Глава 4

Эмили вернулась домой на следующий день после дня рождественских подарков. Городской дом Эшвордов был большим и очень красивым. В первый год после свадьбы Джордж, стараясь угодить Эмили, почти весь его заново отремонтировал, не считаясь с расходами. Не отвергалось ничего, что привносило очарование и индивидуальность, но общий результат получился, по меньшей мере, роскошным. В доме не осталось ни изысканных французских украшений, ни позолоты, ни причудливых завитушек; мебель подобрали в стиле Регентства или георгианскую, сочетавшуюся с архитектурой самого дома. В то время Эмили спорила с Джорджем из-за любви его родителей к кисточкам и бахроме, а почти все скучные семейные портреты отправила в неиспользуемые комнаты для гостей. Результат удивил и обрадовал Джорджа, который с удовлетворением сравнивал свой дом с захламленными домами друзей.

Теперь Эмили стояла в холле и раздавала указания прислуге — внести чемоданы, приготовить ленч для Эдварда и ее самой; одиночество обступало ее, словно она была в чужом доме. Эмили вздохнула; ей так хотелось остановить слуг, сказать, что она возвращается в скромный дом Шарлотты — тесный, с подержанной мебелью, расположенный на узкой, непрестижной улице. Но Эмили была там счастлива; на несколько дней она забыла о своем положении вдовы. Материальные различия не имели никакого значения, потому что семья была вместе, а если один или два раза Эмили и просыпалась среди ночи и думала о том, что за стеной Шарлотта лежит в теплой постели с Томасом, то эти моменты быстро проходили, и она снова засыпала.

Теперь же контраст был подобен остро заточенному лезвию, и воздух в просторном доме, где она осталась единственной хозяйкой, казался ледяным, словно прикосновения холодной воды к коже.

Но это же абсурд! Слуги зажгли огонь во всех каминах, из коридора доносился звук быстрых шагов, в столовой звякали обеденные приборы, на лестнице переговаривались горничные, а обитая зеленым сукном дверь с глухим стуком закрылась, выпустив лакея.

Эмили поспешно поднялась по лестнице, на ходу снимая пальто. Появилась горничная, взяла у нее пальто и шляпку; потом она распакует чемоданы, отсортирует вещи для стирки и повесит платья. Няня займется вещами Эдварда.

Эмили вновь сошла вниз. В дверь будуара постучала кухарка, чтобы получить распоряжения насчет обеда, а также узнать меню на следующие несколько дней. Эмили ничего не делала сама, только принимала решения по поводу ничего не значащих вещей. В том-то и беда. Один пустой день сменялся другим, без каких-либо необходимых или интересных занятий: серыми январскими днями она может шить, писать письма, играть на пианино в пустой комнате или возиться с кистями и красками, не в состоянии воспроизвести на холсте то, что рисовало ее воображение.

Неважно, чем заниматься — лишь бы не в одиночестве.

Но большинство людей из ее окружения были просто знакомыми; называть их друзьями — значит принижать значение этого слова. Их общество нарушит окружавшую ее тишину, но не даст чувства близости, а Эмили еще не дошла до такой степени отчаяния, когда требуется просто присутствие людей, все равно кого.

Рассудком она понимала, что настоящее общение предполагает близость, но Эмили сомневалась, что готова к близким отношениям с кем-то за пределами семейного круга. Ее мать тоже недавно овдовела, но у них так мало общего. Кэролайн Эллисон много лет прожила в браке и по всем меркам была счастлива. Тем не менее она неожиданно обнаружила, что у вдовства есть свои преимущества. Впервые в жизни ей ни перед кем не нужно было отчитываться: ни перед властным отцом, ни перед честолюбивой матерью, ни перед покладистым, но чрезвычайно самоуверенным мужем. Даже ее свекровь утратила статус непререкаемого авторитета, матриарха, который был у нее при жизни сына. Наконец Кэролайн могла говорить то, что думает. Не раз и не два она приводила старую леди в ярость, советуя ей не лезть не в свое дело — когда был жив отец Эмили, она не осмеливалась на такое. Не стоило оно того — ни последующей размолвки, ни невозможности объясниться.

Но отец Эмили умер естественной смертью в возрасте шестидесяти пяти лет. А жизнь Джорджа оборвалась в самом расцвете, и кроме того, Эмили всегда была свободна и могла делать все, что хотела. Общество накладывало на нее ограничения, и после смерти Джорджа они связывали ее сильнее, чем при его жизни. Ощущение пустоты и одиночества испугало ее. Возможно, со временем это чувство усилится, и Эмили придется заполнять свою жизнь бессмысленными занятиями и глупыми разговорами с людьми, которые ей абсолютно безразличны.

Альтернатива выглядела необыкновенно заманчивой: поддерживать дружбу с Джеком Рэдли. В данный момент она полагала, что без особого труда выбросит из головы вопросы, которые могла бы задать рациональная половина ее разума: есть ли в Джеке нечто большее, чем очарование, юмор и умение в любой момент развеять скуку, а также способность так хорошо понимать ее, что объяснения почти никогда не требуются, не говоря уже об оправданиях?

Симпатия — это для друзей. Эмили прекрасно понимала, что для замужества еще нужно доверие, понимание того, что они разделяют одни ценности, что супруг поддержит ее в горе или в болезни, защитит от нападок недоброжелателей. А если ему нельзя доверять — эта мысль вызвала почти физическую боль, как будто нанесенные Джорджем раны еще не зажили, — то все бессмысленно. А он будет достаточно осторожен, чтобы она никогда не узнала об этом, а главное, не узнали ее друзья.

И еще необходимо уважение. Что общего может быть у нее с человеком, не обладающим смелостью, чтобы сражаться за свои убеждения, или большим сердцем, способным на жалость? Она быстро разочаруется и в том, чье воображение не выходит за границы его собственных потребностей.

Эмили остановила себя, охваченная страхом и растерянностью. О чем, черт возьми, она думает? О замужестве? С ума сошла! Джеку просто нужна богатая невеста — она поняла это по его присутствию в Кардингтон-кресент. Дядя Юстас пригласил его как подходящего мужа для Тэсси — у него происхождение и связи, а у нее деньги. Но теперь сама Эмили, унаследовавшая поместья Джорджа, во много раз богаче Тэсси Марч. А эту противную мысль нужно выбросить из головы. Она богатая вдова. Скоро появятся охотники за деньгами, словно стервятники, которые кружат над умирающей добычей и дожидаются своего часа: появиться не слишком рано, чтобы не выглядеть неприлично и не разрушить свои шансы, но и не слишком поздно, иначе приз достанется другим.

Эта мысль показалась такой отвратительной, что Эмили стало дурно. В первый раз оказавшись на рынке невест, она наслаждалась игрой. У нее было все, чтобы победить, и она должна была победить. Эмили превосходно вела свою игру и заслужила приз. Она обладала невинностью и высокомерием неопытности. Теперь Эмили не так уверена в себе. Она познала вкус поражения, причем совсем недавно, и ей есть что терять.

Неужели Вероника Йорк оказалась в таком же положении? И ей приходят в голову те же мысли? Ее мужа убили, и она, скорее всего, является наследницей всего состояния Йорков. И тоже с подозрением смотрит на обожателей и мысленно проверяет каждого, чтобы понять, это любовь к ней или к ее богатству?

Ужасная самоуверенность! Джек Рэдли никогда не упоминал о женитьбе и даже не намекал Эмили, что именно таковы его желания и мечты. Нужно следить за своими мыслями, а иначе она сморозит какую-нибудь глупость в его присутствии и с головой выдаст себя, что сделает всю ситуацию просто невозможной!

Хоть бы случилось какое-нибудь серьезное преступление, за которое они могли бы взяться вместе с Шарлоттой, нечто реальное и несомненно важное, что вытеснит из ее головы все эти нелепые фантазии и грезы! Как может женщина, обладающая хоть каплей ума, все свои мысли направлять на то, чтобы дать указания слугам, которые и без того прекрасно знают, что им делать? С домашним хозяйством для одной женщины и маленького мальчика без труда справится и горничная!

В таком беспорядке пребывали мысли Эмили, когда следующим утром в гостиную вошел дворецкий и объявил, что приехал мистер Джек Рэдли и свидетельствует свое почтение. Он в гостиной при кухне и желает знать, примет ли его леди Эшворд.

Эмили сглотнула и замерла на несколько секунд, пытаясь совладать со своим лицом; дворецкому не пристало видеть ее растерянность.

— Странное время для визита, — небрежно ответила она. — Наверное, мистер Рэдли приехал по делу; возможно, у него для меня новости. Да, Уэйнрайт, пригласите его войти.

— Слушаюсь, миледи.

Если Уэйнрайт что-то заметил, на его гладком лице ничего не отразилось. Он медленно повернулся и вышел из комнаты, двигаясь торжественно и плавно, словно участник какой-то процессии. Дворецкий поступил на службу к Эшвордам еще мальчиком, а его отец был в имении главным садовником. Эмили чувствовала себя рядом с ним неловко.

Через секунду появился Джек — неторопливо, как требовали приличия, но шаги легкие, лицо оживленное. Одет он был, как всегда, модно, однако носил вещи с такой непринужденностью, что костюм выглядел просто удачным сочетанием, а не чем-то продуманным заранее. Многие люди дорого дали бы, чтобы производить такое впечатление.

Он замялся, собираясь сказать, что хозяйка прекрасно выглядит, но затем отказался от лжи в пользу слабой улыбки и правды.

— Вы выглядите усталой, Эмили, — как и я сам. Ненавижу январь, а он уже почти наступил. Нам следует заняться чем-нибудь ужасно интересным, чтобы месяц быстрее закончился, — мы будем так заняты, что не заметим, как он пройдет.

Ей не удалось сдержать улыбку.

— В самом деле? И что вы предлагаете? Прошу вас, садитесь.

Рэдли изящно опустился на стул и посмотрел ей прямо в глаза.

— Мы должны продолжить расследование, — ответил он. — Шарлотта же вернется к Йоркам, правда? У меня создалось впечатление, что она заинтересовалась не менее нас. И вообще, разве это не ее идея?

Идеальный предлог, и Эмили, не задумываясь, ухватилась за него.

— Да, конечно! Я уверена, что она с радостью воспользуется шансом нанести еще один визит Йоркам. — Упоминать о том, что для этого снова потребуется помощь Джека, не было необходимости; они оба это знали. Ни одна женщина в положении Шарлотты не станет претендовать на продолжение знакомства. В любом случае ее финансы не позволяли даже приехать в экипаже, не говоря уже о соответствующей одежде. Эмили обеспечит сестру экипировкой, но не сопровождением. Нужно напомнить Шарлотте о деле, а то в рождественской суете она могла забыть о Йорках.

— Я пошлю ей записку, — вслух прибавила Эмили. — И нельзя исключать, что Питт узнал что-то еще, и нам нужно быть в курсе.

Джек с задумчивым видом смотрел в пол.

— Я попытался — очень осторожно — расспросить нескольких знакомых о Данверах, но выяснил крайне мало. Отец, Гаррард Данвер, — какая-то шишка в Министерстве иностранных дел; возможно, именно по этой причине они близко знакомы с Йорками. Высший свет на удивление мал. Все знают друг друга если не лично, то по крайней мере в лицо или слышали друг о друге — разумеется, речь не идет о визитах. У него было два сына: один погиб в Индии несколько лет назад, а второй, Джулиан Данвер, может жениться — или не жениться — на Веронике Йорк, в зависимости от результатов расследования Питта.

Эмили недовольно фыркнула. Она сочувствовала Веронике, и сомнения по поводу репутации молодой женщины вызывали у нее раздражение.

— Хоть бы кто-нибудь соблаговолил задуматься, достоин ли он ее! — язвительно воскликнула Эмили и тут же пожалела о вырвавшихся у нее словах. Лучше промолчать, чем выдать свои ужасные подозрения. Бог даст, Джек не догадается! Эмили открыла рот, собираясь утопить свое замечание в потоке слов, но испугалась, что он поймет ее намерения, и ограничилась вызывающим молчанием.

Джек слегка растерялся.

— Вы имеете в виду его репутацию?

Теперь растерялась Эмили. Нелепо допускать, что у мужчины должна быть такая же безупречная репутация, как у женщины; предположив такое, она зарекомендует себя эксцентричной особой, чуть ли не идиоткой.

Но альтернативой была правда, а это еще хуже. Как выйти из этой дискуссии, не будучи пойманной на лжи? Эмили почувствовала, что у нее горят щеки. Она должна что-то сказать! Молчание жгло ее огнем.

— Ну, Йорки могут задавать себе вопрос, такой ли он порядочный человек, каким кажется. — Эмили попыталась придумать более приемлемое объяснение, более конкретное. — У некоторых мужчин есть недостойные привычки. Возможно, вы не в курсе, но когда я помогала расследовать пару преступлений, то узнала ужасные вещи, которые скрывались от семьи. — Леди Эшворд заставила себя посмотреть на Джека. Не слишком ли она многословна?

— А это имеет какое-то отношение к убийству Роберта Йорка? — спросил он. Его взгляд оставался непроницаемым.

— Нет, — медленно произнесла Эмили. — Конечно, если это не он его убил.

— Джулиан Данвер?

— А почему бы и нет?

— Потому что он уже был любовником Вероники? — Джек понял, на что она намекает. — Да, такое возможно, — подтвердил он.

Очевидно, эта мысль не казалась ему неправдоподобной. Для Вероники развод был невозможен, даже на основании доказанной супружеской измены, не говоря уже об отсутствии каких-либо оснований. Эмили это знала. Только мужчина может развестись из-за того, что у него появилась другая, но и в этом случае репутация жены была бы погублена. Супруга обязана либо предотвращать подобные несчастья, либо благородно переносить их. А если в адюльтере уличат саму Веронику, то, женившись на ней, Джулиан Данвер распрощается с карьерой — а если точнее, высший свет отвергнет его. Для общества они просто перестанут существовать.

— Хотите сказать, Джулиан Данвер так увлекся Вероникой, что потерял голову и забыл о нравственности? — спросила Эмили, но не потому, что думала, что Джек может знать, а потому, что хотела выяснить его мнение о Веронике. Считает ли он ее женщиной, способной вызвать такую безумную страсть?

Ответ оказался таким, какого она боялась.

— Я не знаком с Данвером, — серьезно ответил Джек. — Но если это он, значит, Вероника та женщина, которая возбудила подобное чувство.

— О… — Голос Эмили был напряжен и звучал выше, чем обычно. — Тогда нам лучше немедленно приступить к делу, хотя бы ради справедливости. — Она говорила сухим, почти деловым тоном. — Я напишу Шарлотте, чтобы она пошла на зимнюю выставку, а вы должны постараться дать ей возможность встретиться с остальными людьми, которые могут иметь отношение к убийству. — Ее отчаяние прорвалось внезапно, несмотря на все попытки сдержать его. — Как жаль, что я заперта здесь, как затворница! Это отвратительно! Я бы столько сделала, если бы могла выходить в свет. Просто адские муки!

Джек казался удивленным, но затем в его глазах зажглись веселые огоньки.

— Мне кажется, что вы еще не созрели для гостиной в доме достопочтенной миссис Пирс Йорк, — хитро сказал он.

— Наоборот, — возразила Эмили; лицо ее горело. — Я уже перезрела!

Но сделать она все равно ничего не могла; ее выбор был прост: принимать свое положение с достоинством или нет.

Несколько минут они еще говорили на общие темы, а затем Джек ушел с поручением добыть необходимое приглашение. Оставшись одна, Эмили снова и снова перебирала в памяти сказанное, меняя то одно, то другое слово, чтобы сделать фразы более изящными, не такими откровенными. Ей хотелось бы вернуться назад и изменить ход этой встречи, сделать ее более непринужденной, пересыпанной остроумными замечаниями. Мужчины любят женщин, которые их развлекают, при условии, что они не слишком умны или язвительны.

Неужели она влюбилась в Джека? Это было бы недостойно — после смерти Джорджа прошло так мало времени… Или он просто ей симпатичен и это чувство усилилось скукой и ужасным одиночеством?

К вечеру шестого дня после Нового года, когда наступил тусклый и холодный январь — улицы покрыты снегом, а по земле ползет ледяной туман, словно белое покрывало смерти, забивая горло, поглощая свет, искажая звуки и отрезая от мира любого, кто отважился войти в него, — экипаж Эмили заехал за Шарлоттой. Сначала сестра приехала домой к Эмили, где переоделась в вечернее платье из шелка василькового цвета; Эмили вместе с горничной суетились вокруг нее, подгоняя платье по фигуре. Затем, завернувшись в шерсть и меха, поехала в экипаже Джека в особняк Гаррарда Данвера в районе Мейфэр, в дальнем конце Хановер-клоуз.

Экипаж медленно пробирался сквозь клубящийся туман, и Шарлотта едва различала газовые фонари над головой — вот он ярко-желтый, а через секунду уже становится размытым и тусклым от белых лохмотьев влажной пелены.

Она обрадовалась, когда они наконец приехали и настала пора снова стать Элизабет Барнаби. Легче сделать решительный шаг, чем сидеть, притаившись в темноте, снова и снова прокручивать все у себя в голове, беспокоиться из-за возможных трудностей и ошибок. Если обман раскроется, оправданий у нее не будет. Она окажется в ужасном положении: будет трепыхаться, словно мотылек на булавке, а окружающие — смотреть и думать, как она нелепа и безвкусна. Придется сказать, что она свихнулась — это единственное возможное оправдание.

Но если ей удастся обмануть высшее общество, выяснит ли она что-либо такое, что может пролить свет на гибель Роберта Йорка? Может, все это вообще не имеет отношения к Веронике и Роберту, а всего лишь глупый фарс, предназначенный для того, чтобы Эмили развеяла скуку, а Шарлотта получила возможность составить мнение о Джеке Рэдли, что ей удалось лишь отчасти?

Дверь экипажа открылась; снаружи стоял лакей, готовый помочь ей сойти. Шарлотта с благодарностью оперлась на его руку, и холодный воздух окутал ее, словно влажный шелк. Затем она быстро поднялась по ступеням и вошла в широкую, теплую прихожую.

У Шарлотты не было времени рассматривать мебель и картины рядом с широкой лестницей. Дворецкий принял у нее пальто и муфту, а горничная распахнула дверь в гостиную. Молодая женщина взяла Джека под руку и постаралась идти уверенным шагом — подбородок поднят, шелковые юбки шелестят. Хотя, если быть точной, это не ее юбки, а Эмили.

Джек подтолкнул ее локтем, и Шарлотта поняла, что переигрывает. Она должна казаться скромной и благодарной хозяевам за прием. Шарлотта опустила взгляд, борясь с раздражением. Ей надоело чувствовать себя обязанной.

Они приехали последними, что было очень удобно, потому что они оказались единственными, кто не был близко знаком с остальными. Шесть человек, сидевших в комнате, повернулись и посмотрели на них с разной степенью интереса. Первой заговорила молодая женщина лет двадцати пяти с лицом, которое с некоторой натяжкой можно было назвать хорошеньким. Слегка вздернутый нос не назовешь классическим, а глаза светятся искренностью, несколько неуместной для незамужней женщины. Фигура недостаточно округлая, чтобы соответствовать требованиям моды, но густые и блестящие волосы могли удовлетворить самый взыскательный вкус.

— Здравствуйте, мисс Барнаби. Я Харриет Данвер. Я так рада, что вы могли прийти. Как вам Лондон, если не принимать во внимание эту ужасную погоду?

— Здравствуйте, мисс Данвер, — вежливо ответила Шарлотта. — Да, благодарю вас. Даже этот туман — приятное разнообразие после деревни, а люди тут так добры.

К ней приблизился высокий мужчина с орлиным профилем и аскетичным лицом, который стоял в глубине комнаты, облокотившись на спинку огромного кресла. Шарлотта думала, что ему лет сорок пять, но, когда он проходил под люстрой, увидела, что седина у него не только на висках, но и по всей голове, а морщины на лице глубже и многочисленнее, чем позволяла разглядеть полутьма.

— Я Гаррард Данвер. — У него был красивый голос. — Рад познакомиться, мисс Барнаби.

Он не стал целовать ей руку, но улыбнулся Джеку в знак приветствия и представил их остальным. Из всех присутствующих больше всего Шарлотту интересовал Джулиан Данвер; на самом деле именно из-за него ей так не терпелось сюда попасть. Он был почти такого же роста, как отец, но более плотного телосложения, однако внимание Шарлотты привлекло его лицо. Вероятно, внешностью Джулиан пошел в мать, поскольку совсем не был похож на Гаррарда — в отличие от сестры, у которой сходство было весьма заметно, особенно глаза. Светлая кожа, серые или голубые глаза — при свете люстры она не могла точно определить, — а волосы каштановые, со светлой прядью спереди. В его лице чувствовалась сила, а также ум и сдержанность. Шарлотта понимала, чем он привлек Веронику Йорк.

Последним членом семьи Данверов была незамужняя сестра Гаррарда, мисс Аделина Данвер. Она была необыкновенно худа, и ее темно-зеленое платье не могло скрыть костлявые плечи. Все недостатки внешности Харриет у нее были выражены сильнее — подбородок еще меньше, нос еще больше — но такие же темные глаза и красивые волосы, густые, хотя уже немного потускневшие.

— Тетя Аделина плохо слышит, — прошептала Харриет Шарлотте. — Если она скажет что-нибудь невпопад, просто улыбнитесь и не обращайте внимания. Она часто неправильно истолковывает сказанное.

— Разумеется, — вежливо пробормотала Шарлотта.

Единственными гостями в комнате были Феликс Эшерсон и его жена. Импозантный мужчина с черными волосами и неожиданно живыми серыми глазами служил в Министерстве иностранных дел вместе с Джулианом Данвером. Но Шарлотта обратила внимание на его рот. Она никак не могла понять: широкая губа то ли свидетельствует о чувственности и силе, то ли указывает на привычку потакать своим слабостям. Жена Эшерсона Соня была красивой женщиной с правильным, но незапоминающимся и бесстрастным лицом — такие лица ценят те, кто занимается рекламой моды, потому что они нисколько не отвлекают внимание от шляпки. Женщина была хорошо сложена и пользовалась этим преимуществом, надев подчеркивающее фигуру платье цвета розового коралла, открывавшее пухлые, молочно-белые плечи.

После обмена приветствиями начался обычный светский разговор. Поскольку все остальные были знакомы друг с другом, в центре внимания оказались Шарлотта и Джек Рэдли; Шарлотта сосредоточилась на том, чтобы ее ответы были логичными и соответствовали тому образу, который она для себя создала. Она представлялась молодой женщиной из хорошей семьи, но с очень скромными средствами и, естественно, в поисках мужа. Эта роль требовала всего внимания Шарлотты, и только когда они приступили к ужину за столом, сверкавшим серебряными приборами и хрусталем, и принялись за пересоленный суп, у нее появилось время понаблюдать за остальными гостями.

Разговор по-прежнему касался только общих тем: замечания по поводу неприятной погоды, мелкие новости — никакой политики или даже намека на то, что может вызвать спор, — и обсуждение пьесы, которую почти все видели. Шарлотта отвечала только тогда, когда этого требовала вежливость, и у нее оставалось время подумать. Такого шанса может больше не представиться, и нужно извлечь из него максимум пользы.

Шарлотте требовалось выяснить несколько фактов, которые дополнят то немногое, что она узнала от Томаса. Как долго знакомы Джулиан Данвер и Вероника? Возможно ли, что их любовь предшествовала смерти Йорка и стала ее причиной? Является ли Джулиан Данвер честолюбивым человеком как в профессиональном, так и в общественном плане? Существуют ли значительные различия в их финансовом положении, так что они могли бы стать мотивом либо для Вероники, либо для него?

Шарлотта выросла в доме, где очень высоко ценили качество, даже в тех случаях, когда оно было недостижимо. Один из атрибутов юной дамы благородного происхождения — умение отличать превосходное от просто хорошего и, естественно, знать его цену. Она была в холле и гостиной дома Йорков и поняла, что семья богата, причем достаточно давно, чтобы привыкнуть к деньгам. Они не хвастались своим благосостоянием, что характерно для недавно разбогатевших людей. Они не чувствовали потребности хвалиться новой мебелью или отделкой, выставлять напоказ произведения искусства.

Разумеется, Шарлотта прекрасно понимала, что жизненные обстоятельства могут меняться; она видела дома с превосходными комнатами для приема гостей, тогда как в других помещениях не было даже ковров, а камины разжигались только на Рождество. Некоторые предпочитали держать полный штат прислуги, только чтобы их не считали бедными, хотя сами едва ли не голодали. Но Шарлотта заметила, во что одеты женщины. Платья сшиты по последней моде — без потертостей на манжетах и локтях, без следов переделки к новому сезону или перелицовки, чтобы скрыть пятна. Она сама довольно часто занималась такой переделкой и знала, где искать характерные дырочки от иглы или слегка отличающийся цвет ткани.

Теперь, притворяясь, что прислушивается к разговору за столом, Шарлотта внимательно рассмотрела столовую и мебель в ней. Все было выдержано в серебристых и синих тонах: голубые, без единого пятнышка обои, темно-синие шторы, на которых даже не заметно выцветших пятен, которые быстро оставляет солнце, — это значит, что они не провисели и сезона. На стене напротив Шарлотты располагался пейзаж Венеции, но с такого расстояния она не могла оценить качество картины, превосходное или просто приемлемое. Сам стол был из красного дерева — по крайней мере ножки, потому что крышка была застелена скатертью из плотного дамасского шелка. Стулья и буфеты в стиле Адама, и, по всей видимости, подлинные.

Убедившись, что никто на нее не смотрит, Шарлотта бросила взгляд на клеймо на обратной стороне серебряной ложки. Возможно, пересоленный суп был всего лишь досадной случайностью; даже у самых богатых людей повар может ошибиться. Или они просто любят соленое.

Шарлотта еще раз изучила наряды женщин, теперь уже с учетом цены и характера, о котором может свидетельствовать выбор платья. По всей видимости, и Харриет, и тетя Аделина в материальном плене зависели от Гаррарда. Платье Аделины не отнесешь к последнему крику моды, хотя, как подозревала Шарлотта, сестра хозяина дома всегда одевалась сдержанно — такой уж у нее характер. Тем не менее ткань превосходная, а сшито платье очень искусно. То же самое можно было сказать и о наряде Харриет.

Нет, похоже, деньги тут ни при чем — разве что имеются неизвестные обстоятельства, вроде наследства или чего-то такого.

— А вы как считаете, мисс Барнаби?

Шарлотта, вздрогнув, поняла, что Феликс Эшерсон обращается к ней — но что, черт возьми, он сказал?

— Я нахожу оперы мистера Вагнера несколько затянутыми, и мне становится скучно задолго до конца, — повторил Феликс, с легкой улыбкой глядя на нее. — Я предпочитаю что-то ближе к жизни. Магическое меня не интересует.

— Неудивительно, — внезапно вступила в разговор тетя Аделина, прежде чем Шарлотта успела собраться с мыслями и придумать ответ. — Оно постоянно окружает нас, и избежать его невозможно.

Все с удивлением посмотрели на нее, а Шарлотта совсем растерялась. Замечание казалось абсолютно бессмысленным.

— Он сказал «магическое», а не «трагическое», тетя Аделина, — тихо сказала Харриет.

Тетушка, похоже, нисколько не смутилась.

— Неужели? Меня не очень беспокоит магическое. А вас, мисс Барнаби?

Шарлотта сглотнула.

— Не думаю, мисс Данвер. Я сомневаюсь, что когда-либо сталкивалась с магией.

Джек прижал ко рту платок и закашлялся; Шарлотта знала, что он смеется.

Джулиан улыбнулся и предложил ей еще вина. Лакей и две горничные подали рыбное блюдо.

— Тема многих опер и пьес — безответная любовь, — сказала Шарлотта, нарушая молчание. — На самом деле это почти обязательно.

— Полагаю, что подобную ситуацию может вообразить каждый, если даже нам повезло не переживать ее самим, — ответил Джулиан.

— Думаете, такие истории правдивы? — мягко спросила Шарлотта, вглядываясь в его лицо в поисках признаков сочувствия или осуждения.

Джулиан удостоил ее содержательным ответом.

— Не в подробностях. Драматическое произведение должно быть концентрированным, в противном случае оно станет, как выражается Феликс, слишком скучным; наше внимание быстро утомится. Но чувства там настоящие, по крайней мере, для некоторых из нас… — Он вдруг умолк, на мгновение опустил взгляд, затем снова посмотрел на Шарлотту. В эту секунду она поняла, что Джулиан ей нравится. Он сказал не то, что думал, но Шарлотта была уверена, что его смущение связано не с этим — в его тоне не было ни гнева, ни осуждения, — а с кем-то из присутствующих.

— Мой дорогой Джулиан, — раздраженно сказал Гаррард, — ты все понимаешь буквально. Не думаю, что мисс Барнаби имела в виду нечто серьезное.

— Нет, конечно нет — поспешно согласился Джулиан. — Прошу меня извинить.

Шарлотта прекрасно понимала, что речь идет о каком-то реальном событии, известном им обоим. Возможно, имевшем отношение к Харриет или Аделине. Харриет уже перешагнула возраст, в котором обычно выходят замуж привлекательные девушки из хорошей семьи с материальным достатком. Почему ей не нашли достойную пару?

Шарлотта очаровательно улыбнулась; ее сердечность была искренней.

— Я всего лишь хотела сказать, что избыток магии или совпадений вызывает недоверие, и мы перестаем сопереживать персонажам. Я не имела в виду ничего конкретного. — Шарлотта решилась на пробный шаг. — Миссис Йорк была так добра, что пригласила меня на зимнюю выставку в Королевской академии. Вы уже там были?

— Я была, — без особого энтузиазма ответила Соня Эшерсон. — Не могу сказать, что мне что-то особенно понравилось.

— А портреты там были? — спросила тетя Аделина. — Люблю смотреть на лица.

— Я тоже, — поддержала ее Шарлотта. — Если только они не идеализированы до такой степени, что утрачивают индивидуальность. Я часто пытаюсь представить себе, какие черты характера отражают линии и пропорции, отличающиеся от классических, — в чем проявляется индивидуальность, а где лишь отметины опыта.

— Похвальная любознательность, — с неожиданным одобрением произнесла тетя Аделина и впервые с явным интересом посмотрела на Шарлотту. Внутри этой худой старомодной женщины жизнь когда-то била ключом. Глупо судить о человеке по милой внешности, как у Сони Эшерсон. Шарлотта невольно перевела взгляд на Феликса. Как это банально с его стороны — предпочесть такое бесцветное существо, как Соня, необычной, но полной чувств женщине наподобие Харриет.

А может, он и не предпочел. Не было никаких оснований предполагать, что Феликс счастлив; безупречные манеры и бесстрастное лицо могли скрывать все, что угодно. Хотя это не имеет никакого отношения к Веронике Йорк или к смерти Роберта Йорка, напомнила себе Шарлотта.

— Миссис Йорк была так добра, что пригласила меня, — несколько невпопад повторила Шарлотта. Ей не хотелось, чтобы разговор ушел в сторону. — Вы не знаете, она рисует? Я люблю портреты, но мне также нравятся эти маленькие рисунки акварелью, которые делают путешественники, — в них столько чувства, что кажется, будто ты сама побывала в тех местах. Я вспоминаю зарисовки из Африки: почти ощущаешь исходящий от камней жар, так искусно они выполнены.

Теперь лица всех сидящих за столом повернулись к ней. Соня Эшерсон была явно удивлена ее внезапной словоохотливостью, Феликса же это развлекало. Харриет смотрела, но не слушала; ее мысли были далеко. Взгляд Гаррарда не выражал ничего, кроме вежливости. И только глаза тети Аделины блестели — похоже, она разделяла чувства Шарлотты. Джек, против обыкновения, молчал — вероятно, решил отдать инициативу ей.

Ответил Джулиан.

— Не думаю, что она рисует. Мы никогда об этом не говорили.

— А вы давно с ней знакомы? — спросила Шарлотта, стараясь казаться простодушной, но тут же засомневалась, не слишком ли это грубо. — И, наверное, состоя на дипломатической службе, вы много путешествуете?

— Не в Африку, — с улыбкой ответил он. — Но мне бы хотелось.

— Слишком далеко и слишком жарко! — поморщился Феликс.

— Как я поняла, вы не в восторге от такой перспективы. — Тетя Аделина искоса взглянула на него. — Но все равно это было бы так чудесно!

Харриет затаила дыхание. Пальцы, сжимавшие ножку бокала, так напряглись, что побелели суставы. На Шарлотту тотчас нахлынули воспоминания о тех временах, когда она еще не встретила Томаса и была влюблена в Доминика, мужа старшей сестры. Она вспоминала мучительный страх, ощущение безнадежности от того, что ее игнорируют, волнение в моменты воображаемой близости, взгляд, случайное прикосновение, заполнявшую сердце радость, когда он был особенно внимателен, и нежность, которую, как ей казалось, она видела в его взгляде, а за всем этим — холодное, трезвое отчаяние. Она не могла представить, что выйдет замуж за кого-то другого, какие бы усилия ни прикладывала ее мать. Может, именно это состояние выдает опущенный взгляд Харриет, ее бледные губы и пылающие щеки?

— Он не сказал, что не в восторге, тетя Аделина, — мягко возразил Джулиан. — Он сказал, что это слишком далеко и там слишком жарко. Полагаю, для того, чтобы меня сопровождала Вероника.

Тетя Аделина решительно отвергла эту мысль.

— Глупости! Какая-то англичанка, я забыла ее имя, отправилась в Конго одна. Я бы тоже так хотела!

— Превосходная идея, — язвительно заметил Гаррард. — Ты поедешь летом или зимой?

Она одарила его взглядом, в котором явственно читалось отвращение.

— Это на экваторе, мой дорогой. Так что значения не имеет. В Министерстве иностранных дел вас чему-нибудь учат?

— Только не подниматься по реке Конго на веслах, — парировал он. — Мы оставляем это занятие незамужним дамам, которые в этом разбираются.

— Хорошо! — фыркнула она. — Хоть что-то вы нам оставляете!

На помощь пришел Джек Он повернулся к Джулиану.

— Я был знаком с миссис Йорк еще несколько лет назад, до ее брака с Робертом, но я не помню, любила ли она путешествовать, хотя, конечно, все могло измениться. Позволю себе предположить, что замужество за сотрудником Министерства иностранных дел расширило ее кругозор и, возможно, круг желаний.

Шарлотта мысленно поблагодарила его и изобразила на лице живейший интерес.

— А мистер Йорк любил путешествовать?

За столом на несколько секунд воцарилось молчание. Звякнул нож о тарелку. Из коридора донеслись шаги слуг.

— Нет, — ответил Джулиан. — Не думаю, хотя я не очень хорошо его знал. Я поступил на работу в Министерство иностранных дел всего за пару месяцев до его смерти. Феликс был знаком с ним гораздо ближе.

— Он любил Париж, — неожиданно сказала Соня. — Я помню, он сам говорил. И я нисколько не удивилась: он был таким элегантным и остроумным. Париж ему подходил. — Она посмотрела на мужа. — Хорошо бы нам иногда ездить за границу, в какие-нибудь утонченные места. Но Африка — это было бы просто ужасно, да и Индия немногим лучше.

Шарлотта посмотрела на Харриет; в этот раз она была почти уверена, что ее догадка верна. Мрачный, пустой взгляд и страдание, словно облаком окружавшее молодую женщину, — все это напомнило Шарлотте то, что чувствовала она сама, когда Сара и Доминик непринужденно рассуждали о переезде. Да, Харриет влюблена в Феликса Эшерсона. Но знает ли он? Доминик даже не догадывался, в какое смятение он приводил свояченицу, какие вызывал муки, неловкость и идиотские мечты.

Шарлотта посмотрела на Феликса Эшерсона, который не отрывал взгляда от белой шелковой скатерти.

— Я ни на что не рассчитываю, — ответил он. — Не могу представить обстоятельств, в которых меня отправят в одну из стран Европы, за исключением, возможно, Германии. Интересы моего департамента сосредоточены на укреплении и расширении империи, и особенно на Африке и ее колонизации. А если я туда и поеду, то по делу. Вернусь через несколько недель и большую часть времени потрачу на дорогу.

Харриет все еще была занята тем, что пыталась скрыть свои чувства от остальных, и поэтому ничего не сказала. Гаррард откинулся на спинку стула и любовался, как искрится вино в бокале, на который падает свет от люстры. Немного рисуется, решила Шарлотта, хотя чувствовала, что это необычное лицо скрывает больше эмоций, чем ей казалось — глубокие складки у рта, резко очерченные губы и жесты, свидетельствующие о сдерживаемой энергии. Все-таки у него много общего с тетей Аделиной.

— Я должна расспросить миссис Йорк о Париже, — сказала Шарлотта; ее ослепительная улыбка была предназначена всем и никому конкретно. — Я никогда не путешествовала, и, боюсь, у меня не будет такой возможности, но я люблю слушать, когда люди рассказывают о своих впечатлениях.

— Большая часть впечатлений — это варварская еда и неработающий водопровод. — Во взгляде Гаррарда сквозила ирония. — Уверяю вас, мисс Барнаби, это занятие переоценивают. Обычно вам либо слишком жарко, либо слишком холодно, кто-то теряет ваш багаж, во время переправы через Ла-Манш вам может стать дурно, а когда вы попадаете в Кале, то не понимаете ни слова в том, что говорят окружающие.

Шарлотта собиралась решительно возразить и сказать, что она знает французский, но вдруг поняла, что ее дразнят, причем это развлечение предназначено вовсе не для нее.

— Неужели? — она вскинула брови. — Со всем этим я регулярно сталкиваюсь в Англии, за исключением разве что переправы через Ла-Манш. Наверное, вы давно не выезжали из Лондона, мистер Данвер?

— Браво! — с довольным видом воскликнула тетя Аделина. — Она тебя раскусила.

Гаррард улыбнулся — одними губами.

— Действительно, — сказал он, однако это прозвучало скорее как вопрос, чем как утверждение.

— Не стоит лишать людей мечты, папа. — Джулиан снова принялся за еду. — Как бы то ни было, у мисс Барнаби все может оказаться по-другому, если она отправится в путешествие. Я помню, мать Роберта очень любила куда-нибудь ездить. Особенно ей нравился Брюссель.

— Это было недавно? — с интересом спросила Шарлотта. — Возможно, все изменилось в лучшую сторону с тех пор, как вы там были, мистер Данвер.

Его лицо напряглось. Свет падал на гладкую, натянутую кожу его щек, и Шарлотта почувствовала, что Гаррард с трудом сдерживает гнев. Почему его оскорбляют такие банальности? Ведь никто не подловил его на ошибке — просто высказал иное мнение. Почему у него так меняется настроение?

— Возможно, моим мечтам не суждено сбыться, — тихо прибавила она. — Но мечтать так приятно.

— Боже, защити нас от мечтающих женщин! — Гаррард поднял взгляд к потолку, а в голосе его сквозило презрение, которое в обычных обстоятельствах Шарлотта ему бы не простила.

— Очень часто мечты — единственный способ что-нибудь получить, — заметила тетя Аделина, беря бокал и нюхая шабли. — Но ты, конечно, этого не поймешь.

Все выглядели смущенными. Феликс посмотрел на Джулиана. Лицо Сони с правильными чертами и безупречной кожей казалось глупым, хотя было бы абсолютно несправедливо судить женщину так строго. Она была пристрастна к Харриет, и знала об этом.

— Прошу прощения, мисс Данвер? — нахмурившись, переспросил Джулиан.

— Это не твоя вина, — великодушно признала она. — Осмелюсь заметить, ты находишься в таком же положении.

Джек, смутившись, повернулся к Шарлотте.

— Что ты имеешь в виду, тетя Аделина? — тихо спросила Харриет.

— Интригующих женщин. — Брови тети Аделины взлетели вверх над блестящими глазами, слишком круглыми, чтобы считаться красивыми. — Ты не слушаешь, моя дорогая?

— Хендерсон! — громко позвал Гаррард. — Ради всего святого, неси уже этот пудинг!

— О мечтающих женщинах, тетя Аделина, — терпеливо поправил Джулиан. — Папа сказал «мечтающие женщины», а не «интригующие».

— Правда? — Она вдруг улыбнулась Джеку. — Приношу свои извинения, мистер Рэдли. Простите меня.

— Вам не за что извиняться, — заверил ее он. — Из одного может вытекать другое, не так ли? Можно начать с мечты и в отсутствие ограничений, которые накладывает нравственность, а закончить планами по достижению желаемого.

Шарлотта скользила взглядом по лицам, не решаясь задерживаться на Джулиане. Догадываются ли они, зачем она здесь? Может, ее намерения слишком уж очевидны и все просто играют с ней?

— Вы переоцениваете человеческую нравственность. — Улыбка приподняла вверх уголки губ Гаррарда, но выражала она скорее насмешку, чем удовольствие. — Зачастую это всего лишь понимание того, какие вещи практичны, а какие нет — хотя, боже, помоги нам, бывают и ужасные исключения. Спасибо, Хендерсон, раскладывай его скорее! — Он принял горячий пудинг, от которого шел пар, а также соус с бренди. — Мисс Барнаби, давайте поговорим о чем-то более приятном. Вы собираетесь в театр? На сцене идет множество занимательных спектаклей, ни в коем случае не ограниченных произведениями мистера Вагнера.

Тему сменили, и Шарлотта поняла, что с ее стороны было бы крайне неприлично пытаться вернуться назад. В любом случае это не принесло бы никакой пользы — она только выдала бы себя и разрушила все свои планы.

— Да, я очень надеюсь, — с энтузиазмом подхватила она. — Вы можете что-нибудь посоветовать? Было бы так мило пойти в театр, правда, Джек?

До окончания ужина не было сказано ничего, что имело отношение к жизни и смерти Роберта Йорка или его взаимоотношениям с семьей Данвер.

Дамы вышли из-за стола и вернулись в гостиную, а мужчинам подали портвейн. Шарлотта ожидала, что разговор будет скованным — из-за чувств Харриет к Феликсу. Независимо от того, знала ли о них Соня, женщины не могли держаться друг с другом непринужденно. Что касается самого Феликса, Шарлотта еще не поняла, догадывается ли он о любви Харриет, отвечает ли на ее чувство, а если отвечает, то присутствуют ли в его отношении искренность и благородство. Острый язык и плохой слух тети Аделины тоже не облегчали общение.

Шарлотта приготовилась сглаживать острые углы в светской беседе, но обнаружила, что предчувствие обмануло ее. Очевидно, женщины давно знали друг друга и сумели приспособиться. По опыту или инстинктивно они понимали, какие замечания по поводу моды будут безобидными, какими сплетнями об общих знакомых допустимо обмениваться и какие статьи в «Лондон иллюстрейтед ньюс» они все читают.

У Шарлотты не было ни времени, ни денег, чтобы выписывать эту газету; имена общих знакомых ей тоже ничего не говорили. Она сидела молча, с улыбкой вежливого интереса — со временем эта улыбка становилась все более неестественной, похожей на маску. Один или два раза она ловила на себе взгляд тети Аделины, видела в нем веселые искорки и отводила глаза.

Наконец Аделина встала.

— Мисс Барнаби, вы проявили интерес к искусству. Не хотите ли взглянуть на один из пейзажей в будуаре? Это была любимая комната моей невестки, и она очень любила путешествовать. Ей хотелось везде побывать.

— И она побывала? — спросила Шарлотта, вставая.

— Нет, — тетя Аделина повела ее за собой. — Она умерла молодой. В двадцать шесть лет. Харриет только начала ходить, а Джулиану было семь или восемь.

Шарлотта была тронута внезапной скорбью о женщине, жизнь которой закончилась на пороге расцвета, когда у нее было так много — муж и двое детей, один еще совсем маленький. Что бы она сама чувствовала, будь ей суждено оставить Дэниела, Джемайму и Томаса одних?

— Мне очень жаль, — сказала она.

— Это было давно, — не поворачиваясь, ответила тетя Аделина; она пересекла холл и свернула в широкий коридор, который вел в дамскую гостиную, или будуар. Комната была декорирована в кремовых и песочных тонах с вкраплениями зеленого — холодных и бледных тонов; единственный стул был ярким, кораллового цвета. Необычная комната, по крайней мере, отличавшаяся от всего остального дома. Шарлотте в голову внезапно пришла мысль, что молодая миссис Данвер чувствовала себя здесь неуютно. Может, она специально превратила будуар в свой остров, контрастирующий с остальными комнатами, насколько позволяли приличия?

На стене напротив камина висел пейзаж, изображающий Босфор — вид из дворца Топкапы на бухту Золотой Рог. Сине-зеленые воды кишели маленькими лодками, а вдалеке сквозь жаркое марево в ярких солнечных лучах сиял берег Азии. Сильный мужчина мог переплыть пролив, как Леандр, который плавал к Геро. Интересно, вспоминала ли о них юная миссис Данвер, когда выбирала картину?

— Вы молчите, — заметила тетя Аделина.

Шарлотта очень устала от банальностей. Ей хотелось сбросить с себя маску скованной условностями мисс Барнаби и стать собой, особенно в присутствии женщины, которая нравилась ей все больше и больше.

— Какие слова могут выразить прелесть этого пейзажа или мысли и мечты, которые он будит? — воскликнула она. — По-моему, сегодня уже было произнесено достаточно банальностей.

— Мое дорогое дитя, вас ждет катастрофа! — Тетя Аделина не скрывала своих мыслей. — Вы возьмете крылья, подобно Икару, и, подобно ему, упадете в море. Общество не позволяет женщине летать, как вы уже, вне всякого сомнения, поняли. Ради всего святого, не выходите замуж по расчету; это словно входить в холодную воду, дюйм за дюймом, пока она не накроет тебя с головой.

Шарлотта едва сдержалась, чтобы не признаться тете Аделине, что она уже замужем, причем за самым неподходящим человеком, и очень счастлива. Вспомнив об Эмили, она в последний момент прикусила язык и с улыбкой спросила, понимая, что улыбка вышла кривой и немного болезненной:

— А за неподходящего человека можно?

— Не думаю, что родители вам позволят, — возразила тетя Аделина. — Мои бы не разрешили.

Шарлотта снова собралась сказать, что ей очень жаль, но поняла, что это прозвучит слишком снисходительно. Аделина не тот человек, к которому следует испытывать даже намек на жалость. Она не верила, что мисс Данвер отказалась от своего решения из трусости, но даже если и так, осуждать ее теперь Шарлотта не имела никакого права — и желания тоже.

Вместо этого она решила открыть часть правды, вспомнив то, что происходило с ней.

— Сильнее всего возражала бы моя бабушка.

Аделина слабо улыбнулась, но в ее взгляде не было жалости к самой себе. Она присела боком на подлокотник одного из двух больших кресел песочного цвета.

— У моей матери было очень слабое здоровье, и она вовсю пользовалась этим, чтобы добиться внимания и послушания. Но когда я была молодой, мы все считали, что она может умереть от одного из своих «приступов». В конечном счете именно Гаррард заявил ей, что она притворяется, за что я ему очень благодарна. Но для меня время уже ушло. — Она тяжело вздохнула. — Разумеется, будь я красавицей, то вела бы жизнь очаровательной грешницы. Но меня никто не домогался, и приходилось делать вид, что я не приняла бы предложения. — Ее карие глаза сияли. — Вы не замечали, как люди лицемерно осуждают то, что у них даже не было возможности совершить?

— Да, — с искренней улыбкой согласилась Шарлотта. — Замечала. Это придает новый смысл выражению «превращать необходимость в добродетель». Такое предположение раздражает меня больше всего.

— Вам предстоит часто с этим сталкиваться. И будет разумно, если вы научитесь скрывать свои мысли и беседовать сама с собой.

— Боюсь, вы правы.

— Конечно, права. — Аделина встала. Она действительно была очень худой, но в ней чувствовалась жизненная сила, что делало ее самым интересным человеком в этой семье. Ее взгляд снова переместился на картину. — А вы знаете, что куртизанка по имени Феодора стала императрицей Византии? — небрежно заметила она. — Наверное, Феодора предпочитала яркие цвета. Я люблю темно-синий, ярко-зеленый и шафрановый — даже названия звучат приятно, — но не осмеливаюсь их носить. Гаррард будет меня донимать. И, вне всякого сомнения, перестанет давать деньги на одежду. — Аделина пристально вглядывалась в картину, словно видела что-то за ней. — Знаете, была одна женщина, которая один или два раза приходила в этот дом глубокой ночью — очень красивая, как черный лебедь. Так вот, она носила платья пурпурного цвета, не огненные, не желто-красные, как пламя, а отливавшие синим. Не всякому идет такой цвет. Я в таком была бы похожа на призрак. — Она огляделась с видом легкого недоумения. — Но женщина выглядела просто великолепно. Не представляю, что она тут делала, разве что приходила к Джулиану. Но ей следовало быть осторожнее. Гаррард пришел бы в ярость. Хотя, насколько я знаю, с тех пор как Джулиан стал ухаживать за Вероникой Йорк, другие его не интересуют — как и предписывают приличия. Прошлое мужчины — это его личное дело. Хотелось бы, чтобы это относилось и к женщинам, но я не настолько глупа, чтобы даже надеяться.

Мысли Шарлотты путались. Аделина сказала столько всего, и теперь требуется время, чтобы в этом разобраться.

— У меня есть тетя, которая вам должна понравиться, — сказала Шарлотта, осознавая свое безрассудство. — Леди Камминг-Гульд. Ей почти восемьдесят, но она просто восхитительна. Она убеждена, что женщины должны голосовать на выборах в парламент, и готова бороться за это.

— Как благородно с ее стороны. — Глаза Аделины блестели, но в них вместе с воодушевлением читалась самоирония. — Она до этого не доживет.

— Вы думаете? Если мы все будем настаивать, разве мужчины в конце концов не поймут, что это справедливо, и… — Увидев выражение лица Аделины, Шарлотта осознала свою наивность и умолкла.

— Моя дорогая, — сказала Аделина, покачивая головой. — Разумеется, если все мы поднимем свой голос, то убедим мужчин или даже заставим их — но мы никогда не сможем договориться между собой. Вы часто видели, как несколько женщин объединяются ради общей цели, если, конечно, речь не идет о полумиллионе? — Ее тонкие пальцы гладили бархатную обивку кресла. — Каждый занят своей жизнью — бедные на кухнях, богатые, вроде нас, в гостиных, — и мы не объединяемся ни для чего, а смотрим друг на друга как на соперниц в борьбе за немногих достойных и состоятельных мужчин в своем окружении. Мужчины же, наоборот, умеют объединяться, воображая себя защитниками государства, его опорой, обязанными делать все возможное, чтобы положение дел осталось точно таким же — под их контролем — в предположении, что им лучше знать, что для нас правильно, и что они должны обеспечить нас этим во что бы то ни стало. — Она вскинула голову. — И слишком много женщин с радостью помогают им, поскольку статус-кво их тоже очень устраивает, и они, вне всякого сомнения, тоже обладают властью.

— Мисс Данвер! По-моему, вы революционерка! — Голос Шарлотты звенел от удовольствия. — Вы должны познакомиться с тетей Веспасией. Вы понравитесь друг другу.

Аделина не успела ответить; в коридоре послышались шаги, и на пороге появилась Харриет; лицо ее было бледным, под глазами тени, словно от недосыпания.

— Мужчины снова присоединились к нам. Вы не вернетесь в гостиную, тетя Адди? — спросила она, затем вспомнила о вежливости. — Мисс Барнаби?

На лице Аделины промелькнула жалость, но так быстро, что Шарлотта подумала, не показалось ли ей; возможно, ее воображение просто следовало за мыслями.

— Конечно. — Аделина шагнула к двери. — Мы восхищались картиной твоей матери, видом на Босфор. Пойдемте, мисс Барнаби, на сегодня наше убежище закрывается. Мы должны оставить Феодору с Византией и вернуться в современный мир с его важными делами — такими, как вопрос, обручится ли мисс Уэтерли с капитаном Мариоттом в этом месяце или в следующем, или он ускользнет от нее, — она повела худыми плечами, — и отправится в море в решете.

Харриет растерялась. Она с недоумением смотрела на тетю.

— Эдвард Лир, — рискнула пуститься в объяснения Шарлотта. — Руки у них были синими, а головы — зелеными, или наоборот. И они поплыли в море на решете, если я правильно помню. Но он также был великолепным художником. Его греческие пейзажи просто восхитительны.

— О… — Харриет явно испытала облегчение, хотя ничего не поняла.

— Ну? — спросил ее Джек, когда они остались в экипаже одни. Они прижимались друг к другу, чтобы спастись от холода; изо рта у них шел пар. Снаружи выл ветер, а в канавах замерзала каша из воды и снега, темная от грязи и навоза, который на морозе лишился своего запаха.

— Много интересного, — ответила Шарлотта, стуча зубами. Она решила не говорить ему, что Харриет влюблена в Феликса Эшерсона; это личное дело молодой мисс Данвер, и если Джек ничего не заметил, пусть все так и остается. — Похоже, денег у них не меньше, чем у Йорков, так что этот мотив исключается. И обе семьи, очевидно, знакомы уже давно, и Джулиан с Вероникой могли полюбить друг друга еще до смерти Роберта. С другой стороны, и это еще интереснее, тетя Аделина…

— Которая вам очень понравилась, — перебил Рэдли.

— Да, очень понравилась, — подтвердила Шарлотта. — Но это меня не ослепило.

— Конечно, нет.

— Вот именно! Тетя Аделина сказала, что по меньшей мере дважды видела в доме странную, красивую женщину — ночью, три года назад! На ней неизменно было платье необычного пурпурного цвета.

— Вы хотите сказать, оба раза?

— Да, оба раза. Но кто она такая? Может, шпионка, охотившаяся за секретами Джулиана, связанными с Министерством иностранных дел? Или она соблазняла его?

— Но почему с тех пор ее никто не видел?

— Возможно, после смерти Роберта Йорка она уехала или спряталась. Или секретами владел именно он, и после его смерти интерес пропал. Или Джулиан Данвер отверг ее, потому что полюбил Веронику… Я не знаю!

— Вы собираетесь рассказать все Томасу?

Шарлотта набрала полную грудь воздуха и медленно выдохнула. Руки, спрятанные в муфту Эмили, онемели от холода. Было уже поздно, и она собиралась переночевать у сестры, а домой вернуться утром, что не понравится Питту. Можно сказать ему, что Эмили грустит и поэтому она осталась, что в какой-то мере соответствует действительности, но Шарлотта не хотела лгать мужу, а по сути своей это была ложь.

Альтернатива — сказать ему правду, объяснив причины, заставившие их заняться убийством Йорка.

— Да, — наконец, произнесла она. — Наверное, скажу.

— Вы уверены, что это разумно? — с сомнением спросил он.

— Я совсем не умею лгать, Джек.

— Вы меня поражаете! — насмешливо воскликнул Рэдли, повышая голос. — Я бы никогда не догадался!

— Прошу прощения? — вскинулась она.

— Сегодня вечером я наблюдал великолепный спектакль.

— А., это совсем другое. Это не считается.

Он засмеялся. Шарлотта была в ярости, но ей понравилась его реакция. Возможно, у Эмили все будет хорошо.

На следующее утро Шарлотта встала еще затемно; в семь часов она уже была у себя на кухне и жарила яичницу с беконом — свежие продукты были подарком от сестры.

— Эмили заболела? — Томас был явно обеспокоен, но Шарлотта знала, что если ее ответы окажутся неудовлетворительными, он может разозлиться. И прекрасно понимала, что сама выглядит возбужденной и довольной, чего не бывает после ночи, проведенной у постели больного.

— Томас… — Она долго об этом размышляла, украв у короткой ночи не меньше часа.

— Да? — осторожно спросил он.

— Эмили не больна, но очень одинока, а соблюдать траур просто невыносимо.

— Знаю, дорогая. — Теперь в его голосе проступило сострадание, и Шарлотта почувствовала себя виноватой.

— Поэтому я подумала, что нам нужно чем-нибудь заняться, — поспешно прибавила она и ткнула вилкой бекон, который негромко зашипел, распространяя восхитительный аромат.

— Чем-нибудь? — скептически переспросил Томас. Он слишком хорошо знал жену, чтобы рассчитывать на успех.

— Да, чем-нибудь захватывающим… вроде тайны или загадки. Поэтому мы стали расследовать смерть Роберта Йорка, о которой ты мне рассказывал. — Она взяла яйцо и разбила на сковородку, потом другое. — Еще одна причина — Джек Рэдли: я действительно хотела познакомиться с ним поближе, просто на всякий случай, — торопливо прибавила она и тяжело вздохнула. — Эмили думает, не выйти ли за него замуж. Кто-то должен защищать ее интересы…

— Шарлотта!

— У меня действительно были две причины, — не отступала она. — В общем, я приехала на чай к Веронике Йорк и ее свекрови. Эмили устроила, чтобы Джек Рэдли взял меня с собой, так что я могла понаблюдать за ним и одновременно кое-что выяснить о Йорках. — Осторожно переворачивая яйца на сковородке, Шарлотта чувствовала присутствие Питта у себя за спиной. Потом выложила яйца рядом с беконом на его тарелку. — Ну вот. — Она ласково улыбнулась. — А вчера вечером я обедала у Данверов. Познакомилась со всем семейством, и они оказались очень интересными. Кстати, финансовое положение Йорков и Данверов примерно одинаково, так что ни Вероника, ни Джулиан Данвер не станут вступать в брак из меркантильных соображений. — Рассказывая, Шарлотта одновременно заварила чай, но старалась не встречаться взглядом с Томасом. — А тетя Аделина сообщила мне странную вещь: она видела в доме красивую, эффектную женщину в платье необычного пурпурного оттенка. Думаешь, она шпионка?

Наконец Шарлотта посмотрела на мужа и испытала огромное облегчение, увидев изумление на его лице. Глаза Томаса широко раскрылись, рука с вилкой замерла на полпути ко рту.

— Женщина в пурпурном? — помолчав, переспросил он. — Она сказала, в пурпурном?

— Да. А что? Ты о ней слышал? Она шпионка? Томас!

— Не знаю. Но горничная Йорков тоже ее видела.

Шарлотта опустилась на стул напротив него и подалась вперед, забыв о беконе у себя на тарелке.

— Что она сказала? Когда она ее видела? Ты знаешь, кто она?

— Нет. Но я вернусь и еще раз поговорю с горничной. Попрошу ее поточнее описать женщину и вспомнить, когда именно она ее видела. Нужно выяснить, кто она такая — если получится.

Прежде чем вернуться в Хановер-клоуз, Питт зашел в полицейский участок на Боу-стрит, чтобы проверить, как продвигается расследование других дел, особенно ограбления в Стрэнде. Он прочел половину отчетов, когда вошел констебль с кружкой чая и поставил ее на стол инспектору.

— Спасибо, — рассеянно поблагодарил Томас.

— Думаю, вам будет интересно, мистер Питт, — сказал констебль, потом чихнул, достал из кармана хлопковый платок огромного размера, снова чихнул в него и высморкался. — Происшествие в Хановер-клоуз, сэр, вчера. Очень печально. Одна из горничных выпала из окна верхнего этажа, бедняжка. Должно быть, высунулась слишком далеко, чтобы что-то разглядеть или кого-то позвать. В общем, бедная девушка мертва, сэр.

— Мертва? — Питт поднял голову, чувствуя, как по спине пробежали мурашки. — Как ее зовут?

Констебль посмотрел на листок бумаги, который держал в руке.

— Далси Мэббат, сэр. Камеристка хозяйки.