Глава 12
Питт вернулся домой в великолепном настроении, которое лишь слегка омрачалось одним маленьким вопросом, который донимал его, как комар, жужжащий над ухом. Дело закрыто. Нет никаких сомнений в том, что Элси Дрейпер — маньяк-убийца. Она убила троих человек на Вестминстерском мосту и пыталась убить четвертого. Ей помешали лишь выдержка Ройса, который отважился выступить в качестве живца, да действия полиции, которая всячески подстраховывала и оберегала его. Окажись на месте Ройса кто-то другой, ему не миновать гибели.
Томас решил взять отгулы и провести эти дни с Шарлоттой и детьми. Возможно, ему даже удастся выбраться в сад. Они поработают все вместе: он будет копать, Джемайма — выпалывать сорняки, Дэниел — собирать мусор, а Шарлотта — всем руководить. Она единственная, кто знает, как все должно быть в саду. Питт поймал себя на том, что улыбается, представляя их совместный труд; ему даже показалось, что он ощутил пальцами влажную землю, солнышко, пригревающее спину, услышал смех своей семьи.
Но сначала Шарлотта должна поехать к тетушке Веспасии и сообщить ей, что Флоренс Айвори и Африка Дауэлл вне подозрений.
Это будет одним из редких приятных событий за все расследование: увидеть, как страх и гнев исчезают, узнать, что эти две женщины возвращаются к обычной жизни, что их раны начинают затягиваться, — правда, это произойдет только в том случае, если Флоренс Айвори сможет преодолеть свою ярость.
Томас прошел по коридору на кухню, где Шарлотта с закатанными рукавами месила тесто, а Грейд на четвереньках мыла пол. В воздухе витал аромат свежеиспеченного хлеба. Дэниел играл в саду, и Питт через открытое окно слышал его восторженные вопли.
Он обнял Шарлотту и, не обращая внимания на Грейси, поцеловал жену в щеку, в затылок, в шею.
— Мы раскрыли дело! — сказал он спустя несколько минут. — Вчера ночью мы схватили убийцу — в момент преступления. Гарнет Ройс выступил в качестве приманки. Эта безумная набросилась на него с бритвой, и я спрыгнул с кэба, чтобы помешать ей, но Ройс выстрелил в нее — видимо, хотел спасти меня.
Похолодев от страха, Шарлотта напряглась и попыталась отстраниться.
— Все в порядке, — поспешил успокоить ее Томас. — Она все равно не добралась бы до меня. Я уже ударил ее дубинкой, да и остальные были рядом. Но Ройс, видимо, испугался за меня. Как бы то ни было, она совершенно не в себе, бедняга, так что такая смерть лучше, чем суд и виселица. Все закончилось. И я теперь старший инспектор.
На этот раз Шарлотта все же отстранилась. Она внимательно посмотрела на него, в ее расширившихся глазах застыл вопрос.
— Я горжусь тобой, Томас, ты в полной мере заслужил это, — сказала она. — Но хочешь ли ты этого?
— Хочу? — Он же так тщательно скрывал свое нежелание идти на новую должность, свое отвращение к кабинетной работе.
— Тебе оказали честь и предложили повышение, но ты все еще можешь отказаться, — ласково проговорила Шарлотта. — Ты не обязан соглашаться на новую должность, если она предполагает руководство другими людьми из кабинета. — Она прямо смотрела на него, и он не слышал в ее голосе ни намека на колебания, ни малейшего сожаления. — Мы не нуждаемся в деньгах. Ты мог бы оставаться на своей прежней должности, заниматься тем, что у тебя так хорошо получается. Если бы в этом расследовании ты только руководил, а не сам разговаривал с людьми, удалось бы вам раскрыть дело?
Питт подумал о Мейзи Уиллис и о фиалках, о долгих часах на козлах кэба, о том мгновении, когда он понял, что у депутата, хотевшего нанять его кэб, в петлице были свежие примулы.
— Не знаю, — честно ответил он. — Может быть.
— А может, и нет! Томас, — с улыбкой сказала Шарлотта, — я хочу, чтобы ты занимался тем, что тебе нравится и что у тебя получается лучше всего. Все остальное станет слишком высокой платой за крохотную прибавку, в которой мы не нуждаемся. Нам хватает на жизнь, и этого достаточно. Что мы будем делать с лишними деньгами? Что может быть ценнее, чем возможность заниматься любимым делом?
— Я уже дал согласие, — медленно произнес он.
— Тогда вернись и скажи, что ты передумал. Пожалуйста, Томас.
Питт не стал спорить, он просто крепко прижал ее к себе и замер, а внутри у него все ликовало; он чувствовал себя так, будто за спиной выросли крылья.
Грейд взяла ведро и, что-то напевая себе под нос, вышла через заднюю дверь, чтобы вылить грязную воду.
— Ну, рассказывай, — попросила Шарлотта. — Как ты ее поймал и кто она? Зачем она это делала? Почему именно депутатов? Ты уже сообщил Флоренс Айвори? А тете Веспасии?
— Я никому ничего не говорил. Решил, что тебе захочется сделать это самой.
— О да, с радостью. Жаль, что у нас нет телефона! Давай доедем до нее на омнибусе и расскажем ей? А может, ты сначала выпьешь чашку чаю? Или ты голоден? Как насчет обеда?
— Да, да, нет и слишком рано, — ответил Питт.
— Что?
— Да — мы поедем к тете Веспасии, да — я бы выпил чашку чаю, нет — я не голоден и сейчас слишком рано для обеда. И у тебя убегает тесто.
— Ой! Тогда поставь чайник. Я закончу с тестом, а ты расскажешь мне, кто она такая, и как ты ее поймал, и зачем она убивала. — Шарлотта подошла к раковине, вымыла руки и, насыпав муки на доску, принялась месить тесто.
Томас наполнил чайник водой, поставил его на плиту, согласно распоряжению жены, и стал рассказывать, как Ройс выдвинул свою идею и как они ее осуществили. Естественно, Шарлотта уже знала о неудачах, когда в роли живца выступал Мика Драммонд.
— Значит, она не действовала вслепую, — задумчиво проговорила она, когда Питт закончил. — То есть ее целью не были депутаты парламента вообще. Она знала Ройса — ты сказал, что она назвала его по имени.
Томас вспомнил, какая ненависть прозвучала в голосе женщины, какой торжествующий возглас она издала, когда узнала Ройса и убедилась, что это именно он. «Наконец-то ты мне попался!» — воскликнула она и, не обращая внимания на кэб, а потом и на Питта, спрыгнувшего с козел, замахнулась бритвой, чтобы нанести удар. Она была безумна, одержима жаждой разрушать — и в то же время в ее ненависти было очень много человеческого.
— Ты думаешь, ей нужен был Ройс, и каждый раз она просто принимала за него кого-то другого? Они все живут на южном берегу, все ходят домой пешком, они все депутаты парламента, и у всех светлые или седые волосы.
— Они все на разных этапах своей карьеры занимали должность парламентского секретаря при министре внутренних дел. Кроме, возможно, Ройса — насчет него я не знаю, — ответил Питт. — Интересно, чем он занимался семнадцать лет назад?
Шарлотта разделила тесто на три порции, разложила их в оловянные миски и оставила подходить.
— Значит, ты действительно так думаешь! А почему? Почему она так сильно ненавидела Ройса? Потому что он запрятал ее в Бедлам?
— Возможно.
Искорка неудовлетворенности разгоралась все сильнее. Ведь она напала именно на Гарнета Ройса, а не на Джаспера, врача. Почему? Потому что он старший и более сильный из двух братьев, тот, в чьем доме она служила? Но что послужило причиной, что меланхолия, вызванная смертью хозяйки, переросла в манию убийства, последствия которой он своими глазами видел на Вестминстерском мосту?
Томас допил чай и встал.
— Езжай к тете Веспасии. А я вернусь в участок и еще раз поговорю с Драммондом.
— Об Элси Дрейпер?
— Да… да, наверное.
По дороге на Боу-стрит Питт увидел разносчиков газет с афишами, сообщавшими об экстренном выпуске. Заголовки гласили: «Вестминстерский головорез пойман!», «Парламент снова в безопасности!», «Маньяк-убийца застрелен на Вестминстерском мосту!».
Он купил одну из газет, прежде чем войти в участок. Под напечатанным черным жирным шрифтом заголовком была помещена статья о том, что угроза анархии отступила, и закон снова восторжествовал благодаря профессиональному мастерству и трудолюбию лондонской полиции, а также смелости одного пожелавшего остаться неназванным депутата парламента. Столица радуется возвращению порядка и безопасности на улицы города.
Такое скорое возвращение Питта, тем более в солнечный весенний день, изумило Мику Драммонда до глубины души.
— В чем дело, Питт? — с тревогой спросил он.
Томас закрыл за собой дверь.
— Первым делом, сэр, — начал он, — хочу поблагодарить вас за повышение, но я предпочел бы остаться в своем нынешнем ранге, который позволяет мне самолично проводить расследования, а не наблюдать за тем, как его проводят другие. Думаю, именно в этом мое призвание и именно этим мне хотелось бы заниматься.
Драммонд улыбнулся, одновременно и грустно, и с облегчением.
— Я не удивлен, — искренне проговорил он. — И не сожалею. Из вас получился бы отличный старший офицер, но мы лишились бы очень многого, уйди вы с «земли». Опосредованное суждение не всегда верно. Я восхищаюсь вашим выбором: непросто отказаться от денег и от более высокого статуса.
Питт обнаружил, что краснеет. Восхищение человека, которого он любил и уважал, было очень ценно для него. И он жалел, что не может просто поблагодарить Драммонда и уйти, а должен обсудить дело Элси Дрейпер, потому что его донимает вопрос, который требует ответа. Он ощущал некую незавершенность, как будто он был голоден и не насытился.
— Спасибо, сэр, — сказал он и, собравшись с духом, произнес: — Сэр, я хотел бы побольше разузнать об Элси Дрейпер, о той сумасшедшей. Прежде чем напасть на Ройса, она назвала его по имени. Он оказался ее жертвой не случайно, она ненавидела его — именно его. Я хотел бы выяснить почему.
Драммонд замер, уперев взгляд в чернильный прибор из темного валлийского сланца.
— Я бы тоже хотел, — наконец произнес он. — Я все спрашивал себя, а не за Ройсом ли она охотилась все это время и по ошибке убила тех троих. Я так и не смог найти ничего, что связывало бы их, кроме того, что все трое жили на южном берегу реки недалеко от Вестминстерского моста, ходили домой пешком и были внешне похожи. Их не объединяли какие-то определенные политические убеждения; к тому же женщину, которая последние семнадцать лет провела в Бедламе, вряд ли интересовала политика. И я решил выяснить, чем Ройс занимался семнадцать лет назад.
— И?
Драммонд слабо усмехнулся.
— Он был парламентским секретарем при министре внутренних дел.
Их взгляды встретились.
— Значит, они все занимали этот пост! — воскликнул Питт. — Возможно, поэтому они и погибли. Дрейпер искала Ройса и продолжала считать, что он занимает ту же должность, что и семнадцать лет назад, когда она служила в его доме. Наверное, она порасспрашивала людей и нашла еще троих, кто живет на южном берегу и кто занимал этот пост! Но почему она так долго и так люто его ненавидела?
— Потому что он запихнул ее в Бедлам.
— С меланхолией? Возможно. Может, мне съездить в Бедлам и поговорить с ними, выяснить, что им о ней известно?
— Да, Питт, поезжайте. Потом расскажете, что удалось узнать.
Королевская больница Марии Вифлеемской представляла собой огромное старое здание, стоявшее на Ламбет-роуд, на южном берегу реки, в квартале от того места, где Вестминстер-Бридж-роуд, поднимаясь на холм, поворачивала влево от Ламбет-Пэлэс-Гарденз, официальной резиденции архиепископа Кентерберийского, примаса всей Англии. Бедлам, как прозвали больницу в народе, был совершенно другим миром, замкнутым, таким же далеким от свежести и легкости, как кошмар — от крепкого и мирного сна нормального человека.
В Бедламе жили безумие и отчаяние. В течение веков эта больница — в каких бы стенах она ни находилась, в этих или других, — была последним прибежищем для тех, чье сознание переместилось в сферы, недоступные разуму здорового человека. Раньше таких людей заковывали в кандалы и денно и нощно пытали, чтобы изгнать из них дьявола. Многие приходили понаблюдать за этим процессом, для них это было таким же развлечением, как для последующих поколений — карнавал, или зверинец, или казнь через повешение.
Сейчас в лечении использовались более передовые методы. Большая часть приспособлений для ограничения свободы исчезла, а оставшиеся применяли только к самым буйным, однако остались муки для разума, и ужас, и мании, и физические страдания, и бесконечное заключение без проблеска надежды.
Питт бывал в Ньюгейте и Колдбат-Филдз и, пройдя в вестибюль больницы, обнаружил, что в Бедламе, хотя здесь всем заправляет директор в халате и работают медики различных специальностей, стены пахнут так же, как и в тюрьмах, что в воздухе витает такое же зловоние. Его удостоверение подверглось тщательной проверке, прежде чем на него соизволили обратить внимание.
— Элси Дрейпер? — холодно осведомился директор. — Мне придется свериться со своими записями. А что вы хотели бы узнать? Уверяю вас, когда мы выписали ее, она была абсолютно спокойна; в течение длительного периода, как минимум девяти-десяти лет, у нее отмечалось только хорошее поведение. Она никогда не была замечена в какой-либо склонности к насилию. — Он ощетинился, готовясь к битве. — Мы, знаете ли, не можем держать людей у себя до бесконечности, особенно когда в этом нет надобности. Наши возможности не безграничны!
— С какими жалобами она поступила?
— Жалобами? — резко переспросил директор, собираясь дать отпор любой критике.
— Почему ее приняли на лечение?
— Глубокая меланхолия. Она была простой женщиной, из какой-то деревни, приехала в Лондон вслед за своей хозяйкой. Как я понял, ее хозяйка умерла — от скарлатины. От горя Элси Дрейпер повредилась в рассудке, и хозяину пришлось поместить ее к нам. Очень благородно с его стороны в сложившихся обстоятельствах, ведь он мог просто выгнать ее.
— Меланхолия?
— Именно так я и сказал, сержант…
— Инспектор Питт.
— Хорошо, инспектор! Не знаю, что еще я могу рассказать вам. Мы семнадцать лет заботились о ней, и за все это время она не проявила ни малейшей склонности к убийству. Когда мы выписали ее, Дрейпер была в отличном состоянии и могла заботиться о себе, больше не нуждаясь в медицинском попечении; у нас не было поводов опасаться, что она станет бременем для общества.
Хотя после всего случившегося заявление директора вызывало определенные сомнения, Питт не стал спорить — ведь он приехал сюда, чтобы выяснить кое-что другое.
— Могу я поговорить с теми, кто ухаживал за ней? Есть ли среди пациентов те, с кем она общалась? Кто-нибудь, кто знал ее?
— Не знаю, что вы там себе напридумывали… Что вы хотите выяснить? Задним умом мы все крепки!
— Я не пытаюсь доказать, что она была одержима манией убийства, — честно признался Томас. — Я должен выяснить другое: какие причины побудили ее к убийству или что она считала побуждающими причинами.
— Не понимаю, сейчас-то какое это может иметь значение.
— Я не подвергаю сомнению вашу компетентность, сэр, — не без раздражения произнес Питт. — Поэтому, пожалуйста, не подвергайте сомнению мои методы работы. Если бы я не считал это крайне необходимым, я сейчас сидел бы в саду со своей семьей.
Директор недовольно фыркнул.
— Ладно, если вам так уж надо. Соблаговолите следовать за мной. — Он резко повернулся и пошел по холодному коридору с каменными стенами, поднялся на второй этаж, прошел по еще одному коридору к двери, которая вела в десятиместную палату. Повсюду стояли стулья — у коек, вдоль стен, в центре. Питт впервые оказался внутри пристанища для душевнобольных, и первым его ощущением было облегчение. Цветы в эмалированных кувшинах, явно не казенные диванные подушки и одеяла, симпатичные тумбочки, одна из которых была наполовину застелена ярко-желтой салфеткой.
Но потом он посмотрел на людей. У зарешеченного окна стояла старшая сестра. Весеннее солнце освещало ее серое платье с белым чепцом и передником. На ее напряженном лице лежала печать страданий, взгляд был безжизненным. Костяшки на крупных руках покраснели, с пояса свисала цепочка для ключей.
Слева от нее на полу сидела женщина неопределенного возраста. Она подтянула колени к самому подбородку и монотонно раскачивалась взад-вперед, шепча что-то себе под нос. Ее лицо закрывали грязные, нечесаные волосы. Еще одна женщина с какими-то пятнами на лице и с волосами, собранными в тугой узел, сидела на койке и смотрела в одну точку, не замечая, что происходит вокруг. Вероятно, то, что она видела, полностью занимало ее, потому что когда две другие женщины обратились к ней, она никак не отреагировала.
Еще три пожилые женщины с каким-то порочным остервенением играли в карты. Они шлепали на стол карты разного достоинства, но всегда называли их одинаково: тройка треф.
Еще одна женщина держала перед собой старый журнал и повторяла:
— Никак не найду! Никак не найду! Никак не найду!
— Инспектор хочет поговорить с теми, кто знал Элси Дрейпер, — строгим голосом произнес директор. — Если вы, сестра, найдете такого человека, я буду вам крайне обязан.
— Ради всего святого, зачем? — сердито воскликнула старшая сестра. — Что это сейчас даст, хотелось бы мне знать?
— Так есть такие? — спросил Питт, тщетно пытаясь выдавить из себя улыбку. Атмосфера безнадежности, царившая в этом заведении, подействовала даже на него, он видел перед собой отчаявшихся людей, видел в их глазах понимание того, что внешний мир навсегда отверг их. — Мне нужно знать! — Он старался говорить ровным голосом, но не получилось, ужас все же прорвался наружу.
Старшей сестре не раз доводилось слышать подобные интонации, но после многих лет работы уже мало что трогало ее, потому что она научилась не давать волю своим эмоциям.
— Полли Толлбойз, — спокойно ответила она. — Думаю, она знает. Эй, Полли! Иди сюда, поговори с джентльменом. Не бойся. Он ничего тебе не сделает. Просто ответь на его вопросы.
— Я ничего не делала! — Полли оказалась маленькой женщиной с робкими движениями. Опущенные вниз уголки блеклых глаз придавали ей плачущее выражение. Она послушно подошла. — Честное слово, это не я! — сказала она, нервно теребя серое хлопчатобумажное платье.
Питт сел на один из стульев и жестом пригласил Полли сесть рядом.
— Я знаю, — доброжелательно произнес он. — Конечно, это не ты. Я верю тебе.
— Верите? — Она с сомнением посмотрела на него, не понимая, что ей делать дальше.
— Садись, Полли, прошу тебя. Мне нужна твоя помощь.
— Моя?
— Да, твоя. Ты ведь знала Элси, да? Вы были подругами?
— Элси? Ага, я знала Элси. Она ушла домой.
— Да, все верно. — У Томаса сжалось сердце, когда он вспомнил, как все обернулось. — Элси работала в услужении, не так ли. — Он произнес это как утверждение, а не как вопрос, из опасения, что с вопросом Полли может не справиться. — Она что-нибудь рассказывала тебе?
— О да! — Полли на мгновение просияла. — Камеристкой — вот кем она была, у одной важной дамы. Говорила, что лучше ее хозяйки на свете нет. — Радость на ее лице быстро угасла, на глазах выступили слезы и медленно потекли по щекам. Полли не удосужилась вытереть их.
Питт достал носовой платок и вытер ей слезы. Смысла в этом не было — она продолжала плакать, — но у него полегчало на душе. Наверное, потому, что он увидел в ней женщину, а не сломленное, оторванное от жизни несчастное существо.
— Она умерла, хозяйка Элси, давно умерла, — подсказал он. — Элси очень расстроилась.
Полли медленно кивнула.
— Голодала, бедняжка, так и померла от голода, ради Бога.
Питт изумился. Возможно, это было дурацкой идеей — искать ответы на еще не ясные ему вопросы и расспрашивать сумасшедших.
— Голодала? — повторил он. — Я думал, она умерла от скарлатины.
— Голодала. — Полли очень четко выговорила это слово, но создавалось впечатление, что она не понимает, что оно значит, — уж больно ровно прозвучал ее голос.
— Так Элси сказала?
— Так Элси сказала. Ради Бога.
— А она сказала почему? — Томас не возлагал особых надежд на ответ. Что это несчастное создание может знать? И что ей могла наговорить повредившаяся в рассудке Элси?
— Ради Бога, — повторила Полли, глядя на него ясными, пустыми глазами.
— Что значит «ради Бога»? — Да есть ли смысл спрашивать?
Полли моргнула. Питт ждал, подбадривая ее улыбкой.
Внимание женщины рассеялось, взгляд затуманился.
— Что значит «ради Бога»? Зачем надо было голодать? — снова спросил он.
— Церковь, — ответила она. В ней вдруг пробудился интерес. — Церковь в каком-то доме на Бетлиэм-роуд. Она знала, что там правда, а он не пускал ее. Так Элси сказала. Иностранцем он был. Видел Бога — самого Иисуса.
— Кто, Полли?
— Не знаю.
— Как они назывались?
— Она не рассказывала. Ну, я такого не слышала.
— Но они встречались в каком-то доме на Бетлиэм-роуд? Ты уверена?
Женщина попыталась сосредоточиться: брови сдвинулись к переносице, пальцы крепко сжали ткань платья.
— Нет, — наконец произнесла она. — Не знаю.
Питт ласково дотронулся до ее руки.
— Ничего страшного. Ты очень помогла мне. Спасибо, Полли.
Она робко улыбнулась ему, потом до ее сознания дошло, что он доволен ею, и ее улыбка стала шире.
— Тирания, так говорила Элси. Тирания… Грех… страшный грех. — Она вгляделась в его лицо, проверяя, понял ли он.
— Спасибо, Полли. А теперь мне надо идти, я должен проверить то, что ты мне рассказала. Я пойду на Бетлиэм-роуд. До свидания, Полли.
Она кивнула.
— До свидания, мистер… — Ее усилия вспомнить, как его зовут, не увенчались успехом.
— Томас Питт, — подсказал инспектор.
— До свидания, Томас Питт, — произнесла Полли.
Он поблагодарил старшую сестру, и нянечка проводила его к выходу, отпирая и запирая одну дверь за другой. Он вышел из больницы на яркое солнце, и его охватила такая глубокая печаль, что ему захотелось оказаться подальше не только от здания, но и от воспоминаний о его посещении. Однако ноги будто приросли к тротуару. Перед глазами все еще стояли лица пациентов, и они уже не были для него серой, безымянной массой.
Питт направился к Бетлиэм-роуд. Дорога заняла у него менее пятнадцати минут. Он рассчитывал найти кого-нибудь, кто знал что-то о религиозной секте, члены которой собирались в каком-то доме семнадцать лет назад. Кто-то мог вспомнить миссис Ройс и рассказать о ней. Томас плохо представлял, что может вскрыться. Ведь он опирался на разрозненные сведения, полученные от недалекой женщины, чей разум был одержим навязчивыми идеями.
На Бетлиэм-роуд Питт увидел маленький особнячок с табличкой, извещавшей, что помещение сдается для общественных нужд. Он прочитал имя и адрес смотрителя и через десять минут уже сидел в крохотной холодной приемной напротив коренастого пожилого мужчины в пенсне и с огромным носовым платком, в который он то и дело чихал.
— Чем могу вам помочь, мистер Питт? — спросил мужчина, снова чихая.
— Мистер Планкетт, вы были смотрителем на Бетлиэм-роуд семнадцать лет назад?
— Да, сэр, я. А в чем проблема?
— Насколько мне известно, никаких проблем нет. Вы сдавали помещение религиозной организации?
— Да, сэр, сдавал. Эксцентричные люди. Очень у них странные верования были. Не крестили детей, потому что, как они утверждали, дети приходят в мир чистыми и не способны на грех, пока им не исполнится восемь лет. Я не мог с этим согласиться, никак не мог. Человек рождается во грехе. Я крестил своих детишек в месячном возрасте, как и положено христианину. Те люди были всегда вежливы и сдержанны, одевались очень скромно, усердно работали и помогали друг другу.
— Они продолжают собираться здесь?
— О нет, сэр. Не знаю, куда они перебрались, даже не представляю. Их становилось все меньше и меньше, а пять лет назад они исчезли отсюда.
— Вы помните некую миссис Ройс? Она была среди них семнадцать лет назад.
— Миссис Ройс? Нет, сэр, не помню. Там было несколько молодых дам. Красивых, с благородными манерами. А где они сейчас, я не знаю. Может, вышли замуж и зажили нормальной жизнью — позабыли о той чепухе.
Томас понимал, что сдаваться нельзя.
— А вы помните хоть кого-то из тех, кто посещал собрания семнадцать лет назад? Это очень важно, мистер Планкетт.
— Господь с вами, сэр. Я был бы рад вам помочь. А как выглядела эта леди Ройс?
— Боюсь, я не знаю. Она умерла примерно в то время, от скарлатины, кажется.
— Ах, боже мой! Может, это она, подруга мисс Форрестер? Лиззи Форрестер. Ее подруга умерла, бедняжка.
Питт попытался не выдать своего ликования. Вполне возможно, что это всего лишь тоненькая ниточка и она никуда не приведет или оборвется прямо у него в руках.
— Где я могу найти Лиззи Форрестер?
— Да откуда же мне знать, сэр! Хотя ее родители, кажется, все еще живут на Тауэр-стрит. Номер двадцать три, насколько я помню. Там вам обязательно подскажут.
— Спасибо! Спасибо вам, мистер Планкетт! — Томас встал, пожал смотрителю руку и вышел.
Инспектор даже не вспомнил о том, что надо поесть, и когда проходил мимо пекарни, запах свежей выпечки не соблазнил его — настолько он был поглощен идеей поскорее разыскать Лиззи Форрестер и узнать другую сторону правды, что-нибудь из прошлого Элси Дрейпер, то, что посеяло в ее сознании семена безумия.
Тауэр-стрит нашлась быстро: пара вопросов прохожим — и Питт уже стоял на крыльце дома номер двадцать три. Аккуратная дверь с молотком в виде головы лошади свидетельствовала о том, что здесь живут представители класса ремесленников. Ему пришлось подождать несколько минут, прежде чем на его стук отозвалась опрятно одетая немолодая женщина. Все указывало на то, что это приходящая домработница, такая же, как та, что приходила в его дом, чтобы выполнять кое-какую работу.
— Да, сэр? — удивленно спросила она.
— Добрый день. Мистер или миссис Форрестер дома?
— Да, сэр, дома.
— Я инспектор Питт, из полицейского участка на Боу-стрит. — Томас увидел, что женщина мгновенно побелела, и пожалел о своей бестактности. — Не пугайтесь, мэм, ничего не случилось; то, ради чего я пришел, не имеет отношения к хозяевам этого дома. Просто мне стало известно, что кто-то из них когда-то был знаком с одной дамой, о которой я собираю сведения, чтобы получше понять суть событий. Однако эти события не связаны с семьей Форрестеров.
Она все еще колебалась. Полиция не приходит в дом к респектабельным людям — какими бы ни были причины.
Томас предпринял еще одну попытку:
— Это была очень уважаемая дама, и нам хотелось бы побольше разузнать о ней, но она умерла много лет назад, так что расспросить ее у нас возможности нет.
— Гм… пройдите, пожалуйста. Я все узнаю. Стойте здесь! — Она указала на вытертый турецкий коврик рядом с подставкой для тростей и зонтов и горшком с геранью.
Питт подчинился и терпеливо ждал, пока она шла по застланному линолеумом коридору мимо лестницы с полированными перилами, мимо оправленных в рамки вышитых высказываний вроде «Очи Господа непрестанно на тебе» и «Нет ничего лучше дома», мимо портрета королевы Виктории. Он услышал, как женщина постучала в дверь, как щелкнул язычок, когда дверь открылась и закрылась. Где-то в глубине дома приступили к обсуждению личности инспектора и причины его появления.
Прошло целых пять минут, прежде чем в холл вышла пара средних лет. На обоих одежда была аккуратной и чистой, но сильно изношенной; у него спереди поблескивала часовая цепочка, у нее плечи прикрывала кружевная фишю, заколотая очаровательной брошью с гагатом из Уитби.
— Мистер Форрестер, сэр? — вежливо осведомился Питт.
— Именно так. Джонас Форрестер, к вашим услугам. А это миссис Форрестер. Чем мы можем быть вам полезны? Марта говорит, что вы наводите справки о даме, которая умерла некоторое время назад.
— Полагаю, она была подругой вашей дочери Элизабет.
Лицо Форрестера окаменело, он в одно мгновение утратил цветущий вид. Его жена судорожно вцепилась ему в руку.
— У нас нет дочери по имени Элизабет, — ровным голосом произнес он. — У нас только Кэтрин, Маргарет и Анабелль. Сожалею, но я ничем не могу помочь вам.
Питт смотрел на эту самую обычную пару, стоявшую бок о бок под богобоязненными высказываниями, на этих двух людей с непроницаемыми лицами, чистыми руками, тщательно причесанными волосами, и спрашивал себя, с какой стати им лгать ему. Что такое совершила Лиззи Форрестер, что заставляет их утверждать, будто ее не существует? Защищают они ее или отрекаются от нее?
Питт решил рискнуть:
— В учетных записях говорится, что у вас родилась дочь Элизабет.
На этот раз лицо Форрестера залила краска, а рука его жены метнулась вверх, чтобы прикрыть рот и заглушить негромкий возглас.
— Для вас будет менее болезненно, если вы расскажете мне правду, — тихо добавил Питт. — Иначе мне придется задавать вопросы другим людям до тех пор, пока я все не выясню. Вы согласны со мной?
Форрестер устремил на него взгляд, полный неприкрытой неприязни.
— Ну, раз вы настаиваете… Хотя мы ничем не заслужили этого, ничем! Мэри, дорогая, тебе нет надобности проходить через это испытание. Подожди меня в дальней гостиной. Я вернусь, когда закончу с этим.
— Но мне кажется… — начала она, делая шаг вперед.
— Я же сказал, дорогая. — Под вежливыми интонациями в голосе Джонаса явственно прозвучал приказ. Он не допускал возражений.
— Но мне кажется, я должна…
— Я не хотел бы повторять дважды, дорогая.
— Ладно, если ты настаиваешь. — И она покорно ушла, на прощание сухо кивнув Питту. Ее шаги удалились по коридору, и снова щелкнул язычок, когда дверь открылась и закрылась.
— Ей не нужны лишние переживания, — резко проговорил мистер Форрестер, мрачно и скептически глядя на инспектора. — Бедняжка и так сильно настрадалась. Так что вы хотите узнать? Мы не видели Элизабет семнадцать лет и вряд ли когда-либо увидим. Она больше нам не дочь, что бы ни говорил закон. Однако я так и не смог понять, каким образом это касается вас!
В сердцах нажав на ручку, он открыл одну из дверей в холле и пригласил Питта пройти в неотапливаемую гостиную. Хотя комната была перегружена мебелью, здесь, как и во всем доме, царила безупречная чистота. На столах стояли фотографии, фарфоровые статуэтки, японские лаковые шкатулки, два чучела птиц и одно чучело горностая под стеклом, а также множество горшков с комнатными цветами. Они встали возле трех очень удобных кресел с вышитыми салфетками на спинках, однако Форрестер не сел сам и не предложил сесть Питту.
— Возможно, я мог бы сам поговорить с Элизабет? — спросил Томас.
— Не смогли бы. Семнадцать лет назад Элизабет уехала в Америку. Там ей и место. Мы не знаем, что с ней произошло и где она живет. Я вполне допускаю, что ее уже нет в живых! — Когда Джонас произносил последнюю фразу, он высоко вскинул голову, а в его глазах вспыхнул огонь, но Питт все же различил дрожь в его голосе — первый признак того, что им владеет не только гнев, но и боль.
— Насколько мне известно, она некоторое время была членом необычной религиозной организации, — осторожно произнес Питт.
Форрестера захлестнул гнев, от боли не осталось и следа.
— Злодеи! — хрипло выкрикнул он. — Богохульники! Грешники, вот кто они. — Его аж трясло от ярости. — Не понимаю, как их пустили в нашу богобоязненную страну и разрешили им творить зло невинным людям! Вот чем вам нужно заниматься — искоренять подобное зло! А вы приходите через целых семнадцать лет! Какой в этом смысл? Что это даст нам, нашей Лиззи? Она уехала с этими нечестивцами, и с тех пор от нее ни единой весточки! Имейте в виду: мы христиане; мы предупреждали, что откажемся от нее, если она не отречется от этого порочного пути и не вернется к доброму христианству.
Все это не имело отношения к расследуемому делу, однако Томас против воли спросил:
— А что это была за религия, мистер Форрестер?
— Ересь, вот что, — с жаром ответил тот. — Полнейшая ересь, направленная против Господа и всех христиан. Только представьте: этот шарлатан заявлял, будто бы видел Бога! Надо же! Он говорил, что видел Бога! И самого Иисуса Христа! По отдельности! В этом доме все веруют в единого Бога, как и другие добропорядочные люди, и никто не рассказывает мне сказки о том, как некий невежественный тип, разглагольствующий о чудесах и якобы творящий чудеса, собирается заполучить часть меня или моего имущества. Мы все это говорили Элизабет, запрещали ей ходить на собрания. Мы предупреждали ее, что добром это не кончится! Господь свидетель, сколько часов ее мать потратила на то, чтобы убедить ее! Но она отказывалась слушать. Категорически! В конечном итоге она уехала куда-то в Америку вместе с этими обманщиками и бездельниками, зарабатывавшими на легковерных женщинах, и глупцами, попавшими в их сети так же, как она. Вот так живешь и думаешь, что все делаешь правильно, изо всех сил стараешься воспитать в семье добропорядочных и богобоязненных христиан — и вдруг на тебе! В общем, мы с миссис Форрестер говорим, что у нас нет дочери по имени Элизабет. Вот так обстоят дела.
Питт понимал горе этого мужчины, его гнев: тот считал себя преданным дочерью и обстоятельствами, и это ставило его в тупик; его рана, несмотря на заверения в обратном, так и не зарубцевалась.
Однако Томасу надо было продолжать расследование.
— Мистер Форрестер, ваша дочь была знакома с некоей миссис Ройс, прежде чем покинула Англию?
— Возможно. Да, скорее всего, была. Еще одна обманутая женщина, которая отказывалась прислушиваться к доводам разума. Но она умерла то ли от тифа, то ли от дифтерии, насколько я помню.
— От скарлатины, семнадцать лет назад.
— Вот как! Бедняжка. Умерла, так и не раскаявшись в своих грехах… Какая трагедия. И все же главное проклятье падет на головы тех, кто сбил ее с истинного пути и завел в дебри идолопоклонства и богохульства.
— Вам что-нибудь известно о миссис Ройс, сэр?
— Нет. Никогда с ней не встречался. Я бы не пустил к себе на порог никого из этих греховодников. Из-за них я потерял дочь, и с меня этого более чем достаточно. Но я слышал, как Элизабет рассказывала о ней, якобы она из благородных. — Он вздохнул. — Однако благородное происхождение, как мне кажется, не способно помочь женщине, если у нее нежная конституция и слабая воля. Женщинам требуется присмотр, сэр, их нужно оберегать от таких шарлатанов — от этих еретиков!
Питт не мог позволить себе сдаться.
— А есть кто-нибудь, кто мог бы рассказать мне о миссис Ройс? Она переписывалась с вашей дочерью? У них были общие друзья, кто-нибудь, кто живет здесь и продолжает исповедовать это специфическое вероучение?
— Если и есть, то я о них ничего не знаю, сэр, да и знать не хочу! Эмиссары дьявола, вот кто они, делают за него грязную работу!
— Это важно, мистер Форрестер.
А так ли уж это важно? И для кого по прошествии стольких лет? Для Питта, который хочет выяснить, почему все эти годы в Бедламе в больном мозгу Элси Дрейпер цвела лютая ненависть к Гарнету Ройсу? Но что изменится, если он это узнает?
Лицо Форрестера вдруг пошло пятнами. Он неловко переступил с ноги на ногу, его взгляд был прикован к инспектору.
— В общем, сэр…
— Да?
— Миссис Ройс действительно написала несколько писем Лиззи после ее отъезда. Мы не переслали их. Мы не знали, куда их отправлять, и поклялись, что больше никогда не упомянем Лиззи, как будто она умерла, что для нас на самом деле было правдой. Но так как письма были адресованы не нам, мы не посмели их уничтожить. Они все еще здесь, где-то в чулане.
— Вы позволите? — Питт задрожал от возбуждения; дикая надежда, как птица, вспорхнула в его душе. — Вы позволите взглянуть на них?
— Если вам так хочется… Но вы крайне обяжете меня, если не упомянете о них при моей жене. Вы будете читать их там, в чулане, — это мое условие. — Судя по виду, Форрестер сомневался, что имеет право ставить какие-либо условия полиции, однако он не собирался отказываться от своего решения и поэтому с вызовом посмотрел на Томаса.
— Конечно, — согласился тот. Он не хотел расстраивать хозяина дома. — Прошу вас, проводите меня.
Пятнадцать минут спустя Питт сидел скрючившись в крохотном, душном и холодном чулане под крышей рядом с тремя огромными сундуками и грудой коробок для шляп и зимней одежды. Перед ним на крышке одного из сундуков лежали шесть драгоценных писем, адресованных мисс Лиззи Форрестер и проштемпелеванных разными датами в период с двадцать восьмого апреля по второе июня тысяча восемьсот семьдесят первого года. Все письма была запечатаны и сохранили свой первозданный вид.
Питт осторожно подсунул кончик перочинного ножика под клапан первого конверта. Письмо было написано женским почерком, причем почерком молодой женщины, и, судя по неровным строчкам, в спешке, как будто писавшая опасалась, что ее в любой момент прервут.
19, Бетлиэм-роуд. 28 апреля 1871
Моя дорогая Лиззи,
Я испробовала что могла — и мольбы, и хитрости, — но все бесполезно, Гарнет непреклонен. Он даже отказывается выслушать меня. Каждый раз, когда я упоминаю о Церкви, он запрещает мне говорить. Трижды за последние три дня он запирал меня в моей комнате, требуя, чтобы я образумилась и оставила эту тему, забыла о ней навсегда.
Но как я могу? Где еще на земле я найду такую чистоту или истину? Я все прокручиваю и прокручиваю в голове то, что говорят Братья, и не нахожу в этом ничего порочного. Конечно, что-то из этого на первый взгляд кажется странным и далеким от всего, во что меня научили верить, но когда я рассматриваю это в свете того, что мне подсказывает сердце, все видится мне правильным и справедливым.
Надеюсь, мне удастся переломить его: он добрый и честный человек и желает мне только хорошего. За все годы, что мы с ним были обручены, а потам женаты, я убедилась, что он желает защищать и оберегать меня, ограждать от любого зла.
Молись за меня, Лиззи, молись, чтобы я нашла слова, способные смягчить его сердце, чтобы он разрешил мне вернуться к Церкви, где я разделила бы радость общения с Сестрами и получала бы наставления в духе истинного учения Спасителя всего человечества.
Твоя верная подруга Наоми Ройс.
Следующее письмо было датировано неделей позже.
Дорогая Лиззи,
Даже не знаю, как начать! У нас с мужем случился ужасный скандал. Он категорически запретил мне ходить в Церковь и даже говорить в доме о Евангелии. Я не должна упоминать об учении и обо всем, что связано с Братьями, мне запрещено даже пытаться объяснить ему, откуда я знаю, что Церковь истинная и что именно вселяет в меня такую уверенность.
Я догадываюсь, как ему тяжело! Я знаю это, поверь мне. Я тоже была воспитана в традиционной вере и придерживалась ее, пока мне не исполнилось восемнадцать, потому что в этом возрасте я вдруг обнаружила, что некоторые из ее доктрин не отвечают на вопросы, возникающие у меня в душе.
Если Бог такой святой и замечательный, как нам говорят — и я верю, что Он именно такой, — и если Он наш Отец, как насучили, тогда почему мы такие испорченные создания без надежды на духовный рост? Мы что, пигмеи с исковерканной душой? Я не могу в это поверить! И не верю! Нам дана безграничная надежда, но для этого нам нужно прилагать больше усилий понять, кто мы такие, и расправить плечи, понять, что хорошо, а что плохо, набираться знаний и мудрости и смиренно склонять головы, когда насучат. Тогда милостью Господа нашего мы со временем станем достойными того, чтобы называться Его чадами.
Гарнет говорит, что я богохульствую, и он велел мне отречься от всего этого и сопровождать его в «настоящую» церковь каждое воскресенье, как того от меня требует долг перед Богом, перед обществом и перед ним.
Я не могу! Лиззи, как я могу отречься от истины, которую я постигла? Но он не желает слушать меня. Лиззи, молись, чтобы у меня хватило мужества!
Да благословит тебя Господь,
Твоя верная подруга Наоми Ройс.
Третье письмо было написано всего через три дня после второго.
Дорогая Лиззи,
Сегодня воскресенье, и Гарнет пошел в свою церковь. Я сижу в своей комнате, дверь заперта — снаружи. Он сказал, что если я не пойду в его «настоящую» церковь, как положено доброй христианке, то я не пойду никуда.
Я вынуждена смириться. Если у меня нет свободы выбирать, где и как молиться Богу — то есть делать то, что следует всем человеческим существам, — тогда я останусь здесь. Я приняла решение. Я не пойду в его церковь и не предам собственные убеждения.
Элси, моя камеристка, очень добра ко мне и приносит еду в комнату. Не знаю, что бы я делала без нее — она приехала со мной, когда я вышла замуж, и, кажется, не боится Гарнета. Я знаю, что она отправит это письмо. У меня осталось всего три марки — Элси дала слово, что потом она будет тайком от дворецкого ускользать из дома и доставлять тебе мои письма.
Надеюсь, к тому времени, когда я в следующий раз буду писать тебе, придут хорошие вести.
А пока сохраняй мужество и верь в Бога — вера в Него никогда не была тщетной. Он наблюдает за всеми нами и не посыпает нам ничего больше того, что мы способны вынести.
Твоя верная подруга Наоми
На следующем письме даты не было, а почерк выглядел более размашистым и неуверенным.
Дорогая Лиззи,
Кажется, я подошла к самому важному решению в своей жизни. Вчера я весь день молилась и со всей возможной тщательностью и строгостью подвергала изучению свои убеждения в свете слов Гарнета о том, что наша Вера богохульна, противоестественна и основывается на болтовне шарлатана. Он говорит, что Библии достаточно для всего христианского мира, а тот, кто что-то в нее добавляет, совершает зло или заблуждается, и его следует осудить за это; что новых откровений нет и не будет.
Но чем дольше я молилась, тем сильнее убеждалась в том, что всё не так! Бог не закрыл Небеса, истина была восстановлена, и я не могу отрицать это. Даже под страхом потерять душу — не могу!
Какие же страшные испытания выпали на мою долю! Ах, Лиззи, жаль, что тебя нет рядам, тогда я не чувствовала бы себя такой одинокой. Со мной только Элси, да благословит ее Господь, она не понимает, о чем я ей толкую, по она любит меня и будет всегда мне верна. И за это я ей безмерно благодарна.
У нас с Гарнетом был ужасный скандал. Он заявил, что я буду оставаться в своей спальне до тех пор, пока не отрекусь от этой ереси! И буду, ответила я ему, только я не стану есть, пока он не разрешит мне самой, по велению сердца, решать, какой вере следовать и как верить в Бога!
Он разозлился. Думаю, Лиззи, он искренне верит, что действует мне во благо, но я самостоятельная личность, у меня есть свои мысли и своя душа! Ни у кого нет права выбирать за меня мой путь! Никто не чувствует мою боль, мою радость или угрызения совести за мои грехи. Моя душа имеет такую же ценность, как и чья-то еще. У меня одна жизнь — вот эта, — и я буду выбирать!
А если Гарнет не выпустит меня из моей комнаты, я откажусь от еды. В конечном итоге ему придется предоставить мне свободу исповедовать мою Веру. И тогда я стану для него послушной и любящей женой, скромной и любезной, буду выполнять свои общественные и домашние обязанности, — в общем, стану такой, какой он хочет. Но от себя я не отрекусь.
Твоя сестра во Христе Наоми
Следующее письмо было значительно короче. Вскрывая его, Питт не замечал, как заледенели у него руки.
Дорогая Лиззи,
Сначала мне было очень трудно держать свое слово. Я ужасно проголодалась! Какую бы книгу я ни брала, в каждой говорилось о еде. У меня дико болела голова, я сильно мерзла.
Сейчас стало полегче. Прошла целая неделя, я чувствую себя уставшей и слабой, но голода уже нет. Мне все еще холодно, и Элси укутывает меня в кучу одеял и пледов, как маленького ребенка. Но я не сдамся.
Молись за меня!
Храни Веру, Наоми
Последнее письмо содержало две строчки, нацарапанные поперек листа. Нажим был слабым, поэтому буквы едва читались.
Дорогая Лиззи,
Боюсь, даже если он и смилостивится, будет уже поздно. У меня почти не осталось сил, я долго не протяну.
Наоми
Питт сидел в чулане, не видя ничего вокруг и не замечая холода. Элси была права: все эти годы в ее искореженном безумием мозгу хранилась искорка правды. Наоми Ройс умерла от голода, чтобы не отрекаться от того, во что верила. Не было никакой скарлатины — просто общество, исповедующее традиционную религию, не смирилось бы с тем, что в семье некоего депутата парламента завелось новое вероучение. Это вызвало бы всеобщее возмущение, а сам депутат подвергся бы осмеянию.
Итак, Гарнет запер ее в комнате, чтобы она образумилась.
Только он неверно оценил силу ее веры и ее стойкость. Его жена предпочла умереть голодной смертью, лишь бы не отречься от своего бога. А какой бы вышел скандал! Появление какой-нибудь необычной религиозной секты было бы ничто по сравнению с ним! Ройс лишился бы места в парламенте и своего доброго имени. Была заперта в своей комнате и умерла голодной смертью… тирания, сумасшествие, самоубийство!
Итак, он вызвал своего брата Джаспера, чтобы тот поставил диагноз: смерть наступила от скарлатины. А что было потом? Верная Элси заговорила. Они не могли допустить, чтобы правда вышла наружу: слухи и домыслы погубили бы их. Было решено упрятать ее в Бедлам, где она замолчала бы навсегда. Джаспера вынудили подписать все бумаги, и вопрос был решен: меланхолия в связи со смертью любимой хозяйки. Кто узнает, что все было по-другому? Кто хватится ее? Рассказы Элси будут воспринимать как бред сумасшедшей.
Питт сложил письма и убрал конверты во внутренний карман. Пока он сидел, у него затекли ноги, и, встав, он даже охнул от боли и едва не свалился с лестницы.
В холле его ждала горничная, усталая и слегка напуганная. Полиция всегда вызывала у нее опасения — негоже полицейским заявляться в респектабельный дом!
— Вы нашли что хотели, сэр?
— Да, спасибо. Передай мистеру Форрестеру, что я забираю письма и выражаю ему свою благодарность.
— Хорошо, сэр, спасибо, сэр. — Она открыла перед ним дверь, и Томас с явным чувством облегчения вышел на залитую солнцем улицу.
Мика Драммонд побелел и уставился на Питта.
— Мы ничего не можем сделать! Не было никакого преступления! Господь свидетель, это грех — но кому мы предъявим обвинения? И в чем? Гарнет Ройс сделал то, что считал благом для своей жены, но он просчитался. Она сама заморила себя голодом — и тоже просчиталась. И тогда он сделал все, чтобы защитить ее доброе имя…
— Свое имя!
— И свое тоже. Но если мы будем предъявлять обвинения всем, кто защищает свою репутацию, мы пересажаем половину высшего общества Лондона!
— И еще ту половину среднего класса, которая предъявляет претензии на аристократичность, — мрачно усмехнулся Питт. — Только они не сажают своих жен под замок и не заставляют их морить себя голодом ради того, чтобы те не ходили в нетрадиционную церковь! И кто дал право человеку решать, что другой человек безумен? Надо же, упрятать в Бедлам до конца дней! Похоронить заживо!
— Мы должны где-то содержать сумасшедших, Питт.
— Она не была сумасшедшей! Во всяком случае, когда ее упрятали туда… Господи, да какая женщина не лишилась бы разума, если бы ее продержали там семнадцать лет? Вы когда-нибудь там бывали? Вы можете представить, что это такое? Только подумайте, что он сделал с бедняжкой. Неужели мы допустим такое? Неудивительно, что она пыталась убить его, — если бы она перерезала ему горло, это была бы легкая смерть по сравнению с той пыткой, которой он подверг свою жену.
— Знаю! — Голос Драммонда дрогнул под натиском эмоций. — Я знаю все это, Питт. Но Наоми Ройс мертва, Элси Дрейпер мертва, и нам нечего предъявить в качестве обвинения! Гарнет Ройс лишь воспользовался предписанными в законе правами и выполнил обязанности по отношению к своей жене, как и любой другой мужчина. По закону мужчина и его жена едины: он голосует за нее, несет за нее ответственность в финансовом и законодательном плане, всегда решает, какую религию ей исповедовать, определяет ее общественный статус. Он не убивал ее.
Томас устало опустился в кресло.
— А Джасперу мы можем предъявить обвинения только в фальсификации свидетельства о смерти Наоми Ройс. Через семнадцать лет мы не сможем ничего доказать, а если бы и смогли, жюри присяжных не вынесло бы вердикт.
— А принудительное помещение Элси Дрейпер в сумасшедший дом?
Драммонд устремил на него полный муки взгляд.
— Питт, мы с вами верим, что она была в здравом уме, когда ее туда поместили, но это лишь наша уверенность, и ей противостоит слово уважаемого врача. К тому же в момент гибели она точно была безумна!
— А еще слово Наоми Ройс! — Томас накрыл ладонью разложенные на столе письма. — У нас есть вот это!
— Взгляд женщины, которая примкнула к странной религиозной секте и предпочла заморить себя голодом, лишь бы не подчиниться мужу и не вернуться в традиционную церковь? Кто согласится вынести приговор на основе всего этого?
— Никто, — уныло произнес Питт. — Никто.
— Что вы собираетесь делать?
— Не знаю. Можно их забрать?
— Если хотите. Но вы же понимаете, что они вам не помогут. Вы не сможете обвинить Ройса.
— Знаю. — Питт собрал письма, осторожно сложил их, спрятал в конверты и убрал во внутренний карман. — Знаю, просто хочу сохранить их. Чтобы не забыть.
Драммонд грустно улыбнулся.
— Вы и не забудете. И я тоже. Бедная женщина… бедная женщина!
Шарлотта подняла голову, ее глаза были полны ужаса. По ее щекам текли слезы, рука, державшая письмо, дрожала.
— Ах, Томас! Какой ужас! Этому просто нет названия. Как же они, наверное, страдали — сначала Наоми, потом бедняжка Элси… Страшно представить, что она чувствовала! Видеть, как ее хозяйка медленно умирает, слабеет с каждым днем, но отказывается отречься от своих убеждений, — и при этом ощущать свою полную беспомощность! А потом, когда все зашло слишком далеко, видеть, как бедняжка впадает в беспамятство… Когда Элси отказалась замять все это и подтвердить, что хозяйка умерла от скарлатины, ее объявили сумасшедшей и упрятали в сумасшедший дом до конца дней. — Она поспешно достала из кармана носовой платок и высморкалась. — Томас, что нам делать?
— Ничего. Мы ничего не можем сделать, — мрачно ответил Питт.
— Но это же нелепо!
— Не было никакого преступления, — повторил Питт слова Драммонда.
Его ответ настолько сильно ошеломил Шарлотту, что она даже лишилась дара речи. Поразмыслив, она поняла, что все сказанное им верно и спорить нет смысла. Вглядевшись в мужа, увидела, что он испытывает те же сожаление и гнев, что и она.
— Ясно, — наконец проговорила Шарлотта. — Мне все ясно. Уверена, ты возбудил бы против него дело, если бы для этого были хоть какие-то основания, не сомневаюсь в этом. Если ты не против, завтра я покажу эти письма тете Веспасии. Я уверена, она была бы рада узнать правду. Можно я возьму их? — спросила она, протягивая руку и зная, что муж не откажет.
— Бери, — с неохотой ответил Питт, хотя сразу же возразил себе: а почему бы ей действительно не рассказать все Веспасии? Возможно, им обеим от этого станет легче. Шарлотте наверняка хочется обсудить эту историю, а он слишком вымотан собственными эмоциями, чтобы говорить на эту тему. — Да, конечно, бери.
— Ты, вероятно, очень устал. — Шарлотта положила письма в карман передника. — Посиди у огня, а я приготовлю ужин. Хочешь свежего лосося? Я сегодня купила его на рынке. И горячего хлеба.
К полудню следующего дня у Шарлотты сложилось четкое представление о том, что она будет делать дальше и как завершит это расследование. Никто не будет ей помогать — во всяком случае, осознанно, — а тетя Веспасия сделает все необходимое, если она правильно сформулирует свою просьбу.
Томас большую часть дня провел в саду, но к пяти часам погода резко испортилась, с востока подул холодный ветер, небо затянули свинцовые тучи. Все свидетельствовало о том, что к ночи опустится ледяной туман. Муж прошел в дом, сел перед камином и заснул.
Шарлотта не будила его. Она оставила в духовке пирог с картошкой и луком-пореем, а на кухонном столе — записку, в которой сообщала, что уехала навестить тетушку Веспасию. Так как сильно похолодало, она решила раскошелиться и взяла кэб. Ее приезд удивил Веспасию, однако пожилая дама встретила молодую родственницу очень радушно.
— Что-то случилось, дорогая? — спросила она, пристально глядя на молодую женщину. — В чем дело? Что произошло?
Шарлотта достала из ридикюля письма, подала их Веспасии и рассказала, что удалось выяснить Питту.
Леди Камминг-Гульд надела пенсне и принялась неспешно, без каких-либо комментариев читать письма. Отложив последнее, она тихо вздохнула.
— Какой ужас. Две жизни растрачены впустую. Сколько же страданий и боли принесло людям стремление одного человека властвовать над другим! До какого предела нам нужно дойти, чтобы мы наконец поняли: друг друга надо уважать… Спасибо, Шарлотта, что показала мне эти письма, хотя я и пожалею об этом, когда буду ночью лежать без сна. Я должна обязательно поговорить с Сомерсетом насчет законодательства о невменяемости. Я старею, поэтому мне тяжело с самого начала разбираться в новых для меня вопросах, но эта история будет преследовать меня. Сумасшествие — это страшно, но еще страшнее провести долгие годы в сумасшедшем доме и при этом оставаться в здравом рассудке!
— Не надо… Простите. Мне не следовало показывать вам эти письма.
— Нет, моя дорогая. Ты поступила правильно. — Веспасия накрыла руку Шарлотты своею. — Мы должны делиться своей болью. Ты правильно сделала, что пришла ко мне, а не к бедняге Томасу. В последнее время на него свалилось очень много, и он наверняка страдает из-за своей беспомощности, из-за невозможности что-то изменить.
— Да, — согласилась с ней Шарлотта. Было уже шесть вечера, и она понимала, что пора приступать к следующему этапу своего плана. — Я собираюсь нанести визит сэру Гарнету Ройсу, возможно, отдам ему письма. — Она увидела, как напряглась Веспасия. — Как-никак они принадлежат ему.
— Чушь! — возмущенно воскликнула леди Камминг-Гульд. — Моя дорогая Шарлотта, ты можешь сколько угодно лгать другим людям, хотя я сомневаюсь, что у тебя получится, но только не надо обманывать меня. Ты вовсе не считаешь, что они являются собственностью сэра Гарнета. Они были написаны его женой мисс Форрестер, и если они не дошли до адресата, то становятся собственностью почтовой службы Ее Величества. Даже если бы они действительно принадлежали сэру Гарнету, тебя бы это не остановило! Так что ты намерена делать?
Смысла лгать больше не было, ее план провалился.
— Я намерена сделать так, чтобы он узнал правду и понял, что я эту правду знаю, — ответила Шарлотта. Ее план состоял не в этом, но такая цель была его частью.
— Это опасно, — задумчиво проговорила Веспасия.
— Нет, если я возьму вашу карету с вашим кучером. Возможно, сэр Гарнет и разозлится, но он не причинит мне вреда. Не решится. И я возьму с собой только два письма, остальные же оставлю вам. — Шарлотта ждала, наблюдая за Веспасией. На лице пожилой дамы отражалось сомнение, пока она взвешивала все «за» и «против». — Он должен узнать! — с горячностью воскликнула Шарлотта. — Закон не может выдвинуть против него никаких обвинений, а я могу! Ради Наоми, ради Элси Дрейпер я это сделаю. Я приеду в роскошной карете с лакеем на запятках, и слуги впустят меня в дом. Он не причинит мне вреда! Пожалуйста, Веспасия. Мне всего лишь нужна ваша карета на час или два. — Она хотела добавить: «Иначе мне придется брать кэб», но решила, что давить на Веспасию нельзя.
— Хорошо. Но я пошлю с тобой Форбса, он сядет на козлы. Таково мое условие.
— Спасибо, тетя Веспасия. Я уеду в семь, если вас это устроит. Так больше вероятности, что он будет дома, — ведь сегодня в палате общин нет никаких серьезных дебатов, насколько мне известно.
— Тогда советую тебе поужинать. — Веспасия многозначительно изогнула бровь. — Надеюсь, бедняге Томасу ты оставила что-то поесть?
— Оставила, конечно. И записку, что я поехала к вам и буду дома около половины девятого или в девять.
— Прекрасно, — усмехнулась Веспасия. — Тогда, полагаю, сейчас самое время приказать, чтобы нам принесли что-нибудь с кухни. Как ты смотришь на тушеного зайца?
Час спустя Шарлотта сидела в карете Веспасии и медленно ехала по погруженным в туман улицам от Белгрейвии мимо Вестминстерского дворца, на южный берег реки, вдоль набережной, к Бетлиэм-роуд. Холодный воздух был недвижим, влага, висевшая в нем, замерзала и превращалась в колючие ледышки. В глубине души Шарлотта испытывала страх перед предстоящим визитом, однако она сохраняла хладнокровие и решимость и понимала, что откладывать его нет смысла, что больше нечего обдумывать и анализировать. Она была тверда в своем решении, и ничто не могло заставить ее передумать. Она не допустит, чтобы Гарнет Ройс вычеркнул из своей памяти Наоми и Элси Дрейпер и убедил себя в том, что его действия были оправданны.
Карета остановилась. Шарлотта услышала, как лакей спрыгнул с запяток, и в следующее мгновение дверца распахнулась. Опершись на руку лакея, она спустилась по лесенке на тротуар. За плотным туманом трудно было разглядеть фонари на противоположной стороне улицы и стоящие за ними дома, которые напоминали огромные клубящиеся серые тени, пробуждавшие игру воображения.
— Спасибо. Сожалею, но я вынуждена просить тебя подождать меня здесь. Надеюсь, я долго не задержусь.
— Все в порядке, мэм, — услышала она приглушенный туманом голос Форбса. — Ее светлость велела нам ждать вас у самого крыльца, вот мы и подождем.
Гарнет Ройс принял ее вполне любезно, однако держался холодно и не скрывал своего удивления. Он явно забыл, что виделся с ней, когда она навещала Аметист после смерти Локвуда Гамильтона, и поэтому плохо представлял, кто она такая. Шарлотта решила не тратить время на светскую болтовню.
— Сэр Гарнет, я приехала к вам, так как собираюсь написать книгу об одном религиозном движении, к которому перед смертью примкнула ваша супруга Наоми Ройс.
Лицо Ройса окаменело.
— Моя жена принадлежала к англиканской церкви, мэм. Вас ввели в заблуждение.
— Вовсе нет, если судить по ее письмам, — таким же ледяным тоном возразила Шарлотта. — Она написала несколько очень личных, очень трагичных писем некой Лиззи Форрестер, которая тоже была членом этого движения. Мисс Форрестер эмигрировала в Америку, и письма не дошли до нее. Они остались здесь, в нашей стране, и попали ко мне в руки.
Лицо Ройса осталось бесстрастным, зато рука потянулась к шнурку звонка.
Шарлотта поняла, что нужно поторопиться, пока он ее не вышвырнул. Она открыла свой ридикюль, достала письма и принялась читать вслух, начав с того письма, в котором Наоми рассказывала, как муж запретил ей ходить на собрания своей религиозной общины, а когда она отказалась подчиняться, запер ее в спальне, как она поклялась, что не будет есть, пока ее не выпустят из комнаты и не позволят свободно следовать своим убеждениям. Дочитав до конца, Шарлотта посмотрела на Ройса. Его глаза гневно блестели, руки были сжаты в кулаки, всем своим видом он выражал глубочайшее презрение.
— Я могу допустить только одно: вы угрожаете устроить скандал, если я вам не заплачу. Шантаж — это мерзкое и опасное дело, и я посоветовал бы вам отдать мне письма и покинуть мой дом, пока вы еще сильнее не усугубили свое положение.
Как он ни старался, ему не удалось полностью скрыть свой страх, и Шарлотту охватило величайшее отвращение. Ей опять вспомнилась Элси Дрейпер, проведшая всю свою жизнь в Бедламе.
— Сэр Гарнет, мне от вас ничего не нужно, — хрипло произнесла она, потому что от возмущения у нее пересохло в горле. — Кроме одного: чтобы вы поняли, что совершили. Вы отказали женщине в праве идти к божьей истине своими путями и следовать убеждениям, в которые она верила всем сердцем. Во всем остальном она была покорна вам! Но вы захотели заполучить всё, ее ум и душу. Ведь разразился бы страшный скандал, не так ли? Как же, супруга депутата парламента примкнула к религиозной секте! Ваши политические соратники отвернулись бы от вас, то же сделали бы и ваши друзья! Поэтому вы посадили ее под замок и стали ждать, когда она подчинится вам. Только вы не знали, насколько истово она верила, насколько сильна была в этой вере. Она предпочла умереть, лишь бы не отречься от того, что считала истиной. И умерла!
Представляю, как вы тогда запаниковали. Вы послали за своим братом, чтобы он подписал свидетельство о смерти от скарлатины… — Ройс попытался перебить Шарлотту, но она этого не допустила, повысив голос: — И он согласился на это, чтобы избежать скандала. «Запертая в комнате супруга депутата парламента совершает самоубийство! Ее до этого довел муж или она была безумна? Умопомешательство — семейная черта?»
И только Элси, верная Элси, возражала, она хотела рассказать правду, и вы упрятали ее в Бедлам! Семнадцать лет в сумасшедшем доме, семнадцать лет в состоянии живого трупа! Неудивительно, что она стала охотиться за вами с бритвой, когда ее выпустили! Да поможет ей Господь! Если она и не была безумна, когда вы ее туда упрятали, то к тому моменту, когда ее выпустили, она полностью лишилась рассудка!
В воцарившейся на несколько мгновений пугающей тишине Шарлотта и Ройс с негодованием смотрели друг на друга. И вдруг выражение на лице Гарнета изменилось. Он и в самом деле понял, что совершил нечто ужасное, что поступил варварски, бросил вызов всем человеческим устоям, пренебрег правом и обязанностью сильного защищать слабого и заботиться о его благе. Но потом он отмахнулся от этих мыслей и еще несколько минут размышлял, принимая какое-то очень важное для него решение. Часы на камине тихо тикали, из кухни донесся отдаленный звон: кто-то уронил металлический поднос.
— Моя жена была слаба умом и характером, мадам. Вы не знали ее. Она была подвержена внезапным фантазиям и легко подпадала под влияние различных шарлатанов и людей с нездоровым воображением. Они хотели от нее денег. Возможно, в письмах об этом ничего не сказано, но это действительно так, и я опасался, что они воспользуются ее слабостью. Как и любой другой ответственный человек, я запрещал им переступать порог моего дома.
Он судорожно сглотнул, изо всех сил стараясь сдерживать свой ужас перед скандалом, который может разразиться, если этому не помешать.
— Я недооценил ее. Она оказалась более восприимчивой к их сладким речам, чем я предполагал. А все из-за слабого здоровья, которое повлияло на ее сознание. Сейчас я понимаю, что мне следовало бы обратиться за медицинской помощью для нее задолго до того, как я это сделал. Я считал, что жена проявляет своеволие, хотя на самом деле она страдала от бреда, вызванного лихорадкой и влиянием тех людей. Я сожалею о том, что сделал. Вы не представляете, как сильно я сожалею об этом, все эти годы.
Шарлотта почувствовала, что ситуация ускользает из ее рук. Ройсу каким-то образом удалось извратить ее слова и подать всю историю под другим соусом.
— Но вы не имели права решать, во что ей верить! — выкрикнула она. — Ни у кого нет права делать выбор за другого человека! Как вы посмели? Как вы осмелились решать, что должен желать другой человек? Это не покровительство, это… это… — Она замолчала, подыскивая слово. — Это тирания! И это неправильно!
— Это долг сильного и возможность защитить слабого, мадам, — в частности, того, кто оказался под его опекой по рождению или по воле судьбы. Вы обязательно обнаружите, что общество не поблагодарит вас за то, что вы решили заработать на несчастье моей семьи.
— А как же Элси Дрейпер? Что вы сделали с ее жизнью? Вы же заперли ее в сумасшедшем доме!
Губы Гарнета тронула слабая улыбка.
— Мадам, вы действительно настаиваете на том, что она не была безумна?
— Да, на тот момент, когда вы ее туда поместили! — Шарлотта проигрывала сражение, она видела это по лицу Ройса, слышала по его голосу, который с каждым мгновением звучал все громче и увереннее.
— Будет лучше, мадам, если вы покинете мой дом. Здесь для вас ничего нет. Если вы напишете свою книгу и упомянете имя любого из членов моей семьи, я подам на вас в суд за клевету, и общество отвернется от вас, назвав вас дешевой авантюристкой, кем вы на самом деле и являетесь. Всего хорошего. Мой лакей проводит вас до двери. — И он дернул за шнурок звонка.
Через пять минут Шарлотта уже сидела в карете, и лошади, глухо стуча копытами, медленно тянули экипаж через густой туман. Вот закончилась Бетлиэм-роуд, и вскоре карета повернула на Вестминстерский мост. Шарлотта размышляла. Она потерпела неудачу. Она всего лишь ненадолго пошатнула его самоуверенность, и это длилось несколько мгновений, пока в его сознании властвовала мысль, что он виноват в чудовищной тирании. Однако Ройс тут же нашел себе оправдания, и все вернулось на свои места. Он убедился в своей неуязвимости и снова стал властным, уверенным. Надо же, а она так боялась! Зря — он без особых эмоций избавился от нее, испытывая к ней только отвращение. И даже не попросил вернуть ему письма!
Карета ехала по мосту — Шарлотта поняла это по тому, как изменился стук подков. Экипаж то и дело подергивался, и она догадалась, что лошади оскальзываются на мокрой брусчатке.
А почему они остановились?
Раздался стук, и Форбс открыл дверцу.
— Мэм, там один джентльмен хочет поговорить с вами.
— Джентльмен?
— Да. Он говорит, что это конфиденциально, и просит вас выйти ненадолго, потому что так будет пристойнее, чем если он сядет к вам.
— Кто он?
— Не знаю, мэм. Я его не признал, если по правде, в такую ночь я бы не узнал и собственного брата. Но я буду рядом с вами, мэм, в нескольких ярдах. Он просил передать, что дело касается внесения в парламент нового законопроекта о свободе совести.
Свобода совести? Неужели хоть что-то из сказанного ею дошло до сердца Гарнета Ройса?
Опираясь на руку Форбса, Шарлотта вылезла из кареты и увидела в нескольких футах от себя темный силуэт. Это был Гарнет Ройс, кутающийся в пальто от холода. Вероятно, он изменил свое мнение после ее отъезда и поспешил за ее каретой, ведь они ехали со скоростью пешехода.
— Простите, — сразу заговорил он. — Я понимаю, что неправильно оценил вас. Ваши мотивы не были эгоистичными, как я предположил вначале. Если вы уделите мне минутку своего времени… — Он отошел от кареты, чтобы его не могли слышать Форбс и кучер.
Шарлотта не увидела в этом желании ничего необычного и последовала за ним. Вопрос-то был крайне деликатным.
— Должен признаться, я слишком сильно ревновал. Я обращался с Наоми как с ребенком. Вы правы. Взрослая женщина, замужняя или одинокая, должна иметь свободу вероисповедания и придерживаться того вероучения, которое считает правильным.
— Вы упомянули о каком-то законопроекте. — Неужели из этой истории может получиться нечто полезное? — Такой закон действительно может быть принят?
— Не знаю, — ответил Ройс так тихо, что Шарлотте пришлось придвинуться к нему, чтобы расслышать. — Но я твердо намерен выяснить, что можно сделать для его принятия, и внести такой законопроект. Если вы расскажете мне, что именно, по вашему мнению, послужит во благо всех женщин и одновременно обеспечит порядок, а также защитит слабых и невежественных от эксплуатации. Это непросто.
Шарлотта задумалась, лихорадочно пытаясь придумать разумный ответ. Закон? Она никогда не рассматривала эту тему с точки зрения законодательства. Однако Ройс говорил совершенно серьезно, взгляд его серебристо-голубых глаз оставался строгим.
Шарлотта оглянулась и обнаружила, что с трудом может разглядеть в тумане очертания кареты. Снова посмотрев на Ройса, она увидела, что выражение его лица резко изменилось: в глазах появился странный, почти безумный блеск, губы, раздвинувшись в оскале, обнажили зубы. Быстрым движением выбросив руку в перчатке, он зажал ей рот и потащил ее к парапету. Еще мгновение, и он сбросит ее вниз, и ее поглотит черная вода реки!
Шарлотта сопротивлялась изо всех сил, но все было тщетно. Она попыталась укусить его, но только разодрала себе губы. Перила впились ей в спину. Ройсу не составит труда перевалить ее через парапет. Она рухнет вниз, ледяная вода сомкнется над ней и заполнит легкие, а потом наступит темнота. В такую холодную ночь, как сегодня, никто не смог бы долго продержаться в воде.
Ей удалось высвободить одну руку, и она ткнула растопыренными пальцами ему в глаза. Его вопль боли приглушил туман. Гарнет замахнулся и нанес ей удар в лицо, но промахнулся, так как в последнее мгновение его ноги заскользили по мокрой брусчатке. Он по инерции повалился вперед, на секунду завис, балансируя на парапете и размахивая руками, а затем, как раненая птица, полетел вниз, в похожую на бездонную пропасть черную воду. В плотном тумане Шарлотта не услышала даже всплеска — река приняла Ройса в полнейшей тишине.
Она встала, опираясь на парапет. Ее тошнило от страха, ноги были ватными, все тело сотрясал сильнейший озноб. Она была так слаба, что едва держалась на ногах.
— Мэм!
Шарлотта сделала над собой усилие и выпрямилась.
— Мэм! Вы в порядке?
Это был Форбс. Он шел к ней в тумане, и она увидела его, только когда он оказался в двух шагах.
— Да. — Она не узнала собственный голос — настолько слабо он прозвучал.
— Точно, мэм? У вас вид… неважный. Тот джентльмен, он обидел вас? Если так…
— Нет! — Шарлотта с трудом сглотнула стоявший в горле комок. Она боялась сделать шаг, так как опасалась, что не удержится на ногах и упадет. Как же ей объяснить, что произошло? А вдруг они подумают, что это она столкнула его, убила? Кто ей поверит? Ведь все могут решить, что она шантажировала его, а потом столкнула с моста, когда он пригрозил заявить на нее в полицию.
— Мэм, надеюсь, вы простите меня, но я считаю, что вам следует сесть в карету и позволить мне отвезти вас к леди Камминг-Гульд.
— Нет-нет, спасибо, Форбс. Лучше отвези меня в полицейский участок на Боу-стрит. Мне нужно сообщить о… о важном происшествии.
— Да, мэм, как пожелаете.
Шарлотта тяжело оперлась на его руку, нетвердым шагом доковыляла до кареты и почти рухнула на диван. Всю дорогу до Боу-стрит ее страшно трясло.
Форбс помог ей выйти. Он видел, что с ней что-то не так, и искренне беспокоился за нее, поэтому проводил ее в участок Они вместе прошли мимо дежурного сержанта и поднялись в кабинет Мики Драммонда. Тот с тревогой посмотрел сначала на Шарлотту, потом на Форбса.
— Быстро привези сюда инспектора Питта! — приказал он. — Немедленно, парень!
Форбс развернулся, выбежал из кабинета и понесся вниз по лестнице, перепрыгивая через две ступеньки.
— Садитесь, миссис Питт. — У Шарлотты подкашивались ноги, и Драммонду пришлось чуть ли не нести ее до своего кресла. — А теперь рассказывайте, что произошло. Вам плохо?
Больше всего на свете Шарлотте хотелось оказаться в объятиях Питта, выплакать свои страхи у него на плече и заснуть, однако она понимала, что первым делом нужно все объяснить, причем до приезда Питта. Ведь это ее вина, а не его, и она должна сделать все возможное, чтобы на него не пало ни малейшей ответственности.
Шарлотта заговорила, перемежая свой рассказ глотками бренди, который она терпеть не могла; говорила медленно, тщательно подбирая слова, и без страха глядя в уставшее лицо Драммонда. Она во всех подробностях рассказала, какие действия предприняла, и как на них отреагировал Гарнет Ройс. Она видела, как на лице Драммонда все отчетливее проявляется страх и гнев, и поняла: он догадался о том, что случилось, еще до того, как она приступила к заключительной части своего повествования. Когда же она рассказала, как Ройс поскользнулся и, перевалившись через парапет, упал в воду, в его взгляде мелькнула радость.
К концу рассказа речь Шарлотты зазвучала неуверенно. Закрыв глаза, она пыталась подобрать слова, чтобы описать свой ужас и объяснить, в чем состоит ее вина.
Она открыла глаза. Что он с ней сделает? А с Томасом? А вдруг она подвергла опасности не только свою свободу, но и карьеру мужа? Шарлотта испытывала глубокий стыд, ей было очень страшно.
Драммонд взял ее за обе руки.
— Нет никаких сомнений в том, что он мертв, — медленно проговорил он. — Никто не выжил бы в реке в такой холод, даже если бы не разбился при падении. Речная полиция найдет его — возможно, завтра, возможно, позже, зависит от прилива. У них на выбор будет три вывода: самоубийство, несчастный случай и убийство. Вы были последней, кто видел его живым, так что они придут к вам.
Шарлотта хотела заговорить, но ее горло вдруг сдавил спазм. Все еще хуже, чем она предполагала!
Драммонд крепче сжал ее руки.
— Это был несчастный случай, произошедший в связи с тем, что Ройс пытался совершить убийство. По всей видимости, его страх перед скандалом был настолько велик, что он решился на убийство, лишь бы сохранить свое положение в обществе. Однако мы не можем доказать это; будет правильно, если мы даже пытаться не станем, потому что это ничего не даст, а его семье принесет только горе. Думаю, самым верным для меня будет отправиться в речную полицию и рассказать им, что он якобы получил письма, которые были написаны давно скончавшейся женой и которые глубоко расстроили его; что они, по нашему мнению, очень сильно пошатнули его душевное равновесие — кстати, так и случилось на самом деле. Потом можно делать любые выводы, но я полагаю, заключение будет о самоубийстве. В сложившихся обстоятельствах так будет полезнее для всех. Не понадобится порочить имя Ройса обвинениями, которые невозможно доказать.
Шарлотта пристально вглядывалась в его лицо, но видела в нем только заботу и ласку. Ею овладело облегчение, настолько же всеобъемлющее, как после болезненной и острой судороги. Она перестала сдерживать слезы и, уткнувшись в ладони, зарыдала и от жалости, и от чудовищной усталости, и от безграничной благодарности.
Шарлотта даже не заметила, как в кабинет в сопровождении Форбса вошел бледный как полотно Питт, зато сразу почувствовала, как его руки обняли ее, с наслаждением вдохнула его запах и щекой ощутила плотную ткань мужнина сюртука.
notes
