Книга: Душитель из Пентекост-элли
Назад: Глава 6
Дальше: Глава 8

Глава 7

– Слава богу, – облегченно промолвил Джон Корнуоллис и, откинувшись на спинку кресла, посмотрел на Питта. В противоположном конце ложи Шарлотта и ее мать Кэролайн, склонившись, с интересом смотрели в партер на входившую и выходившую публику. Половина спектакля была уже позади.
Джошуа Филдинг, новый муж Кэролайн, был звездой спектакля. Томасу было немаловажно знать, как воспримет его начальник новость о том, что мать его жены вышла замуж за актера, который к тому же был на много лет ее моложе. Но если Корнуоллис и нашел в этом что-то необычное, то, будучи человеком воспитанным, и виду не подал. Равным образом он ничего пока не сказал и о спектакле – довольно эмоциональной и ломающей каноны драме, которая поднимала непростые вопросы. Если бы суперинтендант узнал содержание пьесы раньше, он едва ли рискнул бы пригласить на нее своего начальника. С Микой Драммондом все было по-другому. Питт хорошо знал его пристрастия и слабости, знал, что могло оскорбить его чувства, а что нет. Новый же шеф пока оставался для Томаса незнакомцем. Они слишком мало работали вместе – по сути, только над делом Ады Маккинли, а оно оказалось не таким сложным и опасным, каким грозило стать вначале. Его вполне можно было не передавать Томасу. Но кто мог знать это тогда?
Корнуоллис провел рукой по волосам и невесело улыбнулся.
– Призна́юсь, я думал, что это дело будет гораздо более неприятным, – сказал он с удовлетворенным вздохом. – Нам чертовски повезло, что убийцей бедной женщины оказался ее сутенер. По сути, это почти семейная драма. – На высоком лбу Джона появилась тонкая морщинка. Несмотря на эти успокаивающие слова, он держался не очень уверенно. Безукоризненный фрак и белая манишка не скрывали странной скованности его тела. Казалось, он чувствовал себя не совсем уютно в этой обстановке.
Шарлотта и Кэролайн продолжали разглядывать зрителей в партере.
– Неужели всего лишь несчастливая случайность заставила нас подозревать Финли Фитцджеймса? – понизив голос, спросил помощник комиссара полиции, стараясь, чтобы их не услышали. Чувствовалось, как ему не хочется говорить о работе сейчас, но он был вынужден это обсудить.
– Я не очень верю в такие случайности, – задумчиво согласился Питт.
Он тоже был доволен такой скорой развязкой. Во всяком случае, теперь без особых трудов будет доказано, что убийцей является Костиган. Однако некоторые аспекты этого дела продолжали беспокоить Томаса. Арест сутенера и его допросы так и не смогли многого объяснить.
– Какой из значков оказался подлинным? – спросил Джон, словно читая мысли своего подчиненного. – Первый, найденный в постели убитой, или второй? Или же оба, поскольку и тот и другой были заказаны самим Фитцджеймсом?
Из соседней ложи донесся смех и восторженные возгласы. Внизу шумел партер.
– Не знаю, – ответил Питт. – Первые значки клуба заказывал Хеллиуэлл. Но он уверяет, что не помнит, к какому ювелиру тогда обратился, а свою собственную эмблему куда-то задевал.
– А что говорят остальные двое? – поинтересовался Корнуоллис.
– Они тоже не помнят ювелира, а свои значки давно потеряли. – Томас пожал плечами. – Я подозреваю, что Финли сам заказал копию, чтобы подтвердить свою невиновность или, во всяком случае, поставить под сомнение подозрения полиции.
– Следовательно, значок, найденный в Пентекост-элли, – это и есть его подлинный значок? – Джон быстро повернулся и посмотрел в лицо суперинтенданту. Всякая попытка непринужденной беседы исчезла. – В таком случае при чем здесь Костиган? Я не совсем понимаю.
– Я тоже, – признался Томас.
Он хотел было объяснить, но ему помешал стук в дверь ложи. Вошел Мика Драммонд. Он поздоровался с Шарлоттой и Кэролайн и, как только правила этикета позволили ему, подошел к Питту и Корнуоллису. Высокий, худой, с орлиным профилем, Мика был приятным и светским человеком, умело научившимся скрывать свою природную стеснительность.
– Примите мои поздравления, – искренно промолвил он, глядя на обоих бывших коллег. – Потенциально крайне неприятное расследование успешно завершено. Вашей большой победой следует считать и то, что многое не попало в прессу. А это дорогого стоит, поверьте мне. До меня дошли слухи, что Огастес Фитцджеймс весьма удовлетворен. – Драммонд усмехнулся. – Боюсь, что слово «благодарен» было бы сильным преувеличением, когда речь идет о таком человеке, как он, но мне кажется, он это оценит и не забудет, и, кто знает, возможно, в будущем вы обретете союзника.
– Лишь в том случае, если его враги станут нашими врагами, – сухо резюмировал Джон. – Он из той породы людей, которые помнят обиды, но забывают добрые услуги. Хотя наше расследование меньше всего ставило своей целью угодить ему, – быстро добавил он. – Если бы Питту удалось доказать, что его сын виновен, я арестовал бы его столь же охотно, как Костигана, да и любого другого.
Драммонд снова улыбнулся.
– Я не сомневаюсь в этом. И все же рад, что такая необходимость не возникла. – Он бросил взгляд на Томаса, но затем снова обратился к Корнуоллису: – К сожалению, мы мало чем способны помочь в тех случаях, когда подобные трагедии касаются самых уважаемых семей. Эти дела оказываются наиболее трудными и неприятными.
В памяти суперинтенданта возникли подробности трагедии, постигшей семью Элинор Байэм, которая теперь стала женой Драммонда. Он вспомнил боль и тревогу тех дней и их ужасный финал. Чуткость и понимание, выказанные тогда Питтом, связали их с Микой узами дружбы и доверия. Между Томасом и Корнуоллисом, которого он, бесспорно, уважал, такой близости пока не возникло.
Еще раз обменявшись несколькими словами с дамами, похвалив пьесу и поздравив Кэролайн с успехом Джошуа, Драммонд, извинившись, покинул ложу.
Питт, повернувшись к своему начальнику, хотел было продолжить прерванный разговор, но тут снова раздался стук, и на этот раз в ложу с высоко поднятой головой вплыла леди Веспасия. Она, как всегда, была великолепна. Решив сделать свое посещение спектакля знаменательным событием, пожилая дама облачилась в богатое платье, где шелк цвета лаванды сочетался с серебряно-серой тафтой. На ком-то другом эти цвета показались бы холодными, но не на леди Камминг-Гульд с ее серебряной сединой и бриллиантами в ушах и на шее.
Питт и Корнуоллис мгновенно встали.
– Восхитительно, моя дорогая! – воскликнула тетушка, обращаясь к Кэролайн. – Какой очаровательный мужчина! Столько благородства и умения держаться на сцене!
Миссис Филдинг зарделась от удовольствия и, почувствовав это, покраснела еще больше.
– Благодарю вас, – смущенно произнесла она. – Мне кажется, он действительно хорош в этой роли.
– Он ведет ее великолепно, – поправила ее Веспасия. – Словно она написана для него. Я в этом уверена. Добрый вечер, Шарлотта, добрый вечер, Томас. Ты, должно быть, доволен своими успехами? Добрый вечер, Джон.
– Добрый вечер, леди Камминг-Гульд. – Корнуоллис чуть склонил голову. Однако он был обрадован и смущен. Питт внимательно посмотрел на начальника и понял по выражению его лица, что тот наслышан об отдаленном родстве Шарлотты с Веспасией. Поэтому Джон не был особенно удивлен ее появлением в их ложе.
– Замечательно! – продолжала старая леди, чуть подняв одно плечо и не собираясь разъяснять, к чему именно относится это восклицание. Снова повернувшись к Кэролайн, она одарила ее улыбкой. – Я очень довольна, что пришла сюда. Ни в коем случае не думайте, что иначе мне пришлось бы провести вечер в опере, где дают Вагнера – что-то помпезное, с вмешательством богов и рока. Я предпочитаю обреченную любовь по-итальянски, со всеми человеческими слабостями, которые мне более близки и понятны, чем всесилие судьбы, чего я не понимаю, или предопределение, во что не верю и верить не собираюсь. Такая вера уничтожает все человеческое, что в нас еще сохранилось.
Мать Шарлотты открыла было рот, чтобы что-то добавить, но вовремя одумалась. Это было бы весьма некстати, и, кажется, никто этого не ждал, а менее всех – неумолкавшая леди Камминг-Гульд.
– К тому же я не могла обречь себя на мучения видеть, как самодовольно пыжится Огастес Фитцджеймс, – продолжала Веспасия с упреком. – Не знаю, действительно ли он любит Вагнера, или просто считает, что ходить на него – это признак хорошего вкуса, но он не пропускает ни одной его оперы, тем более премьерных постановок, неизменно в обществе жены, шею и грудь которой украшают все сокровища южноафриканских алмазных копей. Видеть его физиономию было бы еще худшим испытанием, чем слушать вопли Брунгильды, Зигелинды, Изольды и прочих. Единственным развлечением оставалось бы смотреть на публику и по лицам определять, кому еще хуже, чем мне.
– Неужели? – растерянно спросил Питт.
Пожилая дама, чуть прищурившись, посмотрела на него:
– Да, мой друг, кто-то попытался погубить репутацию семьи Фитцджеймсов и, кажется, потерпел неудачу. Это ничтожество Костиган, возможно, убил девицу, но неужели ты веришь в то, что ему самому пришло в голову обставить все так, чтобы тень подозрения упала на Финли? Как такому человеку, как этот сутенер, удалось достать значок клуба и золотую запонку? Ты думаешь, они с Финли знакомы? – В голосе Веспасии не было сарказма, просто она допускала такую возможность.
– Не знаю, – ответил Томас. – Маловероятно, но в этом деле многие вопросы остаются без ответа. Я собираюсь завтра допросить задержанного. Но, исходя из того, что у нас есть на сегодня, Финли Фитцджеймс едва ли имеет к этому какое-либо отношение, прямое или косвенное.
– Но как могли его эмблема и запонка оказаться там? – спросила в свою очередь Шарлотта. – Ты думаешь, Ада украла их?
– Не знаю, – снова повторил Томас. – Возможно, Финли оставил их у Ады, когда как-то заходил туда, или это сделал кто-то другой. – Он вспомнил лицо Яго Джонса, и тревожное предчувствие неприятно кольнуло его.
– Хотелось бы думать, что все это – неприятное совпадение, – вздохнула леди Камминг-Гульд и покачала головой. – Во всяком случае, мне хочется так думать. Фитцджеймс-старший – человек неприятный, спору нет. Кое в чем я его еще могу понять, но все же у него душа бандита.
Послышался звонок, оповестивший о конце антракта. Захлопали двери лож. Публика возвращалась на свои места. Оживленный шум вокруг превратился в приглушенный гул.
Веспасия улыбнулась:
– Я рада, что повидалась с вами, но пришла в театр ради пьесы и намерена сидеть на своем месте, когда поднимется занавес.
Попрощавшись, она, шурша шелками, исчезла, оставив после себя легкий запах жасмина.
Корнуоллис снова опустился в кресло и посмотрел на своего подчиненного.
– Мы должны узнать, каким образом вещи Фитцджеймса оказались в комнате Ады, – почти шепотом сказал он. – Теперь, после того как мы предъявили обвинение Костигану, Финли вправе знать, кто его подставил, с помощью этого сутенера или без нее. Ваши полномочия, боюсь, на этом не закончатся. – Он нахмурился и нагнулся к Томасу, как только в зале погасли огни. – С нашей стороны было неосторожным предполагать, что Финли Фитцджеймс бывал в таком месте, как Пентекост-элли. Хотя как знать, если он не помнит, где был в тот вечер… Большинство такой публики проводит время в компаниях. Шансы, что он пребывал в одиночестве, хотя и не помнит об этом, один к ста.
Когда поднялся занавес, Джон и вовсе перешел на еле уловимый шепот:
– У меня недоброе предчувствие, Питт, что в этом замешан кто-то из очень близких Финли людей. Вам лучше заняться, если это возможно, выяснением, какой из этих значков подлинный. – Он вздохнул. – Если он сам заказал копию значка, а его папенька сделал вид, будто не ведает об этом, тут мы ничего уже поделать не можем. – В голосе Корнуоллиса были гнев и сожаление. Он мог и не говорить, насколько подобные компромиссы противоречат его принципам.
Дальше разговор прервался, так как надо было смотреть на сцену, и не только потому, что не хотелось обидеть Кэролайн. Все в ложе с нетерпением ждали второго акта. Лишь Шарлотта с тревогой поглядывала на мужа. Миссис Филдинг же была целиком поглощена тем, что происходило на сцене. Джон в глубине ложи тоже успокоенно расслабился, выбросив на время из головы дело об убийстве в Пентекост-элли.
– Не знаю, – в отчаянии простонал Костиган. – Я ничего не знаю.
Происходило это в камере Ньюгейтской тюрьмы. Питт стоял у двери, гадая, правду ли говорит заключенный или лжет, а если лжет, то по привычке или же в надежде, что это поможет ему избежать наказания. Но все было бессмысленным. За убийство Ады Маккинли ему грозило одно: виселица. А все, что происходило теперь, делалось для протокола и чтобы раскрыть до конца тайну этого преступления.
Без франтовского фрака и крахмальной манишки Альберт выглядел потерянным. Он как будто даже стал меньше ростом. Теперь на нем был старый измятый пиджак, который он не снимал даже ночью. Глядя на эту жалкую фигуру, Томас не находил в себе мужества сказать ему всю правду и вообще быть жестоким. Возможно, это глупо и Костиган должен знать, что его ждет. Признавшись, что видел ботинки Ады в ее комнате, он изобличил себя. Он сам понимал, что надеяться ему не на что; он увидел это на лице суперинтенданта.
И все же слова придавали всему как бы другую реальность: это был конец всяким надеждам, не нужно было слабеющим шепотом продолжать отрицать свою вину, и не было смысла прятаться от того, чему надо посмотреть в глаза.
– Не знаю, – продолжал твердить заключенный, глядя в пол. – Никогда не видел этого проклятого значка и этой запонки. Клянусь богом, не видел!
– Запонка была под сиденьем кресла, это понятно, – согласился Питт. – Но значок лежал на кровати под телом Ады. Не отпирайтесь, Костиган. Сколько он мог там пролежать так, чтобы его никто не увидел? К тому же на нем булавка, и тогда она была расстегнута.
Берт вскинул голову:
– Значит, эмблему оставил там ее последний клиент? Само собой разумеется! Так оно и было! Как же могу я знать, почему значок там оказался? Может, клиент показывал его Аде? Или она похвалялась, что украла его у кого-то?
Томас на мгновение задумался. Первое предположение едва ли возможно, хотя бы потому, что такое совпадение маловероятно: кто-то подложил вещи Финли в комнату Ады в самый вечер убийства, которое не могло быть спланированным заранее. Кто мог предусмотреть, что Костиган, узнав об обмане, придет к Маккинли и, потеряв контроль над собой, убьет ее?
Или кто-то все-таки это рассчитал? Заплатил деньги Жирному Джорджу, чтобы тот рассказал сутенеру о вероломстве его работницы именно в тот злосчастный вечер? Затем этот человек мог сам проследить за тем, как поведет себя Альберт, последовать за ним в Уайтчепел и…
– Что? – не выдержал Костиган, следивший за лицом полицейского. – Что вы знаете?
Нет. Никто в здравом уме и рассудке, обладая властью и деньгами, как бы он ни ненавидел Фитцджеймса, не отдал бы свою судьбу в руки такой личности, как Жирный Джордж, и не доверил бы ему столь деликатное дело. Слишком много свидетелей было бы тогда в этом замешано: Джордж, Альберт и еще тот, кто подбросил улику. Никто не стал бы так рисковать.
– Ничего, – сказал Питт, приходя в себя. – Скажите, Ада была нечиста на руку? Вот вы полагаете, что она могла показать кому-нибудь украденный значок клуба. Разве вы ей не говорили, что красть у клиентов не разрешается? Это же плохо для вашего дела!
Костиган уставился на него. Лицо его побледнело, в глазах был страх.
– Конечно, говорил. Но это не значит, что она всегда меня слушалась! Я учил ее не обманывать клиентов, но она делала что хотела… Глупая девчонка!
Лицо его сморщилось от жалости, но теперь уже не к себе. Он действительно жалел Аду. Возможно, старая Мадж права и Маккинли ему нравилась. А ее обман еще больнее задел сутенера, и это стало уже чем-то личным, а не просто финансовыми раздорами. Не поэтому ли Берт так вспылил? Чувства, которые он так редко к кому-либо выказывал, были подло обмануты. Все это, пожалуй, и правда похоже на семейную драму.
– Вам до этого было известно, что она была нечиста на руку? – спросил суперинтендант, не испытывая больше гнева.
Костиган снова подавленно уставился в пол.
– Нет. Нет, Ада была слишком умной, чтобы обкрадывать клиентов. Она хорошо с ними обращалась. Многие приходили к ней не раз и не два. С нею было весело и интересно. Она умела рассмешить. У нее был класс. – Слезы брызнули из его глаз и потекли по щекам. – Она могла быть хорошей, бедняжка… Мне она нравилась. Как ей пришло в голову обманывать меня? Я всегда к ней хорошо относился. Зачем она вынудила меня сделать это? Она погубила нас обоих…
Питту было жаль его. Перед ним была нелепая история алчности и обмана, мстительность неумного мужчины, чье тщеславие было задето. Их обоих использовал кто-то хитрый и жестокий, как, например, Жирный Джордж или кто-то еще более умный и коварный.
– Вы знаете Фитцджеймса? – спросил Томас.
– Нет… – Берт был слишком несчастен, чтобы рассердиться. Он даже не поднял головы. Его уже ничто не интересовало.
– Кто-нибудь называл вам эту фамилию? Вспомните! – потребовал суперинтендант.
– Нет, только вы, – устало ответил его собеседник. – Что там между вами и Фитцджеймсом? Я не знаю, как его вещи попали в комнату Ады! Кто-то украл значок и запонку и подкинул их ей, что ли? Как мне это знать? Спросите его друзей или врагов. Я только знаю, что не делал этого.
Питт больше ничего от него не добился. Худшего наказания Костигану уже не грозит. Он уже ничем не мог себе помочь. Томас теперь верил, что он действительно больше ничего ему не скажет.
Пройдя меж высоких мрачных корпусов, от которых веяло холодом, Питт покинул тюрьму и снова вышел на августовское солнце. Но его долго еще не покидало чувство промозглой тюремной сырости. Внутри словно все застыло от вида человеческого горя и отчаяния.
В половине шестого он снова наведался на Девоншир-стрит и справился у приветливого дворецкого, не может ли он поговорить с мистером Финли Фитцджеймсом. Желание суперинтенданта было исполнено моментально. Его немедленно препроводили через огромный холл в библиотеку, где у открытого окна сидели оба Фитцджеймса, Огастес и Финли. Взоры их были обращены в сад, где за кустами жимолости мелькало муслиновое платье Таллулы, раскачивающейся в гамаке. Глаза ее были закрыты, лицо смело подставлено солнечным лучам. Недаром в нем всегда было больше красок, чем считалось приличным для томной английской мисс.
– Вы что-нибудь еще нашли, суперинтендант? – полюбопытствовал Огастес. Он закрыл книгу, которую держал в руках, – увесистый том, но со слишком мелким шрифтом на корешке, чтобы гость смог прочитать заглавие, тем более что книгу хозяин дома почему-то держал вверх ногами. Он оставил ее на коленях, словно прервался на минуту.
– Совсем пустяк, – ответил Томас, бросив взгляд на Финли. Тот с живым интересом разглядывал полицейского. После ареста и обвинения Костигана к молодому человеку снова вернулись привычные надменность и равнодушие. Одет он был по-домашнему, густые волнистые волосы были, как всегда, зачесаны назад, а на лице застыло выражение вежливой уверенности.
– Так зачем же вы пожаловали к нам, мистер Питт? – спросил он в свою очередь, не двинувшись с места и не предложив гостю сесть. – Мы ничего не знаем об этом прискорбном случае, как я уже говорил вам в прошлый раз. Думаю, что ни моего отца, ни меня не могут интересовать успехи вашего расследования, равно как и его неудачи. Это было вполне заурядное, хотя и жестокое убийство.
– Что касается жестокости, то здесь я с вами согласен, – промолвил Томас, хотя у него Костиган тоже не вызывал особых симпатий. Не дождавшись приглашения, суперинтендант сам сел в кресло. – Однако это отнюдь не заурядное преступление, – добавил он. – Увы, нет, это весьма необычное убийство.
– Неужели? – Финли насмешливо поднял брови. – Я полагал, что избиения и убийства проституток происходят довольно часто, особенно в кварталах Ист-Энда.
Питт пытался контролировать свой голос, чтобы не выдать раздражения. Подобное равнодушие к чужой смерти возмущало его всегда, будь то смерть проститутки, сутенера или кого угодно другого.
– Вы правы, мистер Фитцджеймс, мотив убийства обычен. – Как Томас ни старался сдерживать свои эмоции, от доли сарказма он не удержался. – Необычным сам по себе кажется лишь тот факт, что на месте убийства оказались личные вещи такого джентльмена, как вы, хотя вы никак не связаны ни с жертвой, ни с самим преступлением.
– Как вы теперь убедились в этом, суперинтендант, я действительно не связан со всей этой историей. – Финли улыбался, и глаза его светились удовлетворением. – Это сделал ее собственный сутенер. Кажется, мы все пришли к такому выводу, и вопросов больше нет. Если вы пришли, чтобы спросить, каким образом клубная эмблема, похожая на мою, могла оказаться там, то я, увы, как ничего не знал об этом в начале следствия, так не знаю и сейчас.
Питт стиснул зубы.
– Но разве этот факт вас не беспокоит, сэр? – спросил он ровным голосом, глядя в красивое лицо младшего Фитцджеймса и в его широко открытые, полные самодовольства глаза. – Значок был на постели, его булавка была расстегнута, следовательно, он не мог оставаться там долго – ну, полчаса, не больше.
– Вы хотите сказать, что за полчаса до убийства там побывал мой сын, – ледяным тоном прервал их разговор молчавший доселе Огастес. – В таком случае вы не только ошибаетесь, суперинтендант, но и грубо превышаете свои полномочия и испытываете наше терпение и добрую волю.
– Ничуть, сэр, – ответил полицейский. Финли мог не догадываться, зачем пришел Питт, но Огастес должен был это знать. Почему он притворяется, делая вид, что разгневан и ничего не понимает? Томас не рассчитывал на его благодарность, но и не ожидал такого оскорбительного притворства. – Я вполне удовлетворен тем, что показания вашего сына о том вечере оказались правдой. Ошибочное свидетельское опознание его как клиента, посетившего тогда дом на Пентекост-элли, вполне объяснимо…
Но Фитцджеймса-старшего объяснения гостя не интересовали, а кроме того, он не считал себя чем-то обязанным полицейскому чину, лишь исполнявшему свой долг.
– Если у вас есть что сказать, суперинтендант, прошу вас, ближе к делу. Вам нужна моя благодарность? Что ж, я обязан вам за столь умелое ведение этого расследования и за то, что оно не получило огласки. Надеюсь, вы не ждете от меня большего?
Это уже было явным оскорблением.
– Я не жду от вас даже благодарности! – резко огрызнулся Питт. – Я выполняю свой служебный долг и делаю это ради себя, и никого больше. Здесь нет места личным одолжениям. Таким же долгом для себя я считаю необходимость найти того, кто подбросил вещи вашего сына на место преступления с явной целью втянуть его в скандальную историю и погубить его репутацию, а в худшем случае – добиться его казни через повешение. – Последние слова он произнес особенно четко и с удовольствием. – Я ожидал, что вам больше моего захочется получить ответ на этот немаловажный вопрос.
Огастес сдвинул брови. Он не ожидал от Томаса такого резкого отпора и не был готов к нему.
– Если эмблема «Клуба Адского Пламени», найденная в вашем доме, в кармане вашего же пиджака, сэр, – начал Питт, обращаясь уже к Финли, – и есть подлинная, тогда кто-то немало потрудился над тем, как бы вас скомпрометировать. Это ставит перед нами не только вопрос, зачем была сделана копия значка с вашим именем на оборотной стороне, но и вопрос о том, как кому-то удалось так точно воспроизвести эту копию. Даже ювелир не сможет их отличить, разве только по гравировке вашего имени под булавкой, где есть еле заметные различия в шрифте.
От спокойствия младшего Фитцджеймса не осталось и следа. Он побледнел, и в его глазах больше не было прежней уверенности: их взгляд стал испуганным, и молодой человек явно занервничал. Опасливо повернувшись, он смотрел теперь на отца.
Огастес на какое-то мгновение оказался застигнутым врасплох. У него не нашлось нужных слов для быстрого ответа. Жестко сжатый рот старого джентльмена показывал, насколько он раздражен поведением полицейского.
Его сын, втянув в себя воздух, хотел было что-то сказать, но, посмотрев на Питта, не отважился.
– Вы сами сделали копию значка, сэр? – спросил его Томас. – В создавшихся обстоятельствах это было бы вполне объяснимо, и закон здесь не будет привлекать вас к ответу.
– Н-нет, – заикаясь, возразил Финли, сглотнув. – Нет, я этого не делал. – Он совершенно растерялся.
Высокие часы у стены пробили четверть. В окно по-прежнему была видна Таллула в гамаке.
– Это я сделал, суперинтендант, – вдруг промолвил Огастес. – Что касается первого значка, то я считал, что сын потерял его много лет назад, как он вам уже сказал, или что его украли. Теперь о запонке. Никто не видел ее в нашем доме уже лет пять. Я полагаю, что тот, о ком вы говорите, завладел и той и другой вещью.
– А потом этот человек воспользовался Адой Маккинли? Он оставил их у нее в один или, возможно, два своих визита к ней? – Питт и сам не смог скрыть своего недоверия к подобной версии.
Лицо старшего Фитцджеймса застыло – лишь легкая дрожь гнева пробежала по нему и тут же исчезла.
– Вполне возможно, – холодно согласился он.
Полицейский вновь повернулся к Финли.
– Это намного сужает круг подозреваемых, – заметил он. – Я думаю, у вас не так много знакомых, у которых была бы возможность невзначай найти у вас – или даже не у вас, а где-то еще – два таких сугубо личных предмета, как запонка и значок, а потом случайно потерять их в Пентекост-элли в тот вечер, когда была убита Ада?
– Запонка могла находиться там сколько угодно времени, – заметил Огастес, с трудом сдерживаясь. – Вы сами сказали, что она была спрятана так, что ее и не заметишь, где-то в щели спинки кресла. Она могла пролежать там годы.
– Именно это я и хочу сказать, – согласился Питт. – А вот эмблема могла быть оставлена предыдущим клиентом Ады. Новый клиент почувствовал бы ее, если бы лег на кровать.
– Все это весьма загадочно, – проворчал Фитцджеймс-старший. – Но никто из моей семьи не может помочь вам разобраться в этом. К тому же, честно говоря, теперь, когда вам, безусловно, известно, кто убил эту несчастную, вы могли бы посвятить свое время чему-либо более полезному. Разве офицер вашего чина должен заниматься предполагаемой кражей запонки и значка, цена которым – не больше одной-двух гиней? К тому же эти потери легко возместимы. Мой сын не выдвигает против кого-либо обвинений, мы даже не заявляли о потере, да и не просили вас этим заниматься. – Он снова взял в руки книгу, но не раскрыл ее. – Спасибо вам за внимание, но нам было бы лучше, если бы вы направили свои усилия на предотвращение насилия на наших улицах и на защиту от воров более ценной нашей собственности. Я признателен вам, суперинтендант, за этот визит. – Хозяин дома обеими руками потянулся к звонку, чтобы вызвать слугу и велеть ему проводить гостя.
– Я не занимаюсь защитой вашей собственности, сэр, – напомнил ему Питт, продолжая сидеть. – В данном случае меня интересует, как бы ваша собственность не была использована против вас. – Он опять посмотрел на Финли: – Кажется, сэр, у вас очень сильные и коварные враги. Полиция готова оказать вам всю возможную помощь, чтобы найти их и передать в руки правосудия.
Младший Фитцджеймс был бледен как полотно, лицо его покрылось испариной. Он с трудом сглотнул, словно ему сдавило горло.
– У меня много врагов, инспектор, – явно сдерживаясь, осторожно сказал Огастес. – Такова цена успеха. Это неприятно, но не пугает меня. Попытка опорочить моего сына провалилась. В следующий раз я сам приму меры, какие сочту необходимыми. Я всегда так поступаю. Благодарю за заботу о нашем благополучии, и спасибо, что служите закону. – На этот раз он дернул за шнур звонка. – Лакей проводит вас. До свидания.
Томас Питт отнюдь не был доволен результатами этого визита, но пока у него не было времени, чтобы продолжать заниматься этим вопросом дальше, да и на ум не приходило, как наилучшим образом разработать эту линию расследования. То, что Огастес сам заказал копию значка, было, по крайней мере, объяснимо, но как значок оказался в постели Ады в Пентекост-элли и каким образом попал в руки того, кто его туда положил, все еще оставалось загадкой. Питт не верил, что появление в комнате Маккинли значка, а затем запонки является простой случайностью.
Возможно, конечно, что это проделки некоего врага Фитцджеймса-старшего, стремящегося так жестоко и коварно отомстить ему, но, скорее всего, такая возможность мести возникла у кого-то из врагов Финли. Все члены «Клуба Адского Пламени» вполне подходили для этого. Почему они так быстро распустили свой клуб? Им стало скучно? Они повзрослели? У кого-то появилась возможность карьеры, где трезвость и прочная репутация были непременным условием, и это заставило остальных тоже образумиться и понять, что пришло время подумать о чем-то другом, кроме развлечений?
Или между ними произошла ссора?
Суперинтендант не мог избавиться от чувства, что именно так и было. Произошла ссора, и у Яго Джонса больше, чем у кого-либо другого из членов клуба, была возможность оставить вещи Финли в комнате проститутки Ады Маккинли. Перед глазами Питта стояло лицо Яго, когда он впервые допрашивал его и сказал ему об убийстве; он помнил страх в глазах священника, когда был упомянут клубный значок Фитцджеймса-младшего, найденный в кровати убитой.
Знает ли Финли, кто и почему попытался сделать его подозреваемым в убийстве? Возможно ли, что он с помощью отца сам разработал хитроумный план мести своим врагам?
Почему в таком случае он не признался в этом Томасу и не позволил ему разобраться с его врагами? Обвинение в краже или в том, что чужие вещи были умышленно подброшены в комнату проститутки, могли бы предать позору Яго Джонса. Такое обвинение погубило бы также и Хеллиуэлла и было бы страшным скандалом для его тщеславных тестя и тещи. Его самого перестали бы принимать в свете. Это была бы жестокая месть на многие годы, и жертва ее не переставала бы ежеминутно страдать от унижения и страха, не имея ни прошлого, ни будущего. Что может быть ужаснее для амбициозного человека?
Если Огастес не прибег к такой мести, на это должны быть причины. Возможно, занеся руку, он не опустил ее на голову жертвы, а оставил занесенной? Неужели ради того, чтобы потом потребовать от жертвы чего-то более значительного, он был готов отказаться от нынешнего торжества?
Не такая ли месть обернулась теперь против него и его семьи? А прелестная и легкомысленная Таллула? Неужели и она уязвима?
Питту и в голову не пришло подумать, что старший Фитцджеймс мог простить кому-либо обиду.
Кончился август с его удушливой жарой, наступили первые дни сентября. Совсем скоро должен был состояться суд нал Альбертом Костиганом. За два дня до его начала Питт отправился в полицейский участок Уайтчепела повидаться с Юартом и доктором Ленноксом. Они решили встретиться не в участке, а в одном из пабов на Свен-стрит. Здесь коллеги заказали пирог с голубятиной, сидр и сливовый пудинг.
Встреча была приятной. Леннокс рассмешил их историей об одном из своих пациентов, который, купив ванну, приглашал потом всех соседей по очереди полюбоваться ею.
Юарт был тоже в приподнятом настроении, потому что его старший сын завоевал право поступить в университет и теперь сдавал свои первые экзамены. Томас удивился, что мальчику удалось получить в школе Уайтчепела знания, достаточные для поступления в университет, но не стал обсуждать это. Однако инспектор сам объяснил это, сказав, что смог определить сына в закрытую школу, где тот получил отличное образование.
– У человека с образованием совсем другая дорога, – с печальной улыбкой, но не без горечи в голосе промолвил он.
Питт не мог не подумать о том, чего это стоило Юарту при его жалованье, и его уважение к коллеге заметно возросло. Видимо, это были сбережения всей его жизни. Но суперинтендант решил воздержаться от каких-либо высказываний. Не стоит вмешиваться в чужую жизнь. Он лишь одобрительно улыбнулся инспектору, но тот почему-то отвел глаза, словно смутился.
Они не касались убийства в Пентекост-элли до тех пор, пока не покинули паб и не направились к реке под тень огромных башен Тауэра. Вечерело, и воздух был очень свеж. Сумерки теперь наступали быстрее, чувствовалась близость осени, и кругом пахло увядающими цветами и пылью тротуаров, давно не мытых щедрыми дождями.
Они остановились на зеленом холме под главной башней и смотрели на реку, оставив на время позади дым и копоть большого города. Предзакатный воздух над тихими водами Темзы был золотист, как нежная кожица персика. Противоположный берег тонул в дымке. Почти над ними высился Тауэрский мост. В низовьях реки ничто не мешало ей свободно уходить в море.
– Вы собираетесь упомянуть на суде эмблему и запонку? – наконец нарушил молчание Питт, обращаясь к Юарту. Полиция должна была давать показания через два дня, и он не мог не обсудить эту деталь со своим товарищем по расследованию.
– Едва ли в этом есть необходимость, – осторожно сказал инспектор, искоса взглянув на Питта. – Это не имеет отношения к тому, что произошло.
– Я заходил к Фитцджеймсу, – тихо промолвил Томас, щурясь от лучей низкого закатного солнца. Его блики яркими пятнами играли на воде и серебрили рябь, оставленную только что прошедшим прогулочным пароходиком. Откатываясь к берегу, волны темнели. – Я спросил у него, не сам ли он сделал копию значка.
– У меня в этом нет сомнения, – сжал губы Леннокс. На его лице даже в этот солнечный день лежала тень печали. Усталость и постоянное напряжение оставили тонкие морщинки вокруг глаз и рта хирурга. Питт впервые подумал о том, какова личная жизнь у этого человека, где его дом, есть ли у него близкие, которые любят его и заботятся о нем, с кем он разделяет радость и смех, кому доверяет и с кем делится хотя бы частью своих бед и забот.
Юарт что-то говорил Томасу, но тот не слышал.
– Что вы сказали? – переспросил он, вернувшись в реальность. – Простите, я задумался.
– Фитцджеймс признался в этом? – повторил свой вопрос инспектор. – Тогда все ясно, не так ли? Нелепо, но, по крайней мере, понятно. Какой смысл упоминать об этом на суде? Это лишь вызовет вопросы, на которые мы не сможем ответить, да они теперь уже не так и важны. Я полагаю, он все же бывал там, вот и потерял эти вещицы. Но главное, что это было не в вечер убийства. А для нас важно только это.
– Копию значка изготовил не Финли, – возразил Питт. – Это сделал его отец.
– Не все ли равно? – отмахнулся Юарт, и по его лицу пробежала судорога отвращения, но тут же исчезла.
– Костиган клянется, что ничего не знает о значке и запонке, – сообщил Томас в вечернюю тишину. Все происходящее по-прежнему беспокоило его. В этом не было смысла. Он мог понять раздражение коллеги, он даже разделял его.
– Возможно, Костиган говорит правду, – тихо заметил доктор Леннокс. – Я по-прежнему думаю, что у Фитцджеймса-младшего были какие-то отношения с Адой, и даже если он не причастен к ее смерти, то все же мог быть ее клиентом. Я не верю, что кто-то украл у него эти вещи. Кто? Если только не сама Ада…
– Кто-то из его друзей, вернее, псевдодрузей, – ответил после минутной паузы Юарт. – Возможно, кто-то из бывших членов его клуба. Ведь мы не знаем, какие между ними были отношения. Свою роль могла сыграть зависть. Финли был богаче других, перед ним открывались намного более серьезные возможности в жизни. Он готовил себя к тому, чтобы в один прекрасный день получить высокое назначение. Другим же это и не снилось…
В голосе полицейского вместо праведного гнева звучало почти озлобление, столь разительно противоречившее мирной атмосфере этого ясного летнего дня. Питт невольно подумал о легко покупаемых возможностях Фитцджеймса-младшего и о том, во что обошлась его коллеге учеба сына, о бесчисленных, пусть и небольших, жертвах, на которые пришлось пойти семье Юартов, чтобы скопить нужную сумму. Поэтому он почти не удивился раздражению инспектора безответственным поведением Финли.
– Мы никогда этого не узнаем, – заключил Юарт и, словно опомнившись, обуздал свои эмоции. Он снова говорил ровным голосом, как и положено профессионалу. – Мы никогда не узнаем всей правды. Как и во всяком расследовании, всегда остаются не полностью объясненные мотивы и поступки. Мы нашли убийцу, и это главное. – Он сунул руки в карманы и посмотрел на реку. На некоторых баржах уже зажглись огни. Они медленно плыли, почти не тревожа гладь реки.
– И все же эти улики являются частью преступления, – возразил Питт. – Кто-то подложил их; если не Костиган, то кто-то другой. Хороший адвокат защиты обязательно спросит, кто их подкинул, а это повод возбудить подозрение.
Леннокс пристально посмотрел на него. Одна сторона лица врача была освещена солнцем, другая оставалась в тени. Суперинтендант увидел на нем удивление, смешанное с тревогой.
Юарт, поджав губы, нахмурился, и глаза его потемнели.
– Им не оправдать Костигана, – медленно сказал он. – Сутенер виновен, это ясно как день. Ада обманула его, он узнал об этом, зашел, чтобы поговорить, а она оказалась неуступчивой и, может быть, стала прогонять его. Они поссорились, он рассвирепел. Расправился с ней по-садистки, подлец… Все они такие, кто наживается на проститутках!
Леннокс проворчал что-то неразборчивое. Он был печален и зол. Ссутулившись, медик словно окаменел. На освещенной солнцем половине его лица было явное отвращение, вторая же половина, скрытая тенью, была почти невидимой.
Суперинтендант догадывался о его чувствах. Как врач, этот человек обследовал тело убитой Ады и видел все, что с ней сделали. Должно быть, он представил себе ее живой и даже почувствовал ее боль и муки, когда ей ломали пальцы, ее ужас, когда она задыхалась от удушья. Глядя на лицо Леннокса, Питт забыл о собственном сострадании к Альберту.
Он вздохнул.
– Я думаю, если хотите знать, что Фитцджеймсу известно, кто его подставил, или он думает, что знает, поэтому он сам постарается отомстить, – заявил суперинтендант вполголоса.
Юарт пожал плечами.
– Если нам это не удалось, может, удастся ему? – сказал он с неожиданной горечью в голосе и вдруг рассмеялся. – Но если у него это получится и он попадется, я, во всяком случае, не стану возражать.
Небо на западе горело от последних лучей заката, окрашивая золотом воды реки и еще больше углубляя черноту отражающихся в ней силуэтов башен Тауэра и пролетов моста. Начался прилив, и вода быстро прибывала. Но воздух был по-прежнему теплым, на набережной было несколько гуляющих, слышался смех…
Юарт снова повел плечами.
– Мы не можем их остановить, сэр. – Словом «сэр» он как бы подчеркивал дистанцию между ним и Питтом, и еще – закрывал тему разговора. – Если им так много известно, то они наверняка найдут виновного, и я желаю им удачи. Мелко и грязно подставлять под веревку невиновного человека. – На его застывшее и усталое лицо легли темные тени. – Во всяком случае, если вы считаете, что сможете остановить Огастеса Фитцджеймса от свершения собственного суда над его личными врагами, то, простите меня, сэр, вы живете в другом, нереальном мире. Когда совершается преступление и мы узнаем о нем, наше дело – раскрыть его. Но если речь идет о личной вражде между джентльменами, то это не нашего ума дело.
Томас промолчал.
– Мы не можем взвалить на свои плечи все беды этого мира, – продолжал рассуждать инспектор, съежившись, словно от холода. – Мы бы превысили свои полномочия, если бы вообразили, что можем что-то сделать в данном случае или что мы должны это сделать.
– Он отказался от нашей помощи, – заметил суперинтендант. – Я предложил ему ее, но он решительно отверг мое предложение.
– Он не захотел, чтобы вы слишком далеко заглянули в жизнь его семьи, – сказал Леннокс и внезапно рассмеялся. – Возможно, эту несчастную и убил Костиган, но если Финли прочат в послы зарубежной державы, его поведение в этом деле все равно не выдерживает никакой критики. – Казалось, врач произносил эти слова сквозь стиснутые зубы, все время пряча лицо от света, хотя уже порядком стемнело.
– Что ж, если это так, – резко сказал Юарт, – лучше оставить все как есть. Старый Фитцджеймс не скажет вам спасибо за то, что вы станете копаться в жизни его сына, чтобы узнать, кто его ненавидит и почему. Ненароком можно наткнуться на нечто неприглядное в его поведении, и тогда вам самому не избежать мести Огастеса. Да и наказания закона – тоже. У вас нет оснований для расследования дела Финли. Убийцу нашли. Оставьте эту затею, сэр. Всем будет только лучше.
Медик вдруг охнул, словно ушиб ногу о камень, но на самом деле он не сделал ни единого движения, а стоял на месте, словно врос в землю.
Юарт был прав. У Питта не было юридических оснований продолжать расследование, и Огастес Фитцджеймс ясно дал ему понять, что не нуждается в помощи полиции. Томас при всем желании ничего не смог бы сделать.
– В таком случае встретимся послезавтра в суде, – смирившись, согласился суперинтендант. – Вам в ту сторону? – спросил он, указывая в сторону Королевской лестницы.
– Нет, я домой, – ответил Юарт. – Спасибо, сэр. Спокойной ночи.
– Я с вами, – ответил Леннокс, присоединяясь к Питту.
В дружеском молчании они прошли к лестнице, ведущей к воде и к подножью Тауэрского холма. Уже почти стемнело.
Показания полиции в суде давались в полном согласии с установленным порядком: кратко, точно, без особых эмоций и тем более недомолвок. Леннокс казался еще более бледным, губы его пересохли, а в голосе была напряженность, отчего тембр его казался резким. Юарт был более собран, однако с трудом скрывал торжество победы и облегчение, а также свое полное осуждение злобы, алчности и глупости всего случившегося.
Публики в зале суда было немного. Слушания не сулили чего-либо интересного. Имя Альберта Костигана было известно лишь в пределах Уайтчепел-роуд. Ада Маккинли многим рисковала в своей профессии, и хотя такой смерти ей никто не пожелал бы, ее гибель никого не удивила, и лишь единицы скорбели о ней. В первый день суда Питт видел в зале Розу Берк и Нэн Салливан, которой было к лицу черное платье. Агнес он в зале не нашел. Если она и была в суде, то просто не попалась ему на глаза. Не пришла и старая Мадж, однако она предупредила полицейского, что редко выходит из дома.
Фитцджеймсы тоже не сочли нужным присутствовать, но Томас и не ждал от них этого. Как только с Финли было снято подозрение, это дело перестало их интересовать. Тирлстоун и Хеллиуэлл же с самого начала держались в стороне от расследования.
Зато в суд пришел Яго Джонс. Необычное лицо делало его заметной фигурой в зале, несмотря на выцветший сюртук и полное отсутствие примет его сана – белого воротничка и креста приходского священника. Впалые щеки, острые от худобы скулы и усталые глаза этого человека говорили о многих бессонных ночах. Джонс внимательно слушал все показания. По тому, как он вслушивался в каждое слово, казалось, что приговор будет выносить он, а не жюри присяжных, и что он один в ответе за все случившееся.
У Питта внезапно мелькнула мысль, что именно Яго будет поручено попытаться спасти душу Берта Костигана перед тем, как тот пройдет свой короткий и последний путь. Станет ли он тем священником, который примет на себя груз исповеди грешника перед казнью и в утренний час проводит его до роковых ступеней, ведущих на виселицу? Суперинтендант никому не пожелал бы такого испытания.
О чем в таких случаях говорят священники? О любви к Всевышнему, о муках Христа, принятых им ради всех нас? Что могут значить эти слова для Альберта? Знал ли он когда-либо в своей жизни, что такое любовь, страстная, безграничная, бездонная, как небо, не знающая конца и, несомненно, милосердная? Знал ли он, что значит жертвовать собой ради ближнего? На таком ли, возможно совсем не знакомом Костигану, языке будет беседовать с ним Яго, говоря об идеалах, которые так же далеки и непонятны сутенеру, как свет звезд на небе?
Возможно, смертнику достаточно тихого слова, взгляда, в котором нет презрения и осуждения, всего лишь человеческого понимания того страха, который он испытывает перед смертью, и готовности разделить его.
Питт глядел в судебный зал, ощущая всю непреложность закона, и в этом была жестокость, которая пугала его. Судейские парики и мантии казались такими же масками, как и символы правосудия, олицетворяющие могущество Его Величества Закона. Все должно совершаться анонимно, но в реальности это, скорее, кажется бесчеловечным.
Адвокат Костигана имел ничтожно малые возможности для защиты. Он был молод и все же приложил немало усилий, попытавшись найти смягчающие вину обстоятельства и создав образ алчной женщины, которая в искусстве обмана превзошла даже границы, принятые в ее профессии. Он представил все произошедшее как ссору, где обе стороны потеряли над собой контроль. Альберт и не помышлял об убийстве; он всего лишь хотел припугнуть Аду, убедить ее не обманывать его и соблюдать условия их договоренности. Когда он заметил, что женщина без сознания, он попробовал облить ее водой, но все было напрасно – она не приходила в себя. Его подзащитный даже не подозревал, что она мертва. Что он убил ее.
А покалеченные и вывихнутые пальцы?
Адвокат настаивал, что причина этого – жестокость и извращенность клиента, который был у жертвы до сутенера.
Но никто этому не поверил.
Зато ни у кого не было сомнений в том, каким будет вердикт. Питт без труда прочел его на лицах присяжных. Костиган, должно быть, тоже это знал.
Судья, выслушав все стороны, потянулся за своей черной судейской шапочкой и объявил приговор: смертная казнь.
Томас, покидая здание суда, не испытывал чувства хорошо выполненной работы – он ощущал всего лишь простое облегчение от того, что все наконец закончилось. Полицейский теперь никогда не узнает, что произошло на самом деле, кто подбросил вещи Финли Фитцджеймса в комнату проститутки и почему вокруг этого так много лжи. Не узнает он также и о том, какие мысли одолевают сейчас преподобного Яго Джонса.
Спустя положенные три недели Альберт Костиган был повешен. Газеты сообщили об этом без комментариев.
В воскресенье Питт и Шарлотта с детьми отправились на прогулку в парк. Джемайма была в своем самом нарядном платьице, а Дэниел – в матросском костюмчике. На дворе было начало октября, листья стали желтеть, а на каштанах и вовсе пожухли и утратили свою былую упругость, и теперь солнце беспрепятственно пронизывало их кроны. Буковые рощицы все еще зеленели, но и в них заметно вкрапилась осенняя бронза. Скоро наступят холода, а затем – первые утренние заморозки, запах сухой листвы и дыма костров. За городом заалеют годами живые изгороди из шиповника и боярышника. Никто больше не станет стричь траву на газонах…
Томас и Шарлотта медленно прогуливались по аллее, ничем не отличаясь от других таких же пар, наслаждающихся, возможно, последними солнечными днями этой осени. Кругом бегали и шалили дети, слышался смех. Детские забавы казались бесцельными, поскольку малышам просто хотелось избавиться от избытка энергии, и, кажется, это доставляло им настоящее удовольствие. Дэниел дразнил хворостиной отбившегося от хозяев щенка, который радостно крутился около него и охотно бросался вдогонку за брошенной веточкой, чтобы тут же принести ее в зубах обратно. К ним вскоре присоединилась Джемайма, норовившая забросить свою хворостину как можно дальше. Торговец газетами, забыв о новостях, расположился на газоне перекусить сэндвичем, который купил неподалеку у лоточника. Старик на скамье, прикрыв глаза, посасывал трубку, две горничные рядом судачили о своих делах. Судебный клерк, растянувшийся под сенью дерева, читал бульварный журнальчик.
Шарлотта взяла своего супруга под руку и теснее прижалась к нему, а тот постарался подстроиться под ее шаг.
Ему понадобилось несколько минут, прежде чем он узнал в толпе по-военному подтянутую фигуру Джона Корнуоллиса, который спешил к ним навстречу. Когда он был шагах в двадцати от них, миссис Питт настолько удивило выражение его лица, что она остановилась и с тревогой повернулась к мужу.
Неприятный холодок пробежал по спине суперинтенданта, но он и сам не смог бы объяснить причины своего испуга.
Наконец Корнуоллис остановился перед ними.
– Простите, миссис Питт, – извинился он перед Шарлоттой и повернулся к своему подчиненному. У него было бледное застывшее лицо. – Боюсь, я должен прервать ваш воскресный отдых.
Очевидно, помощник комиссара полагал, что после этого жена Томаса, поняв намек, тоже извинится и оставит их с Питтом одних для важного разговора. Но она не сделала этого, а еще теснее прижалась к мужу, и пальцы ее сильно сжали его локоть.
– Это государственная тайна? – удивился суперинтендант.
– Господи, если бы так! – горячо воскликнул Джон. – Боюсь, что завтра об этом будет знать весь Лондон.
– О чем? – почему-то шепотом спросила Шарлотта.
Корнуоллис в нерешительности посмотрел на супругу Питта – меньше всего ему хотелось обидеть ее. Но он всегда был неловок в обращении с женщинами. Томас давно догадывался об этом, видя его скованность и формальность в обществе дам. Видимо, его шеф знал их только издалека.
– Так о чем же завтра будет знать весь Лондон? – переспросил суперинтендант, решив помочь своему начальству быстрее перейти к делу.
– Убита еще одна проститутка, – хриплым голосом произнес Джон. – И таким же образом…
Известие настолько ошеломило Томаса, что на мгновение ему показалось, будто земля уходит у него из-под ног, а трава, деревья и небо, растворяясь в тумане, плывут мимо.
– В доме на Мирдл-стрит, – закончил Корнуоллис. – В Уайтчепеле. Я думаю, вам следует немедленно туда отправиться. Юарт уже там. Я найду кеб для миссис Питт, чтобы она вернулась домой. – Лицо его было серым. – Извините меня.
Назад: Глава 6
Дальше: Глава 8