пострадала менее всего.

– Да, сэр. Все слуги успели выбраться, но у дворецкого сильные ожоги, он сейчас в больнице. В лазарете Святого Панкраса, это сразу к югу от кладбища. Кухарка в шоке, за ней присматривает родственница, она живет на Севен-Систерз-роуд. Горничная все время плачет и говорит, что ей ни за что не следовало приезжать сюда из Дорсета и что она хочет вернуться обратно домой. Повседневная же прислуга приходит только днем.

– И с ними все в порядке? Никто, кроме дворецкого, не пострадал? – еще раз спросил инспектор.

– Совершенно верно, сэр. Пожар возник в главной части дома. Крыло, где обитают слуги, занялось в последнюю очередь, так что пожарные успели всех их вывести. – Констебль передернулся, несмотря на жар, исходящий от тлеющего дерева и раскаленных руин перед ними.

Слабый сентябрьский дождичек уже стихал, на небе появилось водянистое послеполуденное солнце, осветив деревья за полями, лесок, именуемый Бишопс-вуд. Ветер дул слабый, с южной стороны, от огромного города Лондона, где расстилались Кенсингтон-гарденз, в которых вовсю цвели цветы, гуляли гувернантки в накрахмаленных фартуках, ведя по дорожкам своих подопечных детишек, а оркестры исполняли завлекательные мелодии. По Мэллу катили экипажи, и роскошно одетые леди махали друг другу ручками и демонстрировали последние модели шляпок, а любящие порисоваться леди с менее незапятнанной репутацией скакали легким галопом по Роттен-роу и строили глазки джентльменам. Королева, по-прежнему одетая во все черное, заперлась в Виндзорском замке и продолжала скорбеть и оплакивать принца Альберта, умершего двадцать семь лет назад. А в темных переулках Уайтчепела какой-то безумец расчленял женщин, уродовал им лица, оставляя их тела на тротуарах в ужасном виде, все в крови. Пресса скоро окрестит его Джеком Потрошителем.

Мёрдо сгорбился и надвинул свой шлем поглубже.

– Только миссис Шоу погибла, инспектор. А пожар, как представляется из того, что нам известно, начался одновременно по крайней мере в четырех разных местах – и сразу же охватил весь дом, словно портьеры облили ламповым маслом или керосином. – Его юное лицо напряглось и застыло. – Можно, конечно, случайно пролить масло на портьеры, но не в четырех же разных комнатах, чтобы все они загорелись в одно и то же время и чтобы никто об этом не знал. Видимо, это был преднамеренный поджог.

Питт ничего на это не сказал. Все потому, что это было для него просто невыносимо – стоять здесь, в изуродованном садике, рядом с этим ретивым и недовольным юным констеблем с испачканным сажей лицом и глазами, широко распахнутыми от шока и жалости в результате того, что он тут увидел.

– Вопрос в том, – произнес Мёрдо, – кого намеревались убить – миссис Шоу или самого доктора?

– Тут, видимо, имеется и множество других вопросов, на которые нам придется искать ответы, – мрачно ответил Питт. – А начнем мы с пожарного начальства.

– У нас есть его рапорт, сэр, он в полицейском участке. Это примерно в полумиле вверх по дороге. – Мёрдо говорил немного скованно, снова вспомнив своих коллег и их недовольство.

Томас последовал за ним, и они в молчании двинулись в путь. Несколько бледных листьев пролетели по вымостке, мимо проехал двухколесный кеб с кучером сзади. Дома здесь были солидные. В них жили весьма респектабельные люди с деньгами – жили в уюте и со значительными удобствами, – на западной стороне дороги, ведущей к центру Хайгейта с его общественными зданиями, конторами адвокатов, магазинами, водоочистной станцией, Понд-сквер и огромным аккуратным кладбищем, простирающимся далеко к юго-востоку. Позади домов с обеих сторон виднелись поля, зеленые и молчаливые.

В полицейском участке Питта встретили очень вежливо, но по усталым лицам полицейских и по тому, как молодые, как прежде Мёрдо, избегали встречаться с ним взглядами, Томас сразу понял: они недовольны тем, что пришлось его сюда вызвать. Во всех полицейских участках Лондона не хватало людей, и всем полицейским отменили отпуска с целью собрать и направить в Уайтчепел как можно больше людей, чтобы наконец разобраться с чудовищными убийствами, которые потрясали весь Лондон и занимали первые полосы газет по всей Европе.

Рапорт брандмейстера был уже выложен на стол суперинтенданта, расчищенный специально для Питта. Тут же стоял и сам суперинтендант – седовласый, спокойный, уравновешенный и такой вежливый, что это только усиливало, но никак не скрывало его недовольство. На нем был чистенький мундир, но лицо носило явные следы усталости, а на руках были заметны ожоги, которыми у него не было времени заняться.

Питт поблагодарил его – не слишком усердно, дабы не привлекать лишнего внимания к этой внезапной перемене их ролей, – и взял со стола рапорт. Тот был написан аккуратным, каллиграфическим почерком. Все изложенные в нем факты выглядели четко и просто, это была всего лишь расширенная версия того, что уже сообщил ему Мёрдо. Пожар начался одновременно в четырех местах – на портьерах в кабинете, библиотеке, столовой и гостиной – и занялся очень быстро, словно ткань портьер была пропитана ламповым маслом или керосином. Подобно всем прочим в этом районе, дом освещался газовыми рожками, и как только огонь добрался до подводных трубок, они взорвались. У обитателей дома было мало шансов выбраться из пламени, если бы только их не разбудили в самом начале пожара и если бы они не выскочили наружу через служебное крыло.

Как следует полагать, миссис Шоу, по всей вероятности, задохнулась в дыму, прежде чем сгорела; а доктор Стивен Шоу был на вызове, у пациентки, в миле от дома. Слуги ничего не почувствовали, пока не прибыла пожарная команда и не разбудила их звоном своих колоколов, а потом пожарные приставили к их окнам лестницы и помогли всем вылезти наружу.

Было уже почти три часа дня, и дождь прекратился, когда Питт и Мёрдо постучались в дверь соседа, проживавшего справа от сгоревшего дома. Дверь отворили менее чем через минуту; открыл ее сам владелец, меленький человечек с аккуратно причесанными седыми волосами, откинутыми со лба и лежащими волнистой львиной гривой. Выражение его лица было весьма серьезным. Между бровей залегла складка, выдававшая озабоченность и беспокойство, а очертания рта, мягкие и четкие, не носили ни намека на чувство юмора.

– Добрый день, добрый день, – торопливо произнес он. – Вы ведь из полиции? Да, конечно, из полиции. – Мундир Мёрдо делал это его наблюдение ненужным, хотя он искоса смотрел на Питта. Человек обычно не помнит лица полицейских, точно так, как не помнит лица кондукторов или чистильщиков уличных канав, но отсутствие мундира было для него необъяснимым явлением.

Он отступил назад и чуть в сторону, давая им возможность войти внутрь.

– Заходите. Вы, конечно, хотите узнать, не видел ли я чего-нибудь. Естественно. Не могу понять, как это случилось. Такая аккуратная женщина! Ужасно! Газ, надо полагать. Я частенько думаю, что, наверное, лучше было бы не расставаться со свечами. Это гораздо приятнее и удобнее. – Он повернулся и повел их через довольно мрачный холл в большую гостиную, которая на протяжении многих лет явно служила ему кабинетом.

Питт с интересом огляделся вокруг. Комната носила явный отпечаток личности своего хозяина и многое могла о нем рассказать. Здесь имелись четыре очень неаккуратные книжные полки, наверняка заполненные так, как это было удобно хозяину, а вовсе не в целях украшения. На них царил полный беспорядок – свидетельство частого использования. Стопы бумаг были засунуты рядом с томами в кожаных переплетах, маленькие томики рядом с огромными фолиантами. Весьма романтическая картина в золоченой раме, изображающая сэра Галахада, опустившегося в молитве на колени, висела над камином, а напротив размещалась еще одна – леди Шаллотт с цветами в волосах, плывущая по реке. На маленьком круглом деревянном столике рядом с кожаным креслом стояла изящная статуэтка конного крестоносца, по письменному столу были разбросаны распечатанные письма. На подлокотнике дивана в опасном равновесии покоились три газеты, по сиденью же были разбросаны газетные вырезки.

– Куинтон Паскоу, – торопливо представился хозяин. – Но вы, конечно, уже знаете, кто я. Проходите сюда. – Он нырнул к газетным вырезкам и убрал их в открытый ящик письменного стола, куда они свалились в хаотичном беспорядке, все смятые. – Присаживайтесь, джентльмены. Это просто ужасно! Просто ужасно! Миссис Шоу была прекрасная женщина. Ужасная утрата! Настоящая трагедия!

Томас осторожно присел на диван, не обращая внимания на шорох смятых газет, засунутых за спинку. Мёрдо остался стоять.

– Инспектор Питт. И констебль Мёрдо, – сказал он, представляя их обоих. – В какое время вы легли спать, мистер Паскоу?

У хозяина дома удивленно взлетели брови, но он тут же понял смысл вопроса.

– Да-да, я понимаю… Незадолго до полуночи. Боюсь, что я ничего не видел и не слышал, пока меня не разбудили колокола пожарной команды. Потом, конечно, шум самого пожара… Ужасно! – Он помотал головой, кидая на Питта извиняющийся взгляд. – Боюсь, я сплю довольно крепко. И теперь чувствую себя очень виноватым… Ох, боже мой! – Он засопел и заморгал, отвернувшись к окну, за которым был еще вполне виден дикий, запущенный и заросший сад, полный темно-желтых цветов ранней осени. – Если бы лег немного пораньше, даже на пятнадцать минут, я бы, наверное, увидел первые язычки пламени и поднял бы тревогу. – Он весь скривился, словно это видение ясно предстало перед его внутренним взором. – Мне ужасно жаль. Хотя что в нем пользы, в этом сожалении? Поздно уже сожалеть.

– А вы случайно не выглядывали на улицу в последние полчаса перед тем, как лечь в постель? – продолжил расспросы Питт.

– Я не видел пожар, инспектор, – сказал Паскоу чуть более резко. – И не вижу причин, чтобы вы меня так дотошно допрашивали. Я оплакиваю покойную миссис Шоу. Она была просто прекрасная женщина. Но никто из нас теперь ничего уже поделать не может, разве что… – Тут он снова засопел и надул губы. – Разве что сделать все, что в наших силах, для бедного доктора Шоу. Так я полагаю.

Мёрдо все переминался с ноги на ногу, а его глаза то и дело перебегали с Паскоу на Питта и обратно.

О трагедии очень скоро станет известно всем, так что Питт не видел никаких плюсов в том, чтобы соблюдать тайну. Он наклонился вперед, и газета за спинкой дивана снова зашуршала.

– Пожар вовсе не был несчастным случаем, мистер Паскоу. Конечно, взрыв газа еще более ухудшил положение, но отнюдь не был источником возгорания. Огонь занялся в нескольких местах одновременно. По всей видимости, возле окон.

– Возле окон? Что вы хотите этим сказать? Окна ведь не горят, инспектор! Вы вообще кто такой?

– Инспектор Томас Питт из участка на Боу-стрит, сэр.

– Боу-стрит? – Седые брови Паскоу снова удивленно поднялись. – Но Боу-стрит в Лондоне, далеко отсюда. Разве местная полиция не могла с этим справиться? С ней что-то не так?

– Все с ней так, – сказал Томас, с трудом сдерживая раздражение. Видимо, будет достаточно трудно поддерживать дружественную атмосферу при таких-то комментариях, да еще в присутствии Мёрдо. – Но суперинтендант полагает, что дело очень серьезное, и желает расследовать его как можно скорее. Начальник пожарной команды считает, что пожар вспыхнул возле окон, так, словно портьеры загорелись первыми, а тяжелые портьеры хорошо горят, особенно если пропитать их ламповым маслом или керосином.

– Бог ты мой! – Лицо Паскоу стало совершенно белым. – Вы хотите сказать, что кто-то намеренно устроил поджог… чтобы погубить… Нет! – Он яростно замотал головой. – Вздор! Полная чушь! Никому это не нужно – убивать Клеменси Шоу. Должно быть, они нацелились на доктора Шоу. А сам-то он где был, кстати? Почему его не было дома? – Он замолчал и с несчастным видом уставился в пол.

– Так вы видели кого-нибудь, мистер Паскоу? – повторил свой вопрос Питт, изучая сгорбленную фигуру хозяина. – Может, кто-то шел по дороге; может, какой-то экипаж проехал или телега? Может, свет мелькнул? Или еще что-то?

– Я… – Паскоу вздохнул. – Я вышел прогуляться в саду, прежде чем отправиться наверх. Я работал над одним докладом, и мне встретились некоторые затруднения. – Он прокашлялся, поколебался минутку, но тут эмоции пересилили, и слова потоком полились из его рта. – Этот доклад – опровержение нелепых и абсурдных утверждений Далгетти о короле Ричарде Львиное Сердце. – Тон его сразу смягчился при упоминании этого имени, стал прямо-таки романтически-нежным. – Вы ведь не знаете Джона Далгетти, да и откуда вам его знать… Это крайне безответственный человек, совершенно не умеющий сдерживаться, абсолютно лишенный должного чувства благопристойности и приличия. – Его лицо при этих словах даже сморщилось от отвращения. – У литературных критиков есть такая обязанность, понимаете? – Он посмотрел Томасу прямо в глаза. – Мы создаем определенное общественное мнение. Это имеет огромное значение – что именно мы предлагаем и продаем публике, что мы хвалим, а что критикуем. А Далгетти готов игнорировать или даже высмеивать все ценности истинного рыцарства и чести – и все это, видите ли, во имя свободы… Но на самом деле он ратует за полную распущенность, за излишнюю вольность, за нарушение всех и всяческих правил и норм. – Паскоу подскочил и замахал руками в воздухе, вроде как изображая эту самую вольность. – Он выступил в поддержку этой ужасной монографии Эймоса Линдси по поводу этой новой политической философии. Фабианское общество, так они себя именуют… Но то, что он пишет, – это призыв к настоящему анархизму! К сущему хаосу! Отнять собственность у людей, которые владеют ею по праву… Это воровство! Прямой и откровенный грабеж! Никто на такое не пойдет! Это означает кровопролитие прямо на улицах, если у этого общества появится достаточное число сторонников. – Он сжал челюсти в попытке унять свое возмущение. – Тогда англичане будут сражаться с англичанами на нашей собственной земле! А Линдси утверждает, что в этом есть некая естественная справедливость: отнять у одних частную собственность и поделить ее между другими, независимо от их усердия или честности. Даже вне зависимости от того, уважают ли они эту собственность, ценят ли ее, умеют ли ее сохранять… – Он пристально уставился на Питта. – Только подумайте, какие это принесет разрушения. И потери. И о чудовищной несправедливости подумайте. Все, для чего мы трудились, что мы берегли и о чем так заботились… – Его голос взлетел куда-то очень высоко, у него даже горло перехватило от избытка эмоций. – Все, что мы унаследовали от прежних поколений, вся эта красота, все эти сокровища прошлого, – все это, по мнению этого идиота Шоу, конечно же, должно пропасть!

Паскоу судорожно сцепил пальцы, все тело его напряглось, но тут вдруг он вспомнил, что Питт – полицейский, у которого, видимо, нет никакой особой собственности, а потом еще вспомнил, зачем тот здесь оказался. И снова сгорбился, опустил плечи.

– Извините. Не следовало мне так резко критиковать человека, только что потерявшего жену. Стыд какой…

– Итак, вы вышли погулять в сад, – напомнил ему Питт.

– О да. У меня устали глаза, и я решил немного освежиться, восстановить внутренний мир, душевное равновесие. И вышел в сад. – Он улыбнулся доброй улыбкой при этом воспоминании. – Вечер был просто чудесный, луна светила, ее лишь изредка закрывали клочки облаков, с юга дул легкий ветерок. И, знаете, я даже соловья услышал! Просто великолепно. Прямо плакать хотелось от восторга. Такая красота! Такая красота! Спать я отправился полностью успокоившимся, с миром в душе. – Он поморгал. – Ужасно! Всего в двадцати ярдах отсюда происходит нечто жуткое, и женщина пытается спастись, борется за жизнь, хотя у нее, наверное, почти нет шансов, – а я ничего об этом не знаю…

Питт смотрел на виноватое выражение его возбужденного лица.

– Видите ли, мистер Паскоу, даже если бы вы не спали всю ночь, то наверняка ничего бы не увидели и не услышали, пока уже не стало слишком поздно. Пожар занимается очень быстро, особенно если поджог преднамеренный. А миссис Шоу могла задохнуться в дыму, так и не проснувшись.

– Могла? – У Паскоу широко раскрылись глаза. – В самом деле? Очень надеюсь, что так и было. Бедное создание! Такая была прекрасная женщина, вы знаете… Слишком хороша для Шоу. Он человек бесчувственный, без высоких идеалов. Нельзя сказать, что он не слишком хорош как практикующий врач или как джентльмен, – торопливо добавил Паскоу. – Но нет у него тонкости восприятия, глубокого понимания вещей. Он считает умным и прогрессивным насмехаться над человеческими ценностями… Ох, боже мой, не следует все же так говорить о человеке, только что перенесшем такую потерю. Но правду все равно не скроешь, не так ли? Мне очень жаль, я глубоко сожалею, что ничем не могу вам помочь.

– Вы разрешите мне опросить ваших домашних слуг, мистер Паскоу? – Томас задал этот вопрос всего лишь в виде формальности. Он бы в любом случае их опросил, что бы Паскоу ему на это ни ответил.

– Конечно-конечно! Но, пожалуйста, постарайтесь их не пугать. Приличную кухарку найти чрезвычайно трудно, особенно в холостяцкое хозяйство вроде моего. Если это хорошая повариха, она непременно хочет готовить для торжественных обедов и вечеринок и прочего в том же роде, а у меня такое бывает редко. Собираются иной раз несколько коллег-литераторов и критиков, вот и всё.

Питт поднялся, и Мёрдо тут же встал по стойке «смирно».

Но ни кухарка, ни камердинер не видели вообще ничего, а судомойке и горничной было двенадцать и четырнадцать соответственно, и они были слишком напуганы, чтобы что-то ответить; они лишь тискали в пальцах свои передники и утверждали, что спали мертвым сном. А принимая во внимание то, что их обязанности требовали раннего подъема – в пять часов утра, – Питт без труда им поверил.

После Паскоу они нанесли визит в дом к югу от сгоревшего. На этом участке дороги через Хайгейт-райз поля прорезала дорожка, по словам Мёрдо называвшаяся Бромвич-уок, которая тянулась на юг от церкви Святой Анны и дома приходского священника, параллельно холму, и заканчивалась в самом Хайгейте.

– Отличная дорога, сэр, – мрачно заметил Мёрдо. – В такое время ночи сюда легко может добраться добрая сотня людей с карманами, набитыми спичками, и никто их не заметит. – Он уже начинал думать, что все это предприятие – лишь пустая трата времени, и это было заметно по откровенному выражению его лица.

Питт сухо улыбнулся.

– А вам не кажется, что они в таком случае непременно налетели бы друг на друга?

Мёрдо юмора не понял. Он просто пребывал в саркастическом настроении. Да разве может настоящий инспектор с Боу-стрит быть таким неинтеллигентным на вид? Констебль более внимательно рассмотрел и изучил довольно грубое и простецкое лицо Питта – длинный нос, немного выщербленный передний зуб, непричесанные волосы; потом отметил горящий в глазах огонек, а также юмор и уверенность, таящиеся в очертаниях его рта.

– В темноте, – добавил Томас. – На небе вполне могла быть луна, которой любовался мистер Паскоу, однако ночь-то была облачная, и никакого света в домах вокруг не горело – занавеси задернуты, лампы погашены. Полночь все-таки.

– Ага. – Мёрдо наконец понял, о чем речь. – Кто бы это ни был, ему потребовался бы фонарь, а в этот час ночи даже зажженную спичку видно издали, если кто-то случайно бросит взгляд в ту сторону.

– Вот именно. – Инспектор пожал плечами. – Конечно, не то чтобы этот свет хоть как-то нам помог, если только кто-нибудь не заметил, с какой стороны он появился… Давайте теперь попробуем посетить мистера Альфреда Латтеруорта и его домашних.

Это было великолепное здание, расходов на него явно не жалели. Оно стояло последним на этом участке дороги и было в два раза больше остальных. Питт, по своему обыкновению, постучался в парадную дверь. Он всегда отказывался заходить с заднего хода, предназначенного для торговцев, как следовало поступать полицейским, лицам, стоящим достаточно низко на социальной лестнице, и прочим нежелательным элементам. Дверь через несколько секунд открыла весьма представительная и опрятная горничная в сером шерстяном платье, в хрустящем накрахмаленном чепце с кружевами и таком же переднике. Выражение ее лица тут же сообщило Питу, что, по ее твердому убеждению, он должен заходить через судомойню, а он так не сделал.

– Торговцы – со двора, – заявила она, чуть приподняв подбородок.

– Я пришел побеседовать с мистером Латтеруортом, а не с дворецким, – ядовитым тоном сообщил ей Питт. – Полагаю, визитеров он принимает с парадного хода?

– Полицейских он вообще не принимает, – так же быстро ответила она.

– Сегодня примет. – Томас вошел внутрь, и ей пришлось отступить назад, чтобы не уткнуться лицом ему в грудь. Мёрдо испытал одновременно ужас и восхищение. – Уверен, он пожелает помочь нам выяснить, кто убил миссис Шоу прошедшей ночью. – Инспектор снял шляпу.

Лицо горничной сделалось таким же белым, как ее фартук; Питту крупно повезло, что она не грохнулась тут же в обморок. Талия у нее была такая тонкая, а корсет, должно быть, был затянут настолько туго, что вполне мог бы удушить девицу с менее решительным характером.

– О боже! – Она с усилием взяла себя в руки. – А я думала, что это был несчастный случай.

– Боюсь, что нет. – Томас всеми силами старался сгладить неприятное впечатление от неудачного начала разговора. Ему уже давно следовало бы не обращать внимания на подобные уколы, наносимые его гордости всякими там горничными. – Вы случайно не выглядывали в окно около полуночи? Может быть, что-нибудь заметили? Движущийся свет, например? Или что-то услышали?

– Нет, я не выглядывала… – Девушка помолчала. – Но вот Элис, кухонная прислуга, была еще на ногах, и она сказала мне нынче утром, что видела ночью на улице привидение. Только она немного тупая, вроде как полоумная. Ну, не знаю, может, сон ей такой приснился…

– Я поговорю с Элис, – ответил Питт с улыбкой. – Это может оказаться важным. Спасибо.

Горничная улыбнулась в ответ – правда, не сразу.

– Не угодно ли подождать в утренней гостиной, я доложу мистеру Латтеруорту о вашем приходе… сэр.

Комната, в которую она их провела, оказалась неожиданно изящной и не просто демонстрировала, что у хозяина полно денег, но свидетельствовала также о том, что у него гораздо более тонкий вкус, чем, возможно, он сам догадывается. У Питта хватило времени только бросить взгляд на акварели, украшавшие стены. Они, несомненно, были ценными, и продажа любой из них могла бы прокормить какое-нибудь семейство в течение целой недели; но, кроме того, они были истинно красивы и абсолютно правильно размещены, привлекая взгляд, но не навязываясь.

Альфред Латтеруорт оказался мужчиной далеко за пятьдесят, со свежим лицом, в данный момент сильно покрасневшим, с венчиком гладко зачесанных седых волос вокруг сияющей лысины. Он был приличного роста и солидного телосложения и имел уверенный вид человека, который всеми своими успехами обязан только самому себе. Сильное лицо с крупными чертами. У истинного джентльмена его можно было бы счесть красивым, но было что-то воинственное и одновременно неуверенное в его выражении, что выдавало его ощущение непринадлежности к высшим классам, несмотря ни на какое богатство.

– Горничная доложила мне, что вы пришли по поводу убийства миссис Шоу и пожара, – произнес Латтеруорт с сильным ланкаширским акцентом. – Эт’ правда? Эти девицы вечно читают всяк’ дешевые ужасные истории, сидя в кладовке под лестницей, а воображение у ‘их как у самых худших писак.

– Да, сэр, боюсь, что это именно так, – ответил Питт. Он представил себя и Мёрдо и объяснил причины их прихода.

– Скверн’ дело, – мрачно заявил Латтеруорт. – Она была добрая женщина. Слишком добрая, слишком хорошая для большей части этих, которые тут проживают. ‘Сключая Мод Далгетти. Эта не такая – совсем другая, совсем. Вежливая со всеми. – Он покачал головой. – Тольк’ я-т’ ничего не видел. Сидел наверху, дожидался, пока Флора вернется, а она пришла без двадцати двенадцать. И я тогда погасил свет и лег спать. И спал, пока меня колокола пожарников не разбудили. Мимо вполне могла бы промаршировать цел’ армия, и я б’ вовсе не услышал их топот.

– Флора – это мисс Латтеруорт? – спросил Питт, хотя уже узнал это в хайгейтском полицейском участке.

– Точно, эт’ моя дочка. Она ходила с друзьями на какую-то лекцию с показом диапозитивов, эт’ было где-то на Сент-Олбанс-роуд. К югу отсюда, сразу за церковью.

Мёрдо замер, весь обратившись в слух.

– Она возвращалась домой пешком, сэр? – спросил Питт.

– Да эт’ всего несколько шагов. – Глубоко посаженные и вполне добродушные глаза Латтеруорта смотрели на Томаса острым взглядом – видимо, он ожидал осуждения. – Ничего, она здоровая девица.

– Я бы хотел узнать, не заметила ли она что-то по дороге. – Питт говорил спокойно, ровным тоном. – Женщины иной раз бывают весьма наблюдательны.

– Хотите сказать, любопытны. Любят повсюд’ нос совать, – удрученно заметил Латтеруорт. – Да-да. Моя покойная жена, упокой Господь ее душу, вечно замечала в людях тыщи вещей, которых я вабще не замечал. И почти всегда была права, в девяти случаях из десяти. – Воспоминания на минутку закрыли от него настоящее – присутствие полицейских в его доме, сильный и едкий запах горелого дерева и воды, испаряющейся с раскаленных кирпичей, который все еще стоял в воздухе, несмотря на плотно закрытые окна. В глазах его на секунду появилось нежное выражение, губы тронула мягкая улыбка. Но он тут же вернулся к реальности. – Да-да… если вам будет угодно. – Он дотянулся до каминной полки и нажал кнопку звонка, установленную на стене. Кнопка была фарфоровая, расписанная миниатюрными цветочками. Секунду спустя в дверях появилась горничная.

– Скажи мисс Флоре, что я хочу ее видеть, Полли, – приказал он. – С ней хочет побеседовать полиция.

– Да, сэр. – И она быстро удалилась, прошуршав юбками у двери, которую снова за собой прикрыла.

– Дерзкая она, эт’ девчонка, – тихо сказал Латтеруорт. – Всегда имеет собственное мнение. Но привлекательна, а горничные и должны такими быть. И, видимо, вряд ли стоит ее за эт’ судить слишком строго.

Флору Латтеруорт, должно быть, не меньше чем слуг донимало любопытство, потому что она тут же послушно явилась, хотя вздернутый подбородок и явное нежелание встречаться с отцом глазами, вкупе с горевшим на щечках румянцем, таким же, как у него, заставляло предположить, что они недавно горячо и возбужденно спорили о чем-то, наверняка разойдясь во мнениях, и этот спор еще не был завершен.

Выглядела Флора просто прелестно – высокая и стройная девушка с широко поставленными огромными глазами и гривой темных волос. Под обычные мерки красоты она не подходила: слишком выступающие скулы и на удивление искривленные передние зубы портили всю картину. Лицо свидетельствовало о твердом характере, и Питта нисколько не удивило то, что она поссорилась с отцом. Томас вполне мог себе представить добрую сотню тем и сюжетов, по которым они могли яростно спорить, расходясь во мнениях, – все, что угодно, начиная с газетных статей, которые ей разрешалось читать, и кончая ценами на шляпки, или же поздним часом, в который она явилась домой, и с кем при этом была.

– Добрый день, мисс Латтеруорт, – вежливо поздоровался инспектор. – Вы, несомненно, уже знаете о трагедии, что произошла прошлой ночью. Можно вас спросить, не заметили ли вы кого-нибудь на пути домой, когда возвращались с лекции? Незнакомца какого-нибудь или, напротив, кого-то знакомого?

– Знакомого? – Эта мысль явно ее удивила и озадачила.

– Если так, нам хотелось бы побеседовать с ними и узнать, не видели и не слышали ли они чего-то. – Это, по крайней мере, было отчасти правдой. Не имело смысла внушать Флоре, что она таким образом автоматически может кого-то в чем-то обвинить.

– Ах! – Ее лицо прояснилось. – Я видела двуколку доктора Шоу; она проехала мимо, когда мы выходили от Хауардов.

– Откуда вам известно, что это его двуколка?

– А в нашей округе больше ни у кого такой нет. – Никаких следов ланкаширского акцента в ее речи заметно не было. По всей вероятности, папочка оплатил ей уроки дикции, чтобы ее речь звучала как речь настоящей леди, какой он хотел ее видеть; да и сейчас, даже несмотря на явное недовольство дочерью, он очень тепло смотрел на нее, пока ее внимание было отвлечено на посетителей. – А кроме того, – продолжила она, – я рассмотрела его лицо в свете каретного фонаря.

– Что-нибудь еще? – спросил Питт.

– Вы имеете в виду, по дороге сюда? Ну, мистер Линдси вышел почти сразу за нами – я шла вместе с мистером Эрроуэем и сестрами Баркинг. Потом они пошли дальше, до самой рощи Гроув в Хайгейте. А прямо перед нами шли мистер и миссис Далгетти. Больше я никого не помню. Извините.

Томас еще порасспрашивал Флору о деталях событий того вечера и именах всех, кто присутствовал на лекции, но не узнал ничего, что могло бы оказаться полезным. Лекция закончилась слишком рано, чтобы поджигатель успел сделать свое черное дело; по всей видимости, он (или она) должен был подождать, пока это мероприятие завершится, прежде чем выбраться из своего укрытия. Вероятно, в распоряжении у него было по меньшей мере несколько часов.

Питт поблагодарил ее и попросил разрешения побеседовать с кухонной прислугой и остальными слугами, после чего их с Мёрдо проводили в комнату экономки, где они и выслушали рассказ двенадцатилетней служанки о том, как она видела привидение с горящими желтыми глазами, которое мелькнуло между кустами в соседнем саду. Она слышала, как часы в холле пробили много-много раз, а рядом совсем никого-никого не было, и газовые фонари на лестнице были погашены, и она не осмелилась никого позвать, так сильно была испугана. Она забралась в постель и укрылась одеялом с головой, и это все, что она может рассказать, готова поклясться.

Питт мягко ее поблагодарил – девчушка была всего на пару лет старше его собственной дочери, Джемаймы, – и сообщил, что она ему здорово помогла. Служанка закраснелась и неуклюже изобразила реверанс, чуть не потеряв при этом равновесие, после чего удалилась в некотором замешательстве. Впервые в ее жизни взрослый человек выслушал ее рассказ с совершенно серьезным выражением на лице.

– Как вы считаете, инспектор, это был убийца? – спросил Мёрдо, когда они вышли обратно на дорогу. – Это привидение, что видела девочка?

– Движущийся свет в саду у доктора Шоу? Возможно. Нам нужно опросить всех людей, которых видела Флора Латтеруорт, когда возвращалась после лекции. Кто-нибудь из них мог заметить еще кого-то.

– Весьма наблюдательная молодая леди, весьма разумная, как мне показалось, – заметил Мёрдо и слегка покраснел. – Я что хочу сказать: она все очень подробно и четко рассказала. И никаких… э-э-э… мелодрам.

– Точно, никаких, – согласно кивнул Томас и чуть улыбнулся. – Юная леди с характером, мне кажется. Возможно, у нее было еще что нам рассказать, если бы там не было ее отца. Как мне представляется, они вообще не сходятся друг с другом во мнениях ни по каким вопросам.

Мёрдо открыл было рот, чтобы что-то ответить, но тут же сконфузился, когда понял, что намерен сказать, и с трудом сглотнул, не произнеся ни слова.

Питт улыбнулся еще шире и ускорил довольно размеренный шаг, направляясь к дому Эймоса Линдси, где сейчас нашел убежище овдовевший доктор Шоу, который не только потерял близкого человека, но и оказался бездомным.

Дом был гораздо меньше, чем имение Латтеруорта, и как только они оказались внутри, то не могли не поразиться, насколько эксцентрично он был отделан и обставлен. Владелец, по всей видимости, был раньше путешественником и антропологом. Стены украшали многочисленные резные изделия самого разнообразного вида и происхождения; они теснились на полках и столиках, даже стояли во множестве на полу. Питт, не обладая широкими познаниями в этой области, решил, что они либо африканские, либо из Центральной Азии. Ничего египетского, ближневосточного или американского он среди них не заметил – ничего, что имело бы хотя бы слабые, но знакомые черты классического искусства, наследия европейской культуры. Во всем этом было что-то чуждое, этакая варварская дикость и грубость, не совместимая с принятыми понятиями и стандартами обычного внутреннего убранства жилища среднего класса викторианской Англии.

Слуга, у которого был странный акцент, который Питту так и не удалось определить, и внешний облик, неотличимый от внешности многих англичан, но с необычайно гладкой кожей и волосами, которые, как вполне могло оказаться, нарисованы китайской тушью, провел их в гостиную. Манеры у него были просто безупречные.

Внешность же самого Эймоса Линдси оказалась в высшей степени английской – короткого роста, коренастый, с седыми волосами, и все же совершенно не такой, как Паскоу. Если последний по сути своей был идеалист, склонный все время обращаться ко временам европейского средневекового рыцарства, то Линдси был человеком неутолимого и неразборчивого любопытства, при этом наплевательски относящийся к истеблишменту, ко всем нормам и правилам, что наглядно демонстрировали мебель и украшения в его доме. Его мысли явно блуждали где-то далеко, их больше привлекали тайны дикого и непознанного. Кожу его испещряли глубокие морщины – явное свидетельство ярости тропического солнца. Глазки маленькие и хитрые – глаза реалиста, а не мечтателя. Весь его облик свидетельствовал о здоровом чувстве юмора, особенно по отношению к абсурдностям жизни.

Но сейчас Линдси был весьма мрачен и встретил Питта и Мёрдо у себя в кабинете, не воспользовавшись гостиной.

– Добрый вечер, – вежливо поздоровался он. – Доктор Шоу в гостиной. Надеюсь, вы не станете засыпать его кучей идиотских вопросов, на которые может ответить кто угодно другой.

– Не станем, сэр, – уверил его Питт. – Может быть, вы сами ответите на некоторые, прежде чем мы встретимся с доктором?

– Конечно. Хотя не могу себе представить, что, по-вашему, можно от нас узнать. Но раз вы оказались здесь, то, видимо, полагаете – несмотря на всю несостоятельность такого предположения, – что это каким-то образом связано с чем-то уголовным. – Он пристально уставился на Питта. – Я лег спать в девять; я рано встаю. Я ничего не видел и не слышал, равно как и мои домашние слуги. Я уже расспрашивал их, потому что, вполне естественно, они были встревожены и обеспокоены поднявшимся ночью шумом и пожаром. Я не имею ни малейшего представления, что это была за личность, которая могла преднамеренно устроить такое, и какая здравая причина могла за этим стоять. Однако мозги человека могут свихнуться самым неожиданным образом или поддаться любому самообману.

– Вы хорошо знаете доктора и миссис Шоу?

Линдси ничуть не удивился такому вопросу.

– Я хорошо его знаю. Он один из немногих местных обитателей, с которыми мне легко общаться. Человек открытых взглядов, не закостеневший в древних традициях, как большинство здешних жителей. Человек мудрый, интеллигентный, большого ума. Это не самые широко распространенные качества – и не всегда ценимые.

– А миссис Шоу? – продолжал расспрашивать Питт.

– Ее я знал не так хорошо. Да это и невозможно, конечно. Ведь нельзя обсуждать с женщиной те же проблемы, что обычно обсуждают с мужчинами. Но она была превосходная женщина: здравомыслящая, способная сочувствовать и сопереживать, скромная, но без елейности, никакого вздора, никакой лжи. Женщина самых высоких достоинств.

– А как она выглядела?

– Что? – Линдси явно был удивлен. Потом его лицо сморщилось, на нем появилось какое-то комическое выражение – этакая смесь юмора и неуверенности. – Ну, это дело вкуса, я полагаю. Темноволосая, правильные черты лица. Но тяжеловата в… – Он покраснел и руками изобразил в воздухе нечто малопонятное. Питт решил, что Линдси хотел таким образом описать изгиб бедер, если бы его не остановило чувство неуместности подобного. – Красивые глаза, мягкая в обращении, умная, интеллигентная. Звучит прямо как описание лошади… прошу прощения. Красивая женщина, таково мое суждение. И ходила она красиво. Вы, конечно же, еще побеседуете с сестрами Уорлингэм, это ее тетки; Клеменси была немного похожа на Селесту, но не на Анжелину.

– Благодарю вас. Может, теперь нам следует поговорить с доктором Шоу?

– Конечно. – И он, не произнеся больше ни слова, повел их в холл, а затем, предварительно постучав, открыл дверь в гостиную.

Питт не обратил никакого внимания на замечательные антикварные предметы на стенах – его взгляд немедленно привлек мужчина, стоявший возле камина. Его лицо было лишено какого-либо выражения чувств, но тело напряглось, словно в ожидании некоего действия или потребности в таковом. Услышав щелчок дверного замка, он обернулся, но в глазах его не вспыхнуло никакого интереса, появилось всего лишь осознание неизбежного долга. Кожа у него была бледная от переживаний, губы плотно сжаты, вокруг глаз – красные пятна от бесконечного вытирания. Черты лица свидетельствовали о сильном характере, и даже такая ужасная потеря, да еще и при столь жутких обстоятельствах, не могла стереть ни отпечатка ума и интеллигентности, ни язвительности сильной личности, о которой Питт уже так много слышал от других людей.

– Добрый вечер, доктор Шоу, – поздоровался с ним Питт. – Я – инспектор Питт с Боу-стрит, а это – констебль Мёрдо из местного участка. Сожалею, но мне необходимо задать вам несколько не совсем удобных вопросов…

– Конечно, – перебил Шоу его объяснения. Как говорил Мёрдо, он служил полицейским хирургом и все понимал. – Задавайте свои вопросы. Но сперва скажите, что вам уже известно. Вы уверены, что это поджог?

– Да, сэр. Невозможно представить, что пожар начался одновременно в четырех разных местах, причем ко всем им имеется доступ снаружи, а никаких причин в самом доме для этого не было – ни искры из камина, ни упавшей свечи в спальне или на лестнице.

– Где он начался? – Шоу теперь проявлял любопытство и уже не мог оставаться на одном месте. Он начал расхаживать, сначала прошел к одному столу, потом к другому, автоматическим движением что-то поправляя и приводя в порядок.

Питт остался стоять там, где встал, около дивана.

– Брандмейстер считает, что первыми загорелись портьеры, – ответил он. – Во всех четырех случаях.

На лице доктора появилось скептическое выражение – быстрый промельк, не лишенный, однако, даже сейчас примеси юмора и критического отношения ко всему на свете, которое, видимо, было характерным для него в обычных условиях.

– А откуда это ему известно? Там немного осталось… – тут он с трудом сглотнул, – от нашего дома.

– Он сделал такое заключение, основываясь на анализе распространения огня, – мрачно сообщил Питт. – Что сгорело полностью, что отчасти, что было повреждено, но сильно не пострадало; а еще выпавшие из кладки кирпичи и битое стекло – они указывают места, где жар на первом этапе был наиболее сильным.

Шоу нетерпеливо помотал головой.

– Да, конечно. Глупый вопрос. Извините. – Он провел сильной, красивой формы ладонью по лбу, откидывая с него прядь прямых волос. – И чего вы хотите от меня?

– В котором часу вас вызвали, сэр, и кто вызвал? – Краем глаза Томас видел Мёрдо, застывшего у дверей с карандашом и блокнотом в руках.

– Я не смотрел на часы, – ответил Шоу. – Где-то в четверть двенадцатого. У миссис Уолкотт начались роды – ее муж позвонил мне от соседа.

– Где они живут?

– В Кентиш-таун. – У него был превосходный, очень красивый голос, четкая дикция и тембр достаточно редкий и приятный. – Я сел в свою двуколку и поехал. И пробыл там всю ночь, пока ребенок не появился на свет. Я уже ехал домой, когда встретил полицейских – это было в пять утра, – и они сообщили мне о случившемся. И что Клеменси погибла.

Питт видел множество людей в первые часы после подобной утраты; это нередко входило в круг его обязанностей – сообщать им печальную новость. И всякий раз это выводило его из равновесия и мучило.

– Какая злая ирония судьбы, – продолжал Шоу, ни на кого не глядя. – Она собиралась ехать с Мод Далгетти к друзьям в Кенсингтоне и провести вечер у них. Поездка была отменена в самый последний момент. А миссис Уолкотт, как ожидалось, должна была рожать еще через неделю. То есть я должен был оставаться дома, а Клеменси собиралась уехать…

Он не стал добавлять очевидное заключение – оно так и повисло в воздухе во вдруг воцарившейся тишине. Линдси стоял неподвижно, с суровым выражением на лице. Мёрдо поглядел на Питта, и его мысли на минуту явно отразились на лице. Инспектор прекрасно знал, что это за мысли.

– Кто знал, что миссис Шоу изменила планы на вечер, сэр? – спросил он.

Шоу встретил его взгляд.

– Никто, кроме Мод Далгетти и меня, – ответил он. – И, как я понимаю, Джона Далгетти. Не знаю, кому еще они могли об этом сказать. Но они ничего не знали про миссис Уолкотт. Да и никто не знал.

Линдси уже стоял рядом с ним. Он положил руку на плечо Шоу – дружеский жест помощи и поддержки.

– У вас очень заметная двуколка, Стивен. Кто угодно мог видеть, как вы уезжаете, и решил, что в доме никого не осталось.

– Но зачем его поджигать? – мрачно спросил Шоу.

Линдси сильнее сжал его плечо.

– Бог знает… Почему пироманы вообще устраивают поджоги? Из ненависти к тем, у кого добра больше, чем у них? Чтоб насладиться властью над другими людьми? Или просто чтоб полюбоваться пламенем пожара? Не знаю.

Питт не стал спрашивать, был ли застрахован дом и на какую сумму; легче узнать это в страховой компании и получить точные цифры. Кроме того, подобный вопрос может быть сочтен оскорбительным.

Тут раздался стук в дверь и на пороге появился слуга.

– Да? – раздраженно осведомился Линдси.

– Там пришли викарий с женой, чтобы выразить свои соболезнования доктору Шоу, сэр. И предложить помощь и утешение. Попросить их подождать?

Линдси повернулся к Питту – не за разрешением, конечно, а чтобы убедиться, что тот покончил со своими неприятными расспросами и уже может удалиться.

Томас секунду колебался, неуверенный в том, удастся ли ему еще что-то узнать у доктора Шоу или же следует сейчас уступить место соображениям человечности и предоставить доктору возможность получить какое-то религиозное утешение; в конце концов, вопросы можно оставить и на потом. Возможно, ему гораздо больше удастся узнать о докторе Шоу, просто наблюдая за ним и за теми, кто хорошо знал его и его жену.

– Как вы полагаете, инспектор? – спросил Линдси.

– Конечно, – согласился Питт, хотя, судя по вызывающему выражению лица Шоу, на котором также появилось нечто вроде тревоги, можно было догадаться, что он с большим сомнением относится к религиозным утешениям викария и вообще вряд ли стремится сейчас их получить.

Линдси кивнул, и слуга вышел, а минуту спустя ввел в гостиную милого, кроткого на вид человека в одежде священнослужителя с очень серьезным выражением лица. Внешность у него была такая, словно в юности он занимался спортом, но теперь, когда ему перевалило за сорок, несколько распустился. В нем было слишком много застенчивости и даже робости, чтобы он смотрелся красивым, но в правильных чертах его лица не имелось ничего злобного или высокомерного, равно как и в мягких очертаниях рта, говоривших о неуверенности в себе. Попытка выглядеть хотя бы внешне спокойным прикрывала нервозность: в сложившейся ситуации он явно чувствовал себя не в своей тарелке.

Его сопровождала женщина с простым, интеллигентным лицом, с немного слишком тяжелым лбом и слишком мощным носом, чтобы это могло понравиться большинству людей, но с мягко очерченным ртом, выдававшим добродушие. В отличие от своего мужа, она прямо-таки источала мощную энергию, которая целиком была направлена на доктора Шоу. Линдси или Питта она едва заметила и ничем не дала понять, что принимает их во внимание. Мёрдо же остался для нее невидимым.

– Э-э-э… гм! – произнес викарий, явно очень смущенный, заметив, что полицейские все еще здесь. Он заранее приготовил то, что будет говорить, а теперь это не соответствовало обстановке, а у него ничего не оказалось в запасе. – Э-э-э… я преподобный Гектор Клитридж, – неуклюже представился он. – Моя жена Юлейлия. – Он кивнул в сторону стоящей рядом женщины и махнул рукой с толстым запястьем в рукаве со слишком свободно болтающейся белой манжетой.

После чего викарий обернулся к Шоу, и выражение его лица изменилось. Он явно пытался справиться с неким затруднением. Его точно раздирали противоречия, колебания между естественным отвращением и тревогой и с трудом достигнутой решимостью.

– Мой дорогой Шоу, у меня нет слов, чтобы выразить свои чувства в связи с этой трагедией! – Тут он сделал полшага вперед. – Ужасное происшествие! В расцвете жизни нас всех подстерегает смерть… Как же хрупка человеческая жизнь в этой юдоли плачевной! Удары падают на нас так внезапно… Где найти слова утешения?

– Только не нужно этих пошлостей, черт побери! – резко сказал Шоу.

– Да, конечно, мы, несомненно… – заюлил Клитридж, пытаясь выпутаться из неудобного положения. Его лицо порозовело.

– Люди произносят эти слова так часто, потому что это истинная правда, доктор Шоу, – сказала миссис Клитридж с искренней улыбкой, не сводя глаз с доктора. – Каким же иным образом можем мы выразить свое сочувствие вам и наше желание вас как-то утешить?

– Да-да, конечно, конечно… – забормотал Клитридж. – Я займусь любыми… любыми делами… приготовлениями, какие только вам угодно будет… э-э-э… Конечно, пока еще рано… – Тут он окончательно замолк и уставился на дверь.

– Спасибо, – прервал его Шоу. – Я дам вам знать.

– Конечно. Конечно. – Клитридж испытал явное облегчение.

– А пока что, дорогой доктор… – Миссис Клитридж сделала шаг вперед, ее глаза засверкали, лицо вспыхнуло, спина под темным бомбазином выпрямилась, словно женщина приближалась к какому-то очень волнующему и несколько опасному моменту. – А пока что примите наши соболезнования. И, пожалуйста, обращайтесь к нам по любому поводу – мы выполним любое ваше поручение, сделаем любое дело, каким вам не захочется заниматься самому. Все мое время в вашем распоряжении.

Шоу посмотрел на нее, и на его губах появилась тень улыбки.

– Спасибо, Юлейлия. Вы очень добры.

Она еще больше покраснела, но больше ничего не сказала. То, что он назвал ее по имени, свидетельствовало об известной близости между ними, даже фамильярности, особенно в свете того, что произнесено это было в присутствии полицейских, стоящих явно ниже на социальной лестнице. По тому, как Шоу при этом приподнял брови, Питт догадался, что сделано это было намеренно, чисто автоматически; он как будто инстинктивно отбросил любое притворство.

И Томас тут же увидел всех их совершенно в другом свете – всех шестерых, находящихся сейчас в этой комнате; всех их, озабоченных внезапной и трагической гибелью женщины, хорошо и близко им знакомой; все они пытались найти утешения и для самих себя, и для остальных, но все между тем соблюдали все приличия и нормы поведения в обществе, старались маскировать простоту своих истинных чувств, разговаривая о правилах и традициях. Но эти старые привычки и традиции все равно давали о себе знать: привычка Клитриджа вполне ожидаемо цитировать Священное Писание, стремление Юлейлии всегда приходить ему на помощь. Личность Шоу определенно вызывала у нее некие попытки более остро реагировать на события, и это ее и радовало, и беспокоило. Но верх одерживало чувство долга. Вероятно, оно всегда одерживало верх.

По напряженной позе Шоу и его бесконечным передвижениям можно было понять, что ничто из всего этого не проникало глубже самой поверхности, не затрагивало его ума и чувств. Боль, что мучила его, сидела глубоко внутри, и он будет терпеть ее в полном одиночестве – если, конечно, Линдси не придумает что-то, что позволит ему закрыть разделяющую их сейчас пропасть.

Питт отступил назад, покинув середину комнаты, встал рядом с узорчатыми гардинами, наблюдая за остальными, и поглядел на Мёрдо, давая тому понять, чтобы он занялся тем же самым.

– Вы намерены оставаться здесь, у мистера Линдси? – осведомилась Юлейлия, вопросительно глядя на Шоу. – Уверяю вас, вы можете рассчитывать и на наше гостеприимство; дом приходского священника в вашем распоряжении, если пожелаете. И вы можете оставаться у нас столько, сколько вам будет угодно, пока… конечно, вы же купите себе новый дом…

– Пока что нет, моя дорогая, пока что нет, – громким шепотом сказал Клитридж. – Сперва мы должны, э-э-э, организовать… заняться, э-э-э, духовными…

– Ерунда! – прошипела она в ответ. – Бедняге же нужно где-то спать! Нельзя все время заниматься одними только эмоциями, надо же сперва куда-то пристроить человека!

– Это совершенно иная сторона дела, Лелли! – Викарий уже начинал сердиться. – Пожалуйста, позволь мне…

– Спасибо, – перебил его Шоу, оборачиваясь от маленького столика, где стоял, теребя пальцами орнамент. – Я останусь у Эймоса. Но я благодарен вам за сочувствие и доброту. Вы совершенно правы, Юлейлия, как обычно, правы. Гораздо лучше справляться с горем, живя в комфортабельных условиях. Нет ничего хорошего в тревогах и волнениях по поводу того, где спать или что есть.

Клитридж явно возмутился, но никаких возражений не выразил: справиться с такой оппозицией ему было точно не по силам.

Выручило его из этого положения новое появление слуги, который объявил о приходе новых визитеров.

– Мистер и миссис Хэтч, сэр. – Вопрос о том, следует или не следует их принимать, так и не прозвучал. Питта уже разбирало любопытство.

– Конечно. – Линдси кивнул.

Пара, которую слуга ввел в гостиную минуту спустя, была одета весьма сдержанно и скромно, даже слишком скромно. Она была во всем черном, а он носил высокий воротничок, черный галстук и костюм с высокой застежкой какого-то неопределенно-темного оттенка. На его лице застыло чрезвычайно важное и серьезное выражение; оно было бледное, губы плотно сжаты, а глаза сверкали от сдерживаемых эмоций. Такое его выражение тут же привлекло внимание Томаса – его резкость выдавала такую же страстность характера, как у Шоу, хотя, судя по всему, природные склонности этого человека были иными; он был явно сдержан и осторожен в своих суждениях, более обращен внутрь самого себя, тогда как Шоу был откровенен, быстр и резок в выражении своих чувств; в этом типе преобладала умеренность и воздержанность, даже меланхолия, в то время как Шоу был полон жизненной энергии и живого юмора; и тем не менее здесь точно имела место такая же глубина и такая же мощь чувств.

Но первой вперед вышла миссис Хэтч; не обращая внимания на всех остальных, она направилась прямо к доктору Шоу, и он, кажется, именно этого и ожидал: обнял ее и прижал к себе.

– Моя дорогая Пруденс!

– Ох, Стивен, это так ужасно! – Она восприняла его объятия без всяких колебаний. – И как такое могло случиться?! Я была уверена, что Клеменси в Лондоне, у Бозинни. Слава богу, хоть вы не были дома!

Шоу ничего ей не ответил. На эти слова у него ответа не нашлось.

Воцарилось неловкое молчание, поскольку остальные, кто не мог похвастаться столь же глубокими эмоциями, были поражены и сконфужены этим заявлением и тем, что на них не обратили никакого внимания и вообще явно желали, чтобы их тут вообще не было.

– Это сестра миссис Шоу, – прошептал Мёрдо, наклонившись поближе к Питту. – Обе дамы – дочери покойного Теофилиуса Уорлингэма.

Питт никогда не слыхал ни о каком Теофилиусе Уорлингэме, но, по всей вероятности, этот человек пользовался здесь известностью и авторитетом, если судить по тому почтению, с которым Мёрдо произнес его имя.

Джозайя Хэтч прочистил горло, чтобы обратить на себя внимание и завершить этот эпизод. Приличия надо соблюдать, а он уже разглядел неясные фигуры Питта и Мёрдо в неосвещенном углу гостиной, которые не вписывались в привычный антураж, не участвовали в происходящем, и тем не менее присутствовали здесь, выделяясь своей чужеродностью.

– Нам следует утешать себя верой и молитвами, – заявил он. При этом он косо глянул в сторону Клитриджа. – Я уверен, что викарий уже выразил вам свою духовную поддержку. – Его слова прозвучали почти как вызов, как обвинение, словно он ни в чем не был уверен. – В подобные моменты мы обращаемся к своим внутренним ресурсам и помним, что Господь пребывает с нами даже в мрачных долинах смертной тени, и Его воля пребудет вовеки.

Заявление было одновременно банальным и таким, на которое нечего возразить, а он тем не менее был болезненно искренен.

Словно заметив в этих словах искренность и честность, Шоу мягко отстранил от себя Пруденс и ответил ему:

– Спасибо, Джозайя. Для меня это огромное облегчение, что вы здесь и сможете поддержать Пруденс.

– Конечно, – согласно кивнул Хэтч. – Это же святой долг любого мужчины – поддержать женщину в дни горя и бедствий. Они по природе своей слабее и более чувствительны к подобным вещам. Именно эта их нежность и чистота помыслов делают их столь пригодными и готовыми к материнству и воспитанию юного поколения, так что мы должны благодарить за это Бога. Я помню, как наш дорогой епископ Уорлингэм говорил примерно то же самое, когда я еще был молодым.

Он обращался не к кому-то конкретному, а вроде как заглядывал куда-то в глубины собственной памяти.

– Я никогда не перестану благодарить Бога за то время, что в молодости провел с дорогим епископом. – Его лицо исказилось, как от боли. – Обучение у этого великого человека, его руководство в обретении духовного совершенства и осознании пути истинного христианина в значительной мере компенсировало боль от отказа отца позволить мне принять духовный сан.

Он посмотрел на жену.

– Ваш дедушка, моя дорогая, был почти святой; такие люди редко встречаются в нашем несчастном мире. Его нам ужасно не хватает, и это очень печально. Он бы точно знал, как действовать, что делать при подобной утрате, что сказать каждому из нас, как объяснить божественную мудрость, дабы все мы обрели мир и душевное спокойствие, смирились с этим.

– Воистину, воистину так, – не к месту произнес Клитридж.

Хэтч посмотрел на Линдси.

– Это было до вас, сэр, вам очень не повезло. Епископ Огастес Уорлингэм был замечательный человек, истинный христианин, великий проповедник; он облагодетельствовал бесчисленное множество мужчин и женщин и материально, и духовно. – От чуть наклонился вперед, его лицо напряглось и сморщилось, словно подчеркивая серьезность и искренность его высказываний. – Никто теперь не может сказать, сколь многие следуют ныне праведными путями благодаря его трудам на сей земле. Лично я знаю десятки таких. – Он пристально уставился на Линдси. – Сестры Уайкомб, все трое, поступили медсестрами в больницу, дабы заботиться о страждущих, исключительно по его наущению. А мистер Бартфорд принял сан и отправился миссионером в Африку. Никому не дано измерить всю меру семейного счастья, достигнутого благодаря его советам на предмет должного места женщины в доме и ее долга и обязанностей. Его деятельность охватывала огромную территорию, не один только Хайгейт был осчастливлен и благословлен его трудами…

Линдси явно пребывал в замешательстве, но не перебивал – возможно, просто не мог придумать ничего подходящего, что можно было бы сейчас сказать. Шоу плотно сжал зубы и смотрел в потолок. Миссис Хэтч прикусила нижнюю губу и нервно посмотрела на Шоу. А Хэтч стремительно двинулся дальше, с новой силой и искренностью в голосе:

– Вам, несомненно, известно о новом витраже, посвященном его памяти, который мы собираемся открыть в церкви Святой Анны? Он уже почти готов, нам нужно лишь собрать еще немного денег. Он будет представлен как воплощение пророка Иеремии, обучающего людей основам Ветхого Завета; он будет изображен с ангелами, сидящими на его плечах.

Шоу сжал зубы и с явным трудом воздержался от каких-либо комментариев.

– Да-да… я слышал, – поспешно сказал Линдси. Пребывая в замешательстве, он оглянулся на Шоу, который теперь ходил, словно не в силах сдержать внутреннее волнение. – Уверен, это будет прекрасный витраж, и он многим понравится.

– Дело вовсе не в этом, – резко сказал Хэтч; он насупился и в гневе сжал губы. – Дело отнюдь не в красоте, мой дорогой сэр, а в духовном подъеме, в стремлении к возвышенному. В спасении душ от греха и невежества, в том, чтобы напомнить верующим о пути, которым мы должны идти, и о цели, к которой следует стремиться. – Он покачал головой, точно хотел избавиться от настоятельных требований окружающего его огромного материального мира. – Епископ Уорлингэм был праведником, он превосходно понимал порядок вещей и наше место в предначертаниях Господних. Мы, к несчастью нашему, пока что не используем влияние его авторитета. Но теперь этот витраж станет памятником ему, и люди каждое воскресенье будут возводить очи горе, любоваться им, и благодать Господня, Божий свет будут нисходить на них.

– Да бросьте вы, мой милый, свет будет нисходить на них из любых окон, что там имеются в стенах, – резко бросил Шоу. – А по сути дела, больше всего этого света можно заполучить, стоя снаружи, на кладбище, на свежем воздухе.

– Я выражаюсь фигурально, – ответил Хэтч с затаенной яростью во взгляде. – Разве можно относиться к подобным вещам с такими приземленными понятиями? По крайней мере, в этот час горя от потери вы могли бы вознести душу свою к более высоким, вечным материям. – Он яростно заморгал, губы побелели, голос задрожал. – Все это и без того Бог знает как ужасно!

Эта мимолетная ссора погасла, и горе заняло место взаимной ярости. Шоу теперь стоял неподвижно, наконец замерев на месте, в первый раз с момента появления здесь Питта.

– Да-да, я… – Он никак не мог заставить себя извиниться. – Да, конечно. Вот, полиция явилась. Это был поджог.

– Что?!

Хэтч был поражен. От лица его отлила кровь, он даже покачнулся. Линдси придвинулся ближе к нему на случай, если он упадет. Пруденс метнулась назад и протянула руки, но тут до нее дошел смысл сказанного Шоу, и она также замерла в ужасе на месте.

– Поджог! Вы хотите сказать, что кто-то намеренно поджег дом?

– Совершенно верно.

– Значит, – она с трудом сглотнула, стараясь взять себя в руки, – значит, это было убийство!

– Да. – Шоу опустил ладонь на ее плечо. – Извини, моя дорогая. Но именно поэтому сюда и явилась полиция.

Тут она и Хэтч впервые обратили внимание на Питта. Их взгляды выражали одновременно тревогу и неприязнь. Хэтч распрямил плечи и, пересилив себя, обратился к Питту, полностью игнорируя Мёрдо:

– Сэр, мы ничего не в состоянии вам сообщить. Если это и в самом деле было преднамеренное преступление, тогда ищите какого-нибудь бродягу. А пока что оставьте нас в покое, дайте возможность побыть наедине с нашим горем – во имя гуманности.

Было поздно; Питт устал, проголодался, вымотался и уже изнемогал от увиденного горя, боли, от едкого запаха застоялого дыма, от пепла, засыпавшегося ему за шиворот. Вопросов у него больше не было. Он видел результаты судебно-медицинской экспертизы и выяснил то немногое, что можно было из них узнать. Нет, это дело рук не какого-нибудь бродяги, это было тщательно подготовленное преступление с намерением уничтожить – а скорее всего, убить. Но кем подготовленное? В любом случае ответ таится в сердцах людей, хорошо знавших Стивена и Клеменси Шоу, и, вполне возможно, Томас уже видел этого человека или слышал его имя.

– Да, сэр, – сказал он с некоторым облегчением. – Спасибо за время, которое вы нам уделили. – Последнее он адресовал доктору Шоу и Линдси. – Как только я узнаю что-то еще, то сообщу вам.

– Что? – Шоу даже скривился. – Ах да, конечно… Спокойной ночи… э-э-э, инспектор.

Питт и Мёрдо направились к выходу и через несколько минут уже шли по притихшей улице, освещая себе путь фонарем констебля и направляясь обратно к хайгейтскому полицейскому участку. Питт же жаждал наконец сесть в кеб и отправиться домой.

– Как вы считаете, они охотились за доктором или за миссис Шоу? – спросил Мёрдо, когда они прошли пару сотен ярдов. Ночной ветерок гнал им в лица холодный воздух с первыми признаками морозца.

– Могло быть и то, и другое, – ответил Томас. – Но если их целью являлась миссис Шоу, тогда, кажется, о ее присутствии дома знали только мистер и миссис Далгетти и сам наш добрый доктор.

– Надо полагать, нашлось бы немало таких, кто хотел бы убить доктора, – задумчиво сообщил Мёрдо. – Мне кажется, врачи вообще всегда тем или иным образом узнают множество людских тайн и секретов.

– Действительно, – согласился с ним Питт, передергиваясь от холода и ускоряя шаг. – И если так, то доктор может знать, кто стоит за этим. А они могут сделать еще одну попытку.