Глава 5
Когда Шарлотта уехала домой, Эмили уже проснулась; впереди был бесконечно длинный, пустой день. Она попыталась снова заснуть — без четверти шесть для нее было слишком рано, — но мешали роившиеся в голове мысли.
Сначала Эмили принялась обдумывать вечер, проведенный Шарлоттой у Данверов. Кто та загадочная женщина в пурпурном платье? Вероятно, всего лишь прошлая любовь Джулиана, с которой он имел неосторожность встречаться в доме своего отца…
Нет, это невозможно. Ни один мужчина, обладающий хоть каплей ума, не пойдет на такое. Судя по рассказу Шарлотты, Джулиан Данвер был неглупым человеком. Сестра отзывалась о нем с восхищением и говорила, что понимает, почему Вероника Йорк хочет выйти за него замуж. А Шарлотта не выносит дураков, хоть и считает себя терпимой.
Возможен и другой ответ: либо Джулиан, либо Гаррард был предателем, а женщина в пурпурном — шпионка, соблазнившая кого-то из мужчин. А то, что ее не видели после смерти Роберта Йорка, можно считать просто совпадением — она стала осторожнее, вот и всё…
Нет, это тоже глупо. Если женщина в пурпурном не имеет отношения к смерти Роберта Йорка, зачем вообще о ней думать? Она всего лишь та, кем кажется, — любовница, утратившая осторожность. Возможно, она надоела Джулиану — или Гаррарду, если уж включать воображение, — и в отчаянии совершила глупость, придя к нему домой.
Или еще один вариант. Харриет ведет двойную жизнь — возможно, у нее интрижка с Феликсом. А в таком ярком наряде, не похожем на ее обычную одежду, ее не узнала даже тетя Аделина. Посреди ночи, когда Аделина была сонной, это более чем вероятно. Похоже, она дама с причудами — в лучшем случае.
Неужели Эмили тоже превратится в одинокую пожилую даму со странностями, которая слишком часто навещает родственников и которой так скучно, что она живет жизнью других людей, все путает и видит то, чего нет?
После этой обескураживающей мысли Эмили решила встать, хотя часы показывали только без пяти семь. Если слуги перепугаются, так тому и быть. Им полезно.
Эмили позвонила, вызывая камеристку; ей пришлось подождать несколько минут, прежде чем та явилась. Потом приняла ванну и тщательно оделась, словно ждала какую-то важную персону — это поднимает настроение, — и сошла вниз. Разумеется, камеристка предупредила остальных слуг, и Эмили никого не застала врасплох. Что бы они ни чувствовали, на их лицах не отражалось ничего, кроме приветливой улыбки. Уэйнрайт, принесший яйца-пашот, был похож на церковного служку с тарелкой для сбора пожертвований и поставил перед ней еду с неменьшим почтением. Как ей хотелось испугать дворецкого, чтобы он уронил тарелку!
Закончив завтрак и выпив три чашки чаю, Эмили отправилась на кухню. Она сильно разозлила кухарку, перекроив меню на неделю, потом испытала терпение собственной камеристки, проверяя, как штопаются и гладятся ее платья. Осознав наконец, что несправедлива к слугам, Эмили удалилась в будуар, закрыла дверь и начала писать письмо тетушке Веспасии — просто потому, что ей хотелось поделиться своими мыслями со старушкой. На четвертой странице ее прервал лакей, который, постучав в дверь, сообщил, что в маленькой гостиной при кухне Эмили ждет миссис Эллисон, ее мать.
— О, проводите ее сюда, — ответила Эмили. — Тут гораздо светлее. — Она прикрыла письмо и, испытывая смешанные чувства, приготовилась к встрече с матерью.
Через несколько секунд в комнату вошла Кэролайн, одетая в платье из бордовой баратеи, отороченное черным мехом, и щегольскую черную шляпку — такой элегантной Эмили мать никогда не видела. Щеки ее раскраснелись — вне всякого сомнения, от холода, — а настроение было превосходным.
— Как поживаешь, моя дорогая? — Кэролайн осторожно поцеловала Эмили и села на самый удобный стул. — Ты выглядишь осунувшейся, — с материнской бесцеремонностью заявила она. — Надеюсь, ты хорошо питаешься. Ты должна следить за здоровьем, ради Эдварда и себя самой. Разумеется, этот первый год ужасно трудный, я знаю, но еще шесть месяцев, и он останется в прошлом. Ты должна готовиться к будущему. К середине лета тебе уже можно будет появляться на некоторых пристойных мероприятиях.
Сердце Эмили упало. Слово «пристойных» звучало как проклятие. Она могла представить эти мероприятия: одетые в черное вдовы сидят рядышком, словно вороны на заборе, обмениваясь благочестивыми бессмысленными замечаниями или сетуя на легкомысленность нынешнего общества — для них это был единственный способ участвовать в его жизни.
— Я думаю заняться благотворительностью, — вслух сказала Эмили.
— Очень похвально, — согласилась Кэролайн и кивнула. — Но только следует проявлять умеренность. Можешь поговорить об этом с викарием, а если хочешь, я поговорю со своим. Уверена, что многие женские комитеты с радостью тебя примут — со временем, когда приличия позволят тебе выходить из дома на подобные собрания.
Меньше всего Эмили хотелось заседать в комитетах вместе с другими женщинами. Она имела в виду то, чем занимается двоюродная бабушка Веспасия — посещает работные дома и борется за улучшение условий в них, а также за изменение законов о детском труде, пытается открывать новые «школы для бедных», а возможно, даже борется за политические права женщин. Теперь, когда у самой Эмили есть деньги, она многое сможет.
— А ты одета совсем не для благотворительности, — язвительно заметила она. — Если хочешь знать, я даже не помню, чтобы ты так хорошо выглядела.
Кэролайн всполошилась.
— Для занятий благотворительностью вовсе не обязательно одеваться безвкусно или иметь неряшливый вид, Эмили. Я понимаю, какая это для тебя трагедия, но ты не должна позволять себе становиться эксцентричной, моя дорогая.
Эмили почувствовала, как внутри вскипает злость, смешанная с отчаянием. Вокруг нее словно смыкались стены тюрьмы. Ей казалось, будто кто-то запирает ворота на замок, а спокойный рассудительный голос матери напоминал шелест задергиваемых штор, которые отгораживали ее от всего искреннего, яркого и радостного.
— А почему бы и нет? — возразила она. — Почему бы мне не стать эксцентричной?
— Не говори глупостей, Эмили. — Тон Кэролайн был по-прежнему мягким, но преувеличенно терпеливым, как будто она говорит с больным ребенком, отказывающимся есть рисовый пудинг. — Со временем ты снова захочешь выйти замуж. Ты слишком молода, чтобы оставаться вдовой, и чрезвычайно желанна. Если в ближайшие два или три года сможешь вести себя осмотрительно, то без труда выйдешь замуж не хуже, чем в первый раз, и будешь благополучна и счастлива. Но этот короткий промежуток времени очень важен. Это поворотный момент в твоей судьбе.
Эмили удивленно вскинула бровь.
— Хочешь сказать, если я совершу нескромный или неподобающий поступок, то меня не возьмет ни один герцог, а если я буду эксцентрична, то не видать мне даже баронета?
— Сегодня утром ты явно не в духе, — сказала Кэролайн, пытаясь не терять терпения. — Ты знаешь законы светского общества не хуже меня. Послушай, Эмили, из всех троих сестер ты всегда была самой разумной, но теперь, кажется, становишься все больше похожей на Шарлотту. Наверное, мне следовало предупредить тебя, чтобы ты не проводила с ней Рождество, но Эдварду нужны товарищи по детским играм. И если откровенно, то Шарлотта должна быть благодарна тебе за финансовую помощь, которую ты ей оказываешь — незаметно.
— Шарлотта совершенно счастлива! — Голос Эмили прозвучал резче, чем она того хотела. Она понимала, что несправедлива к матери, но уже не могла остановиться. — Я получила удовольствие, проведя Рождество с ней и Томасом, — мне очень понравилось.
Лицо Кэролайн расплылось в улыбке, и она накрыла ладонью руку Эмили.
— Не сомневаюсь, дорогая. Ваша привязанность друг к другу — одна из самых больших радостей в моей жизни.
У Эмили защипало глаза, и она разозлилась на себя. Ей не хотелось расстраивать мать, но Кэролайн, движимая самыми благими намерениями, рисовала ей будущее, которое абсолютно не соответствовало ее желаниям и было просто непереносимо.
— Мама, я отказываюсь заседать в приходских комитетах, так что нет смысла говорить с викарием, твоим или моим; ты только поставишь себя в неудобное положение, потому что я туда не приду. Если я и займусь чем-то полезным для общества, то настоящим делом, возможно, с тетей Веспасией. Но я не буду сидеть и рассуждать о нравственности других людей, раздавая брошюры о спасении души и домашний бульон.
Кэролайн вздохнула и стиснула зубы.
— Эмили, временами ты ведешь себя как ребенок. Тебе непозволительно держать себя так, как леди Камминг-Гульд. У нее есть репутация в обществе. Люди терпимо относятся к ней, потому что она очень стара, а также потому, что сохраняют уважение к ее последнему мужу. В ее возрасте можно не волноваться, как воспримут твои поступки — все спишется на старческое слабоумие.
— Я в жизни не встречала человека, который бы меньше походил на слабоумного, чем тетушка Веспасия! — Эмили яростно бросилась на ее защиту, причем не только потому, что любила старушку, но и потому, что она олицетворяла разум и сострадание. — В одном ее мизинце больше здравого смысла и умения отделить важное от второстепенного, чем во всех глупых головах твоего высшего общества!
— Но ее никто не возьмет замуж! — раздраженно воскликнула Кэролайн.
— Ради всего святого, ей же почти восемьдесят! — крикнула Эмили.
Но логика на мать не действовала.
— Именно об этом я и говорю. Тебе еще нет тридцати. Задумайся хорошенько о своем положении. Ты хорошенькая женщина, но не красавица, какой была Веспасия, и семья у тебя не такая знатная. Ты не можешь предложить ни связей, ни близости к власть имущим. — Она серьезно посмотрела на Эмили. — Но у тебя достаточно денег. Если ты выйдешь замуж за человека, который по положению будет ниже себя, то станешь беззащитной перед охотниками за богатством, а также мужчин самой сомнительной репутации, которые будут обхаживать тебя, движимые жадностью или желанием попасть в высшее общество благодаря твоим прошлым связям с Эшвордами. Мне неприятно это говорить, но ты уже не ребенок и знаешь обо всем этом не хуже меня.
— Конечно, знаю! — Эмили отвернулась.
Перед ее внутренним взором всплыло лицо Джека Рэдли. Он был очарователен и казался таким искренним — эти чудесные серые глаза в обрамлении длинных ресниц. Или он искусный лжец, который способен на расчетливый обман? Возможно, на карту поставлено его будущее: если он очарует и завоюет ее, то всю оставшуюся жизнь можно не беспокоиться о деньгах. Впервые со времен детства он будет чувствовать себя в безопасности, сможет одеваться, как хочет, покупать лошадей и экипажи, играть в азартные игры, ходить на скачки, приглашать людей на ужин вместо того, чтобы самому добиваться приглашения в надежде хорошо поесть. Ему не нужно будет ни перед кем заискивать, и он сможет позволить себе открыто выражать симпатии и антипатии. Эти мысли были просто отвратительными и ранили сильнее, чем Эмили могла вообразить еще несколько недель назад.
— Конечно, знаю! — громко повторила она. — Но не собираюсь выходить замуж за тупицу лишь ради уверенности, что в его намерениях отсутствует финансовый мотив.
— Перестань говорить глупости. — Терпение Кэролайн явно истощалось. — Ты сделаешь разумный выбор, как и все мы.
— Кроме Шарлотты.
— Полагаю, чем меньше мы будем впутывать сюда Шарлотту, тем лучше! — раздраженно воскликнула Кэролайн. — И если ты хотя бы на секунду допускаешь, что выйдешь за полицейского или какого-нибудь торговца или ремесленника и будешь счастлива, значит, ты на самом деле сошла с ума! Шарлотте очень повезло, что все не обернулось гораздо хуже. Да, конечно, Томас довольно приятный мужчина, и он хорошо относится к ней, насколько это в его силах, но у нее нет ощущения безопасности. Если завтра с ним что-то случится, она останется ни с чем, а на руках у нее будут двое детей, которых нужно растить одной. — Кэролайн вздохнула. — Нет, моя дорогая, не обманывай себя, утверждая, что у Шарлотты есть все, что ей нужно. Ты не станешь перешивать прошлогодние платья к новому сезону и сама готовить на кухне, растягивая воскресное мясное блюдо до четверга. И не забывай, что у тебя нет богатой сестры, которая будет тебе помогать, как ты ей! Можешь мечтать сколько угодно, пожалуйста. Только помни, что это всего лишь мечты. А когда очнешься, веди себя как полагается вдове, скромной и благородной, с солидным состоянием и положением в обществе, которое слишком ценно, чтобы разрушать его эксцентричным поведением. Не давай злым языкам повода для сплетен.
Эмили была слишком подавлена, чтобы возражать.
— Да, мама, — устало согласилась она. Многочисленные ответы и объяснения перепутались у нее в голове. Кэролайн их все равно не поймет, да и ей самой они были не до конца понятными, чтобы озвучивать их.
— Хорошо. — Кэролайн улыбнулась дочери. — А теперь не предложишь ли мне чаю? На улице ужасный холод. И через несколько месяцев я поговорю с викарием. Существуют разнообразные комитеты, вполне подходящие для тебя, когда ты снова начнешь выходить в свет.
Остальной день был удручающе скучным. На улице ветер швырял в окна комья мокрого снега с дождем, и было так темно, что газовые лампы в доме горели даже в полдень. Эмили закончила письмо тетушке Веспасии, а потом порвала его. Оно было пропитано жалостью к себе, а Эмили не хотела, чтобы Веспасия видела ее такой. Наверное, подобное состояние объяснимо, но оно нисколько не красит ее, а Эмили совсем не безразлично, что думает о ней тетушка.
Когда Эдвард закончил делать уроки, они вместе выпили чай, а после долгого вечера Эмили рано отправилась спать.
Следующий день оказался совсем не похож на этот. Начался он с утренней почты, содержавшей письмо Шарлотты, отправленное накануне поздно вечером и помеченное «очень срочно». Вскрыв конверт, Эмили стала читать:
Дорогая Эмили!
Случилось нечто печальное, а если мы не ошибаемся, то также злое и опасное. Мне кажется, что женщина в пурпурном платье — ключ ко всему. Томас тоже о ней знает — от камеристки в доме Йорков. Конечно, он не рассказал мне о ней, потому что не знал о нашем интересе к делу. Девушка заметила Пурпурную — так я буду ее называть — в доме Йорка посреди ночи. Видела бы ты реакцию Томаса, когда я рассказала ему о том, что узнала о тете Аделине!
Но самое печальное, что, когда он зашел в участок на Боу-стрит, чтобы еще раз допросить горничную в Хановер-клоуз, ему сообщили, что днем раньше она погибла! Предположительно выпала из окна верхнего этажа. Томас очень расстроен. Конечно, это мог быть просто несчастный случай, не имеющий отношения к расследованию или к тому, что она рассказала ему о Пурпурной, но, с другой стороны, кто-то мог подслушать их разговор. И вот что интересно: во время визита Томаса все Данверы были в доме, так что кто угодно мог стоять в коридоре и слышать, как они разговаривают в библиотеке.
Ты должна рассказать Джеку, когда он придет.
Если будут еще новости, я сразу же тебе сообщу.
Твоя любящая сестра Шарлотта.
Эмили держала лист дрожащими пальцами. Руки у нее затекли, мысли вихрем кружились в голове. Женщина в пурпурном! А горничная, видевшая ее в доме Йорков посреди ночи, теперь мертва.
Но им никогда не проникнуть за гладкий, благопристойный фасад Йорков, приезжая на странный послеполуденный чай, расхаживая по Зимней выставке и обмениваясь ничего не значащими комментариями по поводу моды или слухами. Томас наткнулся на нечто более серьезное, чем ограбление трехлетней давности или вопрос о том, достойна ли Вероника стать женой Джулиана Данвера. Нечто ужасное и исполненное таких страстей, что через три года оно могло неожиданно вылиться в насилие — а теперь, вполне возможно, и в убийство.
Они должны подобраться ближе, гораздо ближе, — а если точнее, то проникнуть в дом Йорков.
Но как?
Ей пришла в голову одна идея — совершенно нелепая! Это невозможно. Начать с того, что она не сможет выкрутиться — Эмили была уверена, что ее тут же раскусят. Они узнают.
Но как они узнают? Это будет трудно — на самом деле трудно, — потому что ей нужно будет полностью изменить свое поведение и внешность. Лицо, волосы… даже руки и голос. Женщину благородного происхождения тут же узнают, стоит ей открыть рот; ни у одного слуги нет таких округлых гласных звуков, таких артикулированных согласных, как бы правильно он ни говорил. Но Веронике Йорк понадобится новая камеристка, которая будет с ней все время, даже в те моменты, когда хозяйка забывает об осторожности, и которая будет видеть все, сама оставаясь невидимой. Домашние слуги невидимы.
Понимая, что это абсурд, Эмили продолжала строить планы. Всю жизнь ей прислуживала горничная — сначала камеристка матери, а потом и собственная, — и Эмили хорошо знала ее обязанности. С некоторыми она явно не справится; например, она никогда в жизни не гладила белье, но ведь этому можно научиться? Зато она довольно хорошо умеет укладывать волосы — они с Шарлоттой практиковались друг на друге, прежде чем им разрешили носить прически как у взрослых. Она умела обращаться с иголкой и ниткой, а между вышиванием и штопкой не такая уж большая разница.
Трудность — и опасность — состоит в том, что нужно изменить свое поведение, чтобы сойти за служанку. Что может случиться, если обман раскроется?
Разумеется, ее уволят, но это не имеет значения. Они примут ее за девушку благородного происхождения, которая совершила какой-то непозволительный поступок, что заставило ее искать место служанки. Почти наверняка они подумают о незаконнорожденном ребенке — такое бесчестье случается с женщинами чаще всего. Если впоследствии они встретят ее как леди Эшворд, то вряд ли узнают, потому что им просто в голову не придет, что это она; если же узнают, Эмили сумеет выкрутиться. Она холодно посмотрит на них и намекнет, что только сумасшедший может делать такие оскорбительные и лишенные вкуса предположения.
В качестве камеристки ей не придется встречать приходящих в дом гостей, ее не попросят прислуживать за столом или открывать дверь. Возможно, эта идея не так уж абсурдна. Они никогда не найдут убийцу Роберта Йорка, если не придумают ничего нового. Пока они продвигаются ощупью, скользят по поверхности, понимая, что внутри кроется сильнейшая страсть, но пока могут лишь строить загадки, что это за страсть и кого она толкнула на убийства. Оказавшись в доме Йорка, Эмили сможет узнать гораздо больше.
Она снова подумала об опасности и почувствовала озноб. Быть уволенной как падшая женщина — это ерунда, она переживет. Но если из-за какой-то случайности в ней признают Эмили Эшворд, то все подумают, что она не в себе, что смерть Джорджа повредила ее рассудок. Разразится невероятный скандал! Но такое маловероятно.
Нет, реальная опасность исходит от того, кто уже убил Роберта Йорка и, возможно, Далси, причем девушку — просто за то, что она слышала. Эмили должна быть чрезвычайно осторожна! Она должна казаться глупой и невинной и всегда — всегда! — держать язык за зубами.
Альтернатива — отступиться и по-прежнему сидеть тут в черной одежде одной либо говорить вежливый вздор тем немногим людям, которые приходят к ней с визитами, пока Кэролайн не найдет несколько дурацких комитетов, которые посчитает для нее подходящими. И не получить ничего, кроме запоздалых рассказов Шарлотты. И не внести никакого вклада в это расследование. Так она даже Джеку скоро наскучит.
Когда он явился с визитом — поздним утром, — Эмили уже приняла решение. Слава богу, она не отправила то неудачное письмо тете Веспасии. Понадобится ее помощь. Нужно нанести ей визит завтра после обеда.
— Я собираюсь к Йоркам! — объявила она, как только Рэдли вошел в комнату.
— Не думаю, что это возможно, Эмили, — слегка нахмурившись, ответил он.
— Нет, нет, не с визитом. — Взмахом руки она отвергла такую возможность. — Их горничная видела в доме Йорков ту женщину в пурпурном платье, о которой говорила тетя Аделина. Посреди ночи. Горничная рассказала Томасу — а теперь она мертва!
— Горничная?
— Конечно, горничная! — нетерпеливо подтвердила Эмили. — Женщина в пурпурном исчезла, а она явно имеет отношение к государственной измене и почти наверняка к убийству Роберта Йорка. Мы должны выяснить максимум возможного, а изредка приходя на чай, мы ничего не узнаем.
— А что еще мы можем? Нельзя же явиться к ним в дом и начать их допрашивать.
— Даже если бы могли, результата это не принесет. — Эмили разволновалась. Что бы ни говорил Джек, это ее не остановит. Впервые после смерти Джорджа она собралась совершить нечто вопиющее, что он, вне всякого сомнения, запретил бы, и радовалась, что рядом нет никого, кому она обязана подчиняться. — Мы должны действовать хитро, — продолжала Эмили. — Наблюдать за ними, когда они об этом не подозревают, и со временем они выдадут себя.
Джек ничего не понимал, и тогда Эмили с удовольствием сообщила ему сногсшибательную новость.
— Я собираюсь занять освободившееся место камеристки! Одну рекомендацию я напишу сама, а вторую получу от тетушки Веспасии.
Рэдли был потрясен.
— Боже правый! Это немыслимо, Эмили! Вы не можете выступать в роли служанки!
— Почему?
В глазах Джека впервые зажглись веселые огоньки.
— Для начала, вы ничего не умеете, — сказал он.
— Я научусь. — Эмили вскинула голову, прекрасно понимая, что ее слова и ее вид выглядят смешными. — Ради всего святого, Джек, у меня уже много лет очень хорошая камеристка. Я прекрасно знаю ее обязанности и при необходимости могу сделать все сама. Мне пришлось всему научиться, когда я была еще девочкой.
Рэдли рассмеялся, и в любое другое время Эмили подумала бы, что это приятный звук, наполненный жизненной силой и весельем. Но теперь в этом звуке ей слышалась насмешка, и сдаваться она не собиралась.
— Я не утверждаю, что это легко! — воскликнула она. — Я не привыкла, что мной командуют, и мне не нравится быть у кого-то на посылках, но я справлюсь! Все лучше, чем сидеть тут весь день и ничего не делать!
— Эмили, они вас раскусят. — Джек уже не смеялся, сообразив, что она говорит серьезно.
— Ни за что! Я буду образцом благопристойного поведения.
Лицо его выражало недоверие.
— Шарлотта успешно притворялась мисс Барнаби, — решительным тоном продолжила Эмили. — А я умею лгать гораздо убедительнее, чем она. Нужно идти сегодня после полудня, чтобы не опоздать. Я написала прекрасную рекомендацию, а вторую получу от тети Веспасии. Я уже позвонила ей — я вам не говорила, что приобрела телефон? Это удивительная вещь — не знаю, почему не поставила его раньше. Тетя ждет меня во второй половине дня. Если я попрошу, она напишет для меня рекомендательное письмо. — Эмили не была уверена, что Веспасия согласится, но решила сделать все возможное, чтобы убедить ее.
Теперь Джек явно встревожился.
— Подумайте об опасности, Эмили! Если ваши предположения верны, значит, кто-то убил горничную. И если вас заподозрят, то вас ожидает такая же судьба! Оставьте это Томасу.
Она тут же перешла в наступление.
— И что, по-вашему, он должен делать? Наняться лакеем? Он понятия не имеет, как себя вести, не говоря уже о том, что хозяева его видели и знают, что он из полиции. По словам Шарлотты, его начальство не интересует смерть Роберта Йорка. Им всего лишь нужно убедиться, что Вероника — подходящая партия для Джулиана Данвера.
— Глупости! — Джек резко повернулся на стуле. — Они так говорят, но совершенно очевидно, что это всего лишь предлог. Им плевать на поведение Вероники, лишь бы все было тихо. О ее неподобающем поведении они и так узнают. У них подозрения насчет смерти Роберта, и они хотят выяснить, не было ли у Вероники любовника и не он ли — или она сама — убил Роберта. Но сказать об этом прямо они не решаются.
Эмили удивленно смотрела на него.
— Неужели? А государственная измена? А женщина в пурпурном?
Рэдли на секунду задумался.
— Ну, это могла быть сама Вероника после тайного свидания с Джулианом Данвером, если они были любовниками.
— Значит, Роберта Йорка убил Джулиан?
— Тот факт, что он приятный парень, не имеет никакого значения. Самые мерзкие люди, которых мне приходилось встречать, были в высшей степени очаровательными, пока ты не стоял у них на пути. А может, двойную жизнь вела Харриет — с Феликсом Эшерсоном. Она явно в него влюблена.
— Шарлотта вам этого не говорила…
— Моя дорогая, в этом не было нужды! Вы считаете меня круглым дураком? Я много раз был свидетелем флирта и понимаю, когда женщина влюблена. Харриет держалась вежливо и делала вид, что они просто друзья — никакой романтики. Она избегала взгляда Феликса и смотрела на него, когда он отворачивался. Она была очень осторожна и, значит, придавала этому большое значение.
Подобная наблюдательность Джека стала для Эмили сюрпризом, поколебав уверенность в себе.
— Действительно, — холодно сказала она. — И конечно, вы никогда не ошибаетесь — вы видите женщин насквозь! — Попыталась щелкнуть пальцами, но резкого звука не получилось, только глухой стук. — Черт! — вполголоса выругалась Эмили. — Как бы то ни было, я отправляюсь к Йоркам. В их доме что-то не так, там кроется какая-то ужасная тайна, и я выясню, что это.
— Эмили, прошу вас. — Тон Джека изменился, утратив непринужденность. — Если они поймают вас на какой-то мелочи, то могут догадаться, зачем вы там. Если они уже вытолкнули горничную из окна, то без колебаний избавятся и от вас!
— Нельзя же выталкивать из окна двух горничных, — рассудительно возразила она. — Это вызовет удивление даже у достопочтенного Пирса Йорка!
— Это не обязательно будет окно. — Джек начинал сердиться. — Ступеньки, раскладная лестница… Вас могут толкнуть под колеса экипажа или подсыпать что-то в еду. Или вы просто исчезнете вместе с парочкой дорогих предметов фамильного серебра. Ради всего святого, Эмили, имейте хоть каплю благоразумия!
— Мне до смерти надоело благоразумие! — Она резко повернулась к нему и посмотрела в глаза. — Уже шесть месяцев я ношу черное, никого не вижу и веду себя благоразумно, и мне начинает казаться, что меня тоже похоронили… Я отправлюсь к Йоркам под видом камеристки и выясню, кто убил Роберта Йорка и почему. А теперь, если хотите, можете сопровождать меня к тете Веспасии. В противном случае прошу меня извинить — у меня много дел. Слугам я сообщу, что собираюсь какое-то время пожить у сестры. Разумеется, Шарлотте я скажу правду. Если желаете помочь, это будет очень кстати; если нет, если вы предпочитаете оставаться в стороне, я пойму. Не у каждого есть талант детектива, — снисходительно прибавила она.
— Если я не помогу, то Шарлотта окажется в затруднительном положении, — с легкой улыбкой заметил Джек.
Эмили забыла об этом. Придется уступить, но не теряя достоинства.
— Надеюсь, вы не откажетесь продолжить игру. — Она отвела взгляд. — Мы не должны терять связь с Данверами; без сомнения, они тоже в этом замешаны.
— Шарлотта знает о вашем… плане?
— Еще нет.
Джек набрал воздух в легкие, собираясь что-то сказать, но затем просто вздохнул. Мужчины часто ведут себя глупо, но наблюдать подобное у женщины — совсем другое дело. Придется ему пересмотреть кое-какие представления. Но Рэдли обладал гибким умом и имел на удивление мало предрассудков.
— Я придумаю, как держать с вами связь, — после недолгого раздумья сказал он. — Не забывайте, что в большинстве домов горничным запрещено иметь «ухажеров». И за письмами будут следить, а возможно, даже читать их, если заподозрят, что они от поклонника.
Эмили замерла. Об этом она не подумала. Но отступать уже поздно.
— Я буду осторожна. Скажу, что письма от матери, или что-то в этом роде.
— А как вы объясните тот факт, что ваша мать живет в Блумсбери?
— Я… — Наконец она посмотрела на Джека.
— Вы не подумали об этом, — прямо сказал он.
На мгновение Эмили почувствовала благодарность, что Рэдли не пытается опекать ее. Нежность была бы невыносима. Она вспомнила свои первые шаги в высшем свете, когда приходилось следить за тем, чтобы не попасть впросак, говорить правильные вещи, льстить нужным людям. Богатые и знатные никогда этого не поймут. Тут они с Джеком похожи — они чужаки, и их принимают потому, что считают очаровательными и забавными, а не по праву рождения. Слишком часто к нему самому относились снисходительно, с чувством превосходства, и сам он не позволял себе этого.
Джек ждал, что она вспылит, но Эмили напомнила себе, что он ей нравится. И он ничего не сказал о риске для ее положения в обществе.
— Нет, — спокойно согласилась она со слабой улыбкой. — Я была бы очень признательна, если бы вы помогли разобраться с подобными мелочами. Мне нужно знать, что отвечать другим слугам, если они спросят. В Блумсбери много слуг.
— Тогда у нее должно быть подходящее имя. Как вы будете себя называть?
— Э… Амелия.
— Амелия, а дальше?
— Неважно. Нельзя использовать фамилию Питт — Томаса они могли запомнить. Однажды у меня была горничная по фамилии Гибсон. Я возьму ее фамилию.
— Тогда вы должны помнить, что письма к Шарлотте следует подписывать «мисс Гибсон». Я ей скажу.
— Спасибо, Джек. Я действительно вам очень благодарна.
— Хотелось бы думать! — Он неожиданно улыбнулся.
— Что ты намерена делать? — Седые брови тети Веспасии взлетели вверх над полуприкрытыми веками. Она сидела в своей элегантной гостиной, одетая в темно-красное платье с розовой кружевной косынкой на шее, схваченной брошью с мелким жемчугом. После смерти Джорджа она стала еще более худой и хрупкой. Но в глазах снова появился огонь, а спина была, как всегда, прямой.
— Я собираюсь устроиться к Йоркам на место камеристки, — повторила Эмили и, с усилием сглотнув, посмотрела в глаза тети Веспасии.
Старуха разглядывала ее, не моргая.
— Ты? Тебе это не понравится, моя дорогая. Причем обязанности — это не самое тяжелое испытание. Даже подчинение будет раздражать тебя меньше, чем необходимость разыгрывать покорность и уважение в отношении тех людей, которых ты привыкла считать ровней, что бы ты о них ни думала. Кстати, это касается также экономки и дворецкого, а не только хозяйки.
Эмили не осмеливалась думать об этом, чтобы не лишиться присутствия духа. Внутри жила слабая, робкая надежда, что тетя Веспасия найдет убедительную причину, почему ее затея невозможна. Она понимала, что была несправедлива к Джеку; он беспокоился за нее — и всего лишь. И Эмили обиделась бы на него, если бы он не стал возражать против ее плана.
— Знаю, — согласилась она. — И понимаю, что будет трудно. Возможно, я продержусь совсем недолго, но так мне удастся узнать о Йорках то, чего не выяснишь во время визитов. Люди не помнят слуг, воспринимают их как мебель. Я знаю. Сама такая.
— Да, — сухо согласилась тетя Веспасия. — Осмелюсь предположить, тебе было бы полезно узнать, что думает о тебе твоя камеристка — чтобы не слишком много о себе воображать. Лучше камеристок никто не знает нашего тщеславия и наших слабостей. Но не забывай, моя дорогая, что камеристке доверяют именно по этой причине. Не оправдаешь доверия — прощения тебе не будет. Я бы не назвала Лоретту Йорк великодушной женщиной.
— Вы знакомы?
— Только в том смысле, в каком представители высшего общества знакомы друг с другом. Она принадлежит к другому поколению. Итак, тебе потребуется простое платье, как у прислуги, чепцы и фартуки, несколько нижних юбок без кружев, ночная рубашка и какие-нибудь скромные черные башмаки. Я уверена, у одной из моих горничных твой размер. И сундучок попроще, в котором ты все это понесешь. Если уж ты решилась на такой странный поступок, по крайней мере, лучше делать все, как надо.
— Да, тетя Веспасия. — Сердце Эмилии упало. — Спасибо.
Ближе к вечеру Эмили — ненадушенная и даже без румян, скрывавших ее бледность, в некрасивом коричневом платье и коричневой шляпке — вышла из омнибуса с чужим, довольно потрепанным сундучком и направилась к дому номер два в Хановер-клоуз, к двери, которой пользовались слуги. В сумочке, тоже чужой, у нее лежали два рекомендательных письма — одно написанное ею самой, а другое тетей Веспасией. Ее появлению предшествовал звонок по недавно установленному телефону, который доставлял огромное удовольствие Веспасии. В конце концов, не было никакого смысла претендовать на место, если оно уже занято. Тетя Веспасия выяснила, что место камеристки еще свободно, хотя претендентки есть. Старшая миссис Йорк была очень разборчива, несмотря на то что камеристка нужна невестке. Тем не менее хозяйкой дома была она, и именно она решала, какую прислугу нанимать, а какую нет.
Тетя Веспасия осведомилась о здоровье миссис Йорк и выразила сочувствие — потеря камеристки в таких обстоятельствах вызывала массу неудобств. Потом она заметила, что ее собственная камеристка, Амелия Гибсон, верно служившая ей не один год, теперь — когда Веспасия достигла преклонного возраста и редко выходит в свет — стала лишней и ищет себе новое место. Девушка из заслуживающей доверия семьи, она также служила у ее внучатой племянницы, леди Эшворд, чья рекомендация тоже прилагается. Веспасия надеялась, что миссис Йорк сочтет Амелию достойной. Веспасия готова за нее поручиться.
Миссис Йорк поблагодарила ее за любезность и согласилась принять Амелию, если та явится немедленно.
Пальцы Эмили судорожно сжимали сумочку, в которой лежали рекомендательные письма и три фунта и пятнадцать шиллингов серебром и медью (у слуг не бывает золотых соверенов или гиней), а также непривычно тяжелый сундучок с запасным платьем, фартуками, чепчиками, бельем, Библией, несколькими листами писчей бумаги, ручкой и чернилами. Когда она поднималась на ступеньки крыльца, сердце ее бешено колотилось, во рту пересохло. Эмили пыталась вспомнить, что нужно говорить. Еще есть время передумать. Она может просто повернуться и уйти, а потом написать письмо с извинениями, приведя правдоподобную причину. Она заболела, у нее умерла мать — что угодно!
Эмили не уходила, собираясь в последний раз обдумать свое решение, но тут дверь перед ней внезапно открылась. На пороге появилась прислуга из буфетной — на вид ей было лет четырнадцать — с миской очисток, которые она собиралась выбросить в мусорный бак.
— Вы на место бедняжки Далси? — бодрым голосом спросила она, разглядывая поношенное пальто Эмили и сундучок в ее руке. — Входите, а то замерзнете здесь, на дворе. Я дам вам чашку чаю, чтобы вы выглядели малость получше, перед тем как пойдете к хозяйке. А то вид у вас какой-то замерзший и полуголодный. Эй, и отдайте сундучок Альберту — он отнесет его в комнату, если вас возьмут.
Эмили испытывала смешанное чувство — благодарность и одновременно страх. Пути назад уже нет. Она хотела сказать девушке спасибо, но язык не слушался. Эмили молча поднялась по ступенькам вслед за девушкой и прошла через буфетную, мимо овощей, двух подвешенных тушек цыплят и связки дичи, еще не ощипанной, а затем на главную кухню. Руки в хлопковых перчатках онемели, и когда Эмили окунулась в тепло, на глаза навернулись слезы, и она зашмыгала носом, приходя в себя после прогулки по холоду от остановки омнибуса.
— Миссис Мелроуз, тут девушка пришла устраиваться на место камеристки. Совсем озябла, бедняжка.
Кухарка — женщина с узкими плечами, широкими бедрами и лицом, похожим на деревенский каравай, — подняла голову от теста, которое она раскатывала, и окинула Эмили взглядом, в котором читалось сочувствие.
— Проходи, девочка, поставь сундучок в угол. Не на проходе! Не хватало, чтобы кто-нибудь споткнулся. Если останешься, тебе помогут отнести его наверх. Как тебя зовут? Да не стой ты столбом! Язык у тебя есть? — Она отряхнула руки от муки, перевернула тесто на разделочной доске и снова принялась раскатывать его скалкой — и все это не отрывая взгляда от Эмили.
— Амелия Гибсон, мэм, — промямлила Эмили, не зная, какую степень почтения должна выказывать кухарке камеристка хозяйки.
— Некоторые обращаются к горничным по фамилии, — заметила кухарка, — но в этом доме так не принято. Да и молода ты еще для этого. Я миссис Мелроуз, кухарка. А это Прим, прислуга из буфетной, что тебя впустила, и Мэри, моя помощница. — Она ткнула испачканным в муке пальцем в сторону девушки в форменном платье и домашнем чепце, взбивавшей яйца в миске. — С остальными познакомишься потом, когда захочешь. Садись сюда, за стол, и Мэри нальет тебе чаю, а мы передадим хозяйке, что ты пришла. За работу, Прим. Нечего тут прохлаждаться! Альберт! — громко позвала она. — Где этот мальчишка? Альберт!
Через секунду в кухне появился большеглазый подросток лет пятнадцати; непослушный вихор у него на лбу загибался назад, придавая мальчику сходство с попугаем какаду.
— Да, миссис Мелроуз? — поспешно сглотнув, спросил он. Мальчишка явно что-то ел тайком.
Кухарка презрительно фыркнула.
— Иди наверх и скажи мистеру Реддичу, что на место Далси пришла новая девушка. Поторапливайся. И если я еще раз увижу, что ты ешь пирожные, то возьму метлу, можешь не сомневаться!
— Да, миссис Мелроуз, — ответил он и мгновенно исчез.
Эмили взяла чашку чая и отхлебнула, но тут на нее напала икота. Мэри смеялась над ней, не обращая внимания на осуждающий взгляд кухарки. Эмили пробовала задерживать дыхание, и в конце концов ей удалось побороть икоту — как раз вовремя, потому что в кухне появилась аккуратно одетая хорошенькая горничная с сообщением, что миссис Йорк ждет ее в будуаре. Эмили пошла за ней — по коридору, мимо кладовой дворецкого, через обитую зеленым сукном дверь в хозяйскую часть дома, — мысленно повторяя, что она должна говорить и как себя вести. Смотреть открыто, но скромно, говорить только если к тебе обращаются, не перебивать, не противоречить, не высказывать своего мнения. Никто не желает знать, что думает камеристка, — это сочтут дерзостью. Никогда не просить сделать что-то вместо себя; со всем нужно справляться самой. Называть дворецкого «сэр» или по фамилии. К экономке и кухарке обращаться по фамилии. И не забывать об акценте! Всегда быть в распоряжении хозяйки, днем и ночью. Никаких головных болей и расстройств желудка — ты здесь на работе, и уважительной может быть только серьезная болезнь. Плохое настроение — это для леди, а не для слуг.
Горничная, которую звали Нора, постучала в дверь, распахнула ее и объявила:
— К вам девушка, мэм, насчет места камеристки мисс Вероники.
В будуаре преобладали два цвета, слоновой кости и розовый с вкраплениями красного — очень женственная комната. Впрочем, времени, чтобы оценить стиль и качество, у Эмили не было.
Миссис Лоретта Йорк сидела в кресле. Это была маленькая женщина со слегка располневшими плечами и талией на дюйм или два толще, чем ей хотелось бы, но в целом сохранившая красоту, которой, несомненно, отличалась в молодости. Эмили сразу поняла, что за нежной белой кожей женщины скрывается стальной характер; аромат духов, кружевные платки и густые мягкие волосы не могли скрыть твердого взгляда.
— Мэм. — Эмили присела в неглубоком реверансе.
— Откуда вы родом, Амелия? — спросила Лоретта.
Эмили уже решила, что безопаснее всего взять биографию собственной камеристки — это позволит избежать противоречий.
— Из Кингз-Лэнгли, мэм, в Хартфордшире.
— Понятно. А чем занимается ваш отец?
— Он бондарь, мэм. Делает бочки и все такое. Моя мать работала дояркой у лорда Эшворда, старого джентльмена, до того как он ушел из жизни. — Эмили знала, что не следует употреблять слово «умер», слишком грубое, чтобы слуги использовали его для таких деликатных обстоятельств. О смерти говорить не принято.
— И вы служили у леди Эшворд и леди Камминг-Гульд. Рекомендации принесли?
— Да, мэм.
Негнущимися от волнения пальцами Эмили достала их из сумочки и передала хозяйке. Лоретта прочла их, снова сложила и вернула соискательнице. Оба письма были написаны на гербовой бумаге — Эмили за этим проследила.
— Вполне приемлемо, — заключила Лоретта. — А почему вы оставили службу у леди Эшворд?
Ответ Эмили обдумала заранее.
— Моя мама ушла из жизни, — сказала она и с усилием сглотнула, переводя дыхание. Не хватало еще, чтобы снова началась икота! Если Лоретта решит, что она прикладывается к хересу, который используют на кухне, это будет катастрофой. — Мне пришлось вернуться домой, чтобы присматривать за младшими сестрами, пока мы не нашли им работу. Конечно, леди Эшворд, будучи благородной дамой, должна была найти кого-то на мое место, но она обещала замолвить за меня словечко. А потом меня взяла леди Камминг-Гульд.
— Понятно. — Глаза Лоретты продолжали бесстрастно изучать ее.
Странное ощущение, когда на тебя смотрят как на собственность, которую покупают или передают, не обращая внимания на манеры или чувства. И дело не в Лоретте Йорк; на ее месте так вели бы себя все. Тем не менее ее нанимают на работу, предполагающую очень близкие отношения с хозяйкой: причесывать волосы, стирать, гладить и чинить одежду, даже нижнее белье, будить по утрам, одевать для ужинов и балов, ухаживать во время болезни. Никто так хорошо не знает женщину, как ее камеристка. Даже муж.
— Ну, Амелия, я полагаю, вы умеете шить, гладить и должным образом ухаживать за одеждой — в противном случае леди Эшворд не дала бы вам рекомендацию. Говорят, она внимательно следит за модой, не опускаясь до вульгарности, хотя я не помню, чтобы мы с ней встречались.
Эмили почувствовала, как горят щеки, а затем ее охватил страх. Опасность быть узнанной появилась раньше, чем она предполагала. Но угроза миновала так же быстро, как и возникла, а когда Эмили открыла рот, чтобы поблагодарить Лоретту за комплимент, то вдруг поняла, что такой ответ толкнет ее в ту самую яму, которой она только что счастливо избежала. В ее положении какие-либо комментарии неуместны.
— Можете приступать немедленно, — продолжала Лоретта, — и если за месяц вы должным образом себя покажете, мы примем вас на постоянную работу. Вам надлежит прислуживать моей невестке. Платить вам будут восемнадцать фунтов в год, и раз в две недели вам положен выходной, если это будет удобно, но вы должны быть дома до девяти часов. Наши девушки не гуляют допоздна. Каждые три месяца вы можете брать один день отпуска, чтобы поехать домой и навестить родных.
Эмили во все глаза смотрела на нее.
— Спасибо, мэм, — поспешно поблагодарила она. Ее приняли. Дело сделано. Она испытывала противоречивые чувства: торжество и одновременно страх.
— Спасибо, мэм, — повторила Эмили и позволила облегчению отразиться на ее лице. В конце концов, ей нужно это место!
Присев в реверансе, она повернулась к двери. Когда она вышла из комнаты, на нее нахлынуло ощущение свободы — первое препятствие позади.
— Ну? — спросила кухарка, оторвавшись от яблочного пирога, который она накрывала аккуратно нарезанными полосками теста.
Эмили улыбнулась — немного шире, чем следовало.
— Меня приняли!
— Тогда отправляйся разбирать свои вещи, — доброжелательно сказала кухарка. — И не стой здесь, девочка. Ты мне без надобности! Комната экономки вторая слева. В это время дня миссис Кроуфорд обычно там. Иди к ней, и она покажет, где ты будешь спать — думаю, в комнате Далси, — и скажет Джоан, прачке, чтобы она показала тебе, где твой утюг и все такое. Должно быть, кто-нибудь познакомит тебя с Эдит — это камеристка миссис Пирс Йорк. Ты будешь прислуживать мисс Веронике.
— Да, миссис Мелроуз. — Эмили направилась в угол за сундучком.
— Не суетись! Альберт отнесет. Таскать тяжести — не твоя работа, разве что тебя попросят. Давай!
— Да, миссис Мелроуз.
Эмили подошла к комнате экономки и постучала в дверь. Резкий голос пригласил ее войти.
Маленькая комната была заставлена темной мебелью и пропитана запахом мастики, к которому примешивался сырой аромат теплицы, исходивший от горшка с лилией на жардиньерке в углу. Спинки стульев и приставной столик закрывали вышитые салфетки, а на столике стояли фотографии. На стенах образцы ручной вышивки в деревянных рамах. Еще не переступив порога, Эмили почувствовала, что ей не хватает воздуха.
Экономка миссис Кроуфорд была маленькой и худой женщиной с лицом раздражительного воробья. Седые волосы выбивались из давно вышедшей из моды прически, увенчанной белым, похожим на пену кружевом.
— Да? — недовольно спросила она. — Ты кто?
Эмили выпрямилась.
— Новая камеристка, миссис Кроуфорд. Миссис Мелроуз сказала, вы покажете, где мне спать.
— Спать! В четыре часа пополудни, девочка? Я покажу, куда поставить вещи! Я отведу тебя в прачечную, где Джоан даст тебе утюг и доску. Думаю, Эдит сейчас внизу; последнее время ей нездоровится. Познакомишься с Норой, горничной, а также с прислугой второго этажа Либби, прислугой первого этажа Бертой и помощницей горничной Фанни, совершенно бесполезной девчонкой! И конечно, с мистером Реддичем, дворецким, но с ним у тебя не будет особых дел, как, впрочем, и с лакеем Джоном, который прислуживает мистеру Йорку, и с посыльным Альбертом.
— Да, миссис Кроуфорд.
— И еще ты должна познакомиться с помощницей кухарки Мэри и Прим, прислугой из буфетной. В общем, это всё. Другие слуги — грумы и все остальные — тебя не касаются. И ты не должна иметь никаких дел вне дома, если только миссис Йорк не отправит тебя с поручением. В воскресенье утром можешь ходить в церковь. Питаться будешь в столовой для слуг вместе со всеми. — Она скептически посмотрела на платье Эмили. — Чепцы и фартуки у тебя, конечно, есть? Должны быть. Если мисс Вероника захочет, чтобы их сменили, она тебе скажет. Надеюсь, мне нет нужды напоминать тебе, что у тебя не должно быть ухажеров и к тебе не должны приходить мужчины, за исключением отца или брата, но и в этом случае требуется испросить разрешение, чтобы им позволили увидеться с тобой в удобное время.
— Спасибо, мэм. — Эмили казалось, что стены смыкаются вокруг нее, словно тюрьма. Ни визитеров, ни поклонников и всего полдня выходных за две недели! Как же она будет поддерживать связь с Шарлоттой и Джеком?
— У нас не принято бездельничать, девочка! — Миссис Кроуфорд встала и резким движением разгладила фартук, так что зазвенела связка ключей у нее на поясе; затем вышла из комнаты мелкими суетливыми шажками, похожая на маленького грызуна.
В прачечной экономка прикасалась к разным предметам, показывая Эмили котлы для кипячения постельного белья, корзины с мылом, крахмал, гладильные доски, утюги и рейки для сушки, все время неодобрительно прищелкивая языком из-за отсутствия Джоан.
Наверху Эмили показали спальню Вероники Йорк. Комната была декорирована в холодных зеленых тонах с вкраплениями белого и желтого, словно весенний луг, а в гардеробной стояли шкафы с одеждой, модной и превосходного качества — ничего розового там не обнаружилось, не говоря уже о пурпурном.
На этаже для слуг ее отвели в маленькую комнату, раз в пять меньше, чем спальня у нее дома. Здесь стояла железная кровать с обтянутым тиком матрасом, одеялами серого цвета и подушкой, маленький буфет, столик с тазиком для умывания, но без кувшина. Под кроватью простой ночной горшок из белого фарфора. Потолок скошенный, так что выпрямиться во весь рост можно только в одной половине комнаты, а на слуховом окне коричневые занавески, тонкие и неподшитые. Линолеум на полу на ощупь напоминал лед, но рядом с кроватью лежал маленький коврик. Сердце Эмили упало. Тут было чисто, холодно и очень мрачно по сравнению с домом. Сколько девушек точно так же стояли в этих дверях, сдерживая слезы и понимая, что бежать некуда и это лучшее, на что они могут надеяться?
— Спасибо, миссис Кроуфорд, — хрипло проговорила она.
— Альберт принесет сюда твой сундучок. Распакуешь вещи, а когда позвонит мисс Вероника, — экономка указала на звонок, который Эмили не заметила, — спустишься вниз и поможешь ей одеться к ужину. Теперь ее нет дома, а то я бы привела тебя к ней.
— Да, миссис Кроуфорд.
Через минуту Эмили осталась одна. Ее охватил ужас. Все, что у нее есть, — это сундучок с одеждой, кровать, узкая и жесткая, как доска, и три одеяла, чтобы согреться. У нее нет воды, кроме той, что она принесет сама и нальет в тазик; у нее нет света, если не считать одной свечи в подсвечнике с отколотой эмалью. И она должна быть на побегушках у женщины, которую даже не видела. Джек был прав: наверное, она сошла с ума. Почему он не запретил ей, почему тетя Веспасия не упросила ее не делать этого?
Но Джека беспокоило вовсе не ее одиночество, голый пол, холодная постель, ночной горшок, тазик для умывания или необходимость повиноваться звонку. Он боялся потому, что в этом доме кто-то совершил убийство — дважды, — а Эмили была незваным гостем, который пришел для того, чтобы попытаться поймать убийцу.
Почувствовав, что у нее дрожат колени, Эмили села на кровать. Пружины скрипнули. Ей было холодно, а в горле першило от сдерживаемых слез. «Я здесь для того, чтобы найти убийцу, — убеждала она себя. — Роберта Йорка убили, а Далси вытолкнули из окна, потому что она видела женщину в пурпурном платье и рассказала об этом Томасу. В этом доме есть что-то нехорошее, и я выясню, что это. Тысячи девушек, десятки тысяч по всей стране живут точно так же. Если они могут, значит, и я смогу. Я не трусиха. Я не сбегу, потому что мне страшно, и уж точно не потому, что эти люди мне неприятны. Они не одержат надо мной верх еще до того, как я приступила к делу!»
В половине шестого зазвонил звонок, и Эмили, поправив чепец перед маленьким зеркальцем на каминной полке и потуже завязав фартук, взяла в руки свечу и спустилась вниз, чтобы предстать перед Вероникой Йорк.
На лестничной площадке она постучала в дверь спальни и, получив разрешение, вошла. Эмили не стала разглядывать комнату: во-первых, она ее уже видела, а во-вторых, любопытство выглядело бы неуместным. На самом деле ее интересовала сама Вероника.
— Да, мэм?
Вероника сидела на изящной табуретке; на ней был белый халат с поясом, а черные волосы свободно спускались на спину, подобно шелковым лентам. Лицо бледное, но изящное, глаза большие и темные, как вода в торфяном озере. Тонкая кожа вокруг изящного носа и под глазами слегка отдавала синевой, и по теперешней моде она была слишком худа. Ей требуется турнюр, чтобы сделать узкие бедра пышнее, и подкладки, увеличивающие бюст. Но Эмили не могла не признать, что Вероника красивая женщина, обладающая индивидуальностью и утонченностью, которые производят более сильное впечатление, чем просто правильные черты. Ее лицо светилось страстью и умом.
— Я Амелия, мэм. Миссис Йорк наняла меня сегодня днем.
Вероника вдруг улыбнулась, и на ее лицо вернулись краски, словно в серой комнате зажглась лампа.
— Да, знаю. Надеюсь, вам здесь понравится, Амелия. Вам тут удобно?
— Да, мадам, спасибо, — мужественно солгала Эмили. Ей предоставили все, на что могла рассчитывать горничная. — Вы будете одеваться к ужину, мэм?
— Да, пожалуйста. Синее платье; думаю, Эдит повесила его в первый шкаф.
— Да, мэм. — Эмили прошла в гардеробную и вернулась с синим платьем из вельвета и тафты с глубоким вырезом и пышными рукавами. Ей потребовалось несколько минут, чтобы найти подходящие нижние юбки и достать их.
— Да, все правильно. Спасибо, — согласилась Вероника.
— Хотите уложить волосы до того, как надевать платье, мэм? — Именно так одевалась сама Эмили, чтобы не уронить на платье булавку, волосы или кусочки пудры, не посадить пятно от духов.
— Да.
Вероника сидела неподвижно, пока Эмили причесывала ее и полировала шелковым шарфом длинные блестящие пряди. Волосы были красивыми: густыми и темными, как море в безлунную ночь. Интересно, Джек смотрел на них с таким же восхищением? Она заставила себя отбросить эту мысль. Не самое подходящее время для ревности.
— Мы все немного расстроены, — сказала Вероника, прерывая ее мысли. Эмили увидела, как напряглись ее плечи и проступили мышцы на шее. — Боюсь, с моей предыдущей камеристкой случилось… ужасное несчастье.
Рука Эмили, державшая расческу, замерла в воздухе.
— О. — Она решила делать вид, что ничего не знает. Слуги ей не рассказывали, а та девушка, которую она изображает, не могла прочесть о «несчастье» в газете. — Мне очень жаль, мэм. Должно быть, вы очень расстроились. Она сильно пострадала?
— Она погибла. — Голос Вероники был еле слышен. — Выпала из окна. Но не волнуйтесь, это произошло не в той комнате, куда вас поселили.
Эмили видела, что Вероника наблюдает за ней в зеркало, и придала своему лицу удивленное и сочувственное выражение, понимая, что нужно следить за собой и не переусердствовать.
— Как ужасно, мэм. Бедняжка! Я буду очень осторожна. И вообще я никогда не любила высоты. — Эмили принялась укладывать волосы Вероники и скреплять булавками, так чтобы виски оставались открытыми. В другое время она делала бы прическу с удовольствием, но теперь слишком нервничала. Нужно проявить сноровку, чтобы не дать повода для сомнений в ее профессионализме. — Как это случилось, мэм? — Подобное любопытство было естественным.
Вероника вздрогнула.
— Не знаю. Никто не знает. Никто не видел, как это случилось.
— Значит, это было ночью?
— Нет, вечером. Мы ужинали.
— Как ужасно, — сказала Эмили, надеясь, что в ее тоне больше сочувствия, чем любопытства. — Надеюсь, у вас не было гостей, мэм.
— Были. Но, к счастью, это обнаружилось уже после их ухода.
Эмили больше ни о чем не спрашивала. Слуги расскажут, кто приходил в тот вечер, хотя она могла побиться об заклад, что среди гостей был Джулиан Данвер.
— Какой ужас вам пришлось пережить, мэм. — Она уложила последний локон и закрепила его булавкой. — Вам нравится, мэм?
Вероника покрутила головой перед зеркалом.
— Вы прекрасно справились, Амелия. Обычно я причесываюсь иначе, но так даже лучше.
— Спасибо, мэм, — с облегчением ответила Эмили.
Вероника встала, и новая камеристка помогла ей надеть нижнюю юбку и платье, потом тщательно застегнула. Вероника выглядела великолепно, но Эмили подозревала, что комплимент будет воспринят как фамильярность. И решила промолчать. В конце концов, мнение горничной никому не интересно.
В дверь громко постучали, и прежде чем Вероника успела ответить, в комнату вошла Лоретта Йорк, шелестя шелковым платьем цвета лаванды с серебристой и черной вышивкой. Она окинула Веронику критическим взглядом, не обращая внимания на Эмили.
— Ты выглядишь бледной. Ради всего святого, возьми себя в руки, моя дорогая. У нас есть обязанности. Семья заслуживает нашего уважения — и гости тоже. Твой свекор ждет нас. Мы же не хотим, чтобы он считал, что мы расклеились из-за домашней трагедии. У него достаточно других забот. То, что происходит в доме, — это наше дело, и мы должны защищать мужчин от волнений. Мужчина имеет право на спокойный и обустроенный дом. — Она внимательно посмотрела на прическу Вероники. — Люди умирают. Смерть — это неизбежный финал жизни, и ты не глупая мещанка, чтобы падать в обморок при первой же встрече с ней. А теперь накрась лицо и спускайся.
Тело Вероники напряглось, так что натянулся синий шелк платья, скулы проступили резче.
— Мое лицо точно такое же, как всегда, мама. Я не хочу выглядеть так, словно у меня жар.
Лицо Лоретты застыло.
— Я забочусь о твоем благополучии, Вероника, — ледяным тоном произнесла она. — И всегда желаю тебе только добра — ты это поймешь, если задумаешься. — Слова были разумными и даже доброжелательными, но голос был острым, как нож.
Вероника побледнела еще больше; слова будто застревали у нее в горле.
— Знаю, мама.
Эмили завороженно наблюдала за ними. Эмоции были настолько сильны, что она ощущала их кожей. Из-за такого пустяка!
— Иногда мне кажется, что ты забываешь. — Лоретта продолжала сверлить невестку взглядом. — Я забочусь о твоем будущем счастье и безопасности, моя дорогая. Не забывай об этом.
Вероника покачнулась и с усилием сглотнула.
— Я никогда, никогда не забуду, что вы для меня сделали, — прошептала она.
— Я всегда буду рядом, моя дорогая, — пообещала Лоретта. В напряженной атмосфере комнаты ее слова больше напоминали угрозу. — Всегда. — Затем она заметила застывшую неподвижно Эмили. — Что вы смотрите, девушка? — Ее голос был резким, как пощечина. — Займитесь своим делом!
Эмили вздрогнула, и халат выскользнул из ее рук на пол. Она склонилась и неловко подняла его негнущимися пальцами.
— Да, мэм.
Она почти выбежала из комнаты. Лицо ее пылало от растерянности и отчаяния оттого, что ее застали подслушивающей. Произнесенные слова были обыкновенными, какими вполне могли обмениваться невестка со свекровью, но в воздухе чувствовалось напряжение, придавая сказанному двойной смысл. И Эмили буквально кожей чувствовала, что за внешним спокойствием скрывается ненависть.
Первый раз в Хановер-клоуз Эмили поела в столовой для слуг, за большим столом, во главе которого сидел мистер Реддич, дворецкий. Это был мужчина лет сорока пяти, немного высокопарный, но на его лице словно навсегда застыло мягкое, слегка удивленное выражение, вызывавшее невольную симпатию; Эмили он понравился.
Было уже поздно — сначала подали ужин хозяевам, потом убрали со стола. Буфетная заполнилась грязной посудой. В дальнем конце стола сидела кухарка, по-прежнему опекавшая новую камеристку, однако у Эмили не было сомнений, что материнская забота немедленно сменится материнской строгостью, если она будет лезть в разговор или пренебрегать своими обязанностями. Экономка, миссис Кроуфорд, была одета в черное бомбазиновое платье и белоснежный чепец с кружевами, искуснее прежних. Держалась она с большим достоинством. Совершенно очевидно, что экономка считала себя хозяйкой дома и терпела первенство кухарки только в столовой, поскольку именно миссис Мелроуз отвечала за приготовление пищи. Во время застольной беседы миссис Кроуфорд отпускала короткие резкие замечания, напоминавшие о субординации.
Эдит, вторая камеристка, по всей видимости, уже чувствовала себя лучше и смогла присоединиться к остальным. Это была женщина за тридцать, дородная и мрачная; ее черные волосы еще не утратили своего блеска, но здоровая кожа деревенской девушки потускнела — сказались два десятилетия лондонских туманов и сажи, а также отсутствие свежего воздуха. Несмотря на недомогание и явное отсутствие аппетита, она быстро все съела и пошла за второй порцией хлеба, сыра и солений — другого на ужин не предлагали, потому что главной едой для слуг был обед. У Эмили возникло подозрение, что Эдит скорее ленится, чем болеет, и решила выяснить, почему такая поборница дисциплины, как миссис Йорк, терпит ее.
Остаток вечера она провела в гостиной для слуг, прислушиваясь к обрывкам разговоров и запоминая все любопытное — то есть почти ничего, поскольку слуги обсуждали в основном личные дела, хозяйство, торговцев и общее падение нравов, которое проявлялось в поведении прислуги других домов и правилах ведения домашнего хозяйства в целом.
Эдит сидела у камина и вышивала женскую сорочку. Загадка ее пребывания в доме разрешилась — она была искусной швеей. Возможно, она ленива и груба, но пальцы у нее просто волшебные. Иголка протыкала ткань, оставляя за собой сверкающий шелк, и под пальцами Эдит возникали цветы, тонкие, как паутинка, и необыкновенно похожие. Взглянув на вышивку, Эмили увидела, что изнанка практически не видна. Стало понятно, что на нее, скорее всего, взвалят часть обязанностей Эдит, требующих физической силы, а если она будет жаловаться, то просто уволят. Девушек на посылках пруд пруди — появление машин в промышленности привело к исчезновению кустарных промыслов; традиционные женские занятия отмирали. Десятки тысяч женщин уезжали из сельской местности в города, чтобы наняться прислугой, и большинство ничего не могло предложить, кроме желания и усердия. Девушки, умеющие шить, как Эдит, ценились на вес золота. Этот урок следует запомнить.
Помощницу горничной Фанни, которой было всего двенадцать, отправили спать в половине десятого — ей нужно встать в пять утра, чтобы очистить камины и надраить решетки. Она удалилась, жалуясь скорее по привычке, чем в надежде на послабление, а через пятнадцать минут за ней последовала Прим, прислуга из буфетной, — по той же причине и с таким же недовольством.
— Хватит! — резко оборвала ее экономка. — Без разговоров! Быстро наверх, девушка, иначе проспишь утром.
— Да, миссис Кроуфорд. Спокойной ночи. Спокойной ночи, мистер Реддич.
— Спокойной ночи, — последовал автоматический ответ.
— Я слышала, завтра будет званый ужин… а гостей много придет? — спросила Эмили, стараясь держаться непринужденно.
— Двадцать, — ответила Нора. — У нас не бывает больших приемов, но приходят важные люди. — Она словно оправдывалась и холодно посмотрела на Эмили, готовая дать отпор любой критике, если потребуется.
— Раньше у нас бывало больше гостей, — сказала Мэри, подняв голову от штопки. — До того, как убили мистера Роберта.
— Перестань, Мэри! — тут же оборвала ее кухарка. — Не будем об этом говорить. А то у девушек опять начнутся кошмары по ночам!
Эмили сделала вид, что не понимает.
— Я люблю балы. Мне нравится смотреть на разодетых дам.
— Не о балах! — сердито поправила экономка. — О смерти. Ты этого знать не можешь, Амелия, но мистер Роберт умер ужасной смертью. Предупреждаю: не смей об этом говорить. Сплетничаешь тут и расстраиваешь людей, хотя ты еще не работаешь в этом доме! А теперь отправляйся наверх, приготовь вещи мисс Вероники на ночь и проследи, чтобы тебе приготовили поднос на утро. В половине десятого можешь спуститься и выпить какао.
Эмили замерла на стуле, едва сдерживая гнев. Она встретилась взглядом с экономкой и увидела удивление в ее глазах. Горничные должны покорно исполнять приказы, особенно новые горничные. Это ее первая ошибка.
— Да, миссис Кроуфорд, — с притворным смирением ответила она. Голос ее охрип от злости — на себя и на необходимость подчиняться.
— Наглая девчонка, — сказала миссис Кроуфорд, когда Эмили была уже в дверях. — Помяните мое слово, миссис Мелроуз, — наглая! Видно по глазам и по походке. Больно важничает. Она плохо кончит — вот что я вам скажу.
Первая ночь в Хановер-клоуз была ужасной. Кровать жесткая, одеяла тонкие. Эмили привыкла к теплу, пуховому одеялу и плотным шторам на окнах. Тут занавески были из тонкой ткани, и Эмили слышала стук дождя в стекло, пока посреди ледяной ночи дождь не превратился в снег. Потом наступила тишина, плотная, непривычная и пронизывающая холодом. Эмили свернулась калачиком, но никак не могла согреться, чтобы заснуть. Наконец она встала; воздух был таким холодным, что прикосновение ночной рубашки к коже вызывало дрожь. Взмахи рук тоже не помогли — места в комнате не хватало, чтобы согреться энергичными движениями. Тогда Эмили расстелила на кровати полотенце, поверх него коврик с пола и снова забралась в постель.
На этот раз она заснула, но ей казалось, что прошло лишь несколько секунд, прежде чем в дверь громко постучали и в проеме появилось маленькое лицо помощницы горничной.
— Пора вставать, мисс Амелия.
В первую секунду Эмили не могла понять, где находится. Холодно, и комната такая убогая. Железные стойки кровати. Гора серых одеял и коврик. Занавески по-прежнему задернуты. Затем Эмили все вспомнила — эту нелепую ситуацию, в которую она сама себя поставила.
Фанни во все глаза смотрела на нее.
— Вы замерзли, мисс?
— Ужасно, — призналась Эмили.
— Я скажу Джоан, чтобы она нашла для вас другое одеяло. Вам пора вставать. Уже почти семь часов, и вам нужно привести себя в порядок, потом сделать мисс Веронике чай, отнести его и налить ванну. Обычно она встает около восьми. А если никто не разбудит Эдит, она проспит и вам придется готовить чай миссис Йорк, а может, и набирать ванну.
Эмили откинула одеяла и, дрожа всем телом, соскочила с кровати. Голый пол был холодным, как лед.
— Эдит часто отлынивает? — спросила она, стуча зубами. Потом раздвинула занавески, чтобы впустить в комнату свет.
— Да, — буднично подтвердила девочка. — Далси всегда делала за нее половину работы, и вам тоже придется, если вас оставят. Но вы уж потерпите. Если вы понравитесь мисс Веронике, то она, наверное, возьмет вас с собой, когда выйдет замуж за мистера Данвера, и тогда у вас все будет хорошо. — Девочка улыбнулась, и ее взгляд переместился на серое небо за окном. — Может, вы встретите там кого-нибудь — красивого и доброго, у которого, например, собственная лавка, и влюбитесь… — Она умолкла, и эта мысль повисла в воздухе, сверкающая и яркая, как мыльный пузырь, слишком хрупкая и драгоценная, чтобы к ней прикоснуться.
Эмили почувствовала, как у нее защипало глаза. Она отвернулась, но одеваться не перестала — слишком холодно, да и времени оставалось в обрез.
— Мисс Вероника собирается замуж? Как чудесно. А какой он, этот мистер Данвер? Наверное, богатый?
Фанни отпустила мечту и вернулась к действительности.
— Откуда мне знать? Нора говорит — да; но что с нее возьмешь! Как будто она разбирается в джентльменах. Моя мама говорит, все горничные такие. Воображают почем зря.
— А мистер Роберт какой был? — Эмили надела фартук и потянулась за расческой, чтобы привести в порядок спутанные пряди.
— Не знаю, мисс. Он умер до того, как меня сюда взяли.
Ну конечно — ведь ей только двенадцать, а в момент смерти Роберта Йорка было девять. Глупый вопрос.
Но Фанни это нисколько не смутило.
— Мэри говорит, он был таким красивым, и настоящим джентльменом. Никогда не приставал, как некоторые. И всегда был вежливым. Он любил красивые кольца и одевался красиво, но не ярко. И вообще, она говорит, что он лучший джентльмен, какого она видела. Мэри его сильно уважала. Конечно, я думаю, что она все это слышала от других слуг, потому что тогда работала в буфетной. Мистер Роберт любил мисс Веронику, а она его. — Фанни вздохнула и опустила взгляд на свое серое форменное платье. — Ужасно жаль, что его вот так убили. Это разбило ее сердце. Она так плакала, бедняжка. Я думаю, что того, кто это сделал, нужно повесить, но его никто не поймал. — Девочка громко шмыгнула носом. — Хорошо бы встретить того, кто будет меня любить точно так же, — сказала она и снова шмыгнула. Фанни была реалисткой и понимала, что мечта так и останется мечтой, но не хотела расставаться со своей драгоценностью. В течение дня, заполненного практическими делами, ей нужно было на минуту отвлечься и дать волю фантазии. И девочка лелеяла даже самый ничтожный шанс.
Эмили подумала о Джордже — подобного рода яркие воспоминания она уже несколько месяцев гнала от себя. Год назад ее жизнь выглядела такой надежной — и вот она здесь, на чердаке, дрожит от холода в семь часов утра, одетая в грубую синюю униформу, и слушает фантазии двенадцатилетней служанки.
— Да, — искренне согласилась она. — Это лучшее, что можно представить. Но не думай, что такое происходит только с леди. Многие из них тоже плачут по ночам, но только никто этого не видит. А бывает, что и простой человек находит свое счастье. Не сдавайся, Фанни. Ты не должна сдаваться.
Фанни извлекла из кармана фартука лоскут ткани и вытерла нос.
— Будьте осторожны, мисс. Не говорите такое при миссис Кроуфорд. Она не одобряет девушек со всякими такими мыслями. Говорит, что это не принесет им пользы, что это их сбивает с толку. Говорит, счастье приходит к тем, кто знает свое место и никуда не лезет.
— Я в этом не сомневаюсь, — сказала Эмили. Она плеснула холодной водой из тазика себе в лицо, сдернула с кровати полотенце и насухо вытерлась. Грубая ткань едва не оцарапала кожу, но зато вызвала прилив крови к щекам.
— Мне надо идти, — сказала Фанни, поворачиваясь к двери. — Я почистила только половину решеток, а Берта будет искать меня, чтобы помочь ей с чайными листьями.
— С чайными листьями? — растерялась Эмили.
— На ковре. — Фанни смотрела на нее во все глаза. — Чайные листья на ковре — их нужно почистить до того, как хозяин с хозяйкой сойдут вниз. Мне попадет от миссис Кроуфорд, если я не помогу! — В ее голосе проступил неподдельный страх. Она выскочила из комнаты, и Эмили услышала ее быстрые шаги сначала на голых досках коридора, затем на ступеньках лестницы.
День был заполнен бесконечной чередой дел, сменявших друг друга. Для начала Эмили приготовила хлеб и масло и отнесла поднос с чаем Веронике, раздвинула занавески и спросила указания насчет ванны и одежды. Потом сделала то же самое для Лоретты и вдруг почувствовала, что нервничает, хотя понимала, что это глупо. Пальцы дрожали, так что чай едва не пролился, а чашка дребезжала на блюдце, и Эмили боялась уронить ее. Занавески застряли, и пришлось их с силой дернуть, со страхом представляя, как падает весь карниз. Она чувствовала, что взгляд Лоретты буквально сверлит ее спину.
Но когда Эмили повернулась, Лоретта уже занялась хлебом с маслом и утратила к ней интерес.
— Хотите, чтобы я набрала вам ванну, мэм?
— Естественно. — Лоретта не удостоила ее взглядом. — Эдит уже приготовила мне утреннее платье. Можешь вернуться через двадцать минут.
— Да, мэм, — сказала Эмили и поспешно удалилась.
Эдит соизволила появиться, когда обе дамы уже приняли ванну и оделись, и Эмили пришлось причесывать только Веронику, после чего ей позволили спуститься на кухню и наскоро позавтракать. Затем она должна была вернуться и помочь Либби, прислуге второго этажа, прибраться в спальнях. Каждую комнату следовало тщательно проветрить, а перед этим уложить на пол зеркала в рамах, чтобы они не опрокинулись от сквозняка и не разбились. Затем, на ледяном ветру из открытых окон, они перевернули матрасы, расправили перины, тщательно взбили пуховые одеяла, пока те не стали легкими, как суфле. И в довершение всего перестелили постельное белье. Раз в две недели ковры сворачивали и относили вниз, чтобы потом выбить — слава богу, не сегодня. В этот раз они лишь подмели ковры, вытерли пыль со всех поверхностей, опорожнили и вымыли все тазики и ночные горшки, тщательно почистили ванны и повесили свежие полотенца.
К тому времени, как они закончили, Эмили была грязной, и сил у нее почти не осталось. Волосы растрепались, и миссис Кроуфорд остановила ее на лестнице и сказала, чтобы она привела себя в порядок, если хочет остаться в доме. Эмили уже хотела возразить, что если бы миссис Кроуфорд сама выполняла обязанности служанки, то у нее тоже был бы не самый аккуратный вид, но вдруг заметила Веронику. Бледная, с напряженным лицом, она возвращалась от Лоретты, а через холл в гостиную шел дворецкий с утренними газетами, только что разглаженными.
— Да, миссис Кроуфорд, — покорно согласилась Эмили, напоминая себе, зачем она здесь. Во рту у нее пересохло, и ей казалось, что она чувствует вкус перьев, а спина болела от бесконечных наклонов и поднятия тяжестей. Но перед экономкой она не отступит! Это единственное место, где можно узнать, кто и почему убил Роберта Йорка. И кто вытолкнул бедняжку Далси из окна навстречу смерти.
Эмили уже узнала о характерах двух женщин больше, чем смогла бы узнать за месяц регулярных визитов. Именно Лоретта, а не Вероника спала на бледно-розовых атласных простынях, а наволочки на ее подушках были расшиты однотонным шелком. Либо Вероника не имела ничего против льна, либо ей не предлагали другого. Именно Лоретта пользовалась дорогими духами с мускусом во флакончиках из хрусталя и художественного стекла с серебряными пробками. Вероника была красивее — природа одарила ее высокой и стройной фигурой, — но Лоретта элегантнее и женственнее. Она уделяла много внимания мелочам — надушенные носовые платки и нижние юбки, которые обдавали ароматом духов, когда она проходила мимо; шелестящая и шуршащая тафта, многочисленные туфельки и домашние тапочки, которые менялись в зависимости от платьев и мельком показывались из-под юбки. Интересно, Вероника просто не задумывается об этом или не чувствует? А может, для таких различий есть причина, о которой Эмили еще не знает?
Между двумя женщинами явно существовала сильная эмоциональная связь, но Эмили не понимала ее природы. На первый взгляд Лоретта опекала и оберегала более молодую и, по всей видимости, более слабую женщину, тяжело переживавшую вдовство, но в то же время она была нетерпелива и в высшей степени критична к невестке. А Вероника обижалась на свекровь, но в то же время сильно от нее зависела.
Когда после утренних визитов дамы переоделись к ленчу, Эмили занялась мокрыми пальто и грязными юбками — сушила, чистила, протирала губкой и гладила, причем обслуживала обеих женщин, потому что Эдит опять исчезла. Она слышала жаркий спор, во время которого голос Вероники повышался, а голос Лоретты оставался спокойным, но в нем чувствовалась угроза. Эмили пыталась разобрать, что они говорят, но когда она уже собралась склониться к замочной скважине, в коридоре появилась прислуга второго этажа, и пришлось вернуться к своим обязанностям.
Ленч в столовой для слуг здесь именовался обедом, и Эмили, назвавшая его ленчем, поймала на себе удивленный взгляд кухарки.
— Воображаешь себя наверху, моя прекрасная леди? — язвительно поинтересовалась экономка. — Здесь, внизу, не место для гонора, запомни это! Ты точно такая же, как остальные девушки; на самом деле даже хуже, пока не показала себя.
— А может, какой-нибудь джентльмен из знакомых мисс Вероники влюбится в нее и она станет герцогиней! — Нора состроила гримасу. — Но для того чтобы впускать в дом герцогов, нужно быть горничной, а ты для этого не подходишь. Начать с того, что ростом не вышла. Лицом тоже. И вообще, кожа да кости!
— Не думаю, что в округе найдется достаточно герцогов, — огрызнулась Эмили. — Так что даже горничным придется подождать, пока не закончатся знатные дамы.
— Все равно у меня больше шансов, чем у тебя, — возразила Нора. — По крайней мере, я знаю свою работу и мне не нужна помощница, которая указывает, что делать.
— Герцогиня! — захихикала Эдит. — Самое подходящее имя для нее. Ходит, задрав голову, будто у нее на голове корона и она боится, что свалится ей на нос. — Она сделала вид, что приседает в реверансе. — Не крутите головой, ваша светлость!
— Хватит! — Дворецкий неодобрительно покачал головой. — Сегодня утром Амелия сделала большую часть твоей работы. Ты должна быть ей благодарна. Может, это с тобой что-то не так.
— Эдит занята штопкой, и ей нездоровится. — Миссис Кроуфорд бросила на Реддича раздраженный взгляд, который мог бы смутить кого угодно, но только не дворецкого. — У вас нет причин к ней придираться.
— Эдит лентяйка, и ее не держали бы в доме, не будь она лучшей швеей в городе, — тут же парировал Реддич, но его слова были несколько смягчены примирительным жестом.
— Я буду вам благодарна, если вы ограничитесь собственными обязанностями, мистер Реддич. Горничные — моя забота, и я слежу за ними так, как считаю нужным, что вполне устраивает миссис Йорк.
— А меня не устраивает, миссис Кроуфорд, когда девушки опускаются до того, чтобы смеяться друг над другом; и если я услышу такое еще раз, то кое-кто получит расчет.
— Посмотрим, кто еще получит расчет, мистер Реддич, — мрачно проговорила экономка. — Попомните мое слово: это ей придется искать новое место.
Похоже, на этом спор завершился, но Эмили, глядя на их лица, поняла, что война объявлена и об этом инциденте не забудут. Она нажила себе врагов в лице Эдит и Норы, а экономка теперь станет внимательно следить за каждым ее промахом. Для того чтобы выжить, ей нужно завоевывать уважение дворецкого, пока она не сделается предметом его гордости.
Вторая половина дня была ужасной. Эмили довольно часто наблюдала за своей горничной, но одно дело смотреть, как кто-то гладит тяжелым утюгом кружева, а совсем другое — работать самой; это оказалось гораздо труднее, чем она думала. Хорошо еще, она ничего не сожгла, и Джоан смогла выручить ее; конечный результат был в значительной степени заслугой Джоан. После полудня Эмили ни на минуту не присела и даже пропустила чай, а в половине пятого побежала наверх — силы заканчиваются, голова раскалывается, спина болит, ноги стиснуты неудобными башмаками — и едва успела помочь Веронике переодеться к званому ужину.
Вероника, принявшая нескольких посетителей, которые явились с визитом на чай, тоже выглядела усталой и явно нервничала. Причину Эмили не понимала — ведь она не хозяйка дома. И ответственность за успех званого ужина лежит на свекрови, а от Вероники требуется лишь быть милой с гостями. Однако она никак не могла выбрать платье, три раза меняя свое решение, была недовольна прической, а когда Эмили распустила ей волосы и уложила заново, все равно чувствовала себя неуверенно. Вероника стояла перед старинным зеркалом в раме и, нахмурившись, разглядывала свое отражение.
Эмили очень устала и злилась на эту женщину за эгоизм. Она весь день ничего не делала, только ела, ездила с визитами и болтала, а Эмили в это время вкалывала как ломовая лошадь, осталась без чая, терпела упреки и колкости, — и теперь Вероника не придумала ничего лучшего, чем попросить Эмили в третий раз переделать ей прическу.
— Вам очень идет как в первый раз, мэм. — Эмили с трудом справлялась со своим голосом.
Вероника взяла флакон с духами, но он выскользнул из ее пальцев и ароматная жидкость выплеснулась на подол юбки.
Эмили хотелось заплакать. Нужно полностью переодеваться — другого выхода не было. В довершение всего она не знала, как вывести пятно; придется спрашивать Эдит, которая, вне всякого сомнения, будет злорадствовать по поводу ее невежества и расскажет об этом миссис Кроуфорд, а может, и остальным слугам. Эмили молчала, боясь выдать себя. И только в гардеробной, выбирая четвертое платье, она осознала, что сама обращала на чувства камеристки не больше внимания, чем теперь Вероника.
Вернувшись в спальню с новым платьем, Эмили увидела, что Вероника сидит на кровати в сорочке и нижней юбке, сгорбившись и опустив голову. Она выглядела очень хрупкой — худенькие, почти детские плечи — и уязвимой. Это был в высшей степени интимный момент. Кто еще видел ее такой, без обычного очарования и уверенности в себе? Эмили хотелось обнять Веронику, казавшуюся такой одинокой; она прекрасно понимала, что такое вдовство, омраченное убийством. Но конечно, это невозможно. Между ними пропасть — по крайней мере, с точки зрения Вероники.
— Вам нехорошо, мэм? — участливо спросила она. — Хотите, принесу вам травяной чай? Вы так очаровательны, что никто не заметит, если вы опоздаете на минуту или две. Появитесь после других дам и вызовете восхищение!
Вероника подняла голову, и Эмили с удивлением увидела благодарность в ее взгляде.
— Спасибо, Амелия. — Она слабо улыбнулась. — Да, я не отказалась бы от травяного чая. Выпью, пока вы будете меня причесывать.
Эмили потребовалось пять минут, чтобы рассмотреть имеющиеся на кухне травы, выбрать успокаивающую ромашку и еще три ингредиента и вскипятить воду, после чего нужно было отнести горячий чай наверх. В холле она столкнулась с миссис Кроуфорд.
— Что ты тут делаешь, Амелия?
— Поручение от миссис Йорк, — раздраженно ответила Эмили и, не оглядываясь, взмахнула юбками и стала подниматься по лестнице на второй этаж Она слышала, как экономка презрительно фыркнула и пробормотала: «Мы еще вами займемся, мисс!» — но расстраиваться по этому поводу у нее не было времени.
Вероника с благодарностью приняла травяной чай и пила его так, словно он действительно возрождал ее к жизни. Она не стала возражать, когда Эмили уложила ее волосы так же, как в первый раз, затем надела платье из черной тафты, украшенное бисером. Платье было очень броским и на менее красивой женщине смотрелось бы слишком вычурно.
— Вы очаровательно выгладите, мэм. — Эмили говорила искренне. — Все мужчины будут смотреть только на вас.
— Спасибо, Амелия. Только не нужно мне льстить, а то я стану слишком много о себе воображать.
— Немного уверенности не повредит. — Эмили взяла испачканное платье, собираясь его унести. Пятном нужно заняться немедленно. Джоан ей поможет.
Эмили вышла из гардеробной и уже повернулась, чтобы закрыть за собой дверь, но вдруг увидела, как открывается дверь спальни и в нее входит Лоретта.
— Боже правый! — При виде Вероники брови миссис Йорк взлетели вверх. — Ты на самом деле думаешь, что это платье уместно? Ты не забыла, что самое главное — произвести благоприятное впечатление на французского посла, особенно в присутствии Данверов?
Вероника сделала глубокий вдох, потом медленно выдохнула. Эмили видела, как ее пальцы стиснули складки юбки.
— Да, полагаю, оно в высшей степени уместно, — неуверенно ответила Вероника. — Мистер Гаррард Данвер ценитель элегантных нарядов; обыкновенное он не замечает.
Лицо Лоретты залилось краской, затем кровь отхлынула от ее щек.
— Как хочешь. — Голос ее был напряжен. — Но я не понимаю, почему ты опаздываешь. У тебя было достаточно времени. Новая камеристка не справляется?
— Нет, справляется — прекрасно справляется. Я передумала и переоделась в другое платье. Это не вина Амелии.
— Жаль. Нужно было спросить совета с самого начала. Но в любом случае уже слишком поздно. Это травяной чай?
— Да.
Лоретта немного помолчала, а когда заговорила, голос ее звучал холодно и резко, хотя миссис Йорк прекрасно владела собой. Она слегка передвинулась, и теперь Эмили не видела ее лица.
— Вероника, не следует давать волю чувствам. Такую роскошь ты себе позволить не можешь. Если ты больна, мы позовем врача, но в противном случае ты должна проявить дисциплинированность, изобразить на лице улыбку и сойти вниз. Мы почти опаздываем. Так не годится!
Вероника молчала. Эмили приоткрыла дверь еще на дюйм — больше не решилась, опасаясь, что Лоретта заметит движение.
— Я полностью готова, — наконец проговорила Вероника.
— Нет! Готова — это не просто надеть платье и уложить волосы. — Лоретта сбавила тон, но в ее голосе проступала непреклонность. — Ты должна быть внутренне готова. Ты собираешься выйти замуж за Джулиана Данвера, и ни у кого не должно быть повода усомниться, что ты счастлива, — по меньшей мере, у самого Джулиана и членов его семьи. Улыбайся. Никому не нравится мрачная или нервная женщина — мы должны способствовать комфорту и развлечению мужчин, быть приятной компанией, а не обузой! И никто не захочет жениться на женщине со слабым здоровьем. Мы скрываем мелкие недомогания. От нас ждут отваги и благородства — и не просто ждут, но и требуют.
— Иногда я вас ненавижу. — Вероника произнесла это так тихо, что Эмили с трудом разобрала слова, но от силы чувств, заключенных в этих словах, пробирала дрожь.
— И это тоже роскошь, — невозмутимо ответила Лоретта, — которую ты можешь себе позволить не больше, чем я.
— Может, оно того стоит, — сквозь зубы процедила Вероника.
— Подумай как следует, моя дорогая, подумай как следует, — спокойно ответила Лоретта, но затем ее голос изменился, стал хриплым; в нем клокотала ярость. — Соберись и прекрати это глупое хныканье! Я могу довести тебя только до этой черты, а потом ты должна сама о себе позаботиться! Я сделала для тебя все, что смогла, и это было не так легко, как могло тебе показаться.
Послышался шелест юбок, звук открывающейся двери, и до Эмили донесся голос, который она прежде не слышала.
— Вероника, ты выглядишь просто восхитительно.
— Спасибо, папа. — Голос Вероники дрожал.
— Я слежу за временем, Пирс. — В словах Лоретты не осталось и следа от прежних чувств, только легкое раздражение оттого, что ее проверяют. — Просто напоминала Веронике. У нее новая камеристка, а новички всегда немного медлительны.
— Правда? — без особого интереса отозвался он. — Кажется, я ее не видел.
— И не нужно, — ответила Лоретта. — У тебя достаточно забот, чтобы еще следить за прислугой.
— Виновата я, а не Амелия, — возразила Вероника. — Я передумала насчет платья.
— Что может дорого обойтись. — В вежливом замечании Лоретты таилась угроза, которая не должна была укрыться от Вероники, как не укрылась от Эмили. Один Пирс, похоже, ничего не заметил.
— Ерунда, моя дорогая. Это привилегия дам.
На этот раз Лоретта не стала спорить. Тон ее вновь изменился, став вежливым и домашним.
— Вероника, мы с тобой очень хорошо знаем друг друга. Мы вместе вынесли такое горе, и мне кажется, между нами нет недопонимания. Она знает, что я имею в виду. Пойдемте, нам уже пора быть внизу. Скоро прибудут гости, а Холлингсуорты, — по крайней мере, — никогда не опаздывают. Такие зануды.
— Мне кажется, они все зануды, — честно признался Пирс Йорк. — Не понимаю, зачем мы их всех приглашаем. Не вижу необходимости.
Остаток вечера стал для Эмили настоящим кошмаром. В кухне царил хаос — кухарка руководила приготовлением и подачей дюжины разных блюд. Мэри суетилась с тестом, подливками, соусами и пудингами. Реддич был занят в погребе и в столовой, где прислуживал Джон. Альберт непрерывно сновал туда-сюда. Нора принарядилась и расхаживала, шелестя юбками и командуя служанками; ее белоснежный кружевной фартук колыхался, как бурное море. Прим погрузила руки по локоть в раковину и пыталась приступить к мытью посуды, хотя бы кастрюль, но как только она заканчивала одну гору, на нее тут же сваливалась другая. Все были раздражены, а ужинали на ходу, когда выдавалась свободная минутка — холодным пирогом с дичью, который не вызывал у Эмили никакого аппетита.
Это не входило в ее обязанности, но Эмили помогала убирать грязную посуду, мыть и вытирать бокалы, доставать чистые приборы и тарелки. Она не могла пойти спать, оставив Мэри, Прим и Альберта с этой горой посуды. Кроме того, ей были нужны союзники, и чем больше, тем лучше. Миссис Кроуфорд — явный враг, поскольку дворецкий недвусмысленно выразил свое отношение к новенькой. Нора ревновала и называла ее «герцогиней», а Эдит не скрывала презрения.
Было уже без четверти час. Ветер завывал снаружи, выискивая малейшую щель или приоткрытую дверь, чтобы послать пронизывающий сквозняк. Когда Эмили преодолела последний лестничный пролет на чердак и проскользнула в свою маленькую промерзшую комнатку, в стекло барабанил снег с дождем. Горела всего одна свеча, а постель была такой холодной, что на ощупь казалась влажной.
Эмили сняла верхнюю одежду, натянула ночную рубашку прямо на белье, откинула одеяла и забралась в постель. От холода она дрожала всем телом, а на глаза невольно навернулись слезы, несмотря на решимость держать себя в руках. Эмили уткнулась лицом в ледяную подушку и плакала, пока не заснула.