Глава 7

На следующее утро Эмили проснулась рано. Сегодня хоронили Джорджа. Ей тотчас сделалось холодно. Утренний свет на потолке был белесым и блеклым. В нем не было ни тепла, не цвета. Горе, переполнявшее ее, граничило с гневом и невыносимым одиночеством. Сегодняшний день поставит на всем точку. Нет, конечно, жизнь на этом не закончится. Джорджа больше нет. Случившегося не вернуть, как не вернуть былой теплоты, кроме как в воспоминаниях. Но похороны, похороны… Они как будто подводили некую финальную черту, окончательно и бесповоротно перемещая Джорджа в прошлое.

Эмили скорчилась под одеялом, но и это не принесло ей успокоения. Вставать еще слишком рано, да ей и не хотелось никого видеть. Все будут заняты собственными делами, раздумывая над тем, какую шляпку надеть, как вести себя, что говорить, как выглядеть.

Но самое неприятное было то, что, занимаясь всем этим, они будут с подозрением наблюдать за ней. Почти все считают, что Джорджа убила она: пробралась в комнату миссис Марч, украла дигиталис из ее аптечки и налила его в кофейник Джорджа. Кроме одного… Кто-то один из них наверняка знает, что она не виновна, потому что виновен он сам. И этого человека нисколько не смущает то, что в убийстве Джорджа подозревают ее, что ей, возможно, предъявят обвинение, будут судить и… Эмили продолжила нить размышлений даже несмотря на то, что та причиняла ей нестерпимую и совершенно бессмысленную боль. Она представила себе зал суда, себя в жалких тюремных лохмотьях, волосы, заплетенные в узел на затылке, свое мертвенно-бледное лицо, ввалившиеся глаза, присяжных, не осмеливающихся взглянуть на нее, немногочисленных женщин на скамьях для зрителей, взирающих на нее с искренней жалостью. Возможно, им самим пришлось пережить нечто подобное тому, что пережила она — почувствовать себя отвергнутой и ненужной. Затем оглашение приговора, судья с каменным лицом, протягивающий руку за черной шапочкой…

На этом череда ее мыслей прерывалась. Все, что должно было следовать за этим, казалось ей слишком страшным. В своих фантазиях она ощущала прикосновение петли к шее и влажную чернильную тьму. Образ был не просто ужасен, он мог стать реальностью, в которой уже не будет ни теплой постели, ни радостного утреннего пробуждения.

Эмили села в кровати, отбросила одеяло и протянула руку к звонку. Пять минут успели превратиться в мучительную бесконечность, прежде чем раздался стук в дверь, и в комнату вошла Дигби с наспех уложенными волосами и неровно завязанным фартуком. Она взглянула на Эмили нервным, но решительным взглядом.

— Доброе утро, мэм. Вы будете пить чай прямо сейчас или вам вначале набрать ванну?

— Наберите ванну, — ответила Эмили.

Не было никакой необходимости обсуждать то, что она наденет на похороны. Это могло быть только официальное платье из баратеи с черной шляпкой и такой же черной вуалью, за которой она уже послала. Не модная соблазнительная вуалетка, придававшая женщине некую загадочность, а мрачный вдовий траур, полностью скрывающий лицо и следы горя на нем.

Дигби вышла и вернулась снова несколько минут спустя с закатанными рукавами и едва заметной улыбкой.

— Сегодня неплохой день выдался, мэм. По крайней мере, вы не вымокнете под дождем.

Эмили мало интересовал вопрос дождя, но, возможно, подумала она, нужно быть благодарной хотя бы за это. Если бы ей пришлось стоять у открытой могилы, и струйка дождевой воды стекала бы у нее по шее, и дождь мочил бы ей ноги, и края юбки становились бы тяжелыми от влаги, то к тяжелой тоске, снедавшей ей душу, добавились бы еще и чисто физические мучения. Хотя, с другой стороны, они могли бы доставить ей некоторое облегчение. Легче было бы переключить внимание на замерзшие и промокшие ноги с мыслей о Джордже, бледное и окоченевшее тело которого лежит в закрытом гробу, который сейчас опустят в землю, и она лишится его теперь уже навеки. На протяжении нескольких лет муж был самым важным и самым дорогим человеком в ее жизни. Его образ всегда сопровождал ее мысли. Даже когда его не было рядом с ней, уверенность в том, что пройдет немного времени, и он придет, придавало ее бытию ту надежность, которую она рассчитывала сохранить до конца жизни.

Внезапно ей захотелось плакать. Все попытки отдельными всхлипываниями и шмыганьем носа сдержать подступившие слезы не имели успеха. Она села и закрыла лицо руками.

Неожиданно Эмили почувствовала, что Дигби обнимает ее, а голова лежит на твердом покатом плече горничной. Дигби молчала. Она просто нежно покачивала Эмили и гладила ей волосы, как маленькому ребенку. Это было настолько естественно, что, когда боль в душе у нее немного утихла и она почувствовала некоторое облегчение и усталость, Эмили просто встала и направилась в ванную без каких-либо объяснений, которые могли бы снова вернуть им их привычные роли госпожи и горничной. Не было никакого обмена вопросами и ответами. Дигби прекрасно знала, что нужно делать в подобных ситуациях, и царившее в комнате молчание было молчанием понимания.

Эмили завтракала вдвоем с Шарлоттой. Ей не хотелось никого больше видеть, за исключением, возможно, тети Веспасии, но та за столом не появилась.

— Она ничего подобного не говорила, — тихо произнесла Шарлотта, когда они обе взяли по тонкому тосту и стали намазывать их маслом, а затем налили себе в чашки слабо заваренного чая, — но я уверена, что она продумывает сейчас стратегию защиты.

Эмили не спросила у нее, что имеет в виду сестра. Они обе прекрасно понимали, что сейчас в этом доме идет массированное сопротивление полиции, любому вторжению в жизнь семейства и возможному скандалу. И одним из нежелательных объектов в ходе названного сопротивления была Эмили. Если она окажется виновной, все закончится за несколько дней. Больше не будет никаких расследований. Положенное время все смогут предаваться приличествующей случаю печали, а затем вернутся к своей прежней жизни.

На лице Шарлотты появилась бледная улыбка.

— Не думаю, что даже миссис Марч даст своему языку полную волю при тете Веспасии. Я уже поняла, что между ними особой любви нет.

— Признаюсь тебе откровенно, мне бы хотелось, чтобы убийцей Джорджа оказалась сама миссис Марч, — задумчиво произнесла Эмили. — Я пыталась наскрести хоть какие-нибудь улики против нее.

— И ты преуспела в этом?

— Нет.

— Я тоже. Но ведь существует масса такого, о чем мы не имеем ни малейшего представления. — Шарлотта помрачнела и нахмурилась; создавалось впечатление, будто она чем-то напугана. — Эмили, я сегодня ночью проснулась, и мне показалось, что я слышу, как ты ходишь.

— Извини…

— Нет, на самом деле это была не ты! Звук шагов доносился с лестницы, и когда я пришла туда, то увидела Тэсси. Она поднималась по лестнице и прошла мимо меня, направляясь к себе в спальню. Я ее очень отчетливо видела. Эмили, ее рукава были испачканы кровью, и кровью же был забрызган весь подол юбки. И она улыбалась! В ней была какая-то умиротворенность. Глаза Тэсси были широко открыты и сверкали, но она не видела меня. Я стояла в проходе, что ведет в гардеробную, и она прошла так близко, что я могла даже коснуться ее.

Шарлотте снова сделалось почти дурно, как только она вспомнила тот запах, сладковатый и тошнотворный.

Эмили была потрясена. Услышанное показалось ей просто невероятным. Она дала то единственное объяснение, которое могло прийти ей в голову.

— Тебе просто приснился кошмар.

— Нет, это был не кошмар, — настаивала Шарлотта. — А самая настоящая реальность. — На ее лице сохранялось выражение мрачной растерянности, но она не уступала. — Я сама подумала вначале, что мне все это привиделось, поэтому сегодня утром я спустилась в прачечную и нашла то самое платье в одном из котлов.

— И оно действительно было покрыто кровью?

Шарлотта покачала головой.

— Нет, кровь была уже смыта. Но как же иначе, не могла же она отдать его прислуге в таком виде!

— Но это же абсурд какой-то! — Эмили никак не могла поверить рассказу сестры. — Чья была на ней кровь? И каким образом она на нее попала? Никого же таким образом не убили… — она запнулась, — … по крайней мере, из тех, кого мы знаем.

Другое омерзительное воспоминание всплыло в памяти Шарлотты — о пакетах на кладбище, но она сразу же попыталась от него отделаться.

— Как ты думаешь, у нее может быть что-то с головой? — спросила она, и в ее голосе чувствовалось напряжение.

Это казалось единственным достоверным объяснением, а объяснение нужно было найти во что бы то ни стало, хотя бы ради Эмили.

— Не исключено, — ответила младшая сестра с явным нежеланием признавать факт безумия Тэсси. — Но я уверена, что Джорджу об этом ничего не было известно. Может быть, он обнаружил что-то как раз накануне… Что могло стать поводом для миссис Марч расправиться с ним.

— Ты так думаешь? А Джордж мог сказать кому-то еще?

— Да, конечно! Если она опасна. Ну, а если у нее на платье была человеческая кровь, то она действительно опасна.

Шарлотта промолчала, но лицо ее становилось все более печальным. И Эмили понимала, почему: ей очень нравилась Тэсси. В ней было что-то такое, что с ходу притягивало к ней: искренность, чувство юмора, щедрость…

Но Шарлотта собственными глазами видела, как она поднимается по лестнице в платье, испачканном кровью. Шарлотта содрогнулась. О господи, только не Тэсси!

— Думаю, должно существовать какое-то другое объяснение, — тихо произнесла она. — Какое-то животное? Несчастный случай на улице? Мы ведь ничего не знаем. Мне просто тяжело поверить, что Тэсси… В любом случае, если бы в семье об этом знали, ее бы, конечно, отправили в сумасшедший дом. Ради ее же блага.

— Возможно, им не известна полная мера ее безумия, — предположила Эмили. — Возможно, ее состояние внезапно резко ухудшилось.

— Но, кроме нее, есть же еще Джек Рэдли, — возразила Шарлотта. — О нем нельзя забывать. Есть Сибилла. Да и Уильям может иметь мотивы для преступления. Убийцей мог быть даже сам Юстас. У меня такое ощущение, что Джордж что-то о нем узнал. И ведь нельзя забывать, что это его дом. Возможно, он совершил нечто крайне предосудительное, или в его прошлом есть какая-то тайна, разглашение которой может причинить его репутации непоправимый вред.

Эмили подняла глаза на сестру.

— И какая тайна, например?

— Не знаю. Может быть, незаконнорожденный ребенок или… любовный роман с женщиной гораздо ниже его по положению.

Брови Эмили резко поднялись вверх.

— Любовный роман? У Юстаса? Надо иметь слишком богатое воображение, чтобы такое представить! Ты можешь вообразить влюбленного Юстаса?

— Нет, — согласилась Шарлотта. — Но речь ведь идет не о любви, а о похоти. Похоть может овладевать такими людьми, на которых ты никогда бы не подумала, даже такими высокомерными ханжами средних лет, как Юстас. И ведь это могло случиться не сейчас, а гораздо раньше. Много лет назад, может быть, тогда, когда была еще жива мать Тэсси. Но есть и другие, еще более неприятные варианты. Людьми порой овладевают самые странные мании. Возможно, ей удалось что-то об этом узнать.

— Ты имеешь в виду нечто в самом прямом смысле отвратительное? — медленно переспросила Эмили. — Как, к примеру, ребенок? Или какой-то мужчина? Ты думаешь, что Оливия могла все узнать и он убил ее?

— О… — Шарлотта громко выдохнула. — Я не имела в виду нечто до такой степени низкое… Скорее служанка или девушка из крестьянской семьи. Я слышала об одном очень уважаемом человеке из общества, которому нравились только крупные грязные работницы.

— Какая ерунда! — с отвращением воскликнула Эмили, взяла еще один тонкий тост и стала жевать его явно без всякого удовольствия.

— Вовсе не ерунда. И, конечно же, подобный человек сделает все, чтобы его пристрастия не были преданы огласке.

— Но никто же этому не поверит. По крайней мере, до такой степени, чтобы из-за подобных слухов стоило кого-то убивать.

— Не знаю. Но если предположить, что он на самом деле убил Оливию, значит, было что-то такое, из-за чего стоило пойти даже на самое жестокое преступление.

— Но если он не убивал Оливию — а в то, что он ее убил, я никак не могу поверить, — Джордж ничего никому бы не сказал. Он не был заинтересован в огласке так же, как и Юстас. В конце концов, Юстас тоже член семьи. — Она с трудом проглотила кусок тоста. — И для Джорджа подобные вещи очень много значили.

— Ты права. — Шарлотта немного смягчилась. — Но ведь не исключено, что он не доверял Джорджу и считал, что тот способен ради шутки рассказать все друзьям. Джордж часто говорил, не подумав. Или он мог даже как-то использовать эту информацию против Юстаса.

— Джордж? Никогда!

— Возможно, ты и права, но вполне вероятно, что у Юстаса не было подобной уверенности. — Шарлотта мрачно покачала головой. — Но ведь все, что я говорю, всего лишь домыслы о том, чего мы не знаем. Причин может быть бесчисленное количество.

Эмили сидела не шевелясь.

— В любом случае нам нужно найти хотя бы одну улику, свидетельствующую о какой-то из них, для констебля Страйпа. И как можно скорее.

— Я знаю. — Шарлотта прикусила губу. — Именно этим я сейчас и занимаюсь.

Служба должна была проходить в местной церкви, которая была местом последнего упокоения для всех Эшвордов с того самого времени, когда семейство приобрело первый городской дом в здешнем приходе, что случилось примерно двести лет назад.

Эмили поставила в известность о предстоящем печальном событии всех членов своей семьи. Это письмо оказалось для нее чрезвычайно трудным и тем единственным, в написании которого ей не могла помочь Шарлотта. Как сообщить пятилетнему ребенку, что его отец убит? Эмили понимала, что сейчас он не сможет прочесть ее письмо. Сложная задача выпадет на долю его няни, такой большой и такой милой миссис Стивенсон. Именно ей придется объяснять ему происшедшее; она попытается помочь малышу понять, что такое смерть, и разобраться в том противоречивом хаосе эмоций, который будет окружать его еще долгое время. Эмили знала, что эта добрейшая женщина сделает все, что в ее силах, чтобы успокоить его, чтобы он не чувствовал себя брошенным, потому что отец так рано его покинул, и чтобы у него не появилось некое неопределенное чувство вины и полуосознанное подозрение, что во всем виноват именно он.

Письмо Эмили предназначалось для того времени, когда сын подрастет. Он будет хранить его и перечитывать в минуты уединения. И к тому моменту, когда станет совсем взрослым, он вдруг поймет, что помнит его наизусть.

Поэтому она написала его только один раз, излив в нем полностью все свое горе и чувство утраты. Отсутствие изящества стиля — не самое важное в подобных посланиях. Гораздо хуже неискренность, фальшивое эхо которой с годами становилось бы только громче и оскорбительнее.

Сегодня, конечно, Эдвард будет на похоронах — маленький, напряженный, испуганный. Он будет исполнять все требуемые от него ритуалы. Ведь теперь он стал лордом Эшвордом. Он должен присутствовать на службе в церкви, сидеть на своей скамье в строгой и суровой неподвижности, а затем проследовать за гробом отца до его могилы и оплакать его, как должно. Из дома его привезет миссис Стивенсон, и с нею же мальчик потом вернется обратно. Шарлотта с Эмили поедут в Кардингтон-кресент. Особые обстоятельства убийства заставляют их пока оставаться в этом доме.

Они ехали с тетей Веспасией и Юстасом в семейном экипаже, который в честь траурного события был обит черной материей, и запряжены в него были лошади только темной масти. Катафалк был предоставлен похоронным бюро и имел стандартный вид. За ними следовали миссис Марч и Тэсси в четырехместном ландо. Шарлотта и Эмили обратили на Тэсси пристальные взгляды, но лицо девушки закрывала вуаль. Что же выражало оно? Скорбь и печаль, как все думали, или же на нем запечатлелись остатки того странного переживания счастья, свидетельницей которого стала Шарлотта на лестнице, или полное забвение всего, что с ним связано, и той жуткой ситуации, которая ему предшествовала? Догадаться было трудно.

Возник спор по поводу того, где должен ехать Джек Рэдли. В конце концов миссис Марч с большой неохотой разрешила ему сесть с ними в ландо, а Уильям с Сибиллой поехали в собственном экипаже.

Один за другим они выходили у кладбищенских ворот и шли по узкой посыпанной гравием дорожке по направлению к закопченному за многие годы зданию церкви, увенчанному башней. Могильные камни с обеих сторон позеленели от времени и истерлись. Надписи на них было уже трудно разобрать. Немного поодаль по направлению к изгороди из тисов среди высокой травы располагались надгробия белого цвета, похожие на только что выросшие зубы. На некоторых из них можно было заметить букетики цветов, оставленные теми, кто пока еще помнил об ушедших.

Шарлотта взяла Эмили за руку, и они пошли по тропинке. Шарлотта чувствовала, как дрожит ее сестра и какой худой и маленькой кажется.

Она ни на мгновение не могла забыть, что Эмили — младшая. Все так странно напоминало похороны Сары. Их осталось только двое, но Эмили тогда казалась значительно менее хрупкой. Тогда за горем скрывался бескрайний оптимизм, уверенность в себе, достаточно прочная, чтобы пересилить любое отчаяние и страх.

Сейчас все было по-другому. Эмили не только потеряла Джорджа, первого мужчину в ее жизни, которого она любила и которому полностью доверила себя, но она утратила уверенность в себе, в своей способности правильно судить об окружающих. Даже ее мужество ослабло. Оно уже было не инстинктивным, а добытым в борьбе, со сломанными ногтями, упорно цепляющимся, но уже почти не способным к сопротивлению.

Пальцы Шарлотты напряглись, и Эмили потянулась к ее руке.

У церковных дверей их ждал викарий мистер Бимиш с застывшей искусственной улыбкой на лице. Щеки у него покраснели, а седые волосы топорщились так, словно он постоянно в нервном ожидании запускал в них пальцы. Узнав Эмили, он сделал шаг ей навстречу, протянул руку, но замешкался, застыл на месте и опустил ее. Пробормотал что-то невразумительное, что прозвучало подобно затухающей каденции, а Шарлотте напомнило дурно пропетый псалом. За спиной у викария его незамужняя сестра едва заметно покачала головой и тихо зашмыгала носом, поднеся платок к щеке.

Они явно были смущены и растерянны. Слухи и сплетни уже дошли до них. И они не знали, как вести себя с Эмили: как с овдовевшей аристократкой, по отношению к которой их религиозный и общественный долг повелевал проявлять глубочайшее сочувствие, или как с убийцей, падшей женщиной, тем созданием, которого следует сторониться, чтобы не запятнать и себя отсветом ее страшного двойного греха.

Шарлотта не улыбнулась им в ответ. Отчасти она немного сочувствовала им в их неловкой ситуации, но в гораздо большей степени презирала их, при этом понимала, что ее отношение легко читалось у нее на лице. Она никогда не скрывала своих чувств.

В церкви стояла миссис Стивенсон, держа за руку Эдварда. Лицо мальчика было бледным и так сильно напоминало лицо Эмили, что Шарлотте было трудно сдержать слезы. Сынишка выпустил руку миссис Стивенсон и подошел к матери. Поначалу он двигался неловко, сознавая особую серьезность обстановки, затем, когда Эмили обняла его, расслабился и громко зашмыгал носом, но потом снова выпрямился и зашагал рядом с ней.

Мунго Хейр стоял в проходе рядом со скамьей семейства Марчей в самом первом ряду. Это был мужчина крупного сложения с открытым простым лицом и грубоватыми чертами. Он поднял голову и прямо, не смущаясь, взглянул в лицо Эмили и негромко спросил:

— С вами все в порядке, леди Эшворд? Я на всякий случай поставил рядом с вами стакан воды. Думаю, служба не затянется долго.

— Благодарю вас, мистер Хейр, — рассеянно ответила Эмили. — Спасибо за заботу.

Она опустилась на скамью вместе с Эдвардом. Рядом с ними сели Шарлотта, тетя Веспасия и Юстас. Было слышно, как за спиной шумно усаживается миссис Марч, как она шелестит молитвенником. Старуха явно злилась, что ей не дали сесть впереди, и всячески демонстрировала свое неудовольствие.

Тэсси сидела рядом с ней, опустив голову и сложив на коленях руки. Глядя на нее, с трудом верилось, в каком виде она предстала прошлой ночью, — вся в крови, отрешенно-спокойная, на цыпочках крадущаяся по лестнице.

Проходя мимо, Мунго Хейр остановился и заговорил с Лавинией.

— Доброе утро, миссис Марч. Могу ли я вам чем-то помочь или как-то утешить?

— Сомневаюсь, молодой человек, — холодно отозвалась старуха. — Разве что вовлечь мою внучку в добрые дела, чтобы она не сбежала с каким-нибудь проходимцем, который вскружит ей голову, а потом убьет из-за денег.

— В этом не будет никакого смысла, — пробормотала Тэсси. — Если я сбегу, вы не оставите мне ни единого пенни.

— Если тебя кто-то и убьет, то только за твой острый язычок, — огрызнулась старуха. — Не забывай, что ты в церкви, и не позволяй себе вольности.

— Доброе утро, мисс Марч, — поздоровался с Тэсси помощник викария.

— Доброе утро, мистер Хейр, — вежливо ответила та. — Спасибо за вашу заботу. Думаю, бабушка будет благодарна вам, если вы придете проведать ее.

— Я бы предпочла мистера Бимиша, — возразила Лавиния Марч. — Он гораздо ближе к смерти, нежели вы. Он понимает, что такое боль от утраты близкого человека. Тем более если покойный — ваша родная кровь и пал жертвой собственных низменных страстей и в результате самым жестоким образом поплатился за это.

Помощник викарий негромко ахнул, однако поспешил сделать вид, будто ему хочется чихнуть.

— Вот как? — язвительно бросила сидевшая в переднем ряду Веспасия, даже не повернув головы. — Если это так, в таком случае вам известно о мистере Бимише гораздо больше, чем мне.

Тэсси, прикрыв лицо носовым платком, издала какой-то булькающий звук. Помощник викария двинулся дальше, поговорить с Уильямом и Сибиллой. Шарлотта не стала оборачиваться, чтобы понаблюдать за ними. Служба была чопорная и унылая, монотонный голос викария, пока тот читал молитвы, звучал невыразительно. И все же в отдельные моменты это печальное действо было по-своему приятным, как будто наружу прорывались чувства, которые до этого держались под спудом.

Шарлотте виделось в нем своего рода признание того, о чем в этом семействе отказывались говорить вслух. Вместо того чтобы быть запертыми за дверью молчания, в ожидании, когда им будет позволено облечься в слова, смерть и тлен наконец были признаны и обрели имя.

Даже звуки органа, дрожавшие в ее ушах, приобрели некое вневременное звучание, незаметно перетекая из одной ноты в другую. Казалось, они рвались на свободу из стен самой церкви, чтобы затем снова в них раствориться. Каменная кладка, витражи на окнах, органные трубы — звуки лились отовсюду.

Эмили стояла молча и прямо, и под вуалью было невозможно рассмотреть ее лицо. Шарлотта могла лишь угадать ее чувства. Между ними застыл Эдвард. Правда, он держался как можно ближе к матери, а свободная рука была сжата в кулак.

Наконец последние ноты органа, воспарив вверх, растворились высоко под каменными арками. Близился самый неприятный момент. Шестеро мужчин в черном с ничего не выражающими лицами подняли гроб и, шагая в ногу, вынесли его на безжалостный солнечный свет. Вслед за ними вышли все, кто был в церкви. Эмили и Эдвард зашагали впереди остальных.

В сырой земле зияла свежевырытая могила с ровными краями. Эшворды не обзавелись ни семейным склепом, ни мавзолеем, предпочитая тратить деньги на жизнь, а не на смерть. Разумеется, со временем здесь появится надгробие, резное или даже украшенное позолотой. Сейчас же все это казалось ненужным и даже вульгарным.

Бимиш, розовощекий, с взлохмаченными ветром волосами, отчего те казались взбитыми венчиком, привычным речитативом начал произносить избитые, банальные фразы. Он был даже по-своему рад, что ему не нужно думать, не нужно изобретать что-то свое. Тем не менее он все так же избегал смотреть на Эмили. Один лишь раз священник покосился на тетю Веспасию и даже попробовал улыбнуться ей, но у нее был такой несчастный вид, что улыбка на его губах тотчас померкла. Он невнятно продолжил свою речь, как будто ему в голову закралось некое подозрение.

Шарлотта исподволь посмотрела на лица присутствующих. Кто-то из этих людей — убийца Джорджа. Что же двигало этим человеком? Был ли это минутный порыв, на смену которому затем пришел ужас и даже раскаяние? Или же человек этот ощущал свою правоту, как будто убийством спас себя от некоей опасности? Или даже считал, что ему положена награда?

Подозреваемый номер один — это, конечно, Джек Рэдли. Неужели он вообразил, что Эмили… что именно? Выйдет, за него замуж? Похоже, здесь имелся всего один ответ. Если он полагал, что она, несмотря ни на что, примет его ухаживания, то стать ее любовником ему наверняка было мало. Иное дело сделаться ее мужем. Ведь останься Эмили вдовой, она унаследует внушительное состояние, а в тридцать лет и с ребенком она наверняка предпочла бы снова выйти замуж.

На похороны Шарлотта тоже надела вуаль, частично ради приличия, частично — чтобы незаметно наблюдать за присутствующими, не привлекая к себе внимания. Сейчас ее взгляд был устремлен туда, где по другую сторону могилы рядом с горкой свежей земли застыл Джек Рэдли. Руки сложены на груди, лицо — сама серьезность. Но вот костюм на нем был очень даже щегольским, а галстук — элегантным. Шарлотта могла поклясться, что когда он опустил глаза, ей была видна тень ресниц на его щеке. Неужели ему хватило тщеславия убить Джорджа в расчете занять его место? Неужели зависть уступила место искусу, и в его воображении постепенно сложился план, который он при первой же возможности воплотил в жизнь?

Но нет, на его лице Шарлотта ничего не увидела. С тем же успехом на его месте мог стоять мальчик из церковного хора. С другой стороны, если убийство Джорджа все-таки на его совести, то можно сказать, что эта самая совесть ему чужда, и бессмысленно искать на его лице ее отражение.

На лице Юстаса застыла благочестивая маска, которая если что-то и выражала, то лишь серьезность момента и важность его собственного присутствия. Что бы еще он ни хранил внутри, в его позе не чувствовалось ни вины, ни страха. Если убийца он, то раскаяние ему неведомо. Но что могло подтолкнуть его к этому шагу?

Оставалась последняя пара подозреваемых — Уильям и Сибилла. Они стояли рядом, как и положено супругам, и вместе с тем были далеки друг от друга, словно посторонние люди. Уильям смотрел прямо перед собой куда-то поверх могилы, мимо Юстаса и викария Бимиша на ряд тисов, этих вечных хранителей смерти, которыми кладбище было отгорожено от мира живых. Казалось, среди их темных ветвей и колючих листьев затаилась тьма. Под ними ничего не росло. Их ягоды были ядовиты.

Уильям стоял, слушая монотонную речь Бимиша, и в его серых глазах Шарлотта прочла схожие мысли. Рот художника кривился в болезненной гримасе, щеки горели красными пятнами. Шарлотте было больно на него смотреть. Казалось, будто его светлая кожа на один слой тоньше, чем у остальных, и боль любых ран достигает его нервов гораздо быстрее. Наверное, без этого невозможно стать художником, невозможно различать тонкие оттенки цветов, игру тени и солнечного света. Любое мастерство бессильно, если за ним не скрывается чувство. Могла ли эта тонкая рука художника украсть пузырек с дигиталисом, чтобы вылить его смертоносное содержимое Джорджу в кофе, зная, чем это для него закончится? Но почему? Впрочем, ответ очевиден: Джордж ухаживал за Сибиллой и добился ее.

Взгляд Шарлотты автоматически переместился на Сибиллу. Красавица, что и говорить. Даже одетая в черное, она затмевала своей красотой всех, кто здесь был. Безупречно-белая кожа шеи кажется едва ли не перламутровой. Овал лица тонко очерчен. Глаз не видно, они скрыты под вуалью. Шарлотта наблюдала за ней несколько минут, пытаясь заглянуть ей в душу. И в какой-то момент заметила, что на щеках ее поблескивают слезы, а шея напряжена, как будто Сибилла из последних сил сдерживает рыдания. Шарлотта перевела глаза ниже. Руки в черных перчатках сжаты в кулаки, на носовом платке оторван краешек кружева. Вот и сейчас пальцы нервно теребили ткань, отрывая от нее клочок за клочком. Обрывки кружева снежинками падали на землю. Что это? Горе? Или вина? Раскаяние в том, что соблазнила чужого мужа, или же что убила его, потому что ему наскучила?

Внезапно у Шарлотты все похолодело внутри. Что, если Сибилле стыдно, что она довела Эмили до убийства мужа? Крепко ли любил жену Джордж? О примирении Шарлотта узнала от Эмили. Что же на самом деле произошло в тот вечер в спальне, когда туда пришел Джордж? Помнит ли Эмили правду о том, что тогда случилось, или только то, что ей подсказывают гордость и боль?

Нет, это все вздор, предательский, слабый. Немедленно выброси его из головы. Не смей так думать! Но как заставить себя не думать о чем-то? Чем больше стараешься, тем сильнее застревает в голове предательская мысль, и ты уже не силах размышлять ни о чем другом…

— Тетя Веспасия!

Увы, погруженная в собственные мысли, леди Камминг-Гульд ее не услышала. Наверное, в эти мгновения она вновь перенеслась в далекие дни детства и юности с их девичьими секретами, маленькими радостями и глупыми надеждами. И вот теперь все это свалено кучей в твердый холодный ящик, причем так близко к ней, что протяни она свою сухую старческую руку, и сразу к нему прикоснется.

Затем гроб опустили в землю. Бимиш что-то разбросал на крышке гроба, что стояла чуть криво.

Все это казалось совершенно не к месту. Какая разница? Джорджу уже все равно. Все, что было в нем настоящего, ушло — перенеслось в мир тепла и света, оставив все страхи и печали в мире земном. Эмили наклонилась и, взяв пригоршню камешков, бросила их на крышку гроба. Она раскрыла было рот, чтобы что-то сказать, но не смогла произнести даже слова.

Шарлотта взяла ее руку, и они зашагали прочь. Эдвард шел между ними.

Домой ехали в молчании. Перед тем, как сесть в карету, Эмили попрощалась с Эдвардом, оставив его на попечение миссис Стивенсон, вместе с которой сын должен был вернуться домой, в свою привычную, уютную детскую. Так что мысленно Эмили была уже одна.

Она не убивала Джорджа. Кто-то другой прокрался в буфетную и подмешал дигиталис в кофе. Но зачем? Это наверняка был последний шаг, призванный поставить точку в длинной череде событий или страстей. Возможно, свою лепту внесли многие люди — кто словом, кто поступком; но что, если главную роль в этой трагедии все-таки сыграла она сама?

Куда приятнее было думать, что Джорджу был известен некий секрет, за который он поплатился жизнью. По крайней мере, так ей было бы легче прогнать черные мысли, что преследовали ее ежеминутно. Подозреваемых было трое: Уильям, Сибилла и Джек Рэдли. И у всех имелся один и тот же повод: его роман с Сибиллой.

И все же она тоже часть этой драмы. Прояви Эмили чуть больше тепла, такта или остроумия, будь она щедрее, интереснее и веселее, Джордж никогда бы серьезно не увлекся Сибиллой. Не случилось бы ничего, что причинило бы боль ей или Уильяму, ничего такого, что Сибилле было бы страшно потерять.

А если нет? Любила ли она Джорджа или это было всего лишь кокетство? Тетя Веспасия как-то раз заметила, что вокруг Сибиллы всегда увивалось немало мужчин, но Уильям никогда не выказывал ревности. Сибилла умела соблюдать приличия. Как бы далеко ни заходила она в своих отношениях с мужчинами, это всегда был ее секрет. Даже с Джорджем не было ничего такого, что давало бы повод заподозрить их в чем-то более серьезном. Она принимала его восхищение, кокетничала, строила глазки. Но пустила ли она его к себе в постель? Эта мысль была самой болезненной. Для Эмили она была сродни предательству ее собственных, самых интимных, самых прекрасных моментов. Но закрывать глаза, делать вид, что между Джорджем и Сибиллой ничего не могло быть, просто глупо. Ответ был ей неизвестен. Вряд ли его знал и Уильям.

Нет, скорее всего, для Сибиллы это была игра. Ей было приятно потешить свое тщеславие, а малая толика риска лишь добавляла отношениям пикантности. Если Уильям внезапно воспылал ревностью, единственное, что он попытался бы защитить, — это свою уязвленную гордость. Все эти годы он закрывал глаза. И вот теперь ему меньше всего хотелось выставлять себя на посмешище, открыто бросив Джорджу вызов. Обманутый муж, возможно, и вызывает сочувствие, однако в его адрес наверняка последовали бы насмешки, жалость с изрядной примесью жестокости и злорадство по поводу того, что это случилось именно с ним.

А скабрезные шуточки? Ведь не секрет, что нашлись бы желающие усомниться в его мужественности, а это самое страшное оскорбление, снести которое едва ли возможно. Оскорбление, которое до конца дней отравляет жизнь. В отличие от жертвы убийства, жертва злословия жива и каждый миг вынуждена терпеть унижение. Нет, Уильям никогда бы не допустил такого по отношению к себе — ни в мгновения ярости, ни в минуты хладнокровного мщения. Нет, Джорджа убил не Уильям. Потому что для него это кончилось бы тем, чего страшится любой мужчина.

Так, значит, Сибилла?

Джордж был обаятелен, легок в общении, щедр. Но надо быть законченной истеричкой, чтобы, влюбившись в мужчину, за которого ты не можешь выйти замуж, убить его после какой-то ссоры. Тем более что у Сибиллы и раньше случались романы. И все они так или иначе кончались. Разумеется, она знала, как красиво прекратить отношения, как, почувствовав неизбежный разрыв, его самые первые признаки, первой оборвать любовную связь. Ведь ей уже не восемнадцать. Она взрослая, опытная женщина.

Или ее отношения с Джорджем были совершенно иными? Но почему? Эмили не видела для этого причин. В этом случае оставался Джек Рэдли, и ответом была неприятная мысль, которую она старательно избегала. Да, она провоцировала его, и ей нравилось это делать. Несмотря на все ее переживания, ее душевную боль по поводу Джорджа, Джек ей нравился. Она флиртовала с ним и не чувствовала за собой никакой вины по этому поводу. Никакой вины! Возможно, по крайней мере, в том, что касалось Джорджа. Как говорит пословица, что хорошо для гуся, хорошо и для гусыни. Но как насчет самого Джека? Начать с того, что она не воспринимала его серьезно — скорее как своего рода игрушку. Джек был само обаяние, заботливый и мужественный. Эмили слышала, что у нет денег, но это интересовало ее меньше всего. Подумаешь, какая разница!

Или все-таки?.. Потому что, присмотрись она к нему внимательнее, то увидела бы, что перед ней мужчина, которому уже за тридцать, без денег и жизненных перспектив, кроме тех, что он сможет добиться своим умом. Возможно, она увидела бы перед собой слабого человека, который привык вести красивую жизнь. Человека, завидующего тем, кому сопутствует финансовый успех, человека, которому строит глазки хорошенькая женщина, более того, женщина, которую публично игнорирует собственный муж. Женщина ранимая, ибо принимает условности умом, но не сердцем.

И как далеко зашла она в своем флирте? Неужели настолько далеко, что он вообразил, будто она — будь она свободна — выйдет за него замуж? До него наверняка дошло, что для нее он не более чем уловка, призванная вернуть мужа. Даже менее того, просто случайная жертва ее приятных манер. Что у нее и в мыслях не было заводить с ним роман, который мог бы еще сильнее оттолкнуть от нее Джорджа.

Наверное, все-таки нет. Джек Рэдли был еще дальше от таких семейств, как Эшворды или Марчи, нежели она сама. Вполне возможно, что финансовые затруднения и далеко идущие амбиции подавили в нем все остальное. Эмили привыкла видеть в нем человека тщеславного, склонного вести жизнь, не лишенную приятности, преследуя при этом собственные интересы. Такой вряд ли способен на глубокие чувства.

Иное дело — физическое влечение, но его не стоит воспринимать серьезно. Ради таких вещей вряд ли кто станет рисковать добрым именем. Даже представители среднего класса понимали необходимость таких вещей. Никто не разбрасывался всем, что имел, ради какой-то прихоти. Безусловно, мужчина, который дожил до тридцати пяти лет исключительно благодаря своему остроумию и обаянию, прекрасно понимал, чем опасны романтические увлечения.

А если нет? В конце концов, люди влюбляются, даже те, кто, казалось бы, на это не способен. Они же, как правило, страдают больше всего. Неужели она настолько вскружила ему голову, что он утратил всякий здравый смысл — и в порыве страсти убил Джорджа?

Нет, скорее здесь дело в заурядной алчности. А момент он выбрал потому, что услышал ссору Джорджа и Сибиллы, и, не раздумывая, ухватился за столь удачно подвернувшуюся возможность. Потому что еще день, и она ускользнет…

Тем временем карета катила по березовой аллее. Солнечный свет играл в ветвях деревьев, ветер шелестел листьями. Для Эмили шелест этот был сродни шороху черного шелка по кладбищенской дорожке или негромкому постукиванию черных бус на толстых шеях. Эмили поежилась. Внутри кареты было холодно. Белый шелк носового платка навевал воспоминания о лилиях и смерти.

Что, если в случившемся виновата в первую очередь она сама? Видит бог, она не желала Джорджу смерти. Тем не менее моральная ответственность останется на ней, что бы там ни обнаружила полиция. Равно как и пятно несмываемого позора. Тот факт, что ничего предосудительного она не сделала, будет забыт. В глазах общества Эмили до конца своих дней будет женщиной, чей любовник убил ее мужа…

Да, но как же деньги? Эмили уже получила записку от адвоката — правда, с выражениями соболезнования. Однако знала, что скоро речь зайдет о деньгах, и немалых. Часть находится в трастовом фонде для Эдварда, но и ей достанется весьма внушительная сумма. Этих денег хватило бы, чтобы Джек Рэдли ни в чем себе не отказывал. Но, самое главное, ей достанется недвижимость.

Эта мысль пугала Эмили до тошноты: казалось, желудок ей сжимает чья-то холодная, липкая рука. Если убийца — Джек, то ответственность за это убийство ложится и на нее. И если его поймают, то в лучшем случае она в глазах общества превратится в изгоя. В худшем — ее повесят вместе с ним.

Но даже если он останется гулять на свободе, за ней до конца ее дней будет тянуться шлейф подозрений. До конца своих дней она будет слышать, как люди перешептываются у нее за спиной. Она же единственная будет знать без тени сомнений, что невиновна.

Но разве в таком случае Джек оставит ее в живых? Ведь она всегда сможет доказать, что Джорджа убил именно он. И наверняка постарается это сделать, чтобы обелить свое имя. Что, если произойдет «несчастный случай» или же она «покончит с собой»? В окно кареты потянуло сквозняком, и руки Эмили покрылись гусиной кожей.

Обед прошел натянуто и чопорно, как и положено поминкам. Эмили пережила его с максимальным достоинством, на какое была способна. Однако затем, извинившись, ушла, но не к себе в комнату, где ее могли найти Шарлотта или Веспасия. Ей хотелось побыть одной, поразмышлять, чтобы никто, даже самые близкие люди, не донимал ее расспросами.

В главной части дома всегда есть риск на кого-то наткнуться. И тогда ей снова придется искать повод, чтобы уйти, либо поддерживать разговор, зная при этом, что о ней думают на самом деле, хотя и стараются разыгрывать старую комедию хороших манер.

Эмили поднялась на второй этаж, а затем по узкой лестнице — на третий, где когда-то располагались детские комнаты. Их запрятали сюда специально для того, чтобы дети своими играми и гамом не мешали взрослым обитателям дома. Эмили прошла мимо спален — все как одна они стояли запертыми, — мимо комнаты няни, мимо детской. Эта тоже стояла пустой, если не считать двух закрытых простынями колыбелек и бело-розового комода. В дальнем конце коридора располагалась самая главная, просторная игровая комната.

Это был совершенно иной мир, нежели тот, десятилетней давности, когда эти залитые янтарным светом стены покинула Тэсси. Шторы были широкие, солнечные лучи золотили старые обои, ярко выделяя выцветшие пятна и слой пыли на портретах маленьких девочек в крахмальных платьицах и мальчика в матросском костюмчике. По всей видимости, это был Уильям; лицо по-детски мягкое, черты еще не сформировались, на губах застыла застенчивая полуулыбка. На этой сепии, скрадывавшей рыжинку его волос, он был совершенно не похож на себя. Зато в его лице угадывалось неожиданное сходство с Оливией — по крайней мере, с тем ее портретом, какой Эмили доводилось видеть.

Девочки были разные, но у всех до одной было круглое отцовское лицо, такие же брови и уверенный взгляд. Единственным исключением была Тэсси — худенькая, искренняя, в чем-то похожая на Уильяма, за исключением линии рта и банта в волосах.

Возле окна стоял конь-качалка. Уздечка на нем была порвана, седло потерто. На розовой оттоманке восседал ряд кукол. Все до одной сидели как по линейке — не иначе как это постаралась, наводя здесь порядок, кто-то из горничных. Коробка с оловянными солдатиками была аккуратно прикрыта крышкой и стояла рядом с цветными кубиками, кукольным домиком, у которого открылась передняя стенка, двумя музыкальными шкатулками и калейдоскопом.

Эмили опустилась в просторное кресло и расправила на розовой обивке черные юбки. Боже, как ей ненавистен черный цвет! На солнце он казался старым и пыльным, как будто она надела на себя что-то такое, что давно умерло. А ведь от нее ждут, что она проходит в трауре как минимум год… Что за смехотворный предрассудок! Джордж бы этого не одобрил. Ему нравились веселые цвета, нежные цвета, особенно светло-зеленый. Он любил, когда жена надевала светло-зеленые платья. Они цветом напоминали речные заводи или молодую весеннюю листву.

Прекрати! К чему изводить себя постоянными мыслями о Джордже! Слишком рано. Слишком преждевременно Может, через год она сможет вспомнить о нем только хорошее. К тому времени сердечные раны затянутся, и она привыкнет к одиночеству. И тогда начнется исцеление.

Комната была теплой и залитой светом, кресло — удобным. Эмили закрыла глаза и, откинувшись на спинку, подставила лицо солнцу. А еще здесь было удивительно тихо, как будто остальной дом не существовал. Это место могло быть где угодно. С тем же успехом Эмили могла перенестись в другой город, за сотню миль от ссор, упреков, перешептываний, страха и злобы. В комнате пахло пылью и старыми игрушками, платьями, деревянной лошадкой, был явственно ощутим металлический запах жестянок и оловянных солдатиков. Все это было по-своему приятно, не в последнюю очередь потому, что было иным, этаким полувоспоминанием о ее собственном детстве, той счастливой поре жизни, когда все было легко и просто. Незаметно для себя Эмили задремала. Из дремоты ее вывел голос — негромкий, но настойчивый, и в первый момент ей показались, будто ее ударили.

— Неужели мы вам так неприятны? Впрочем, я вас не виню. Никто не знает, что говорить в таких случаях, но все равно трещат без умолку. А бабуля вообще как персонаж греческой трагедии. Я отправился на ваши поиски, потому что испугался; подумал, что вам нехорошо.

Эмили моментально открыла глаза и тотчас прищурилась, потому что солнце било ей в лицо. Перед ней, опершись на дверной косяк, стоял Джек Рэдли.

Он успел переодеться. Вместо черного костюма, в котором он был на кладбище, на нем был коричневый. У Эмили не нашлось, что ответить ему. Слова как будто замерзли у нее в голове. Джек шагнул в комнату и присел на скамеечку возле ее ног. В солнечных лучах кончики его волос блестели наподобие нимба. Ресницы отбрасывали на щеки длинные тени. Эмили тотчас вспомнилась сцена в оранжерее, и в ней вновь заговорила совесть. Тогда Джордж был еще жив…

Наконец она нашла, что ему ответить.

— Я не в настроении вести беседы. У меня нет сил изображать вежливость, когда все вокруг пытаются — причем, весьма неуклюже — обходить молчанием убийство и в то же самое время всячески дают понять, что подозревают меня.

— Тогда я не стану касаться этой темы, — ответил Джек, глядя на нее с той же теплотой, которую она заметила в нем в тост вечер, когда он поцеловал ее. Ей отчетливо вспомнился вкус его губ, запах его кожи, шелк мягких волос под ее пальцами. И ее тотчас захлестнуло чувство вины.

— Не смешите меня! — парировала Эмили с удивившим ее саму раздражением.

Обычно она была готова до бесконечности вести невинные словесные поединки, но сегодня этот дар покинул ее. Ей вообще не хотелось разговаривать с Рэдли ни на какую тему. Ее преследовала навязчивая мысль, что у Джека могут быть на нее какие-то виды. Он вполне мог решить, будто она влюбилась в него и после смерти Джорджа готова снова выйти замуж, в том числе и за убийцу собственного мужа!

— Извините, — негромко произнес он. — Я знаю, что не думать невозможно. Наверно, вы даже на полчаса не можете выбросить из головы думы о нем.

Эмили заставила себя посмотреть на Джека. Он улыбался. Более того, в обстановке детской комнаты, среди игрушек и кукол, он выглядел так мило и невинно, что любая мысль об убийстве была противоестественной. И все же осознание случившегося никуда не уходило. Ибо разве с этим поспоришь? Джорджа кто-то убил.

Это сделала не она. С другой стороны, вряд ли это Сибилла: она ничего не приобретает от смерти Джорджа, зато слишком многое теряет. И уж совсем никак не заподозришь в этом Уильяма. Было бы приятно узнать, что убийца — миссис Марч, однако доводов в пользу такого предположения не находилось. А еще был жуткий и отталкивающий образ Тэсси, тайком поднимающейся глухой ночью по лестнице, усталой, пахнущей свежей кровью. Неужели это она в приступе безумия убила Джорджа? Но ведь даже у безумца должны иметься причины.

Или, может быть, — что крайне маловероятно, — это сделал Юстас, чтобы скрыть душевную болезнь Тэсси. Вдруг она совершала нечто такое жуткое и раньше, и вот теперь Юстас решил это скрыть? Но в этом нет никакого смысла. Если Юстас знал, что его дочь безумна, он вряд ли пытался бы выдать ее замуж. Скорее всего, изолировал бы ее от окружающих. Да, что ни говори, а убийца все-таки — Джек Рэдли. Вот он, всего в шаге от нее, одетый в ослепительно-белую рубашку, и в его волосах играют солнечные блики. Эмили чувствовала свежий запах чистой одежды столь же остро, как и запах пыли, исходивший от нагретого солнцем кресла и оловянных солдатиков.

Она старательно избегала его взгляда, боясь, что он прочитает страх в ее глазах. Если Джек угадает ее мысли, то как он их воспримет? Что почувствует? Боль, потому что ему небезразлично, что она подумает о нем? Потому что это несправедливо, а он надеялся на лучшее? Злость, потому что она недооценила его? Или потому что провалились его планы? И в какой степени он разозлится? Настолько, что готов поднять на нее руку? Или, что еще хуже, испугается, что она выдаст его полиции? Что из-за нее он угодит на виселицу?

Эмили все так же не осмеливалась поднять глаз. Что, если он обо всем догадается по ее взгляду? Если он действительно убил Джорджа, то теперь ему придется убить и ее. Но ведь его поймают! Если он, конечно, не обставит ее смерть как самоубийство. Марчи охотно примут такую версию, умоют, так сказать руки и отошлют полицию прочь. Томасу придется принять очевидное. Юстас Марч и его семейство не станут задавать лишних вопросов или поднимать по этому поводу шум. Отнюдь! Они будут даже благодарны.

Шарлотта в это, конечно же, не поверит. Но кто станет ее слушать? Она ничего не сможет сделать. Но даже если и могла бы, это вряд ли ей чем-то поможет.

Эмили молча сидела в залитой солнцем детской. Яркие лучи слепили ей глаза. Слегка кружилась голова, и кресло, в котором она сидела, внезапно показалось ей жестким. А затем и вообще накренилось… Нет, это курам на смех! Не хватало, чтобы она еще упала в обморок. Эмили была здесь одна, и даже если закричать, ее никто не услышит. Если Джек Рэдли убьет ее, то пройдут дни, прежде чем ее обнаружат. Да что там дни! Недели. Ее мертвое тело останется лежать здесь до тех пор, пока кто-нибудь из служанок не придет сюда делать уборку. Все решат, что она тайком сбежала из дома, признав тем самым свою вину.

— Эмили, как вы себя чувствуете?

Взволнованный голос Джека Рэдли вернул ее в реальность, и ей на руку легла его теплая, сильная рука. Первым желанием Эмили было высвободиться. Затем ее бросило в холодный пот. Черная ткань платья тотчас сделалась влажной, неприятная струйка скользнула вниз по спине. Если сейчас она вырвется от него, он поймет, что она боится — и почему боится. И прежде чем она вскочит на ноги и бросится к двери, он снова схватит ее. Но даже если она сумеет выскочить в дверь, а затем выбежит коридор, в направлении лестницы, Джеку ничего не стоит кинуться за ней вдогонку и столкнуть со ступенек. Она полетит вниз и сломает себе шею.

Эмили мысленно представила свое изуродованное тело, лежащее у подножия лестницы, услышала голос Рэдли, как объясняет всем, что это был несчастный случай. Так просто и так печально. Еще один несчастный случай, но он вполне объясним — Эмили была вне себя от горя и раскаяния.

Оставалось лишь одно: изобразить невинность, убедить Рэдли, что в отношении его у нее нет никаких подозрений, сделать вид, будто она нисколько не боится его. Эмили тяжело сглотнула и стиснула зубы. Затем заставила себя посмотреть на Джека. Не мигая встретив его взгляд, она заговорила — уверенно, спокойно, не заикаясь и не запинаясь.

— Да, да, благодарю вас. Просто у меня на мгновение немного закружилась голова. Здесь жарче, чем я предполагала.

— Я открою окно, — предложил Джек и, встав, приподнял скользящую раму вверх.

Вот оно! Падение из окна! Они сейчас на третьем этаже, и, вывалившись из окна, она разобьется насмерть о выложенную камнем дорожку. Кто услышит ее, даже если она попытается кричать? На этом этаже никого нет. Ведь здесь потому и разместили детскую, чтобы дети не докучали никому из старших на нижних этажах.

Но если она останется сидеть, ему будет трудно силком поднять ее и, подтащив к окну, вытолкнуть наружу. Это единственное, что в ее силах, но ведь ей здесь не на что больше рассчитывать. Она способна делать за один раз лишь по маленькому шажку, тщательно обдумывая следующий.

— Да, да, пожалуй, свежий воздух будет кстати, — согласилась Эмили.

Джек Рэдли обернулся — темный силуэт на фоне солнечного света, зелени листвы и голубого неба. Он подошел к ней, нагнулся и взял за руку. Какая теплая и сильная у него рука, вздрогнув, отметила про себя Эмили. Теперь ей уже не подняться с кресла, если она соберется бежать. Джек возвышался над ней, перекрывая все пути к бегству.

— Эмили, вы боитесь их? — спросил он, пристально глядя ей в глаза.

Она была в эти мгновения так напугана, что у нее болело все тело. Пот вновь противной холодной змейкой пополз по спине и между грудей.

— Боюсь? — притворно удивилась она и сделала невинное лицо.

— Только не притворяйтесь передо мной. — Джек продолжал сжимать ее руку. — Юстас и эта жуткая старушенция вбили себе в голову, будто вы убили собственного мужа. Так им проще замять скандал и выдворить полицейских прочь из дома. Скорее всего, Питт догадывается об этом. Он же ваш родственник, так ведь? Не сомневаюсь, ваша сестра приложит все усилия, чтобы снять с вас обвинения. А уж кто там настоящий убийца — полиция разберется.

Неужели Джек догадывается, о чем она думает? Неужели почувствовал ее страх? Тогда он наверняка понял, что она боится его, что ее страх не имеет никакого отношения к подозрениям Марчей. Из чего напрашивался один-единственный вывод: она считает, что это он убил Джорджа, и знает, почему.

— Мне это крайне неприятно, — сказала Эмили, чувствуя, что заливается краской. — Конечно, нехорошо, когда люди, даже такие, как миссис Марч, думают о вас плохо. Но это лишь потому, что она переживает за своих близких.

— Она? За своих близких? — удивленно переспросил Рэдли. Но Эмили даже не подняла на него глаз.

— Я была бы вам благодарна, если бы вы избавили меня от необходимости обсуждать это, — тихо проговорила она. — Но есть некоторые вещи… в семье…

— Какие? Кого вы имеете в виду? Тэсси? — На этот раз в его голосе прозвучало недоверие.

— Прошу вас, мистер Рэдли. Мне очень не хочется говорить об этом. Не думаю, что это имеет к ней какое-то отношение, но миссис Марч может сильно расстроиться.

Эмили пошевелилась — в надежде, что он отступит назад и позволит ей встать. Она с облегчением вздохнула, когда Джек все-таки отошел в сторону.

— Вы думаете, что это Тэсси? — спросил он, однако Эмили отвела глаза. Боясь даже дышать, она осторожно встала и шагнула мимо него к двери.

— Нет… наверное, потому, что мне этого не хочется. Не хочу никого подозревать, но и не думать об этом тоже не могу. — Сейчас она находилась в детской, а Джек стоял у нее за спиной. — Уильям имел не менее серьезный повод, что и я.

Боже, как унизительны, как неприятны эти слова! В эти мгновения ей больше всего на свете хотелось убежать, метнуться к лестнице и устремиться вниз. Там на лестничной площадке наверняка кто-то будет.

— Разумеется. — Джек по-прежнему стоял рядом, готовый подхватить ее, если Эмили вновь сделается дурно. — При условии, что ему было не все равно. Но я ни разу не замечал за ним ничего подобного. К тому же Джордж не первый, кому Сибилла вскружила голову.

— Пожалуй, но это не означает, что Уильяму это было безразлично.

Эмили заметно ускорила шаг. Ей осталось совсем немного дойти до лестничной площадки — и она окажется в безопасности. Эта мысль окрыляла и слегка щекотала нервы. Сейчас она быстро спустится по ступенькам, чтобы Рэдли не успел столкнуть ее или сделать ей подножку. Она с трудом удержалась, чтобы не побежать.

Неожиданно, к ее неописуемому ужасу, Джек взял ее под локоть. Боже, нужно вырваться, поднять крик… Но с другой стороны, как ни кричи, внизу может никого не быть. Тогда криком она выдаст свой испуг и окажется лицом к лицу с убийцей.

Скованная ужасом, Эмили застыла на месте.

— Эмили! — прозвучал у нее за спиной его голос. — Будьте осторожны!

Что это? Неужели угроза? Эмили усилием воли заставила себя обернуться и посмотреть Рэдли в глаза.

— Остерегайтесь Уильяма, — предупредил ее Джек. Лицо его было серьезным. — Если убийца — он и если ему покажется, что вы его подозреваете, он способен причинить вам вред, хотя бы тем, что попытается оговорить вас.

— Хорошо. Я буду всячески избегать разговоров на эту тему.

Джек невесело усмехнулся.

— Я абсолютно серьезно предупредил вас, Эмили.

— Благодарю вас, мистер Рэдли.

Эмили сделала судорожный вдох. Они стояли на верхней ступеньке лестницы. Ей больше нельзя оставаться здесь. Джек поймет, что она ждет, что он вот-вот столкнет ее, и этого понимания может оказаться достаточно, чтобы он решился на столь дерзкий шаг. Он не рискнет оставлять ее в живых, а сейчас самый подходящий момент, чтобы расправиться с ней — лучшего не представится. Достаточно поскользнуться, и она полетит вниз, сломает спину или шею.

Ее ноги оказались на второй ступеньке. Дрожа и чувствуя слабость в коленках, Эмили заставила себя спуститься на третью, а затем на четвертую. Лестница была слишком узкой, чтобы Джек мог идти с ней рядом. Седьмая ступенька, восьмая. Она заставила себя замедлить шаг. С каждой секундой лестничная площадка была все ближе и ближе. Уф! Наконец-то! Она достигла цели.

Жива! Пока жива.

Эмили сделала глубокий вдох и на ватных ногах поспешила к главной лестнице.