Глава 8
В темноте Питт спустился по лестнице и открыл дверь. Снаружи, в свете фонаря маячил констебль, поблескивая мокрым от дождя плащом; вода потоками лилась по нему и падала на брусчатку. Стояла ночь, небо на востоке даже не посерело.
Питт моргнул и содрогнулся от холодного воздуха, ворвавшегося в дверь.
— Давай заходи! — раздраженно бросил он. — Что теперь?
Констебль нерешительно переступил порог; на полу тут же начала собираться лужа, но Питту не хотелось больше мерзнуть. Грейс еще не встала и не разожгла камин.
— Закрой за собой дверь и проходи на кухню, — распорядился Питт и пошел первым, показывая дорогу. Для босых ног линолеум казался льдом. По крайней мере, на кухне пол был деревянным и хранил хоть какое-то тепло. И плита наверняка растоплена с вечера, как и всегда. При удаче жара могло хватить для того, чтобы вскипятить воду. Чашка обжигающего чая пришлась бы очень кстати. О том, чтобы вернуться в постель и снова заснуть, не приходилось и мечтать.
— Ну, что теперь? — вновь спросил Томас, яростно вороша угли в плите. — И сними это, — он указал на плащ полисмена, — пока ты нас не утопил.
Констебль послушно снял плащ и отнес в посудомойню. Человек семейный и домовитый, он обычно знал, что нужно сделать, без напоминаний, но новости, которые он принес, вымели из головы наставления матери и жены.
— Еще один, сэр, — сообщил он тихим голосом, вернувшись на кухню и протягивая Питту ведерко с водой, за которым тот уже собрался потянуться. — И все даже хуже, чем прежде.
Питт и так догадался, почему пришел констебль, но слышать такое определенно не хотелось. Пока же слова не прозвучали, оставалась надежда, что повод все-таки другой.
Давление на него нарастало: вновь к нему заходил Этельстан, газеты нагнетали панику. И он знал, что Шарлотта, пусть и прикидывалась невинной овечкой, использовала социальные контакты Эмили, чтобы выяснить имена женщин Макса и подробности жизни Берти Эстли. Если бы он обвинил Шарлотту во лжи, началась бы ссора, которая могла навредить им обоим. Кроме того, он не мог доказать свою правоту. Просто знал ее достаточно давно, чтобы понимать, что в такой ситуации она не будет сидеть сложа руки. И он хотел найти Акрского рубаку раньше, чем она!
Питт все еще стоял посреди кухни с ведерком в руке.
— Хуже?
— Да, сэр. — Голос констебля дрогнул. — Я служу в Акре с тех пор, как пришел в полицию, но никогда не видел ничего подобного.
Томас налил воду в кастрюльку. В воздух поднялся ароматный пар. Питт достал половину батона из большого деревянного ларя. Что бы ни ждало его, ужасное или еще ужаснее, в холодное зимнее утро встречаться с этим на пустой желудок не стоило.
— Кого убили?
Констебль протянул Питту нож для резки хлеба.
— Мужчину. Судя по содержимому карманов, его звали Эрнест Поумрой. Его нашли на ступенях у двери приюта. Он называется «Сестры милосердия» или что-то такое. Не католический — официальной церкви, — торопливо объяснил он. — Женщина, которая его нашла, никогда не будет прежней. Она билась в истерике, бедняжка, побледнев, как полотно, и орала в голос. — Он покачал головой, словно все еще не мог в это поверить, и принял из рук Питта фаянсовую кружку с чаем. Автоматически сжал в ладонях, чтобы согреть онемевшую плоть.
Томас порезал хлеб и положил ломти на плиту, чтобы поджарить. Взял две тарелки, масло из холодной кладовой, джем. Попытался представить себе женщину, посвятившую себя добрым делам — уходу за бездомными и заблудшими. Она не могла не привыкнуть к смерти, в Девилз-акр это обычное дело. И непристойности окружали ее со всех сторон, но, возможно, она никогда не видела голого мужчину… даже не представляла себе, как он выглядит.
— Его изуродовали? — задал он ненужный вопрос.
— Да, сэр. — Констебль помрачнел, вспомнив увиденное. — Порубили на куски… в каком-то смысле… ну… его словно рвал какой-то зверь… с когтями. — Он глубоко вдохнул, на шее вздулись вены. — Словно кто-то пытался голыми руками оторвать его хозяйство.
Констебль не ошибся — действительно, все стало хуже. Берти Эстли нанесли только поверхностную рану, лишь обозначив стремление отрезать половые органы. Вернулась мысль, что Берти — жертва другого убийцы, что Бью Эстли увидел шанс занять место брата, свалив вину на безумца, который далеко заступил за границу человеческих приличий. Эту мысль он ранее отгонял, потому что ему нравился Бью. Близко он его не знал, но тем не менее чувствовал, что человек он хороший.
Гренки задымились. Питт ловко перевернул их и отпил чая.
— Его тоже убили ударом ножа в спину? — спросил он.
— Да, сэр, примерно в то же место, что и остальных, с той же стороны от позвоночника и под лопатку. Должно быть, умер сразу, сэр. — Лицо констебля скривилось. — Кто же делает такое, мистер Питт? Это что-то нечеловеческое.
— Тот, кто верит, что его обидели сверх всякой меры, — ответил Томас. Слова словно сами слетели с языка.
— Думаю, вы правы, сэр. И у вас горит гренок.
Питт снял с плиты оба гренка и передал один констеблю. Тот взял, с удивлением и благодарностью. Он не ожидал получить завтрак, пусть и в виде подгоревшего гренка. Съел его стоя. Хороший хлеб, вкусный джем.
— Может, если бы кто-то убил мою маленькую девочку, я бы захотел, чтобы он умер мучительной смертью, — говорил констебль с набитым ртом. — Но я бы никогда… уж извините, сэр… не стал бы вырывать его хозяйство.
— Могло зависеть о того, как бы он убил твою девочку, — ответил Питт, потом нахмурился, и гренок выпал из руки, словно «картина», нарисованная воображением, повергла его в дикий ужас. Он подумал о Шарлотте и своей дочери, Джемайме, спящих наверху.
Констебль смотрел на него, его светло-карие глаза округлились.
— Полагаю, вы правы и в этом, сэр, — едва слышно прошептал он.
Сверху не доносилось ни звука. Шарлотта не шевельнулась, когда он вставал, лишь в детской горел ночник.
— Вам лучше доесть завтрак, сэр, — предложил констебль, умудренный житейским опытом. Знал, что целый день на пустой желудок — удовольствие маленькое. — И оденьтесь потеплее. Надеюсь, вы не подумаете, что я лезу не в свое дело…
— Нет, — рассеянно ответил Питт. — Нет. — Поднял гренок и доел его. Побриться он уже не успевал, но мог допить чай и последовать совету констебля: тепло одеться.
Труп ужасал. Томас не мог представить себе ярости человека, сотворившего такое с себе подобным.
— Ладно. — Питт медленно поднялся. Он уже увидел все. То же самое, что и прежде, только хуже.
Эрнест Поумрой выглядел очень даже обыкновенно, разве что рост не дотягивал до среднего. Одежда неприметная, из хорошей материи, но далеко не модная. Лицо худое, простоватое. Питт не мог сказать, отличало его при жизни обаяние или остроумие. Если и так, то эти особенности натуры внешне ничем себя не проявляли.
— Вы знаете, откуда он пришел? — спросил он.
— Да, сэр, — без запинки ответил сержант. — В карманах найдены несколько писем, и все такое. Сибрук-уок. Очень пристойный район, примерно в двух милях отсюда. Моя сестра служит у леди, которая живет неподалеку. Небогатый, но респектабельный, если вы понимаете, о чем я.
Питт прекрасно понимал, о чем он. Существовала достаточно большая прослойка людей, которые предпочитали есть лишь хлеб с подливой и сидеть в холодном доме, но не тратить лишнего, особенно на слуг. Питт соглашался признать, что экономное питание — вопрос вкуса. Конечно, человек мог делать вид, что не чувствует холода, но отсутствие слуг уже говорило о бедности. Неужели Эрнест Поумрой удрал от печальной прозы жизни, чтобы провести несколько часов, ни в чем себе не отказывая? Да вот только умер здесь, на этой грязной и обманчивой улочке…
— Я понимаю, о чем вы, — ответил он. — Надо кого-то вызвать для опознания. Лучше не жену… если удастся найти кого-то еще. Может, у него есть брат или… — он вновь взглянул на лицо; Поумрою, пожалуй, под пятьдесят, — …или сын.
— Мы это выясним, сэр, — кивнул сержант. — Не хотел бы показывать его любой женщине, пусть даже она увидит только лицо. Однако… как получится. Вы поедете к жене, сэр?
— Да. — Куда деваться? Это надо сделать, и ехать опять Питту. — Да… дайте мне адрес.
В раннем утреннем свете Сибрук-уок выглядела невзрачной и серой. После дождя чистой улица не стала — только мокрой.
Питт отыскал нужный ему дом и подошел к двери. Как и всегда, медлить не имело смысла; утрата не причинила бы меньшей боли, зато он мог узнать что-то важное. Где-то что-то наверняка связывало этих мужчин: общий знакомый, склонности, какая-то причина, по которой все они вызывали такую дикую ненависть… И Питт понимал, что любой ценой должен найти эту связь. Время ждать не собиралось. Как и убийца.
На узких цветочных клумбах в такое время года ничего не росло, только чернела земля. Трава казалась безжизненной — все-таки на дворе зима, — кусты лавра под окнами едва проступали из тени. На всех окнах висели тюлевые занавески. Еще час, и их закроет черная материя траура.
Томас поднял полированную дверную колотушку и отпустил ее. Прошло несколько секунд, прежде чем дверь приоткрылась, и в щели появилось заспанное лицо молоденькой служанки: так рано в дверь обычно никто не стучал.
— Да, сэр?
— Мне надо поговорить с миссис Поумрой. Это срочно.
— О-о-ох, не знаю, сможет ли она вас принять. Она еще даже не… — служанка сглотнула слюну и вспомнила, что о домашних порядках незнакомцам рассказывать не принято, — …даже не позавтракала. Можете вы вернуться через час или два, сэр?
Питт пожалел девочку. Видел, что она не старше тринадцати или четырнадцати лет, и это наверняка ее первая работа. Если бы она потеряла ее, чем-то не угодив хозяйке, то оказалась бы в сложном положении. Могла бы даже закончить уличной проституткой, менее удачливой, чем те женщины, которые благодаря опыту и внешним данным оказывались в борделе под крылышком какой-нибудь Виктории Долтон.
— Я из полиции. — Питт снял с нее ответственность. — У меня плохие новости для миссис Поумрой, и будет жестоко, если она узнает об этом из слухов, а не от нас.
— О-о-ох! — Девушка распахнула дверь и позволила Питту войти. Посмотрела на воду, капающую с одежды: даже в критический момент она не забывала о своих обязанностях. — Вы же весь мокрый! Лучше снимите это и отдайте мне. Я попрошу кухарку повесить все в посудомойне. Вы подождите здесь, а я пойду наверх и скажу миссис Поумрой, что вы пришли по срочному делу.
— Спасибо.
Питт снял пальто, шарф и шляпу и протянул служанке. Она ушла, сгибаясь под тяжестью мокрой верхней одежды. Инспектор остался стоять, дожидаясь появления миссис Поумрой.
Он оглядел комнату. Просторная, с массивной мебелью из темного дерева. В скудном свете полировка не блестела. На спинках стульев вышитые салфеточки, на сиденьях никаких подушечек. С развешенных по стенам картин на него смотрела Италия с избытком ярко-синего: синее небо, синее море под слепящими солнечными лучами. Картины эти Томас нашел скверными и отталкивающими; Италию он всегда представлял себе прекрасной. Над каминной доской увидел полоску материи с вышитым над ней религиозным текстом: «Цена добродетельной жены выше жемчугов». Задался вопросом, кто выбирал эту фразу.
На шифоньере стояла ваза с искусственными цветами. Лепестки из шелка радовали глаз нежностью и красотой, выделяясь в этой прозаичной гостиной.
Адела Поумрой остановилась на пороге, глядя на Питта. Лет на пятнадцать моложе мужа, в лавандовом халате с кружевами у горла и на запястьях. Волосы падали на спину. Укладывать она их не стала. Правильные черты лица, грациозная шея. Еще несколько лет ее красота оставалась бы нетронутой, но потом морщинки нервного напряжения начали бы вгрызаться в кожу, разрезая его грубыми полосами.
— Верди сказала мне, что вы из полиции. — Она вошла и закрыла за собой дверь.
— Да, миссис Поумрой. Сожалею, но у меня для вас плохие новости. — Он бы предпочел, чтобы она села, но Адела оставалась на ногах. — Этой ночью мы нашли человека, и есть основания думать, что это ваш муж. При нем обнаружены письма, позволяющие его опознать, но, разумеется, мы должны в этом удостовериться.
Адела стояла, не шевелясь, выражение лица не изменялось. Может, слишком рано. Она просто в шоке.
— Сожалею, — повторил он.
— Он мертв?
— Да.
Она оглядела комнату. Взгляд задерживался на знакомых вещах.
— Он ничем не болел. Несчастный случай?
— Нет, — ровным голосом ответил Питт. — Боюсь, это убийство. — Она бы все равно узнала. Притворство ничего хорошего принести не могло.
— Ох, — тихий, лишенный эмоций голос.
Она медленно подошла к дивану и села, автоматически запахнув шелковые полы халата на коленях. Питт вдруг подумал, что она ослепительная красавица. Вероятно, лицо Поумроя не отражало его богатства и щедрости. Как знать, может, он видел не прижимистость, а пустоту смерти… Может, этот человек очень любил свою жену и экономил деньги только для того, чтобы дарить ей предметы роскоши: цветы, халат… Питт почувствовал, как в нем нарастает неприязнь к женщине, основанная только на том, что на ее лице не отражалось скорби.
— Как это произошло? — спросила она.
— На него напали на улице, — ответил Питт. — Ударили ножом в спину. Вероятно, он умер быстро. Если и почувствовал боль, то на мгновение.
Поначалу лицо Аделы не менялось. Потом появилось легкое удивление.
— На улице? Вы хотите сказать, что его… его ограбили?
А чего она ожидала? Ограбление — не такое уж редкое преступление, хотя далее не всегда оно сопровождается столь жестоким насилием. Может, он имел при себе что-то ценное, но грабители не могли этого знать — во всяком случае, заранее.
— Денег при нем не нашли, — ответил Томас. — Но часы лежали в кармане, вместе с очень хорошим бумажником для визитных карточек и писем.
— Он никогда не носил с собой много денег. — Она по-прежнему смотрела перед собой, словно общалась не с Питтом, а с бестелесным голосом. — Гинею или две.
— Когда вы в последний раз видели его, миссис Поумрой? — Питт понимал, что должен поделиться с ней и остальным: где его нашли, в каком виде. Будет лучше, если бы она узнала об этом от него…
— Вчера вечером, — ее голос ворвался в его мысли. — Он собирался передать книгу одному из своих учеников. Он был учителем. Но вы, вероятно, это знаете… учителем математики.
— Нет, я не знал. Он называл вам фамилию ученика, его адрес?
— Моррисон. Боюсь, адрес я не знаю… но это недалеко. Он собирался дойти пешком. Адрес наверняка есть в его бумагах. Его отличала педантичность.
В голосе Аделы опять не звучало никаких эмоций, за исключением легкого удивления, словно она не могла представить себе, что такая трагедия могла произойти со столь ординарным человеком. Она встала и подошла к окну. Худенькая и хрупкая, как птичка. Даже в состоянии оцепенения миссис Поумрой сохраняла удивительную грациозность и высоко держала голову. Питт подумал, что ему сложно представить ее в объятьях мужчины, которого он видел в Девилз-акр. Но, с другой стороны, так сложно понять, почему люди кого-то любят, а кого-то ненавидят… И с чего такая предубежденность? Он ничего не знал ни об одном из них.
— Есть ли причина, по которой он мог пойти в Девилз-акр, мадам? — спросил Томас. Конечно же, грубый вопрос, но Адела все не выходила из оцепенения, и Питт решил, что более подходящего момента, возможно, и не найти.
Она не повернулась, так и стояла спиной к нему. И ему показалось — а может, он это только вообразил, — что под лавандовым халатом напряглись худенькие плечи.
— Понятия не имею.
— Но вы знали, что он там бывает, время от времени? — гнул свое Питт.
Она на мгновение замялась.
— Нет.
Настаивать не имело смысла. Пока она просто не верила. Томас ждал. Возможно, она бы проговорилась.
— Его нашли там? — спросила Адела.
— Да.
— В таком… в таком же виде, как и остальных?
— Да. Сожалею.
— Ах…
Она стояла у окна очень долго, и у Томаса возникла мысль, что она пытается спрятать от него какие-то чувства, которые могли проявиться на лице. Он не знал, позвать ли ему служанку, чтобы та принесла ей что-нибудь бодрящее, или Адела предпочла бы, чтобы ее оставили одну. А может, просто ждала, что он заговорит снова.
— Мне позвать служанку, чтобы она вам что-нибудь принесла? — спросил он, нарушив тишину, потому что та очень уж на него давила.
— Что?
Питт повторил предложение.
Наконец Адела повернулась. На лице по-прежнему не читалось никаких эмоций.
— Нет, благодарю вас. Вы хотите узнать что-нибудь еще?
Питт обеспокоился — такой бесслезный, спокойный шок таил в себе немалую опасность — и решил, что обязательно попросит кого-нибудь из слуг сбегать за врачом.
— Да, пожалуйста. Я хочу знать фамилии и адреса его учеников, а также знакомых, с которыми он мог видеться в последние недели.
— Его кабинет по другую сторону коридора. Возьмите все, что сочтете нужным. А теперь, если вы меня извините, я хочу побыть одна. — Не дожидаясь ответа, она прошла мимо него — он ощутил аромат ее духов, что-то сладкое и цветочное — и скрылась за дверью.
Оставшиеся утренние часы Питт провел, проглядывая книги и бумаги в кабинете Поумроя, пытаясь сформировать впечатление о нем самом, его характере.
Получалось, что Поумрой был педантичным, ничем особо не выделяющимся человеком, который преподавал математику с тех пор, как закончил университет. Большинство его учеников составляли подростки от двенадцати до четырнадцати лет, средних способностей, за исключением одного, действительно талантливого. Обучал он их на дому — и мальчиков, и девочек. Трудился добросовестно; никаких пороков за ним не замечали, но и веселью, похоже, в его жизни места не находилось. Яркие шелковые цветы в гостиной он купить не мог. Как, собственно, и лавандовый халат с кружевами: только на последний у него не хватило бы денег.
Кухарка, которая начинала плакать всякий раз, когда Томас к ней обращался, предложила ему ленч. Уже во второй половине дня, переписав фамилии и адреса нынешних учеников Поумроя и некоторых бывших, а также знакомых и владельцев магазинов, из которых поступали счета, инспектор отбыл, не попрощавшись с Аделой Поумрой.
Он пришел домой раньше, чем обычно, — уставший, промерзший до костей. Его разбудили новостями о еще одной смерти, он отправился в Девилз-акр, чтобы увидеть еще один обезображенный труп, оставленный на ступенях у двери приюта, потом сообщил скорбную весть вдове, никак на нее не отреагировавшей. Затем провел несколько часов, вникая в подробности жизни незнакомого ему человека, пытаясь определить, что именно привело его в Девилз-акр… и почему его там убили. Питт собрал множество фактов, но ничего важного так и не обнаружил. Он чувствовал себя совершенно беспомощным, обложенным со всех сторон горем и пустяками.
Если бы Шарлотта отпустила какую-нибудь шутку или задала вопрос, он бы на нее наорал.
Следующие четыре дня Питт хватался за самые разные концы, пытаясь найти хоть одну ниточку, которая привела бы к более убедительной версии, чем безумец, убивающий тех, кто случайно попадался под руку.
Он встречался с учениками Поумроя, которые отзывались о своем учителе очень хорошо, хотя все проведенное с ними время тот вбивал в их головы математические формулы. Рассудительные, чисто вымытые, они уважительно разговаривали со старшими, как и полагалось хорошо воспитанным детям. Почтительно стояли перед Питтом, каждый в своей гостиной, заставленной мебелью. Томас подумал, что даже уловил под ритуальными фразами искренней благодарности учителю приятные воспоминания, осознание красоты в математических формулах.
Иной раз, против его воли, в голову Питта заползали отвратительные мысли об интимных отношениях ребенка и взрослого. В прошлом он уже сталкивался с такими случаями. Но, насколько понял инспектор, ни один ученик, мальчик или девочка, ни на мгновение не оставался наедине с учителем.
По всему выходило, что Эрнест Поумрой был замечательным человеком, пусть из-за недостатка юмора и воображения его не очень-то жаловали. Но не так-то просто понять, с кем имеешь дело, если впервые увидел его уже мертвым и наслушался воспоминаний ошеломленных и послушных детей, которых строго предупредили, что о покойных надо говорить только хорошее, а общение с полицейским необходимо свести к минимуму. За торжеством закона лучше наблюдать со стороны. Респектабельные люди не знаются с малоприятными слугами закона, которые стремятся претворять его в жизнь.
Питт также спросил миссис Поумрой, может ли он просмотреть личные вещи убитого: какие-то письма или записи могли подсказать наличие врага, угрозы или мотива, приведшего к насильственной смерти. Она замялась, глядя на него еще застывшими в шоке глазами. Речь шла о вторжении в частную жизнь, и Питт не удивлялся тому, что ей не по душе его просьба. Но потом Адела, похоже, осознала и логику инспектора, и бессмысленность отказа. Разумеется, если бы она имела какое-то отношение к убийству, то располагала бы необходимым временем, чтобы уничтожить все улики еще до того, как полиция впервые появилась в ее доме.
— Да, — наконец ответила она. — Да, если вам угодно. Активной переписки он не вел. Письма приходили крайне редко. Но, если вы считаете, что они могут принести пользу, ознакомьтесь с ними.
— Благодарю вас, мадам, — кивнул Питт.
В ее присутствии он чувствовал себя особенно неловко, потому что она ничем не проявляла свое горе. Если и плакала, то на лице не оставалось следа: глаза спокойные, веки бледные, не припухшие. И в движениях отсутствовала замедленность, свойственная лунатикам и свидетельствующая о глубоком шоке, когда эмоции копятся и копятся внутри, до критического предела, чтобы потом взорваться болью.
Она любила Поумроя? Более вероятно, что это один из брачных союзов, устроенный родителями невесты и кавалером. Поумрой значительно превосходил ее по возрасту, так что выбирал его, скорее, отец Аделы, а не она.
Но Питт видел, что даже в этом переходном состоянии от получения новостей о смерти до осознания начала новой жизни ее отличали грациозность и изысканность. Очень женственная одежда, мягкие волосы… Сам Томас такую худобу не жаловал, но многие мужчины находили ее божественной. Конечно же, она могла найти себе кого-нибудь и получше Поумроя.
Адела любила его или отдавала долг чести? Может, ее родители знали Поумроя и по каким-то причинам им пришлось выдать дочь за него?
Питт обыскал комнаты Поумроя, прочитал все письма, просмотрел счета. Как и говорила Адела Поумрой, порядок в своих делах ее муж поддерживал идеальный. Исходя из счетов, возраста и качества мебели, числа слуг и припасов на кухне и в кладовой следовало, что жили они скромно. Никакой экстравагантности Питт не обнаружил, за исключением вазы с яркими шелковыми цветами и халатов и платьев Аделы.
Он покупал их ей в подарок, выражая этим свою любовь? По лицу человека, которого он видел в Девилз-акр, Питт такого представить себе не мог. Но, с другой стороны, Поумроя уже успели лишить нежности, грез, иллюзий, способности любить и страдать.
Даже в жизни мы можем маскировать нашу ранимость. Какое право имел Питт или любой другой рассуждать о чувствах, которые испытывал этот человек к своей жене? Об идеях, даже глупых или бессмысленных, роившихся в его голове?
А может, нынешнее безразличие свидетельствовало о том, что связывающее их чувство давно уже умерло? И его смерть стала лишь официальным завершением отношений, от которых оставалась только видимость? Они прожили вместе пятнадцать лет, так она ему сказала. Без детей. Или они были?
По какой причине Адела выбрала этого невзрачного, старшего по возрасту мужчину? Он оказал услугу женщине с запятнанной репутацией? Или она уже знала, что бесплодна? А потом благодарность с годами переросла в ненависть?
Они искала любви на стороне? Отсюда шелковые цветы, халаты и платья? Этот очевидный вопрос требовал ответа, и Томас посчитал себя обязанным отыскать его.
Он спросил Аделу, знала ли она Бертрама Эстли, Макса Бертона или доктора Пинчина. Имена и фамилии не нашли отклика на ее лице. Если она и лгала, то превосходно владела собой. Не обнаружил Питт никаких упоминаний о других жертвах и в бумагах Поумроя. Так что инспектору не оставалось ничего другого, как поблагодарить миссис Поумрой и отбыть с таким странным ощущением нереальности, будто все время, говоря с ним, она едва осознавала его присутствие. Он словно стал билетером в театре, а Адела с головой ушла в разворачивающуюся на сцене драму, не замечая, что происходит вокруг.
Питт решил, что следующий логичный ход — вновь вернуться в Девилз-акр, чтобы еще раз побеседовать с Визгуном Харрисом. Он нашел его на том же грязном чердаке, склонившимся над столом — там поддерживалась относительная чистота — у окна, где зимний свет мог падать на бумагу. Слишком много внимательных, подозрительных глаз обозревало его работу. Только соответствие высочайшим стандартам позволяло ему оставаться в профессии.
Визгун злобно глянул на Питта.
— Нетуть у тя правое врываться в дом человека! — воскликнул он, прикрывая рукой бумагу, над которой трудился. — Я могу подать в суд… енто… за нарушение границы, во! Енто вне закону, миста Питт. Низзя ентого делать, енто неправильно.
— Это визит вежливости, — ответил Томас, садясь на перевернутый ящик, который опасно под ним покачнулся. — Твои бумаги меня не интересуют.
— Правдочка? — недоверчиво спросил Визгун.
— Почему бы тебе их не убрать? — предложил Питт. — Чтобы не попачкала пыль. Тебе же это ни к чему.
Харрис искоса глянул на него. Подобная снисходительность вызывала замешательство. Полицейские обычно так себя не вели. Теперь непонятно, чего ждать… Однако он порадовался возможности убрать с глаз долой незаконченные фальшивки. Вернулся за стол и сел, заметно приободрившись.
— Ну? — спросил он. — Чё ты хотишь? Ты ж пришел не просто так!
— Разумеется, нет, — ответил Питт. — Что говорят об этих убийствах? Что здесь говорят, Визгун?
— Об Акрском рубаке? Ничё. Нихто ничё не знат и нихто ничё не грит.
— Чушь. Ты говоришь мне, что после четырех убийств с кастрацией в Акре никто не имеет понятия, кто так с ними обошелся и почему? Ты это брось, Визгун, я не вчера родился.
— Я тож, миста Питт. И я ничё не хочу об ентом знать. Я куды больше боюсь того, хто енто исделал, чем даж ты! Твои приходы сюды — ерунда. Бог свидетель, они мешают мене и мешают бизнесу, и некоторые из вас иногда такие злючие! Но вы не безумцы — уж по-всякому, не носитесь с ножами по улицам и не выделываете такое! Я, мобыть, понимаю, с чего один человек убивает другого, с головой у мене порядок. Но ентого не понимаю и думаю, нихто не понимает!
Питт наклонился вперед, чуть не свалившись с ящика.
— Тогда помоги мне найти его, Визгун. Помоги избавиться от него!
— Ты хошь его вздернуть! — Визгун скорчил гримасу. — Я ничё не знаю и не хочу знать! Нет смысла спрашивать меня, миста Питт. Он не один из нас.
— Тогда кто эти чужаки? Какие новые люди появились в Акре?
Визгун покачал головой.
— Да откуль мене знать? Мобыть, он приходит тока ночью. Мобыть, он и не человек вовсе. Я думаю, нихто ничё об ентом не знает. Ни сутенеры, ни нищие, ни воры, которых я знаю, ничё такого ни в жисть не сделают… И те известно, шо такие, как мы, на мокруху не идем. Я художник, вот хто я есть. Какое там насилие! Только руки попорчу, а мене ими работать! — Он выразительно пошевелил пальцами, словно пианист. — Никода, — добавил он, подводя черту.
Питт смотрел на все это с улыбкой. Против своей воли он верил Визгуну. И все же предпринял еще одну попытку.
— А как насчет Амброза Меркатта? Макс забирал его бизнес.
— А то, — согласился Визгун. — У его получалось лучше, сечешь? Амброз, в натуре, мерзкий маленький ублюдок, когда злицца, енто те скажут его девки. Но он не псих! Если б хто поставил Макса на перо, а потом упрятал под воду или отправил плыть по течению, я бы сказал — да, енто Амброз, и к гадалке не ходи. — Визгун пожевал губу. — Но вы бы никода его не нашли. Макс бы просто ищщез, и вы ентого и не заметили бы. Тока дурак и псих привлекают к себе внимание, разрезая людей на куски и оставляя в канавах, где об них спотыкаются. — Его топорщащиеся брови поднялись. — Я спрашиваю тя, миста Питт, теперича, кода какой-то дурак оставляет труп перед приютом, в котором живут старухи, у его все в порядке с тыквой?
— Амброз предлагает детей в своем борделе, Визгун?
Тот скорчил гримасу.
— Мне енто не нравится. Енто грязно, во как. Нормальный мущщина хочет нормальную бабу, а не испуганного ребенка.
— Предлагает, Визгун?
— Хосподи! Откуль я знаю? Ты думаешь, у мене есть такие деньги?
— Предлагает, Визгун? — настаивал Питт, его голос стал жестче.
— Да! Использует! Маленький жадный гад! Поди и повесь его, миста Питт, все будут тока довольны! — От отвращения Харрис плюнул на пол.
— Спасибо. Очень тебе признателен. — Питт поднялся, и ящик под ним развалился.
Визгун посмотрел на обломки и тяжело вздохнул.
— Не след тебе на его садицца, миста Питт. Ты больно тяжек. А теперь, вона, гля, шо наделал! Я должен взять с тебя за поломку, ага!
Питт достал шестипенсовик и протянул Визгуну.
— Не хочу оставаться у тебя в долгу.
Харрис замялся, не донеся монету до рта.
Мысль о том, что Питт будет у него в долгу, очень ему понравилась, даже искушала. Но шестипенсовик лучше долга, о котором инспектор с его дырявой памятью мог и забыть.
— Енто прально, миста Питт, — согласился он. — Енто плохо — быть у кого-то в долгу. Потому как вернуть долг могут потребовать в самый неудобный момент. — Он вскинул на Питта искренние глаза. — Короче, коли я что-то услышу о том, хто енто сделал с ентими бедолагами, я обзально тебе сообчу.
— Да? — скептически спросил Питт. — Обязательно сообщи, Визгун.
Тот снова плюнул.
— Шоб я сдох, ага!.. Ох, Божже… зря я енто сказал! Черт! Пусть Господь поразит мене, ежли я не сообчу! — поправился он, полагая, что у Всевышнего ему будет проще испросить милосердия, чем у Акрского рубаки.
— Он сможет забрать тебя к себе после того, как я с тобой покончу. — Питт оглядел его с головы до ног. — Если он захочет возиться с тем, что останется.
— Не, миста Питт, вот енто некрасиво. Ты злопребляешь моим гостеприством. — Визгун вроде бы сердился, но как-то весело; похоже, ситуация ему нравилась. — Мы же не паримся, шо вы нас достаете.
Питт улыбнулся и направился к двери. Осторожно спустился вниз по лестнице, не наступая на прогнившие ступени. Вышел в холодный, зловонный воздух проулка. К следующему дню он рассчитывал заполучить нарисованное полицейским художником изображение Эрнеста Поумроя и показать рисунок в борделях Девилз-акр.
Когда он прибыл домой, Шарлотта его уже ждала — красивая, с сияющим лицом и мягкими, пушистыми волосами, расточая сладкий аромат духов. Она крепко прижалась к нему, бурля энергией.
— Где ты была? — спросил Томас, обнимая жену.
— Только повидалась с Эмили, — она вроде бы говорила о пустячке, но он прекрасно знала, зачем она туда ездила.
Шарлотта легонько поцеловала его и отстранилась.
— Ты замерз. Присядь и согрейся. Грейс подаст обед через полчаса. Твое пальто выглядит таким грязным… Где ты бродил?
— По Девилз-акр, — сухо ответил Питт, снимая башмаки и шевеля пальцами. Откинулся на спинку кресла. Протянул ноги к огню.
Шарлотта подала ему шлепанцы.
— Узнал что-нибудь?
— Нет, — солгал он. Если на то пошло, ничего определенного он и впрямь не узнал.
На ее лице отразилось сочувствие.
— Как жаль. — Но тут же она просияла, словно в этот самый момент ее осенила блестящая идея. — Может, заходить следует с другой стороны?
Против воли у него вырвалось:
— С какой еще другой стороны? — И он тут разозлился на себя за ротозейство.
Шарлотта ответила без запинки.
— Со стороны женщин Макса. Убийства эти совершены в ярости.
Томас кисло улыбнулся. Кто бы спорил! Но, сидя в собственном безопасном доме, что она могла знать об этом? А вот он видел трупы!
— Тебе надо бы поискать того, у кого загублена жизнь, — продолжила она. — Если Макс соблазнил какую-то женщину, а потом ее муж об этом узнал, и он мог люто возненавидеть его и убить так варварски… не только Макса, но и других, имеющих какое-то отношение к ее бесчестию.
— И как он мог это выяснить? — спросил Питт. Если она вознамерилась играть в полицейского, пусть отвечает на все трудные вопросы, которые обязательно задаст ему Этельстан. — Пока нет никакой связи между Максом и доктором Пинчином. Мы не можем найти человека, который знал их обоих.
— Может, Пинчин был доктором в заведении Макса, — предположила она.
— Хорошая идея. Но не был. Там трудился лишенный лицензии старый ворон… и получал неплохие деньги. Он бы не подпустил к этому борделю никого другого.
— Ворон? Так в преступном мире называют врача? — Но ответа она дожидаться не стала. — Допустим, муж пришел, как клиент, и обнаружил, что проститутка — его жена? При этом он уже знал, кто сутенер! — Очень здравое предположение, и Шарлотта это понимала. Она прямо-таки светилась, крайне довольная собой.
— А как насчет женщины? — язвительно спросил Питт. — Муж просто сгреб ее в охапку и притащил домой? Я уверен, она осталась для него желанной… и после такого!
— Естественно, не осталась, — фыркнула Шарлотта и бросила на него нетерпеливый взгляд. — Но он же не мог с ней развестись, так?
— Почему нет? Бог свидетель, причина более чем веская.
— Томас, ну что ты такое говоришь! Ни один мужчина не признается, что нашел жену в Девилз-акр, где та работала проституткой. Даже если полиция обратила бы на кого-то внимание, заикнувшись о мотиве убийства, для него все было бы кончено. Для мужчины хуже смерти только одно: когда над ним смеются и одновременно жалеют.
С этим Питт поспорить не мог.
— Это точно, — раздраженно бросил он. — Но он бы наверняка ее убил, только без лишнего шума, все тщательно подготовив.
Шарлотта побледнела.
— Ты так думаешь?
— Черт побери, Шарлотта! Откуда мне знать? Если он способен порезать в куски ее сутенера и любовников, что помешает ему оставить ее в какой-нибудь более респектабельной канаве, когда он к этому подготовится? Так что помни об этом и перестань вмешиваться в то, чего не понимаешь… где можешь только навредить, вызвав ненужные подозрения. Помни, если ты права, терять ему практически нечего.
— Я и не вме…
— Ради бога, ты думаешь, что я глупец? Я не знаю, что ты там делаешь с Эмили, но мне совершенно понятно почему!
Шарлотта сидела не шевелясь, лицо раскраснелось.
— Я и близко не подходила к Девилз-акр и, насколько мне известно, ни разу не говорила с человеком, который там бывал! — с обидой воскликнула она.
По блеску ее глаз Питт видел, что она говорит чистую правду. В любом случае, он не думал, что она станет ему лгать — по крайней мере, в таком вопросе.
— Но что-то ты старалась вызнать, — едко ответил он.
— Знаешь, ты сам не так-то далеко и продвинулся, — уколола она мужа. — А я могу назвать тебе с полдесятка женщин, с которыми надо бы разобраться. Скажем, Лавиния Хоксли! Она замужем за занудой, который на тридцать лет ее старше. Или Дороти Блендиш, и миссис Динфорд, и Люси Аберкорн, плюс новоиспеченная вдова Поумрой… Я слышала, она очень красива и знается с теми, кто любит погулять.
— Адела Поумрой? — удивление разом погасило злость.
— Именно, — в голосе Шарлотты, которая заметила, как изменилось его лицо, слышалась удовлетворенность. — И другие. Список я для тебя напишу.
— Напиши, а потом все забудь. Сиди дома! Это убийство, Шарлотта, отвратительное и насильственное убийство. И если ты по-прежнему будешь лезть в это дело, все может закончиться тем, что мертвой в канаве найдут тебя! Делай, что тебе велено!
Она промолчала.
— Ты меня слышишь? — Томасу этого не хотелось, но он повысил голос. — Если вы с Эмили будет по-прежнему что-то вынюхивать, одному Богу известно, какого психа вы потревожите… при условии, что сумеете подобраться к правде! Гораздо более вероятно, что это месть, какие-то деловые разборки между обитателями Акра, никак не связанные со светским обществом.
— А как же Берти Эстли? — спросила Шарлотта.
— Берти? Ему принадлежали дома в Акре, целая улица. Вот откуда шли деньги Эстли — из трущоб, которыми они владели!
— Ох, нет!
— Ох, да! Возможно, ему принадлежал также один из борделей, и его устранил конкурент.
— И что ты собираешься делать?
— Возвращаться туда и искать. Что же еще?
— Томас, пожалуйста, будь осторожен! — И Шарлотта замолчала, не зная, что сказать еще.
Питт знал, какие ему грозят опасности, но альтернатива выглядела похуже: еще одно убийство, ярость общественности, переходящая в истерику, Этельстан, опасающийся за свою должность, все сильнее давящий на Питта, требуя кого-нибудь арестовать, — кого угодно, лишь бы ублажить парламент, церковь, посетителей Акра и других публичных домов Лондона… Плюс ужас, ярость и чувство вины, которые вызовет очередное убийство.
Но, возможно, для него самого на первом месте стояло другое: он ощущал необходимость найти убийцу самому, и сделать это до того, как Шарлотта, выявив какую-то ниточку среди связей Эмили в светском обществе, двинется к убийце с другого конца и окажется в ситуации, которую не сможет контролировать. Он запретил ей вмешиваться в это дело не только потому, что она могла подвергнуть себя смертельной опасности. Ему также хотелось продемонстрировать, что в ее помощи он не нуждается.
— Разумеется, я буду осторожен, — пробурчал Томас. — Я же не дурак.
Она искоса глянула на него и придержала язык.
— А ты оставайся дома и держись подальше от этого, — добавил Питт. — Тебе есть чем заняться и без того, чтобы лезть туда, где тебя может поджидать только беда.
Тем не менее, отправившись на следующий день в Девилз-акр, Томас более внимательно отнесся к принимаемым мерам предосторожности: оделся в старье, а в его походке читались и уверенность того, кто знал, куда идет, и обреченность: поход этот — напрасный труд, и для него это не тайна.
День выдался холодным, тяжелые облака нависли над головой, с реки дул сильный ветер, так что Питт имел все основания надвинуть шляпу на самые уши и замотать шарфом лицо, оставив на растерзание ветру только узкую полоску кожи у глаз. Редкие газовые фонари Акра поблескивали в сумрачном утреннем воздухе, словно маленькие луны в затерянном мире.
Питт взял с собой рисунок с лицом Поумроя — полицейский художник удачно передал сходство — и теперь намеревался выяснить все о борделях, которые предлагали клиентам детей. Где-то в этой выгребной яме Томас намеревался найти причину, побуждавшую Поумроя приходить сюда, и он верил, что она связана с невозможностью удовлетворить какие-то свои потребности на Сибрук-уок. Ничто другое не могло заставить этого чопорного, педантичного до невозможности человека заглянуть в такой район.
Питт начал день в кабинете Паркинса, собрав всю информацию о борделях, в которых, по сведениям местной полиции, работали дети. Ему даже предложили имена стукачей и маленькие персональные секреты, которые помогли бы ему надавить на владельцев борделей и узнать правду. Но нигде ему так и не сказали, что знали Поумроя или даже обслуживали его.
К десяти вечера Томас весь продрог и смертельно устал: он собирался заглянуть еще в один бордель, а уж потом отправляться домой. На этот раз ему не пришлось лгать насчет того, кто он: лакей Амброза Меркатта его знал. Запоминать лица входило в круг его обязанностей.
— Чего хотите? — сердито спросил он. — Сейчас вы войти не можете, это рабочие часы!
— И я на работе! — рявкнул Питт. — Поэтому буду счастлив, если быстро уйду, не тревожа клиентов, при условии, что ты отнесешься ко мне почтительно и ответишь на несколько вопросов.
Мужчина задумался. Высокий, худой, лишившийся половины правого уха. В модно сшитом камзоле и с шелковым шейным платком.
— Сколько заплатите? — спросил он.
— Ничего, — тут же ответил Питт. — Но я скажу, что ты за это получишь. Останешься на прежней работе, и с шеей ничего не случится. Не появятся на ней отвратительные следы от веревки. Пеньковый воротник может порушить будущее человека, знаешь ли…
Мужчина фыркнул.
— Я никого не убивал. Давал пинка некоторым, которые оставались недовольными, получив то, что можно купить за их деньги. — Он рассмеялся, показав длинные зубы. — Но они жаловаться не стали. Джентльмены, которые приходят сюда, никогда не жалуются. И вы ничего не сможете сделать, чтобы заставить их. Они скорее умрут, чем напишут жалобу на сутенера, так-то! — Он принял картинную позу и заголосил фальцетом: — Пожалуйста, Ваша Честь, мистер Главнюк, я попользовался проституткой и хочу пожаловаться, что она не отработала заплаченные мной деньги! Я хочу, чтобы вы заставили ее более ответственно относиться к своей работе, мой друг! — Он переменил позу и уперся рукой в бедро. — Да, конечно, лорд Грязь-те-в-глаз. Вы только скажите мне, как много вы заплатили этой шлюхе, и я прослежу, чтобы она полностью удовлетворила вас, когда мы ее найдем!
— Никогда не пробовал выступать в мюзик-холле? — весело спросил Питт. — На такое народ повалит валом. Не останется мест и в проходах.
Мужчина замялся: в голове мельтешили мысли о радужных перспективах. Ему польстили слова Питта. Он ожидал ругани, а не одобрения, не говоря уже о том, что ему подбросили роскошную идею.
Питт достал рисунок лица Поумроя.
— Это что? — спросил лакей.
— Знаешь его? — Питт передал ему листок. В газетах фотоснимка Поумроя не было.
— Кто он? Зачем вам?
— Это не твое дело. Поверь, мне это нужно… так нужно, что я буду искать, пока не найду того, кто обслуживал этого клиента с особыми вкусами. И если я стану снова и снова приходить сюда, на пользу бизнесу это не пойдет, правильно?
— Еще бы, конечно, не пойдет… Да, мы его знаем. И что с того?
— Зачем он сюда приходил?
Мужчина вытащился на Питта.
— А вы не знаете? Вы придурок, или как? Неужто непонятно, зачем он сюда приходил? Он же совсем свихнулся, грязный мелкий мерзавец! Любил их совсем молоденькими: семи, там, восьми лет… Но вы этого никогда не докажете, я вам ничего не говорил. А теперь идите отсюда, пока я не испортил вам шею красным кольцом от одного уха до другого!
Питт ему поверил, и доказательств ему не требовалось. Он всегда знал, когда их не добыть.
— Благодарю. — Он коротко кивнул мужчине. — Не думаю, что побеспокою тебя вновь.
— И не надо! — крикнул мужчина вслед. — Вас здесь не любят. Для вас же лучше держаться отсюда подальше.
Питт и сам намеревался покинуть Девилз-акр как можно быстрее. Он двинулся быстрым шагом, засунув руки в карманы, чтобы хоть немного согреть их, обмотав лицо шарфом. Поумрой оказался педерастом. Неудивительно, Томас этого ожидал. Он искал лишь подтверждения. Берти Эстли принадлежала в Акре целая улица: мастерские, жилые дома, кабак. Занятие Макса ни для кого не составляло секрета. Оставалось только установить, что делал здесь Пинчин. А йотом, разумеется, найти общее звено — место или человека, — их связывающее. Мотив.
Холод пробирал до костей. От едкой канализационной вони, которую приносил с собой ветер, слезились глаза. Питт поднял голову, расправил плечи и еще прибавил шагу. Он чуть расслабился и, возможно, по этой причине не услышал догоняющие его шаги. Инспектор открыл тайну Поумроя, закончил на сегодня все дела и забыл, что еще не вышел за пределы Акра. Шагая, как счастливый человек, знающий, чего он хочет и как ему этого добиться, он сразу привлекал к себе внимание: белый кролик на только что вспаханном поле.
Первый удар ему нанесли сзади. Он почувствовал боль в пояснице, ноги внезапно заплелись, мостовая ударила по лицу. Он тут же перекатился на спину, согнул ноги в коленях и выпрямил их со всей силой. Удар попал в цель, кто-то отлетел в сторону и со стоном рухнул на землю. Но второй нападавший оставался рядом. Питт замахал кулаками, одновременно пытаясь подняться. Удар пришелся в плечо, но скользящий, не причинивший вреда. В ответный он вложил всю силу — и удовлетворенно услышал хруст кости. Тут же его ударили в бок. Целили в спину, но он повернулся и пнул нападавшего в момент удара.
После этого оставалось только одно: бежать со всех ног. Сто ярдов, максимум двести — и он добрался бы до границы Акра, где мог остановить кеб и обрести безопасность. Бок болел. Питт не сомневался, что там большущий синяк, но горячая ванна и примочка помогли бы это пережить. Ноги летели по брусчатке. Он не стеснялся того, что обратился в бегство: и дураку ясно, что жизнь куда как лучше героической смерти в уличной драке.
Ему не хватало воздуха, боль в боку усиливалась. Расстояние до освещенной улицы и проезжающей по ней кебов, похоже, не сокращалось. Далекие газовые фонари начали покачиваться перед глазами.
— Остановитесь! Куда это мы так торопимся? — Вытянутая рука легла ему на плечо.
Охваченный паникой, он попытался поднять руку и ударить остановившего его мужчину, но рука вдруг налилась свинцом.
— Что?
Путь ему преградил констебль, патрулировавший улицу.
— Слава богу!..
Лицо мужчины вдруг стало прибавлять в размерах и расплываться, светясь сквозь туман, словно газовый фонарь.
— Эй, дружище, вы побледнели, чой-то с вами? Эй? Эй! У вас кровь на боку… Думаю, мне лучше отвезти вас в больничку. Не хочу, шоб вы отключились… Держитесь. Извозчик! Извозчик!
Под покачивающимися фонарями, замерзая, Питт почувствовал, как его усаживают в кеб и куда-то везут, потом помогают вылезти из кеба и ведут по лабиринту ярко освещенных комнат. Его раздели, осмотрели, смазали какой-то жидкостью с отвратительным запахом, зашили плоть — к счастью, еще ничего не чувствующую после удара, — перевязали и одели, потом дали выпить чего-то такого горячего, что обожгло горло, а перед глазами все начало расплываться. Наконец, проводили домой. Как раз пробило полночь.
Когда Томас проснулся на следующее утро, тело так болело, что он едва мог шевельнуться, и прошли какие-то мгновения, прежде чем он вспомнил, в чем причина. Шарлотта стояла у кровати, непричесанная, побледневшая.
— Томас? — озабоченно спросила она.
Он застонал.
— Тебя ударили ножом! Мне сказали, что рана неглубокая, но ты потерял много крови. Пиджак и рубашку можно выбрасывать.
Он улыбнулся, несмотря на боль. Ничего не мог с собой поделать. И Шарлотта стояла такая бледная…
— Это ужасно. Ты уверена, что подлатать их нельзя?
Жена шмыгнула носом, но слезы уже бежали по лицу, и она подняла руки, чтобы скрыть их.
— Я не плачу! Это только твоя вина! Ты просто идиот! Сидишь здесь, раздувшийся от гордости, как церковный староста, и говоришь мне, что я должна делать, а чего — нет, и потом идешь в Акр в одиночку, задаешь опасные вопросы и получаешь удар ножом. — Шарлотта достала из ящика комода один из его больших носовых платков и громко высморкалась. — И я нисколько не сомневаюсь, что ты даже не разглядел Рубаку… не разглядел?
Питт чуть приподнялся, поморщившись от боли в боку. Если на то пошло, он сильно сомневался, что на него напал Акрский рубака. Скорее, банда уличных грабителей, решивших обчистить карманы припозднившегося прохожего.
— И я думаю, что ты голоден. — Она убрала платок в карман фартука. — Ладно, доктор говорит, день в постели — и тебе станет гораздо лучше.
— Я сейчас встану…
— Ты будешь делать то, что тебе сказано! — прокричала Шарлотта. — И встанешь ты, только когда я решу, что тебе можно вставать! И не смей даже спорить со мной! Не смей!
Прошло три дня, прежде чем Томас достаточно окреп, чтобы пойти в полицейский участок, в тугой повязке и с фляжкой достаточно дорогого портвейна. Рана заживала, и, пусть и доставляла боль, двигаться Питт мог. В эти дни он много думал об убийствах в Девилз-акр, кое-что начало для него проясняться, и он чувствовал, что готов продолжить расследование.
— Расследованием теперь занимаются и другие люди, — заверил его Этельстан, нервно потирая руки. — Всех, кого мне удалось оторвать от других дел.
— И что они нашли? — спросил Питт. Впервые ему разрешили — даже убедили — сесть в большое мягкое кресло, а не стоять. Наслаждаясь, он откинулся на спинку и вытянул ноги. Понимал, что еще раз так поблаженствовать, возможно, и не удастся.
— Немного, — признал Этельстан. — Мы по-прежнему не знаем, что связывает этих четверых мужчин. Не знаем и то, зачем Пинчин пошел в Акр. Вы уверены, что это не псих, Питт?
— Нет, я не уверен, но так не думаю. Доктор мог найти с десяток пациентов в Акре, если он не был особенно щепетильным.
Этельстан поморщился от отвращения.
— Полагаю, что да. Но кого лечил Пинчин и с чьей подачи? Думаете, тех высокородных женщин, которые, по вашему убеждению, работали у Макса?
— Возможно. Хотя среди его пациентов было немного женщин из светского общества.
— Высокородные — это относительно, Питт. Чуть ли не любая в Акре выглядит как леди.
Питт с неохотой поднялся.
— Я лучше пойду туда и задам еще несколько вопросов…
— В одиночку вы не пойдете! — в тревоге воскликнул Этельстан. — Я не могу допустить еще одного убийства в Акре!
Питт пристально смотрел на него.
— Благодарю, — наконец сухо ответил он. — Я постараюсь вас не подвести.
— Черт…
— Я возьму с собой констебля… двух, если желаете.
Этельстан вытянулся во весь рост.
— Это приказ, Питт… приказ, понимаете?
— Да, сэр. Так я сейчас и пойду… с двумя констеблями.
Амброз Меркатт не находил себе места от ярости и страха, что его обвинят в ранении Питта. В Акре мало кто сомневался, что без участия сутенера не обошлось.
— Это только ваша вина! — сварливо пробурчал Меркатт. — Шляетесь там, где вас не хотят видеть, суете нос в дела других людей… естественно, вас пырнули ножом. Вам еще повезло, что не задушили! Чертовски глупо. Если вы на всех давите так же, как на моих людей, мне остается только удивляться, что вы до сих пор живы.
Питт не спорил. Он знал, в чем допустил ошибку: не в том, что приходил в Акр. Просто в какой-то момент вышел из образа, перестал изображать местного обитателя. Позволил себе расправить плечи и выпрямиться в полный рост. Пренебрег осторожностью — и, как и указал Амброз, сглупил.
— И ты об этом, несомненно, сожалеешь… Кто лечит твоих женщин, если они заболевают?
— Что?
Питт повторил вопрос, но Амброз уже сообразил, что к чему.
— Не Пинчин, если вы об этом подумали.
— Возможно. Но мы поговорим со всеми твоими женщинами, на всякий случай. Может, они вспомнят то, о чем ты запамятовал?
Меркатт побледнел.
— Хорошо! Время от времени он пользовал одну или двух. И что с того? Пользу он приносил. Иногда эти глупые курицы залетали. Он с этим разбирался, оплату брал натурой. И уж мне убивать его совершенно незачем, так?
— Он мог тебя шантажировать.
— Шантажировать меня? — Голос Амброза поднялся до визга от абсурдности этой идеи. — Каким образом? Всем известно, чем я занимаюсь. Я не прикидываюсь кем-то еще. Это я мог его шантажировать, порушить его респектабельную практику в Хайгейте, если б захотел. Но наши деловые отношения меня вполне устраивали. Когда его убили, мне пришлось искать другого врача.
И Питту не удалось сдвинуть его с этой позиции ни вопросами, ни угрозами. В конце концов, он и констебли поднялись и пошли в другой бордель, и еще в один, и еще.
Уже в пять вечера Питт, едва передвигающий ноги от усталости, с ноющим от боли боком, пришел с констеблями в заведение сестер Долтон. Его он сознательно оставил напоследок. Хотел побыть в теплой, приятной обстановке, может, выпить чашку горячего чая.
На этот раз его встретили и Мэри, и Виктория. Они приняли инспектора с теми же уверенностью и спокойствием, пригласив в маленькую гостиную. И на предложение выпить чаю он сразу ответил согласием.
Мэри смотрела на него подозрительно, но Виктория, как и прошлый раз, располагала к себе.
— Эрнест Поумрой сюда не приходил, — искренне ответила она, наливая чашку и передавая ему. Констебли остались в приемной комнате, смущенные, но довольные.
— Знаю, — кивнул Питт, беря чашку из ее рук. — Мне уже известно, где он бывал. Меня интересует доктор Пинчин.
Ее брови приподнялись, серые глаза напоминали спокойное зимнее море.
— Я не вижу всех наших клиентов, но его не припоминаю. Его точно убили не здесь… или не так близко отсюда.
— Вы его знали? Профессионально, возможно?
Тень улыбки промелькнула на ее губах.
— Вы про мою профессию — или про его, мистер Питт?
Томас улыбнулся в ответ.
— Его, мисс Долтон.
— Нет. У меня здоровье в порядке, а если случается недомогание, я сама знаю, что нужно делать.
— А как насчет ваших женщин… ваших девушек?
— Нет, — тут же ответила Мэри. — Если кто-то заболевает, мы сами за ними приглядываем.
Питт повернулся к ней. Младшая сестра Виктории, лицо не такое волевое, в глазах нет той уверенности, но кожа чистая, носик маленький, россыпь тех же веснушек. Она открыла рот, но тут же закрыла. Питт все понял: об абортах ей говорить не хотелось.
— Разумеется, иногда нам требуются врачи, — Виктория вновь взяла разговор в свои руки. — Но к Пинчину мы никогда не обращались. В нашем заведении он не практиковал.
Питт ей поверил, но ему хотелось подольше побыть в тепле, да и чай он еще не допил.
— Назовите мне причину, по которой я должен вам поверить? — спросил он. — Этого человека убили. Конечно же, вам не хочется признавать знакомство с ним.
Виктория посмотрела на сестру, потом на чашку Питта. Потянулась к чайнику и, не спрашивая, наполнила ее.
— Нет такой причины, — ответила она, и Томас не смог истолковать выражение ее лица. — За исключением того, что он был мясником, а я не хочу, чтобы моих девушек резали так, чтобы они умирали, истекая кровью, или оставались калеками, которые уже не смогут работать. В это вы можете поверить!
Питт вдруг услышал, что извиняется. Нелепо! Он пил чай с хозяйкой борделя и говорил ей, что извиняется за какого-то врача, который так неуклюже делал аборт шлюхам, что они уже не могли от этого оправиться… и это были даже не ее шлюхи! Или она столь виртуозно врала?
— Я спрошу их сам. — Он допил чай и поднялся. — Особенно тех, кто попал к вам недавно.
Мэри тоже встала, ее пальцы мяли юбку.
— Вы не можете!..
— Не дури, — быстро вмешалась Виктория. — Разумеется, он может, если хочет. Пинчин не бывал в этом доме по делу, но мог приходить как клиент. Я буду очень вам признательна, мистер Питт, если вы не будете оскорблять моих девушек. Я этого не допущу.
Она встретилась с ним взглядом, напомнив Питту гувернанток в особняках аристократов. Ответа ждать не стала, но повела его на второй этаж и принялась стучать в одну дверь за другой.
Питт задавал одни и те же вопросы и показывал физиономию Пинчина полным хихикающим проституткам. В теплых комнатах пахло дешевыми духами и женским телом, но оклеили их веселенькими обоями, и они оказались гораздо чище, чем он ожидал.
После разговора с четвертой шлюхой Виктории пришлось отойти, чтобы разрешить какой-то домашний кризис, и с ним осталась только Мэри. Он подошел к комнате последней девушки, худенькой, лет пятнадцати или шестнадцати, явно испуганной. Появившись на пороге, она посмотрела на нарисованное на бумаге лицо Пинчина, и Питт сразу понял, что она соврала, говоря, что никогда его не видела.
— Хорошенько подумай, — предупредил ее Питт. — И будь очень осторожна. Солгав полиции, ты можешь попасть в тюрьму.
Девушка мертвенно побледнела.
— Достаточно, — резко вставила Мэри. — Она всего лишь служанка… с такими, как он, никаких дел у нее нет. Она только стирает пыль и подметает. Ничем другим не занимается.
Девушка повернулась, чтобы вернуться в комнату. Питт поймал ее за руку, не грубо, но держал крепко, принуждая остаться. Она заплакала, слезы быстро перешли в рыдания, словно она вне себя от горя.
И мгновенно, интуитивно, Питт осознал, что она — одна из тех, кто угодил под нож Пинчина, и теперь ей уже никогда не стать нормальной женщиной. В таком возрасте ей бы смеяться, грезить о романтике, стремиться к замужеству… Томас хотел утешить ее, но ничего не мог ни сделать, ни сказать. Никто бы не смог.
— Элси! — громко и испуганно крикнула Мэри. — Элси!
Молоденькая служанка продолжала плакать, теперь ухватившись за руку бандерши.
В конце коридора послышалось глухое рычание. Там под газовым рожком стоял приземистый, с крысиной мордой, белый бультерьер, оскалив зубы и изготовившись к прыжку. За ним возвышалась невероятно толстая женщина. Голые руки висели по бокам, плоское лицо напоминало пудинг на сале, глазки прятались в жировых складках.
— Не волнуйтесь, мисс Мэри, — заверещала толстуха пронзительно-звонким голосом маленькой девочки. — Я не позволю ему причинить ей вред. А вы просто уходите, мистер, понятно? — Она шагнула вперед, и собака, рыча, тоже приблизилась на шаг.
Питта охватил ужас. Он видел перед собой Акрского рубаку? Мужчин убивали эта женщина-гора и ее собака? В горле у него так пересохло, что он не мог сглотнуть.
— Выброси его отсюда! — завопила Мэри. — Выброси его отсюда! Выброси, давай! Отправь в канаву! Натрави на него Датча!
Здоровенная женщина вновь шагнула к нему. На лице не отражалось никаких эмоций. Рукава она закатала, чтобы постирать или раскатать тесто. Датч зарычал громче.
— Стоять! — раздался от лестницы крик Виктории. Она вновь поднялась на второй этаж, покончив с неотложным делом. — В этом нет необходимости, Элси. Мистер Питт — не клиент, и он никому не причинит вреда. — Ее голос стал резче. — Знаешь, Мэри, иногда ты на удивление глупа! — Она достала из кармана носовой платок и протянула служанке. — Возьми себя в руки, Милли, — и за работу. Перестань хныкать, плакать тебе не о чем. Давай!
Она наблюдала, как девушка убегает. Женщина-гора и бультерьер повернулись и последовали за ней.
Мэри надулась, но молчала.
— Извините, — продолжила Виктория, обращаясь к Питту. — Мы нашли Милли совсем плохой. Я не знаю, кто это сделал, но, возможно, Пинчин. Бедняжка истекала кровью. Она забеременела, и отец вышвырнул ее из дома. Ее взяли в один из домов, где кто-то сделал ей аборт. Потом ее вышвырнули и оттуда, потому что пользы она принести уже не могла, и мы ее подобрали.
На это Питт ничего сказать не мог, слова сочувствия здесь не годились.
Виктория первой пошла к лестнице.
— Мэри не следовало звать Элси. Она помогает только с клиентами, если те поднимают шум. — Ее лицо оставалось бесстрастным. — Надеюсь, вы не испугались, мистер Питт.
Томас был в ужасе. Он взмок от пота.
— Отнюдь, — он порадовался, что идет за Викторией, и она не видит его лицо. — Благодарю вас за откровенность, миссис Долтон. Теперь я знаю, что делал Пинчин в Акре и откуда получал дополнительный доход… хотя бы для того, чтобы заполнять винный погреб. Вы, часом, не знаете, кого он здесь пользовал?
— Милли работала у Амброза Меркатта, если вас интересует именно это, — спокойно ответила Виктория. — Больше я сказать вам ничего не могу.
— Не думаю, что мне нужно что-то еще. — Питт вышел в большую гостиную, где оба констебля, красные, как раки, вскочили на ноги, сбросив с колен смеющихся девок. Питт повернулся к Виктории, сделав вид, что ничего не заметил. — Спасибо вам, миссис Долтон, спокойной ночи.
И Виктория никак не отреагировала.
— Спокойной ночи, мистер Питт.
