Глава 5

– А больше всего это влияет на договоры, – сказал Мэтью, хмурясь и глядя на Питта через письменный стол.

Томас пришел к нему в Министерство иностранных дел. Сэр Десмонд уже не выглядел таким измученным и нервным, как на похоронах в Брэкли, но глаза его были по-прежнему мрачными, а лицо – бледным. Да и весь он был в напряжении, хорошо знакомом другу его детства по прежним временам, чтобы не заметить его или недооценить. Прошлое по-прежнему связывало их, несмотря на все, что случилось с тех пор, и на разделявший их житейский опыт.

Если бы Питта спросили, когда произошло то или иное событие, он не смог бы сказать точно, и даже сами события, которые можно было считать важными, поблекли в его памяти. Но чувства были живы и так же сильны, как если бы все случилось только вчера, и он все так же ощущал удивление, понимание, желание защитить, замешательство и чужую боль. Он мог ярко вспомнить смерть любимого животного, волшебное изумление первой любви и первое разочарование, страх от того, как меняются люди и знакомые прежде места, на фоне которых протекала жизнь. Они с Мэтью переживали все это вместе, во всяком случае многое, потому что он был старше своего друга на год, и поэтому, когда наставал черед младшего, старший уже мог поделиться с ним опытом и сочувствовал ему так живо, как не удавалось никому другому.

Он знал, что молодой Десмонд все так же глубоко и остро переживает смерть отца, просто теперь он лучше владел внешними проявлениями горя, потому что первое потрясение прошло. Сейчас они сидели в большом кабинете с мебелью из полированного дуба, бледно-зеленым ковром и окнами в больших нишах, выходящими в Сент-Джеймс-парк.

– Ты рассказывал о договоре с немцами, – напомнил Питт, – и мне необходимо знать, что это за информация. Ну хотя бы приблизительно… Потому что, только зная, о чем она, я смогу проследить ее источник и через чьи руки она прошла.

Мэтью нахмурился еще больше:

– Это не так легко сделать, но я попробую.

Томас ждал. За окном заржала лошадь. Кто-то прикрикнул на нее. Солнце отбрасывало на пол яркий световой узор.

– Одно из самых важных дел – соглашение с королем Лобенгулой в конце позапрошлого года, – начал задумчиво Десмонд. – В 1888-м, в сентябре, делегация Родса во главе с человеком по имени Чарлз Радд приехала в королевский лагерь Булавайо – это в Замбезии, а племя называется Ндебем. – Рассказывая, Мэтью тихонько барабанил пальцами по столу. – Радд был опытным негоциантом, когда дело шло об ископаемых, но, очевидно, совершенно ничего не знал об африканских царьках и их обычаях. Но для обихода он прихватил с собой некоего Томсона, который говорил на одном из диалектов, понятных королю. Третьим членом этого отряда был некто по имени Рошфор Магир, законник из колледжа Всех Усопших в Оксфорде.

Питт терпеливо слушал. Пока все эти сведения ничего не прояснили. Он пытался представить себе жару африканских диких саванн, а еще – мужество пришельцев и жадность к наживе, что толкали их в дорогу.

– Конечно, существовали и другие люди, жаждущие концессий на ископаемые, – продолжал Мэтью, – и мы едва их не потеряли.

– Мы? – прервал его Томас.

Его друг скорчил гримасу:

– Ну, насколько мы можем считать Сесила Родса нашим. Он действовал – и действует – с благословения правительства Ее Величества. У нас было соглашение, так называемый «Договор Моффэта», заключенное с Лобенгулой в феврале того же года, о том, что он не будет никому продавать свои земли. Цитирую: «Без предварительного уведомления об этом английского правительства и с его санкции».

– И ты хочешь сказать, что мы почти потеряли эти территории, – Питт снова вернул разговор к исходному моменту, – потому что информация попала к немцам?

Глаза Мэтью слегка расширились.

– Да, и это любопытно: немцы определенно получили информацию, однако создается впечатление, что об этом могли одновременно узнать и бельгийцы. Вся Центральная и Восточная Африка наводнена авантюристами, охотниками, разведчиками недр и землепроходцами, а также всяким людом, желающим играть посредническую роль во всевозможных делах и начинаниях, – он немного подался вперед. – Радду все удалось, потому что его поддержал сэр Сидни Шиппард, заместитель уполномоченного по делам Бечуаналенда. Он рьяный сторонник Сесила Родса, во всем его поддерживает и верит во все его начинания. Так же настроен и сэр Эркулес Робинсон в Кейптауне.

– А что, по-твоему, точно могло стать известно в германском посольстве из Министерства по делам колоний? – настаивал Томас. – Известно именно в последнее время… Оставь пока подозрения, скажи только, что это за информация, и я узнаю, как она туда попала: устно, письмом, телеграфом, кто ее получил и куда она была потом передана.

Десмонд коснулся пачки лежащих перед ним бумаг.

– Вот тут есть кое-что для тебя по этому делу, но также и другие документы, которые не имеют почти никакого отношения к Министерству иностранных дел; это все денежные проблемы. Но ведь сейчас очень многое зиждется на денежных интересах, – он взглянул на собеседника, чтобы удостовериться, понимает ли тот его слова.

– Деньги? – Питт как раз не понял, что он имел в виду. – Но ведь деньги не нужны туземным князькам? И наверное, правительство снабжает всем необходимым исследователей и первопроходцев, которые завоевывают новые земли для британской короны?

– Нет! В том-то и дело. Сесил Родс сам обеспечивает свои отряды. Они даже сейчас ни в чем не нуждаются. Он сам ведает финансовой стороной предприятия.

– Каким образом он, один-единственный, со всем справляется? – недоверчиво переспросил Томас. Ему не удавалось представить себе такие финансовые возможности.

Мэтью улыбнулся.

– Ты не понимаешь, что такое Африка, Томас. Нет, он, конечно, не все финансирует сам, но очень многое. У него связи в банках, отчасти в шотландских, и прежде всего в банке Фрэнсиса Стэндиша. Теперь ты, наверное, понимаешь, о каких источниках финансирования мы говорим: алмазов там больше, чем где бы то ни было в мире, золота еще больше, и целый континент земель, которыми владеют люди, живущие, по характеру вооружения, еще в первобытные времена.

Питт внимательно взглянул на друга. В голове у него копошились какие-то еще неясные мысли, туманные образы, и он вспомнил, что сэр Артур говорил об эксплуатации Африки и о роли «Узкого круга».

– Совсем другое было, когда в Африку приходили такие люди, как Ливингстон, – продолжил Десмонд, и лицо его потемнело. – Они хотели принести туда достижения медицинской науки, лекарства, христианство, помочь искоренить невежество, болезни, рабство. Таким образом они могли заработать нечто вроде бессмертной славы в поколениях, но для себя лично они ничего не искали. Даже Сесил Родс желает земель, денег и власти – как можно больше власти. И нам нужны такие, как он, на этой стадии развития Африки. – Лицо Мэтью еще больше омрачилось. – По крайней мере, мне так кажется. Мы с отцом спорили об этом. Он считал, что правительство должно проявить больше ответственности и посылать туда наших собственных солдат в открытую, и к черту что об этом подумают кайзер или король Леопольд. Но, разумеется, лорд Солсбери с самого начала вступления в должность никогда ничего серьезного в этом отношении не предпринимал. Он бы вообще отказался от Африки, если б мог, но ни обстоятельства, ни история ему этого не позволяют.

– Ты хочешь сказать, что Англия действует там руками Сесила Родса? – Томас все еще не мог поверить тому, что имел в виду его собеседник.

– Более или менее, – поддакнул Мэтью. – Разумеется, туда идут большие деньги и из других источников, из Лондона и Эдинбурга. И вот об этом информация, во всяком случае частично, тоже поступает в германское посольство.

В коридоре послышались шаги, но кто бы это ни проходил, он не остановился.

– Понимаю.

– Но только отчасти, Томас. Существует и множество других факторов, например связи и, напротив, междоусобные распри, старые и новые войны. Надо иметь в виду буров. Паулус Крюгер не такой человек, чтобы можно было безнаказанно не принимать его в расчет. Есть наследие зулусских войн. В Экватории сидит Эмин-паша, бельгийцы осели в Конго, на востоке царствует султан Занзибара, но главное – существуют влиятельный Карл Петерс и Германская восточноафриканская компания. – Десмонд опять коснулся пачки документов. – Прочитай их, Томас. Я не могу дать их тебе с собой, но они тебе прояснят, в каком направлении искать.

– Спасибо, – Питт потянулся, чтобы взять бумаги, но Мэтью не спешил подать их ему.

– Томас…

– Да?

– Что ты узнал об отце? Ты говорил, что наведешь справки насчет того случая – с наездом всадника. – Десмонду было неловко, словно он осуждал друга за бездействие, и он просто ненавидел себя за это, но не мог не задать такой вопрос. – Чем дольше ты будешь тянуть с этим, тем тяжелее будет дознаться. Люди забывчивы, они начинают бояться, когда с течением времени понимают, что существуют те, кто… – Он глубоко вздохнул и посмотрел на Питта. Глаза у него были светло-карие, в них выражались боль и душевное смятение.

– А я уже начал расследование, – спокойно ответил Томас. – Я поговорил со Стерджесом, когда был в Брэкли. Он уверен, что ошибка со щенками произошла по вине Дэнфорта. Тот послал письмо с отказом от щенков, где писал, что передумал. Во всяком случае, предполагается, что оно пришло от Дэнфорта. Не знаю, как это на самом деле, но Стерджес видел письмо, потому что оно было адресовано ему, а вовсе не сэру Артуру.

– Это уже кое-что, – ухватился за новость Мэтью, но тревожное выражение не исчезло с лица. – Но тот случай с наездом… Был ли он совершен намеренно? Ведь это было предупреждение, да?

– Не знаю. Свидетелей происшествия не было, насколько известно Стерджесу, хотя и колесник, и кузнец – оба видели всадника, мчавшегося сумасшедшим галопом по улице, очевидно не совладавшего с лошадью и потерявшего голову. Но даже взбрыкнувшая лошадь вовсе не обязательно должна столкнуться с другой, которую ясно видно, или промчаться мимо так близко, чтобы можно было хлестнуть другого всадника кнутом. Я думаю, что это было сделано намеренно, хотя не знаю, как это можно доказать. Человек был чужаком. Никто его не знает.

Лицо Десмонда стало жестким.

– И полагаю, то же самое можно сказать и о случае в подземке. Мы и здесь ничего не сможем доказать. Насколько мне известно, рядом не было никого из знакомых, – он опустил глаза. – Умно. Они знают, как устроить все так, чтобы тебе никто не поверил. Чтобы даже если ты кому-нибудь что-нибудь расскажешь, это будет выглядеть нелепо, словно несвязная, глупая болтовня человека, который употребляет опиум или постоянно находится в подпитии. – Мэтью вдруг поднял глаза, во взгляде его была паника. – Я начинаю чувствовать бессилие. Меня больше не мучает ненависть. Она превратилась во что-то гораздо более похожее на страх и ужасную усталость, словно все бессмысленно. Если бы это случилось с кем-нибудь другим, а не с моим отцом, я даже не пытался бы разобраться.

Питт знал, что такое страх. Он и сам испытывал его в прошлом, а теперь причина для паники действительно существовала. Он также понимал, что такое всепроникающая усталость – сейчас, когда прошли первое горестное потрясение и шоковое состояние. Гнев – опустошающее чувство, в его огне сгорают сила разума и энергия тела. Мэтью устал. Однако через некоторое время он воспрянет духом, и его гнев вернется, а с ним и чувство унижения, обиды. Вернется страстное желание защитить честь отца, разоблачить ложь и восстановить хотя бы видимость справедливости. Томас очень надеялся, что Харриет Сомс достаточно умна и великодушна, чтобы проявить доброту и терпеливо ждать, пока ее жених не преодолеет усталость и смятение чувств, что она не станет сейчас ждать от него ничего для себя, кроме преданности обещаниям, и поймет, что он дает ей все, на что сейчас способен.

– Ничего не предпринимай в одиночку, – заметил Питт очень серьезно.

Его друг слегка удивился, и теперь у него в глазах мелькнули любопытство и даже искорка юмора.

– Ты считаешь меня недостаточно компетентным, Томас? Но я уже пятнадцать лет работаю в Министерстве иностранных дел, после того как мы с тобой расстались. Я знаю, и очень хорошо, как вести себя дипломатично.

Но это были скорее слова, чем убеждение, и у суперинтенданта возникло покровительственное чувство, еще не совсем угасшее со времени юности.

– Извини, – сказал Питт. – Я хотел сказать только, что мы можем свести на нет наши усилия и не только потерять время, но и вызвать подозрение.

Мэтью улыбнулся, лицо его смягчилось.

– Извини тоже, Томас, я чересчур чувствителен. Но меня это ударило сильнее, чем можно было предположить. – Он наконец подал другу бумаги. – Просмотри их в служебной комнате и, когда закончишь, опять отдашь мне.

Питт встал и взял документы.

– Спасибо.

Предоставленная ему комната с высоким потолком была залита солнечным светом, бьющим в длинное окно, выходящее в парк. Суперинтендант сел в одно из трех кресел и начал читать. Заметок он не делал, но постарался запомнить все, что показалось ему существенным. Чтение заняло у него немало времени, Томас просидел над бумагами до полудня, чтобы наверняка знать, где искать пути исчезновения информации, которая, как он уже не сомневался, ушла в германское посольство. Затем он встал и вернул документы Мэтью.

– Это все, что тебе требуется? – Тот оторвал взгляд от письменного стола.

– На данный момент – да.

Десмонд улыбнулся:

– Как насчет ланча? Здесь есть отличный кабачок сразу за углом, и еще один, даже лучше, в двухстах метрах отсюда.

– Давай пойдем в тот, который «даже лучше», – ответил Питт, стараясь казаться беспечным.

Мэтью последовал за ним к двери. Они прошли по коридору, спустились по широкой лестнице и вышли на ярко освещенную солнцем деловую улицу.

Они шагали рядом, иногда их толкали прохожие, мужчины во фраках и цилиндрах, а иногда навстречу попадались знакомые женщины под зонтиками, разодетые по самой последней моде, с улыбкой кивающие им. Улица была запружена экипажами. Кебы, кареты, коляски, кабриолеты, открытые ландо проезжали каждые две-три минуты, запряженные лошадьми, которые бежали резвой трусцой, четко постукивая копытами по булыжнику и звеня упряжью.

– Люблю город в хороший ясный день, – сказал Десмонд почти извиняющимся тоном. – Повсюду такая бойкая жизнь, такое стремительное ощущение цели и волнующее возбуждение… – Он искоса взглянул на Томаса. – Но мне нужен Брэкли с его покоем и постоянством. Я всегда так ясно его помню, словно только что был там; я чувствую его холодный зимний воздух, вижу снег на полях, слышу, как трещат льдинки под ногами. Я могу глубоко вдохнуть и представить, как летний ветерок доносит аромат сена, могу увидеть блеск солнца и почувствовать, как жара опаляет кожу, могу ощутить во рту вкус яблочного сидра…

Красивая женщина в чем-то розово-сером прошла мимо и улыбнулась ему не как знакомая, а с явным интересом, но Мэтью вряд ли ее заметил.

– И сверканье льда, и внезапный весенний ливень, – продолжал он. – В городе бывает просто сыро или сухо. Не видишь, как прорастают злаки, и поля словно окутаны зеленоватым прозрачным туманом; не видишь мощных темных борозд вспаханной земли, не знаешь ощущения перемены времен года и вместе с тем бесконечности всего этого, потому что так повелось от первых дней творенья – и, очевидно, будет всегда.

Мимо, близко к обочине тротуара, промчался кеб, и размечтавшийся молодой человек быстро отскочил с мостовой, чтобы избежать ушиба.

– Вот идиот, – прошептал он.

До перекрестка оставалось с десяток шагов.

– А я больше всего люблю осень, – сказал Томас и улыбнулся, вспоминая. – Дни становятся короче и золотистей, когда последние косые лучи освещают сжатые поля, копны сена, когда они так четко вырисовываются на фоне неба. Люблю ясные вечера, когда облака уплывают на запад, ярко-красные ягоды висят на живой изгороди, повсюду дикие розы, запах горящих костров, на которых сжигают опавшие листья, и на солнце сверкает осенняя красота деревьев. – Они с Мэтью подошли к обочине тротуара и остановились. – Я всегда любил весенний прилив жизни и цветы, но в осени, когда все тронуто багрянцем и золотом, есть что-то особенное, какая-то полнота, завершенность.

Десмонд с внезапной нежностью взглянул на своего спутника. Они словно помолодели на двадцать лет и снова очутились в Брэкли, вместе любуясь полями и лесами, а вовсе не стояли сейчас на Парламент-стрит, ожидая, когда схлынет движение и можно будет перейти на другую сторону улицы.

Мимо быстро проехал экипаж, и на дороге образовался небольшой промежуток. Друзья бок о бок устремились вперед. А потом, непонятно как, из-за угла, задев обочину тротуара, молниеносно выскочила карета, запряженная четверкой всхрапывающих лошадей с дико выпученными, ошалелыми от страха глазами. Питт успел отскочить в сторону, изо всей силы толкнув подальше Мэтью, но того все равно задело передним колесом, и Десмонд упал, растянувшись в шаге от канавы и каменной кромки тротуара.

Томас выпрямился и круто обернулся, чтобы успеть разглядеть карету, но увидел только, как она исчезает за углом Сент-Маргарет-стрит в направлении Олд-пэлэс-ярд.

Его друг был недвижим.

Питт наклонился к нему. У него у самого была ушиблена нога и весь левый бок, наверное, был в синяках, но Томас едва сознавал это.

– Мэтью! – Он услышал в собственном голосе страх, и его желудок свело спазмом. – Мэтью!

Крови не было. Шея у друга была прямой, неестественности в положении рук и ног Томас не заметил, однако глаза Десмонда были закрыты, а лицо сильно побледнело.

На мостовой стояла плачущая женщина. Она зажимала рот рукой, словно хотела заглушить звук рыданий. Другая женщина, постарше, подошла и опустилась на колени рядом с лежащим без сознания молодым человеком.

– Могу я чем-нибудь помочь? – спокойно спросила она. – Мой муж врач, и я часто ему помогаю. – Она смотрела на Десмонда, а не на Питта и, не дожидаясь разрешения, легонько коснулась щеки Мэтью и, сняв перчатки, приложила палец к его шее.

Томас ждал, умирая от неизвестности.

Женщина наконец взглянула на него. Лицо у нее по-прежнему было спокойным.

– Пульс хороший, – сказала она, улыбнувшись. – Полагаю, у него будет ужасная головная боль, и прочие ушибы тоже, несомненно, доставят ему много неприятных минут, но, уверяю, он жив, и даже очень.

Питт почувствовал огромное облегчение. Словно кровь опять заструилась по жилам и жизнь вернулась в тело. Он сразу воспрянул духом.

– Вам сейчас самому не помешал бы глоток крепкого бренди, – тихо сказала женщина. – И я бы порекомендовала принять горячую ванну и натереть все ушибы и царапины настойкой арники. Это поможет, уверяю вас.

– Спасибо. Большое спасибо. – У Томаса было такое чувство, словно она спасала жизнь им обоим.

– Вы, наверное, понятия не имеете, кто правил экипажем? – продолжала она, все еще стоя на коленях около Мэтью. – Его нужно преследовать по суду. Это преступление. Лишь по великой милости Божией ваш друг не ударился головой о бордюр, иначе ему раскроило бы череп и все было бы кончено.

– Знаю. – Питт с трудом сглотнул, очень ярко представив себе, насколько верно ее предположение. Теперь, когда Томас был уверен, что Мэтью остался жив, он увидел все случившееся в более ярком свете и начал понимать, что это значит.

Женщина с любопытством глядела на него, наморщив лоб. Она тоже чувствовала, что стала свидетельницей не просто несчастного случая.

Вокруг собиралась толпа. Полный мужчина с роскошными бакенбардами, проложив себе дорогу локтями, выступил вперед.

– Что здесь происходит? – авторитетно спросил он. – Нужен врач? Не позвать ли полицию? Кто-нибудь уже послал за ней?

– Я сам из полиции, – взглянул на него Томас. – А врач нам действительно необходим. Буду очень обязан, если кто-нибудь его приведет.

Человек был в нерешительности:

– Вы действительно полицейский?

Питт пошарил в кармане, вынул удостоверение и с отвращением заметил, что руки у него дрожат. С трудом и не глядя на мужчину, он протянул ему документ.

Его друг пошевелился, а потом вдруг закашлялся, застонал и открыл глаза.

– Мэтью! – хрипло сказал Томас, наклоняясь и пристально вглядываясь в его лицо.

– Чертов идиот! – сердито сказал Десмонд и зажмурился от боли.

– Лежите, не двигайтесь, – твердо посоветовала пожилая дама. – Мы сейчас пошлем за доктором, и прежде чем подняться, вы должны посоветоваться с ним.

– Томас?

– Да… Я здесь.

Мэтью снова открыл глаза и внимательно посмотрел на друга. Он как будто бы хотел что-то сказать, но потом, видно, решил промолчать.

– Да, то самое, о чем ты сейчас подумал, – тихо ответил на его невысказанный вопрос Питт.

Мэтью глубоко вздохнул, и дрожь прошла у него по телу.

– Не надо было обижаться, когда ты советовал быть поосторожнее. Такое детское упрямство, и вот к чему оно привело.

Питт промолчал.

Дама оглянулась на человека с бакенбардами.

– Можно ли считать, сэр, что за доктором уже послали? – сказала она тоном добросовестной гувернантки, вопрошающей нерасторопного дворецкого.

– Можете, мэм, – ответил он напыщенно и отошел в сторону – по мнению Томаса, как раз для того, чтобы осуществить это намерение.

– Мне кажется, что с чьей-нибудь помощью я мог бы подняться, – сказал Мэтью. – Я здесь мешаю движению и выставляю себя напоказ.

И прежде чем Питт успел помешать, он стал с усилием подниматься. Томас еле успел ухватить его, когда тот покачнулся и потерял равновесие. Но, помедлив несколько секунд, пока у него не перестала кружиться голова, Десмонд собрался с силами и все-таки встал – хоть и не без помощи, но, во всяком случае, потом ему удалось стать прямо.

– Наверное, лучше нанять кеб и поехать домой, а потом как можно скорее послать за твоим собственным врачом, – решительно объявил Питт.

– Не думаю, что это обязательно, – заспорил Мэтью, но опять слегка пошатнулся.

– С вашей стороны отвергнуть этот совет было бы в высшей степени неразумно, – сурово заметила помогавшая ему дама.

Теперь, когда оба друга стояли, оказалось, что она значительно ниже их ростом и должна смотреть на них снизу вверх, но говорила она столь уверенно, что разница в росте была совершенно незаметной. Питт, во всяком случае, чувствовал себя рядом с ней как школьник перед учительницей.

У Десмонда, наверное, появилось такое же ощущение, потому что он перестал спорить и, когда Томас подозвал кеб, рассыпался перед дамой в благодарностях. Они откланялись и заняли места в экипаже.

Питт проводил пострадавшего друга до его квартиры и проследил, чтобы послали за доктором, а затем перешел в маленькую гостиную, чтобы обдумать прочитанное в Министерстве иностранных дел и заодно подождать, что скажет врач о состоянии Мэтью, который был рад поскорее лечь и отдохнуть.

– Очень неприятный инцидент, – сказал доктор примерно через десять минут. – Но, по счастью, как мне кажется, у вас только легкое сотрясение мозга и несколько болезненных царапин и ушибов. Вы сообщили о происшествии в полицию?

Врач стоял в спальне Мэтью. Тот лежал на постели, бледный и все еще сильно потрясенный, а Томас тоже стоял поблизости, около двери.

– Мистер Питт сам полицейский, – объяснил Десмонд. – И он был рядом со мной, когда все это случилось. Его тоже сшибло.

– Да? Но вы ничего не сказали? – Врач удивленно поднял брови. – Вы не хотите, чтобы я осмотрел и вас тоже, сэр?

– Нет, благодарю, я отделался всего несколькими синяками, – отклонил предложение Томас. – Но я признателен вам за внимание.

– Тогда, полагаю, вы доложите о происшествии вашему начальству. Мчаться так быстро, нанести повреждения двум людям и как ни в чем не бывало ускакать прочь – это преступное деяние, – сурово отчеканил врач.

– Мы не знаем, кто правил экипажем, и никто из людей на улице тоже не знал этого, так что тут мало что можно сделать, – заметил Питт.

Мэтью слабо улыбнулся:

– И суперинтендант Питт имеет только одно начальство – заместителя комиссара полиции. Не так ли, Томас?

Доктор, казалось, удивился и покачал головой.

– Жаль. Людям нравится, когда подобные случаи наказываются. Когда преступника препровождают куда надо. Но многое из того, что хотелось бы видеть, не получается… – Он повернулся к своему пациенту. – Отдохните денек-другой и вызовите меня снова, если вам станет хуже – усилится головная боль, или ухудшится зрение, или станет тошнить.

– Спасибо.

– Всего доброго, сэр Мэтью.

Питт проводил медика до выхода и снова вернулся в комнату.

– Спасибо, Томас, – сказал его друг угрюмо, – если бы ты не поторопился, меня бы растоптали эти страшные копыта. Наверное, это «Узкий круг» меня предупреждает?

– Или нас обоих, – ответил суперинтендант. – Или если это не Круг, то кто-то, кто вложил в Африку много денег. Хотя последнее и маловероятно. Но это может быть и простой случайностью, за которой никто не стоит.

– Ты сам в это веришь?

– Нет.

– И я тоже. – Мэтью попытался улыбнуться. Его продолговатое, кареглазое лицо очень побледнело, и он не старался скрыть, что испуган.

– Ничего не предпринимай день-другой, – сказал спокойно Томас. – Мы ничего не добьемся, рискуя здоровьем и жизнью. Оставайся дома. Мы должны обдумать наш следующий шаг. Нам надо все рассчитать, и мы не можем позволить себе бесцельных ударов в этой схватке.

– Я не на многое способен… Прямо сейчас, – прищурился Десмонд. – Но черт побери, я только об этом и стану думать, и ни о чем другом.

Питт улыбнулся и распрощался. Большего он сейчас тоже не мог предпринять, а пострадавшему необходимо было отдохнуть. Он ушел, обуреваемый водоворотом мрачных мыслей и опасений.

Было почти четыре часа дня, когда суперинтендант Питт появился на Даунинг-стрит и поднялся по ступенькам подъезда Министерства по делам колоний. Он попросил о встрече с Лайнусом Чэнселлором и получил ответ, что это возможно, если он готов подождать.

Оказалось, что ждать пришлось только полчаса, после чего посетителя проводили в приемную министра. Тот сидел за письменным столом, его широкий лоб был наморщен, а острый взгляд выражал интерес и тревогу.

– Добрый день, Питт, – сказал он, не вставая, и махнул рукой на стул около стола. Томас сел. – Полагаю, вы явились рассказать о том, что вам удалось разузнать? Еще слишком рано надеяться, что вы нашли подозреваемого? Да, вижу по выражению вашего лица, что это так. Что у вас? – Он зорко оглядел суперинтенданта. – Что-то вы очень скованы в движениях. Вы ушиблись?

Питт высокомерно улыбнулся. У него и правда начало сильно болеть все тело. Опасаясь за Мэтью, он не обратил внимания на собственные ушибы. Но теперь они не давали о себе забыть.

– Несколько часов назад меня сильно задел экипаж, но я очень сомневаюсь, что именно это является причиной моей неловкости.

На лице Чэнселлора изобразились искренняя тревога и некоторый испуг.

– Господи помилуй! Не хотите ли вы сказать, что кто-то вас пытался убить? – Затем лицо его посуровело, и в глазах появился острый, почти зловещий блеск. – Хотя не понимаю, чему я так удивился. Если кто-то продает свою страну, почему бы ему не решиться на убийство человека, который как будто собирается разоблачить его? Полагаю, мне надо несколько пересмотреть шкалу жизненных ценностей и привести ее в соответствие с сегодняшней моралью.

Он откинулся на спинку стула. Лицо его было взволнованным.

– Очевидно, грубое насилие поражает нас так сильно, что мы склонны считать его более страшным злом, чем невидимое зло испорченности или предательства. За улыбкой могут скрываться убийство, удар в спину, – он сжал кулак, словно сам хотел кого-то ударить, – и ты стараешься быть начеку везде и всюду, а потом вдруг понимаешь, что опасность пришла с той стороны, с какой ты ее не ждал, и все твое былое доверие обмануто. Это равносильно тому, чтобы лишиться всего, что делает жизнь желанной, веры в добро, любви друзей и самой чести. Откуда мне знать, не нанесут ли этот удар из толпы? Не собьют ли экипажем у края тротуара и раздавят под колесами? – Чэнселлор взглянул на Питта. Под участием в нем таился безудержный гнев. – Вы показались врачу? Вам можно стоять и много ходить? Вы уверены, что не пострадали серьезно?

Томас невольно улыбнулся.

– Да, я был у врача, благодарю вас, – ответил он, обойдясь с правдой несколько вольно. – Я был вместе с другом, который пострадал значительно больше, чем я, но через несколько дней все будет в порядке. Я ценю ваше участие. Этим утром я виделся с сэром Мэтью Десмондом и от него узнал некоторые подробности, касающиеся информации, попавшей к немцам. Я ознакомился с бумагами прямо в Министерстве иностранных дел, потому что не мог вынести оттуда документы, но помню их содержание и был бы очень обязан вам, если бы вы могли сказать, есть ли у некоторых министерств общий источник информации. Или, по крайней мере, кто не имеет доступа к ее источнику и ничего не может о ней знать.

– Конечно. Перескажите, что вы узнали, – министр откинулся на спинку стула, сложив руки в ожидании.

Питт сосредоточенно припомнил все, что почерпнул из бумаг Мэтью, и поведал все по порядку, логически переходя от одного пункта к другому.

Когда он закончил, Лайнус взглянул на него с недоумением и вновь воспрянувшей тревогой.

– Что-нибудь не так? – спросил Томас.

– Дело в том, что часть этой информации была неизвестна мне самому, – медленно ответил Чэнселлор. – Она не проходила через Министерство по делам колоний. – Он замолчал и пристально взглянул на Питта, словно желая удостовериться, вполне ли полицейский понимает подтекст.

– Это значит, что наш предатель, сознательно или несознательно, помог нам, – неохотно заключил тот. Новая мысль осенила его. – Конечно, это может говорить о его слабости.

Его собеседник сразу понял, что он имеет в виду. Искра надежды мелькнула во взгляде, и он весь напрягся.

– Да, разумеется! Это дает вам возможность с чего-то начать, искать доказательства, связи, может быть, счета за услуги или свидетельства шантажа. Возможности значительные.

– А с чего мне начать?

– Что? – удивился Лайнус.

– Откуда еще может поступать информация? – пояснил Томас свою мысль. – И что конкретно не прошло через ваше министерство?

– О, понимаю. Это относится к финансовым делам. Вы упомянули подробности разных займов и гарантий, которые, среди прочих, получили Маккиннон и Родс. И еще сказали о том, что их поддерживают лондонское Сити и банкиры Эдинбурга. Любой усердный, внимательный человек, знакомый с финансовым делом, может уяснить себе создавшуюся картину в общих чертах, но только лишь из Казначейства могут быть получены точные сведения о времени, условиях и точных размерах займов. – Лайнус пожал губы. – Это отвратительно, Питт. Это значит, что и в Казначействе есть предатель. И мы вам будем очень обязаны, если вы узнаете для нас, кто это, и сделаете все без огласки. – Он испытующе взглянул собеседнику в глаза. – Нужно ли мне пояснять вам, какой вред это может принести не только британским интересам в Африке, а вообще всему государству, если станет известно, что мы ломаем голову, пытаясь догадаться, кто же предатель, и не можем разоблачить его?

– Нет, не нужно, – просто ответил Томас. – Я сделаю все, что в моих силах, но проведу расследование тайно, если потребуется – даже в полной секретности.

– Это хорошо. Хорошо. – Министр опять сел на место и взглянул на Питта. Его красивое, подвижное лицо несколько утратило напряженное выражение. – Держите меня в курсе того, как подвигается расследование. Я всегда выкрою немного времени в течение дня или, если будет необходимо, то и вечером, чтобы увидеться с вами. Думаю, вам тоже трудно строго придерживаться назначенного времени, как и мне?

– Нет, сэр. Я постараюсь вовремя и неукоснительно сообщать вам о ходе расследования. Всего хорошего, мистер Чэнселлор.

После визита в Министерство по делам колоний Томас Питт немедленно поспешил в Казначейство, но было почти пять вечера, и мистер Рэнсли Сомс, с которым ему нужно было встретиться, уже ушел. Питт устал и ощущал сильную боль, поэтому не жалел, что его усердие не увенчалось успехом, и, остановив на Уайтхолле кеб, поехал домой.

Он еще не решил, стоит ли рассказывать Шарлотте о происшествии во всех подробностях. Хотя совсем ничего не сказать не удастся. Она сразу же поймет, что с ним что-то неладно, как только увидит его, но нет необходимости сообщать ей, как это все серьезно, и говорить, что Мэтью пострадал еще больше. Томас решил, что ни к чему так сильно беспокоить ее.

– Что это было? – не отступала Шарлотта, как только он в самых общих чертах рассказал о случившемся.

Они сидели в гостиной за чашкой горячего чая. Дети ужинали наверху. Джемайме еще нужно было закончить домашние задания – ей оставалось всего четыре года до экзаменов, которые должны были определить перспективы ее дальнейшего образования. Дэниелу, на два года младшему, чем она, еще позволяли не так строго придерживаться распорядка учебы. В пять с половиной он, однако, уже вполне сносно читал, зубрил наизусть таблицу умножения, и гораздо чаще, чем ему хотелось бы, его учили правописанию. Однако сейчас, в начале вечера, Дэниэлу уже было позволено играть. А Джемайма храбро сражалась с таблицей, перечислявшей всех английских королей, начиная с Эдуарда Исповедника, то есть с 1066 года, до ныне здравствующей королевы, правящей на Британских островах в текущем 1890-м. Запомнить всех было очень трудным делом. Однако на экзаменах девочка должна будет помнить не только имена королей и королев и последовательность их правления, но также все выдающиеся события, совершившиеся во время их царствования, и их даты.

– Что это было? – повторила Шарлотта, пристально глядя на мужа.

– Очевидно, кучер не мог справиться с лошадьми и задел меня, когда галопом завернул за угол. Я упал, но отделался только ушибами. – Питт улыбнулся. – Ничего серьезного. Я ничего не хотел тебе говорить, но ты бы подумала, что я хромаю от преждевременно нагрянувшей старости!

Однако жена не улыбнулась в ответ.

– Томас, ты выглядишь ужасно. Тебе нужно показаться врачу, чтобы увериться…

– Это необязательно.

Шарлотта сделала движение, словно хотела встать.

– Я думаю – надо!

– Нет, не надо! – сказал он с раздражением, которое не мог скрыть. Интонация была не только резкая, в ней звучал страх.

Шарлотта остановилась и, нахмурившись, взглянула на него.

– Извини. Я уже виделся с врачом. – И Томас рассказал ей то же, что и Чэнселлору, также умалчивая о некоторых подробностях. – Беспокоиться не о чем. Просто несколько ссадин, некоторое потрясение и злость.

– Нет, это не всё. Почему ты тогда пошел к врачу? – спросила она, неотрывно глядя ему в глаза.

Врать было слишком сложно, и к тому же Томас очень устал. Он всего лишь желал уберечь Шарлотту от волнения из-за опасности, которой ему удалось избежать, но в то же время ему хотелось, чтобы она знала все.

– Со мной был Мэтью. Ему досталось больше. И доктор приходил к нему. Но Мэтью скоро встанет, – поспешно добавил он. – Просто несколько минут он был без сознания.

Шарлотта пристально и тревожно глядела на мужа.

– Это была случайность, Томас? Ты не думаешь, что теперь «Узкий круг» преследует и Мэтью, а?

– Не знаю. Сомневаюсь. Сколь бы мне ни казалось, что он представляет для них угрозу, я все же не уверен, что это они.

Шарлотта тоже с сомнением посмотрела на него, но больше ничего не сказала. Вместо этого она приготовила супругу горячую ванну и отыскала настойку арники.

– Доброе утро, суперинтендант. – У Рэнсли Сомса приветствие прозвучало как вопрос. Это был красивый человек с правильными чертами лица и густыми, волнистыми светлыми волосами, зачесанными назад. Нос у него был с довольно высокой горбинкой, а рот свидетельствовал о некоторой мягкости характера. Без чувства самодисциплины этот человек мог бы снисходительно относиться к своим недостаткам и слабостям, но он был строг к себе, в том числе и в данный момент. Он смотрел на Питта пристально и с интересом, не лишенным любезности. – Чем могу быть вам полезен?

– Доброе утро, мистер Сомс, – ответил Томас, закрывая за собой дверь кабинета и принимая приглашение сесть. Рэнсли сидел за высоким столом с прекрасной резьбой. Сбоку стоял красный ящик, закрытый и опечатанный. – Извините, что беспокою вас, сэр, но я провожу расследование по просьбе Министерства иностранных дел из-за сведений, попавших совсем не в те руки. Поэтому нам необходимо знать источник информации и всех, кому она была доступна, чтобы исправить ошибку.

Сомс нахмурился.

– Вы выражаетесь очень дипломатично, суперинтендант, можно было бы даже сказать «темно». О какой информации вы говорите и куда она могла попасть по ошибке?

– Это финансовая информация, касающаяся Африки, и в данный момент я предпочел бы не говорить, куда она ушла. Мистер Лайнус Чэнселлор просил меня быть на этот счет очень осторожным. Полагаю, вы понимаете, насколько это важно.

– Разумеется. – Сотруднику Казначейства, по-видимому, не очень понравилось, что и он включен в число тех, кому не следует знать подробности. – Однако вы, наверное, понимаете также, что и мне могут потребоваться некоторые подтверждения ваших слов, просто в качестве формальности.

Питт улыбнулся.

– Естественно. – И вынул доверенное письмо, выданное ему Мэтью и с подписью министра иностранных дел.

Сомс взглянул на бумагу, узнал почерк лорда Солсбери и немного выпрямился. Томас почувствовал, как его собеседник слегка напрягся. Возможно, он понял, что дело очень важное.

– Да, суперинтендант. Скажите, что именно вы хотели бы от меня узнать. На мой стол ложится масса финансовой информации, как вы, наверное, уже заметили. И не такая уж малая часть ее касается Африки.

– Та, что меня интересует, касается финансирования экспедиции мистера Сесила Родса в Матабелеленд, которая совершается в настоящее время, а также и других проблем.

– В самом деле? Неужели вам неизвестно, суперинтендант, что эта экспедиция финансировалась главным образом из средств самого мистера Родса и его Южноафриканской компании?

– Да, сэр, я это знаю. Но так было не всегда. И вы бы очень мне помогли, рассказав всю историю сбора денег для экспедиции.

Рэнсли широко раскрыл глаза:

– Господи помилуй! С каких же времен?

Окно было открыто, и среди слабо доносящегося шума уличного движения послышался звук шарманки, который вскоре смолк.

– Ну, скажем, за последние десять лет, – ответил Питт.

– Но что вы хотите знать? Возможно, я и не смогу рассказать вам все год за годом. Мне придется тогда пробыть здесь целый день. – Сомс, видимо, удивился и стал раздражаться, словно просьба полицейского казалась ему неуместной.

– Я хотел бы только знать, кто имел дело с информацией.

Рэнсли вздохнул.

– Вы все равно просите о невозможном. Мистер Родс вначале хотел обезопасить Бечуаналенд от посягательств Кейптауна. В августе восемьдесят третьего года он обратился к правительству Кейптауна по этому вопросу. – И откинулся на спинку стула, скрестив руки на груди. – Бечуаналенд – это ворота в огромные плодородные пустоши Матабелеленда и Машоналенда, но Сканлен, премьер-министр, нисколько не был этим заинтересован. Кейптаунский парламент был по уши в долгах из-за строительства железной дороги. Долг исчислялся суммой в четырнадцать миллионов фунтов стерлингов, а война с Басутолендом еще больше усугубила бедственное финансовое положение страны. И тогда Родс впервые обратился за помощью к Лондону… И должен сказать – неохотно. Конечно, это происходило в те годы, когда у власти стояло либеральное правительство мистера Гладстона. Министром иностранных дел был лорд Дерби. Но и он, подобно Сканлену, не проявил интереса. – Сомс пристально посмотрел на Питта. – Вам известно об этом, суперинтендант?

– Нет, сэр. А мне необходимо это знать?

– Если вас интересует история финансирования экспедиции. – Рэнсли снисходительно улыбнулся и продолжил: – После нашего устрашающего поражения и потерь у Маджубы лорд Дерби не хотел иметь никаких дел с Африкой. Однако на следующий год все коренным образом изменилось, в первую очередь из-за опасения, что Трансвааль упорно продвигается на север и препятствует нашим усилиям, тем весьма необходимым усилиям, которые мы предпринимали ради безопасности империи, наших морских путей вокруг Кейптауна и так далее. Мы не могли позволить, чтобы все порты Капской провинции попали в руки исключительно африканеров. Вы следите за моей мыслью?

– Да.

– Крюгер и другие делегаты Трансвааля в следующем, восемьдесят четвертом году прибыли в Лондон для пересмотра договора с Преторией. Часть этого соглашения – не буду утомлять вас подробностями – предусматривала отказ Крюгера от Бечуаналенда. Бурские наемники двигались к северу. – Сомс взглянул на Питта, чтобы удостовериться, что тот понимает все значение сказанного. – Крюгер предал Родса и присоединил силой плодородные земли к Трансваалю, после чего на сцену выступила Германия. Положение все усложнялось. Понимаете теперь, как много с этим связано информации и как трудно установить, кому что известно?

– Да, понимаю, – сдался Томас. – Но ведь есть привычные каналы, через которые проходит информация, касающаяся Замбезии и Экватории?

– Конечно. А относительно Капской провинции, Бечуаналенда, Конго и Занзибара?

Звуки, доносившиеся через открытое окно, казалось, совсем отдалились, словно доходили уже из другого мира.

– Пока не будем о них говорить. – Питт решил направить разговор по нужному ему руслу.

– Очень хорошо. Это облегчит дело. – Вид у Рэнсли был все такой же раздраженный; он хмурился и явно пребывал в напряжении. – О том, что происходит на упомянутых вами территориях, известно лишь мне, Томсону, Четвинду, Макгрегору, Крэнборну и Олдерли. И мне трудно думать, что кто-то из них проявил небрежность или позволил передачу информации тому, кто не должен иметь к ней доступа. Хотя полагаю, что это возможно.

– Спасибо.

Сомс нахмурился:

– Что вы намерены предпринять?

– Продолжать заниматься этим делом, – ответил Томас с беспечной улыбкой. Он обязательно велит Телману заняться этим и между прочим проследить, существует ли какая-нибудь связь между названными Сомсом людьми и мисс Амандой Пеннеквик.

Рэнсли продолжал пристально разглядывать собеседника.

– Суперинтендант, могу я предположить, что интересующая вас информация была использована не по назначению или использована к собственной выгоде или в спекулятивных интересах? Надеюсь, это ни в коей мере не повредит нашим позициям в Африке? Я понимаю, как это все серьезно, – он подался вперед. – Да, необходимо, чтобы мы овладели Замбезией и всем путем от Кейптауна до Каира. И если тут вмешаются злые силы, один бог знает, к каким вредным последствиям это может привести. Тогда все труды, все глубочайшее влияние таких людей, как Ливингстон и Моффэт, будут сведены на нет океаном насилия и религиозного варварства. Африка тогда умоется кровью, и христианство на этом континенте погибнет. – Лицо у него стало несчастным. Было ясно, что этот человек высказывал свое глубокое, непреложное убеждение.

Питт почувствовал внезапную симпатию к нему. Его слова никак не вязались с беззастенчивой эксплуатацией Африки, о которой говорил сэр Артур. По крайней мере, Рэнсли Сомс не имел отношения к «Узкому кругу» и его манипуляциям. Только из-за этого одного он мог ему понравиться. И Томас ощутил огромное облегчение. В конце концов, перед ним сидел будущий тесть Мэтью.

– Извините, я хотел бы, чтобы этого не случилось. Но дело в том, что эта информация была передана в германское посольство.

Лицо Сомса стало пепельно-серым, и он в ужасе воззрился на Питта.

– Информация… подлинная информация? Вы уверены?

– Возможно, это еще не причинило непоправимого вреда, – попытался успокоить его Томас.

– Но… кто же мог бы сделать… такое? – спросил Рэнсли почти в отчаянии. – И неужели немцы вторгнутся со своими армиями из Занзибара? О, у них есть люди, вооружение, даже военные катера, вы об этом знаете? Там недавно было восстание, его подавили и пролили много крови!

– Но есть еще возможность предотвратить их дальнейшее насильственное продвижение, – сказал Питт обнадеживающе. – А пока позвольте вас поблагодарить за информацию, мистер Сомс. Она мне поможет. – Он встал и уже у самой двери вдруг обернулся и наудачу спросил; в конце концов, Харриет Сомс была известной светской женщиной с обширным кругом знакомств: – Сэр, вам случайно не известно имя Аманды Пеннеквик?

– Да. – Рэнсли очень удивился. – Но, ради бога, почему вы задали подобный вопрос? Она не имеет никакого отношения к обсуждаемой проблеме. Это подруга моей дочери. Почему вы спрашиваете, суперинтендант?

– Она знакома с кем-нибудь из джентльменов, которых вы мне назвали?

– Да, да, наверное. Олдерли познакомился с ней у меня дома, это мне доподлинно известно. И он, кажется, очень ею увлечен, в чем нет ничего странного. Аманда Пеннеквик – необыкновенно обаятельная молодая женщина. Но какое это имеет отношение к финансовой информации, связанной с Африкой?

– Возможно, никакого. – Томас улыбнулся и открыл дверь. – Очень вам благодарен, сэр. Всего хорошего.

На следующий день было воскресенье, а для Нобби Ганн оно стало счастливейшим днем жизни. Питер Крайслер пригласил ее на прогулку по реке и нанял небольшую лодку на весь день. Вернуться в город они должны были в экипаже, после ужина, поздним вечером долгого летнего дня. И сейчас Зенобия сидела в маленькой лодке, скользившей по сверкающей от солнца воде, подставив лицо жарким лучам и прохладному приятному ветерку, слыша звуки смеха и взволнованных голосов, несущихся над рекой. То были женщины в светлых муслиновых платьях, мужчины в рубашках с короткими рукавами и веселые дети, перекликающиеся над поручнями прогулочных пароходов или глядящие на реку с мостов и с обоих берегов.

– Кажется, весь Лондон высыпал сегодня на реку, – сказала мисс Ганн жизнерадостно, пока их рулевой искусно лавировал между стоящей на якоре баржей и рыболовецкой шхуной. Они наняли лодку у Вестминстерского моста под сенью Парламента и теперь уже довольно далеко спустились вниз по реке, миновав Блэкфрайерс, и почти достигли Саутворкского моста, а впереди маячил Лондонский мост.

Крайслер улыбнулся.

– Почему бы и нет, в такой прекраснейший майский день? Хотя полагаю, что сосуды добродетели еще в церкви? – Раньше они слышали перезвон колоколов, и он указал на два изящных шпиля колоколен, созданных зодчим Реном.

– Я могу быть столь же добродетельной и здесь, – ответила Зенобия с искренностью, наводящей на размышления. – И уж, конечно, гораздо более благодушной.

На этот раз Питер не пытался скрыть, что разговор его забавляет.

– Если вы захотите убедить меня, что являетесь женщиной, считающейся с условностями, то вы уже давным-давно опоздали. Подобные женщины не странствуют по реке Конго на каноэ.

– Разумеется, нет, – весело ответила его спутница. – Они плавают только на прогулочных лодках по Темзе и позволяют знакомым джентльменам увезти их в Ричмонд, или Кью, или даже на целый день в Гринвич.

– А может, вы тоже предпочли бы Кью? Говорят, тамошние ботанические сады относятся к чудесам света.

– Ни за что. Я очень рада, что мы плывем в Гринвич. А кроме того, я опасаюсь, что в такой день, как сегодня, в Кью хлынут толпы.

Питер немного удобнее устроился на сиденье, наслаждаясь солнцем и глядя, как множество других лодок деловито маневрируют по течению реки, на экипажи и омнибусы по берегам, на киоски, где продавали напитки, пирожки, сэндвичи и устрицы или воздушные шары, обручи, дудочки, свистки и другие игрушки. Девушка в воздушном платье с оборками играла в салочки с малышом в полосатом костюмчике. Белая собака с черными пятнами весело лаяла и прыгала вокруг них. Шарманка играла знакомую мелодию. Проплыл мимо прогулочный катер, и на его палубе у поручней стояли люди, махавшие тем, кто остался на берегу. Какой-то мужчина повязал голову красным шейным платком, чтобы его заметили в море окружающих лиц.

Нобби и Питер взглянули друг на друга. Слова были не обязательны. Им было одинаково хорошо, они ощущали одно и то же чувство радостной причастности ко всему человеческому.

Они проплыли под Саутворкским мостом. Старая набережная Свон осталась слева, впереди был Лондонский мост, а за ним – Таможенная набережная.

– Как вы думаете, станет ли Конго когда-нибудь таким же великим водным путем всего мира? – задумчиво спросила мисс Ганн. – Мысленно я вижу ту реку только как быстрый, бурный поток, окаймленный по берегам бесконечными джунглями, и редкие каноэ, плывущие от одной деревни до другой на расстоянии нескольких миль. – Она опустила руку и легонько плескала ею в воде; теплый ветерок овевал ее лицо. – И люди кажутся такими маленькими, такими бессильными на фоне первобытной мощи Африки. Здесь-то мы кажемся господами вселенной, подчинившими ее своей воле…

– Конго мы никогда не покорим, – сразу же ответил Питер. – Нам не позволит это сделать климат – то очень немногое на свете, что не поддается дрессировке и что нельзя подчинить. Но мы, разумеется, построим там города, пароходы и будем вывозить древесину, медь и все, что сочтем возможным продать. Там уже есть железная дорога. Со временем, думаю, будет построена еще одна, из Замбезии на Кейптаун, чтобы энергичнее экспортировать золото, слоновую кость и все остальное.

– И вам ненавистна сама мысль об этом, – сказала Зенобия очень серьезно и мрачно. От смеха и веселья не осталось и следа.

Ее молодой спутник пристально посмотрел на нее:

– Я ненавижу жадность и эксплуатацию. Ненавижу лицемерие, с которым мы обманываем африканцев. Так обманули и обвели вокруг пальца Лобенгулу, короля племени ндебеле в Машоналенде. Он, конечно, лукавый старый дьявол, однако все же достаточно умный, чтобы догадываться о трагичности своего положения.

Приливная волна захватила их лодку, и они проскользнули под Лондонским мостом. На них во все глаза смотрела и улыбалась девушка в большой шляпе. Нобби приветственно помахала рукой, и та махнула в ответ.

Таможенная набережная оставалась слева, а над ней возвышался Тауэр-хилл и Великий Лондонский Тауэр с бойницами на стенах и развевающимися флагами. Внизу у кромки воды был покатый боковой вход во Врата изменников, куда в былые дни на лодках подвозили осужденных на казнь.

– Интересно, какой он был? – очень тихо, почти про себя спросил Питер.

– Кто? – удивилась Нобби, не понимая, о чем он.

– Вильгельм Нормандский – последний завоеватель, который покорил эту землю и подчинил своей власти ее народ, который построил на холмах крепости и, удерживая их в повиновении с помощью хорошо вооруженных солдат, наживался на новых землях. Это он построил Тауэр. – Они скользили мимо темницы по быстро прибывавшей воде, и рулевому почти не стоило никакого труда сохранять скорость.

Мисс Ганн знала, о чем думает сейчас ее кавалер. Совсем не о Вильгельме Завоевателе или вторжении, совершившемся восемь столетий назад. Он опять думал об Африке, о европейских ружьях и пушках против тонких копий зулусских язычников, или о ндебеле и о британских поселениях на африканских диких равнинах, о черных людях, которыми управляют белые, совсем как в свое время норманны правили саксами. Только норманны были саксам родными по крови, вроде двоюродных братьев, объединенных одной расой и верой, и разница была только в языке.

Зенобия взглянула на Крайслера и твердо выдержала его взгляд. Теперь они проезжали мимо дока Святой Екатерины, направляясь к Лондонской гавани. По обе стороны реки были доки, верфи, сходни, спускавшиеся к самой воде. Баржи стояли на приколе, или медленно плыли вверх по течению в другие доки, или спускались вниз к устью реки и дальше в море. Теперь прогулочные лодки встречались редко, это было уже царство коммерции. Отсюда велась торговля со всем миром.

Словно поняв ее мысли, молодой человек улыбнулся.

– Шелк из Китая, специи из Бирмы и Индии, тиковое дерево, слоновая кость и нефрит, – сказал он, отклонившись еще дальше. Солнечные лучи на его бронзовом от загара лице оттенили более светлый тон волос там, где они уже выцвели под гораздо более жгучим светом, чем мягкое английское солнышко в этот день на воде, испещренной зайчиками. – Наверное, скоро повезут ливанский кедр и золото Офира! А еще – золото из Зимбабве, красное дерево и шкуры экзотических животных из Экватории, слоновую кость из Занзибара и полезные ископаемые из Конго в обмен на манчестерские ситцы и оружие из половины Европы. А сколько людей уедет туда! Некоторые вернутся домой, большинство останутся в Африке.

– А вы когда-нибудь встречались с Лобенгулой? – спросила Нобби с любопытством.

Крайслер рассмеялся, бросив на нее беглый взгляд.

– Да… встречался. Это огромный человек, почти двухметрового роста, а весит он целых двести два фунта. Он не носит никакой одежды, кроме зулуского обруча на голове и небольшой набедренной повязки.

– Господи помилуй! Действительно? Такой великан? – мисс Ганн очень внимательно поглядела на него – не шутит ли ее спутник, хотя и была почти уверена, что он говорит серьезно.

А тот все улыбался, и по глазам было видно, что вот сию минуту он громко рассмеется.

– Люди племени ндебеле не любят строить, как, например, племя шона, которое и создало город Зимбабве, – стал он рассказывать дальше. – Они занимаются разведением скота и налетами на другие племена и поэтому делают себе хижины из травы, обмазывая их экскрементами.

– Я видела такие, – быстро ответила Нобби. Память вернула ее в прошлое, и она могла почти как наяву ощутить запах выгоревшей травы, несмотря на то что вокруг нее шумели и плекались волны, а глаза слепила сверкающая на солнце водная рябь.

– Ну, конечно, вы видели, – сказал он извиняющимся тоном. – Простите, мне так редко выпадает удовольствие говорить с кем-то, кому не надо объяснять или подробно рисовать, чтобы в воображении слушателя возникали соответствующие картины. При дворе Лобенгулы существует очень строгий этикет. Каждый, кто испрашивает аудиенции, должен ползти к нему на четвереньках – и оставаться в таком положении все время, пока она длится. – Питер скорчил гримасу. – Это может оказаться очень трудным и изматывающим предприятием в жару, и совсем необязательно оно увенчается успехом или какой-нибудь выгодой. Лобенгула не умеет ни читать, ни писать, но у него мощная память… на все хорошее, что ему, бедолаге, должно принести сотрудничество с Европой.

Нобби молча ждала продолжения. Крайслер глубоко задумался, а она не торопила его. Молчание не заставляло ее чувствовать отчуждение, оно было дружеским, общим. Свет, плеск воды, причалы, склады Лондонского бассейна – все ускользало прочь, и над всем царили общие воспоминания о жизни в другой стране и общие опасения за ее будущее, омраченное нависшей над ней тенью.

Потом мисс Ганн вдруг выпрямилась и с недоверием широко открыла глаза.

– Да. – Питер взглянул на нее сквозь опущенные ресницы. – Ни вы, ни я не способны этому поверить, но он принял предложение. Ему, конечно, сказали, что вблизи больших поселений раскопок не будет и что все вновь прибывшие туда станут руководствоваться законами ндебеле и вести себя как подданные Лобенгулы. – В голосе Крайслера зазвучала горечь.

– А за сколько он продал свое согласие?

– За сотню фунтов в месяц, тысячу ружей марки «Мартини-Генри», за сто тысяч патронов и один военный катер на реке Замбези.

Зенобия ничего не ответила. Быстро спускаясь по течению реки, они миновали оставшийся слева Уорринг-Олд-Стэрз. Лондонская гавань кишела лодками и баржами, дымили пароходы, было полно грузовозов и траулеров, и здесь же красовалось старое причудливое судно для увеселительных прогулок. Неужели коричневая Конго, поросшая по берегам джунглями, когда-нибудь станет такой же цивилизованной и полной товаров со всех концов земли, и все это будет выгодно мужчинам и женщинам, которые никогда в жизни не покидали своих округов и графств?

– Радд галопом прискакал к Родсу в Кимберли, чтобы поскорее сообщить ему новости, – продолжал Крайслер, – прежде чем местные царьки сообразили, что их обманули. Этот идиот едва не умер от жажды, так торопился доложить обо всем.

Он сказал это с отвращением, но единственным чувством, выразившимся у него на лице, была глубокая личная обида. Губы молодого человека были плотно сжаты, словно он боялся показать боль, которую, по-видимому, испытывал постоянно, и, несмотря на его крепкое сложение и выносливость, Нобби догадывалась, насколько он душевно уязвим.

Но это была очень личная боль. И мисс Ганн, очевидно, являлась единственным человеком на свете, с кем он мог сполна поделиться ею и ожидать в ответ хоть какого-то понимания. Конечно, она знала, что чувство это слишком интимное, чтобы ждать от своего спутника чрезмерной откровенности. Однако ее тактичное молчание тоже свидетельствовало о близости и взаимопонимании с ним.

Они прошли гавань и доки, оставив позади Лаймхауз. По обеим сторонам все еще тянулись сходни, причалы и большие склады с вывесками, на которых были красками написаны имена владельцев. Впереди виднелись Вест-индские доки, за ними Собачий остров. Они уже проплыли мимо острова и старой набережной, бревна которой торчали над мелеющей водой. В прошлом сюда загоняли кнутами пойманных и осужденных на казнь пиратов, а потом во время прилива они тонули. Теперь же Питер и Зенобия словно видели это воочию. Они взглянули друг на друга и ничего не сказали.

Было так удобно и спокойно – не искать нужных слов. Мисс Ганн не привыкла к такой роскоши. Почти все ее знакомые тяготились бы паузой в разговоре. Они обязательно сочли бы необходимым что-нибудь сказать, чтобы нарушить тишину. Крайслеру же было достаточно время от времени ловить ее взгляд и знать, что ее тоже радуют ветерок и запах соли, шум, суета и в то же время большое расстояние между их лодкой и берегами. Они скользили мимо них, видели все вокруг, но оставались недосягаемыми.

Гринвич был прекрасен с его длинным, зеленым, высоким берегом, как будто бы вздымающимся прямо из реки, деревьями в роскошной листве и парком за ними, а еще – классическим изяществом зданий больницы и Королевской мореходной школы архитектора Ванбурга.

Питер и Зенобия сошли на берег, подъехали в открытой коляске к парку и медленно пошли бок о бок по лужайкам, покрытым цветами, останавливаясь под огромными деревьями и слушая, как шелестит на ветру листва. Развесистая магнолия была в полном расцвете, ее похожие на тюльпаны цветы белели, как облако, на фоне небесной голубизны. Дети играли в пятнашки, гоняли обручи, запускали бумажные змеи и волчки. Молодые няни в накрахмаленных чепцах и фартуках, горделиво подняв голову, катили перед собой коляски с младенцами. Вокруг, разглядывая их, прогуливались солдаты в красных мундирах. Влюбленные – и молодые, и не очень – бродили рука об руку. Флиртовали девицы, вращая зонтиками и хихикая. Собака бегала взад-вперед с палкой в пасти. Время от времени музыкальный органчик наигрывал приятную мелодию.

Мистер Крайслер и его спутница выпили чаю, теперь поддерживая более свободный разговор с довольно глубоким подтекстом, понятным обоим. Им ничего не требовалось объяснять друг другу. Они уже разделили и печаль, и опасения, но сейчас в этот теплый, клонящийся к вечеру день можно было отодвинуть их на задворки сознания.

На закате, когда в прохладном воздухе закружились насекомые и сильнее стало пахнуть землей и листьями, они нашли свободный экипаж, чтобы отправиться в долгую обратную поездку. Питер помог Нобби подняться, и они поехали домой, изредка обмениваясь парой слов в сгущающихся сумерках. Над рекой абрикосовый свет заходящего солнца подергивался пеплом, и на миг могло показаться, что сумерки так же волшебны, как в лагунах Венеции или на Босфоре, там, где встречаются Европа и Азия, и что мисс Ганн и ее друг находятся вовсе не в Лондоне, не в сердце величайшей со времен Цезаря империи.

Затем свет поблек и стал серебряным, на южной части неба зажглись звезды, казалось убегающие прочь от шума и фонарей города, и двое путешественников слегка придвинулись друг к другу, так как ночь принесла с собой и прохладу. Нобби не могла припомнить в своей жизни дня прекраснее, чем прошедший.