Глава одиннадцатая
– Харримор? – не веря своим ушам, переспросил Драммонд. – Но это же чепуха, Питт! Ради бога, зачем бы ему убивать? – Шеф стоял в своем рабочем кабинете около книжного шкафа. В камине горел яркий огонь, распространяя по комнате тепло. – Он мог узнать, что Блейн обманывает его дочь, но ни один человек в здравом уме не станет убивать за это, причем таким ужасным образом! Он достаточно легко мог все это прекратить, если бы просто поставил перед Блейном вопрос ребром! Ведь, в конце концов, тот зависел от него материально. – Драммонд пронзительно посмотрел на Питта. – И, пожалуйста, не рассказывайте мне, что это он поджидал Блейна на Фэрриерс-лейн во дворе конюшни, что они из-за этого подрались и так далее. Ерунда это. Он со всеми удобствами мог предъявить Блейну ультиматум в своем собственном доме. Ведь и Кингсли жил там же. Ему незачем было таким необычным способом заманивать Блейна на Фэрриерс-лейн, да еще в полночь. Можете придумать что-нибудь получше, чем уверять меня, что Проспер Харримор лишился рассудка. Он заслужил прекрасную репутацию в деловом мире как в высшей степени уважаемый – во всяком случае, насколько это возможно – коммерсант.
Питт едва заметно улыбнулся.
– Вы отмели как раз те аргументы, которые я не собирался приводить.
– Что? – нахмурился Драммонд. Он был раздражительнее и невнимательнее, чем обычно, и не так быстро схватывал мысль собеседника. Томас знал, что он заметно охладел к расследованию.
– Я только сказал, что вы спорили с теми доводами, которых я даже не приводил.
– А! Так почему же вы все-таки верите, что у Харримора были причины для убийства зятя? Каким образом вы пришли к такому заключению? Об этом вы ничего еще не сказали!
Питт закусил губу, чувствуя неловкость.
– Вот это объяснить довольно непросто. Это вывод Шарлотты. – Томас быстро глянул на Драммонда, но не увидел раздраженного нетерпения, которого ожидал. Он набрал воздух в легкие, словно собирался глубоко нырнуть. – Она завязала и поддерживала знакомство с Адой Харримор, матерью Проспера, и не раз подолгу с ней разговаривала. Мы знали, что та питает недобрые чувства по отношению к евреям, но я лично думал, что это из-за уверенности, будто еврей убил мужа внучки, причем варварским, отвратительным способом. – Питт глубже засунул руки в карманы – вольность, которую он не позволил бы себе в присутствии любого другого начальника. – И очень многие испытывали то же самое чувство, даже не зная ничего ни о Кингсли Блейне, ни о Годмене. Но, оказывается, ее антисемитизм возник гораздо раньше, может быть, еще в детстве. Она считает, что евреи нечисты и виноваты в распятии Христа.
– Но они действительно его распяли, – обеспокоенно заметил Драммонд.
– Да, конечно, – устало возразил Питт, – но ведь все участники того события – хорошие, дурные и равнодушные, даже сам Христос – были евреями! А также и Дева Мария, и Мария Магдалина, и все апостолы. И все ветхозаветные пророки – тоже.
– Да, это так. – Драммонд выглядел озадаченным, словно такая мысль пришла ему на ум впервые. – Но какое это все имеет отношение к Аде Харримор и тем более к Просперу Харримору?
– Миссис Харримор придерживается того взгляда, который разделяют другие, – смущенно объяснил Питт, – особенно специалисты по разведению элитных пород скота – мне приходилось с этим встречаться, когда я жил в деревне, – что, например, если породистая сука сбежит и свяжется с непородистым кобелем, то родится ублюдок.
– Питт! Ради бога, старина! – взорвался Драммонд. – Какого дьявола, о чем вы толкуете?
– Тогда сука становится пропащей, – докончил Томас. – Все ее выводки будут уже не элитные.
– Ну, вам, наверное, об этом лучше известно, чем мне.
– Да. И Ада Харримор решила, что женщина, вступившая в сексуальную связь с евреем, тоже будет осквернена и эта связь скажется и на ее потомстве.
– Но какое это имеет отношение к убийству Проспером Харримором зятя? – нетерпеливо спросил Драммонд.
– Когда Ада носила Проспера, муж изменял ей с еврейкой. А Проспер возьми да и родись хромой, – устало закончил Питт. – И она решила, что это прямой результат связи. И внушила это предубеждение Просперу. Он винит в своем физическом недостатке отца. А когда он узнал, что Кингсли изменяет его дочери, вступив в любовную связь с еврейкой, а Кэтлин в то время тоже была беременна, он решил пойти на ужасный насильственный акт и прекратить все это, опасаясь за будущее дитя и остальных детей, которых родит дочь.
– Боже праведный! – Драммонд слегка покачал головой. – Я всего этого и не знал. Неужели здесь есть какая-то правда? И такое может повлиять на будущее потомство?
– Да нет же, конечно! – яростно возразил Питт. – Просто злобная, невежественная чепуха. Но есть люди, которые по своему невежеству верят в эту чушь, и Харриморы из их числа. Старая Ада прямо так все и выложила Шарлотте.
Драммонд смутился, что и сам он, хоть на мгновение, поддался суеверию, и слегка покраснел.
– Неужели Ада так считает?
– Да, именно так. И что именно из-за этого Проспер родился с физическим недостатком.
Шеф вздохнул.
– Но доказательств против Проспера у вас нет?
– Нет. Пока нет.
– Значит, постарайтесь их найти. Наверное, я воздержусь до поры от того, чтобы объявить Аарона Годмена невиновным в убийстве, пока мы не найдем исчерпывающих доказательств.
– Сделаю все, что смогу. Я опять пойду к театральному швейцару и попрошу вспомнить все как можно точнее.
Томас направился к двери и уже хотел было открыть ее, но Драммонд заговорил снова.
– Питт!
– Да, сэр?
– Когда это расследование будет закончено, я подам в отставку. Я уже сообщил об этом заместителю начальника округа. Я рекомендую вас на мое место. И прежде чем вы успеете возразить, скажу, что это будет для вас отнюдь не кабинетная работа. Вы сможете оставить себе солидное поле действий как следователь и сыщик, чем вы сейчас и занимаетесь. – Драммонд едва заметно улыбнулся, но в его улыбке были лишь доброта и уважение. – Вам, правда, не на кого будет положиться так, как я полагаюсь на вас. Вам придется самому заниматься наиболее сложными делами, особенно с политической подоплекой. Не отказывайтесь от моего предложения, не подумав как следует.
Томас с трудом сглотнул. Вряд ли стоило удивляться предложению, но он удивился. Он думал, что стремление шефа к отставке преходяще, но теперь понял, что это из-за Элинор Байэм, а значит, решение окончательное.
– Спасибо, сэр, – ответил он тихо. – Мне будет вас очень недоставать.
– Спасибо, Питт. – У Драммонд был смущенный и довольный, но и несколько печальный вид. – Смею надеяться, что время от времени мы будем встречаться. Я… – Он остановился, не зная, как выразить то, что хотелось сказать.
Питт улыбнулся.
– Да, сэр. – Он встретился с Драммондом взглядом, не сомневаясь, что все и так понятно, без слов. – Теперь пойду повидаться со швейцаром, – заключил Томас.
А Мика Драммонд теперь чувствовал чрезвычайное облегчение. У него, можно сказать, стало легко на сердце – не только оттого, что он принял решение, но и потому, что связал себя обещанием. Теперь и Питту известно о его решении. И для порядочного человека в данном случае отступления быть не может. В финансовом отношении он не пострадает. Денег, конечно, станет меньше, потому что он лишится жалованья. Для Питта такое жалованье будет очень серьезным подспорьем, для Драммонда же оно было приятной, но ни в коей мере не необходимой суммой. Он унаследовал значительные средства и занял свою должность по праву происхождения, а не вследствие повышения по службе. Его назначили на эту должность, во-первых, из-за того, что в прошлом он был военным, обладал административными способностями, но прежде всего потому, что был благородного происхождения, то есть человеком, на которого можно положиться, который легко управляет людьми одного класса, характера и привычек с теми, кто его назначал.
С Питтом дело обстояло совершенно иначе, но Драммонд знал из предварительных деликатных разговоров на эту тему в правительственных кругах, что его назначение встретят одобрительно. Конечно, будут и недовольные, они станут возражать и с недоверием относиться к человеку, вышедшему из низов, независимо от того, насколько он красноречив и способен убеждать. Питт никогда не сможет быть одним из властей предержащих. Для этого нужно родиться в определенном сословии. Однако наступило время, считал Мика, чтобы люди, занимающиеся расследованием сложных, значимых и таинственных преступлений, были талантливыми профессионалами, а не знатными дилетантами, какими бы те ни были почтенными и приятными людьми.
Через пятнадцать минут после того, как Питт ушел из конторы, Драммонд взял шляпу, пальто, трость и тоже удалился. К середине дня все было закончено. Он подал прошение об отставке за месяц до полагающегося срока, и его прошение хоть и с неохотой, но было принято, и, как было ему обещано ранее, его опять заверили, что на его должность будет назначен Томас Питт. Это назначение прошло не без борьбы мнений, было много разных поползновений со стороны некоторых лиц, пытавшихся помешать этому, однако Драммонд выиграл. Он покинул Уайтхолл и вышел на колючий ветер упругим шагом, с высоко поднятой головой, словно наступила весна. Спустился по Парламент-стрит, окликнул кебмена, и голос его прозвучал в холодном воздухе звонко, словно вызов.
Кебмен остановился.
– Да, сэр?
Драммонд дал ему адрес Элинор Байэм и с бешено бьющимся сердцем откинулся на спинку сиденья. Теперь его и ее ждет экзамен. Он опять сделает предложение, и она ответит согласием, иначе быть не может. А если она откажет, значит, не любит. Теперь исчезли все предлоги для отказа, не может быть никаких отговорок относительно утраты профессионального и социального положения. Драммонд снова и снова все обдумывал, пока кеб катил в восточную часть города, неторопливо пробираясь сквозь гущу движения. Он так и эдак снова пытался представить все аргументы против, которые может привести Элинор, и как он все их опровергнет, и опять повторил все заверения, которые он ей даст. Тем не менее более рассудочная и спокойная часть сознания подсказывала ему, что слова все равно ничего не могут изменить. Или она согласится принять его предложение, и в этом случае никакие аргументы «за» не потребуются, или же она отвергнет его, и тогда все слова потеряют смысл. Никого нельзя уговорить полюбить. И все же Драммонд сосредоточенно подыскивал эти слова, что, возможно, сейчас было для него некоей анестезией, успокоительным средством, пока он в пути, пока не бросил жребий. Слова легче чувств, они не причиняют такой боли и во многих отношениях менее реальны.
– Приехали, сэр! – ворвался в его размышления голос кебмена.
Вздрогнув, Драммонд снова вернулся к реальности и выбрался наружу.
– Спасибо, – поблагодарил возница за щедрые чаевые, которыми Мика, словно из суеверия, пытался задобрить судьбу.
И прежде чем Драммонд успел передумать и усомниться в необходимости своих поступков, он постучал в дверь.
Как и в прошлый раз, дверь открыла сердитая горничная.
– О, это вы, – сказала она, наморщив губы. – Ладно, вам лучше войти, хотя не знаю, что на это скажет миссис Бриджес. Это ведь порядочный дом, и ей не нравится, когда к ее постояльцам регулярно приходят посетители. Тем более ухажеры.
Драммонд покраснел.
– Ухажеры бывают у горничных, – ответил он колко, – а к дамам приходят знакомые или, если они претендуют на их руку, – поклонники. И если вы хотите сохранить за собой это место, я бы не забывал об этом, понимая разницу между ухажерами и поклонниками, и разговаривал бы повежливее!
– О! Да я ведь…
Но больше она ничего не сказала. Драммонд прошел мимо нее и быстро направился по коридору в глубь дома, к комнатам Элинор Байэм. Подойдя, он постучал, и громче, нежели хотел. Почти сразу же по ту сторону двери раздались шаги. Дверь распахнулась, и показалась горничная. При виде Драммонда лицо ее расплылось в приятной улыбке.
– О, сэр, я так рада, что вы пришли! Я так боялась, что вы, может быть, не вернетесь…
– Но я же обещал, что вернусь, – тихо ответил он, ему эта женщина очень понравилась своей преданностью хозяйке. – Миссис Байэм дома?
– О да, сэр. Она редко когда не дома. Нынче стало некуда выходить.
– Вы не узнаете, может ли она меня принять?
Горничная улыбнулась и поняла невысказанный смысл вопроса.
– Конечно, сэр. Если вы немного обождете.
У Элинор не было особой утренней комнаты для ранних посетителей или библиотеки – только крошечная передняя, даже не коридор, но Драммонд остался стоять, повинуясь просьбе. Горничная исчезла, но через мгновение показалась снова, с лицом, озаренным надеждой.
– Да, сэр, соблаговолите пройти сюда.
Она приняла у него пальто, шляпу и трость, а затем повела в маленькую гостиную с такими знакомыми ему вещами, принадлежавшими Элинор. Он даже не услышал, как горничная затворила за собой дверь. Миссис Байэм стояла у окна, и он сразу же почувствовал, почему она встала: женщина ощущала неловкость в его присутствии и, непонятно почему, даже боялась его.
Драммонд, однако, не рассердился, а, наоборот, почувствовал к ней симпатию. Он тоже боялся – боялся боли, которую она причинит ему, если ответит отказом.
– Как приятно видеть вас, Мика, – сказала она с улыбкой. – Вы очень хорошо выглядите, несмотря на скверную погоду. Или дело наконец продвинулось?
– Да, – ответил он слегка удивленно. – Да, действительно продвинулось. Питт узнал, кто убийца и почему убил.
Элинор тоже удивилась.
– Вы хотите сказать, что это не Аарон Годмен?
– Нет. Убийца не он.
– О, бедняга… – Голос у нее упал, лицо исказилось от горестного сознания чудовищной ошибки и боли, которую должны были испытывать его родные и друзья. – Как это ужасно. – Элинор посмотрела из окна на мокнущие под дождем стены соседнего дома. – Я всегда считала, что вешать людей – варварство. А теперь это варварство вдвойне. Что же должна теперь чувствовать его семья?
– Они еще ничего об этом не знают. Мы пока не можем доказать, кто был настоящим убийцей. – Драммонду очень хотелось подойти к ней, но это было бы чересчур поспешно. Усилием воли он заставил себя оставаться на месте. – Я совершенно уверен, что Питт прав или, по крайней мере, права Шарлотта. Это именно она нашла правильный ответ. Но доказательств и свидетельств, которые бы убедили присяжных в их правоте, нет.
– Однако Годмен невиновен?
– Да. И на этот счет мы располагаем очень веским и убедительным свидетельством.
Элинор быстро взглянула на него.
– И что вы собираетесь теперь делать?
Драммонд улыбнулся:
– Да, в общем-то, ничего. Все сделает Питт.
– Непонятно… Я знаю, что Питт ведет непосредственное расследование. Но ведь решения-то принимаете вы?
– Это будет зависеть от того, когда дело будет окончательно завершено, хотя не думаю, что это продлится долго. Питт слишком уж рассердился, слишком близко принял все к сердцу, чтобы оставить это дело без самого неотступного и пристального внимания.
– Но я все еще не понимаю. Вы словно чего-то недоговариваете. – Тон Элинор был вопросительным и недоумевающим, в глазах ее промелькнуло беспокойство. – Вы хотите мне что-то сказать?.. – Она не закончила фразу.
– Да, конечно, хочу. Извините. – Нелепо и смешно играть с ней в недомолвки или пытаться уйти от самого себя. Он должен набраться мужества и подвергнуть себя и ее испытанию. Драммонд глубоко вздохнул. – Сегодня я подал начальнику рапорт об отставке, которая вступит в силу через месяц. Я порекомендовал на свою должность Питта. Думаю, он справится с делом лучше всех. Он, конечно, не застрахован от ошибок и будет ошибаться и впредь, но более, чем остальные, способен достигать положительных результатов.
– Вы подали в отставку! – изумилась Элинор. – Но зачем? Да, я понимаю, что вы утратили к этому делу первоначальный интерес, но, разумеется, все вернется. Вы не можете взять и отступиться от всего.
– Нет, могу, потому что существуют вещи, гораздо более важные для меня.
Она стояла тихо, а в глазах ее застыл немой вопрос. Вот теперь настало время. Теперь незачем говорить экивоками или опасаться ее удивить.
– Элинор, вы уже знаете, что я люблю вас и хотел бы на вас жениться. Когда я спрашивал вас об этом раньше, вы сказали, что брак будет стоить мне карьеры и поэтому вы должны ответить отказом. Теперь это обстоятельство – моя карьера – больше не стоит у нас на пути. Брак больше не принесет мне никакого ущерба, он лишь сделает меня самым счастливым из смертных, насколько это вообще возможно. И теперь вы не можете мне отказать ни по какой причине – только если наш брак не будет столь же счастливым и для вас.
Драммонд замолчал. Он сказал все, что хотел.
Элинор все еще стояла неподвижно. К лицу ее прилила краска, глаза были очень серьезны, но вот губы тронула слабая, едва заметная улыбка. Еще несколько секунд она стояла молча и неподвижно, а потом протянула к нему руку, ладонью книзу. То было согласие, Драммонд с внезапной радостью понял это. Он улыбался, сердце билось где-то в самом горле. Ему хотелось запеть, но любой звук сейчас испортил бы это ощущение радости. Драммонд шагнул вперед, взял предложенную руку и нежно притянул Элинор к себе. Бесчисленное количество раз он страстно мечтал об этом мгновении, воображал, как все это будет… И вот теперь она была рядом. Он ощущал теплоту ее тела сквозь ткань платья, вдыхал запах ее волос и кожи, который был настойчивее и восхитительнее всех духов из лаванды и роз. Нежно-нежно он поцеловал ее, потом сильнее и крепче и, наконец, со всей страстью, на которую был способен. Она ответила ему с той безоглядностью, о которой он не смел и мечтать.
Грейси тоже приняла решение. Она желала разрешить загадку и знала, как это сделать. Не во всех подробностях – тогда пришлось бы ждать, пока кое-что не выяснится, – но она, безусловно, знала, с чего начать и что она должна выяснить. Она найдет того несчастного уличного мальчишку – вернее, теперь уже парня, – отказавшегося сообщить хозяину что-нибудь относительно мужчины, который передал ему сообщение для Кингсли Блейна, когда тот выходил из театра. Из того, что говорит хозяйка, Аарон Годмен, бедняга, совсем не такой, как, к примеру, мистер Проспер Харримор. Ну, во-первых, Харримор в два раза его старше, да и выше в два раза! И тот мальчишка не такой уж простофиля, чтобы не заметить этого, если его заставить вспомнить все, как оно было.
Конечно, это займет время, день-два по крайней мере, и нелегко придумать убедительный предлог, под которым можно отпроситься из дому. Но она в свое время здорово умела врать и теперь тоже сможет, ведь дело-то хорошее. От хозяина она уже знала, как зовут мальчишку и где его искать.
– Пожалуйста, мэм, – сказала Грейси, скромно потупив глаза, – моя мамаша сейчас в затруднении. Можно мне взять день-два отпуску, чтобы ей помочь? Постараюсь вернуться поскорее, как только смогу. Если я все успею переделать завтра, можно будет мне уйти? Я встану в пять утра и все приготовлю, и печи все затоплю, и пол в кухне вымою загодя. А вечером опять приду, чтобы овощи почистить, посуду помыть от обеда, постели постелить и все такое… Пожалуйста, мэм!
При виде озабоченного взгляда Шарлотты, которая явно обеспокоилась насчет ее матери и сразу же дала согласие на отлучку, Грейси почувствовала легкий укол вины. Но ведь она идет на доброе дело. И теперь, слава богу, сумеет разыскать того бедолагу и вытрясти из него правду!
И Грейси поспешила прочь, прежде чем Шарлотта успела спросить что-либо еще, и рьяно занялась повседневными делами.
На следующее утро она исполнила все в точности, как обещала. Встала в пять, спотыкаясь в темноте и дрожа от холода, крадучись спустилась по лестнице, выгребла пепел из очага в кухне, вычернила решетку и достала уголь, затопила, затем разожгла огонь в гостиной, выскребла кухонный стол, затем пол, а к семи уже подмела в гостиной и коридоре и приготовила все к завтраку.
В четверть восьмого, когда только стало рассветать, Грейси выскользнула из дома прежде, чем Шарлотта спустилась, чтобы поставить на огонь котелок с водой. Оказавшись на улице в серых утренних сумерках, еще освещавшихся желтым светом фонарей, Грейси поспешила к перекрестку на остановку омнибуса, с которой ей предстояло начать путешествие в квартал Севен-Дайалс.
Грейси еще не вполне решила, с чего начать, но она не раз сопровождала Шарлотту по ее детективным делам. Главное – уметь задавать нужные вопросы тем людям, которые могли знать на них ответы, и, самое важное, спрашивать правильно. Вот почему в данном случае она больше подходила для выполнения задачи, чем сама Шарлотта или даже Томас. Она встретится с Джо Слейтером на равных и, конечно, лучше сможет его понять. Она сразу учует, если он врет, и, может быть, даже поймет почему.
День был безветренный, но ужасно холодный и промозглый. Мостовые стали скользкими, холод проникал сквозь тонкую шаль и дешевую ткань платья до самых костей, а старые ботинки плохо защищали ноги от ледяных камней тротуара.
Омнибус остановился. Грейси сошла вместе с другими пассажирами и оглянулась. Оставалось шагов сто до места, о котором рассказывал хозяин, и она бодро отправилась в путь. Улица была узкой; по левой стороне стояли множество лотков и прилавков, на которых продавались вещи, главным образом платья и кожаные изделия. Грейси знала, что тут очень редко продают новое. Все, что претендовало на новизну, было переделано из старья, из которого выреза́ли прочные куски ткани и снова пускали их в ход. То же самое относилось и к обуви. Хорошие куски были вырезаны, вновь скроены и перекроены и опять прошиты сапожными нитками.
Теперь надо высматривать Джо Слейтера. Медленно, словно желая прицениться, Грейси шла мимо прилавков, сооруженных из деревянных планок, и лотков. Многие товары были выложены прямо на камнях тротуара. У нее не было чувства вины, которое испытывал мистер Питт, видя испитые лица, запавшие, с беспокойным блеском глаза, исхудавшие тела, дрожавшие в изношенной одежде от холода. Она досыта нахлебалась бедности в свое время. Здешние запахи и звуки тоже были для нее привычны, но ей захотелось повернуться и бежать без оглядки на остановку. Дома, в Блумсбери, ее ждали тепло растопленная печь, горячий чай в одиннадцать утра и возможность посидеть у жаркого огня, грея ноги у решетки; запах чистого дерева, муки и стирки.
С полдюжины торгующих были пожилые мужчины или женщины, и Грейси шла, отвернувшись из боязни, что ее втянут в перебранку. А потом она наконец увидела юношу, которого придирчиво оглядела, прежде чем начать разговор.
– Чего-нибудь хочешь или просто так глазеешь? – раздраженно спросил он. – Я вроде тебя не знаю.
Грейси дернула плечиком и улыбнулась.
– А я – тебя. Как звать?
– Сид. А тебя?
– А ты знаешь Джо Слейтера?
– А тебе зачем?
– Потому что мне надо кое-что купить у него, вот зачем, – огрызнулась она.
– Да у меня тоже всякого добра полно. Хочешь пару новых ботинок? Твоего размера? – с надеждой спросил он.
Грейси оглядела ряд ботинок, стоящих перед ней. Хорошо бы заиметь новую пару, но что скажет Шарлотта, если она купит ботинки, переделанные из старья, из чужих обносков? Может быть, и не заметит. Кто станет разглядывать ботинки под длинной юбкой? Грейси всегда носила длинные юбки по причине своего очень маленького роста.
– Может быть, – протянула она нерешительно, – а сколько?
Он уже держал в руке светло-коричневую пару.
– Шиллинг, пять пенсов и полпенса.
– Шиллинг, два пенса и три фартинга, – ответила она тут же. Ей бы и в голову не пришло сразу заплатить требуемую сумму.
– Шиллинг, четыре пенса и фартинг.
– Шиллинг, два пенса, три фартинга – или забудем об этом, – отрезала она. Ей очень понравился фасон ботиночек, и цвет хороший. И потерты они были только в одном месте, но Грейси сделала вид, что сейчас уйдет.
– Идет. Шиллинг и три пенса. Может, один фартинг-то уступишь?
Грейси порылась в большом кармане, выудила кошелек, достала два полушиллинга и монету в три пенса, но крепко зажала их в руке.
– А где мне найти Джо Слейтера?
– А чем мои ботинки плохи?
– Где его искать? – Ее пальцы сомкнулись над деньгами.
– В ряду, где торгуют кожаными передниками, через десять прилавков отсюда. – И парень протянул руку за деньгами.
Она отдала их, поблагодарила и взяла ботинки.
Грейси нашла Джо Слейтера приблизительно там, где указал Сид. Она исподтишка несколько секунд его разглядывала, раздумывая, что и как скажет ему и с чего вообще начать. Юноша был худой и тонкий, как прут, светловолосый, сероглазый, с осторожным взглядом. Лицо ей понравилось. Конечно, это самое первое впечатление, и Грейси при необходимости была готова сразу же его изменить, но при всем том было что-то в выражении его лица и всем облике достойное, что ей понравилось.
И она решилась. Вздернув подбородок, выпрямившись, чтобы казаться повыше, Грейси подошла к нему и устремила на него ясный и очень прямой взгляд.
– Ты Джо Слейтер? – спросила она весело, самим тоном давая ему понять, что она на сей счет не сомневается.
– А ты кто такая? – спросил он с легким подозрением. Сейчас такие времена, что осторожность не помешает.
– А я Грейси Хокинс, – ответила она совершенно честно. – И хочу с тобой поговорить.
– Я здесь для того, чтобы торговать, а не разговоры разговаривать с такими недомерками, как ты, – ответил он, но голос был не грубый, и смотрел он на нее не без удовольствия.
– Да я и не хочу тебе мешать торговать, – сказала она, и это была первая ложь. – Я работаю у одной леди, и она в большом затруднении, а ты мог бы ей помочь, если б, конечно, захотел.
– А что бы я с этого имел?
– Не знаю. Мне-то ничего не обломится, это уж точно. Но для тебя, наверное, будет неплохое дельце. Она не бедная и не жадная.
– Так почему я-то? Чего она от меня хочет? – Он скорчил физиономию, выражая тем самим большое сомнение. – Может, ты меня подставить хочешь?
– У меня есть дела получше, чтобы я стала тратить время на езду сюда, высматривать, кого никогда в глаза не видела, и подставлять его. – Грейси резко, осуждающе рассмеялась. – Твое дело решать, но ты один такой, кто знает, что ей надо.
– Знаю что? – он тоже заинтересовался.
– Ты видел в лицо человека, который кое-кого убил. Убил очень страхолюдно, а за убийство повесили не того человека.
Выражение лица Джо моментально изменилось. Черты словно обострились, интерес испарился, взгляд стал раздраженный.
– Ты говоришь о том, кто убил на Фэрриерс-лейн? Ну, я все уже рассказал, что знаю, ищейкам и больше никому ничего рассказывать не собираюсь. Это ищейки тебя подослали? Господи боже, когда они, черти этакие, оставят меня в покое? – Теперь в его голосе звучала откровенная горечь, все тело напряглось, он сжал кулаки.
– Да неужели? – насмешливо спросила Грейси, обозлившись на себя за то, что все испортила и у него пропало настроение говорить. – Я тоже, конечно, ищейка, и вид у меня такой, что я всегда занимаюсь такими делами. Ведь росту у меня шесть футов с лишним, и я сильна, что твой бык. Настоящая ищейка, только форму дома забыла.
– Ишь, язык-то у тебя хорошо подвешен, – усмехнулся Слейтер. – Так ты, значит, не из ищеек? Тогда зачем тебе знать все, а? Все забыто и закончено, и мне теперь все равно. Эти подонки из полиции гоняли меня, как крысу, с тех самых пор. Сначала они мне все твердили, что я видел не того человека, и чуть руки мне не выломали. – Он расправил плечи, словно хотел убедиться, что теперь все в порядке и у него ничего не болит. – А то четыре месяца болело, страх. Вот что они наделали. Потом, когда начался суд, они опять стали гонять меня по кругу. Я было заспорил с ними, а они сказали, что упрячут меня в Колдбат-Филдс за воровство. – Он нахмурился. – А ты знаешь, сколько там народу померло от тюремной лихорадки? Тысячи! Они хотели поставить меня на ступальное колесо на фабрике, где задыхаешься, потому что дышать нечем, а если споткнешься и упадешь, то все причинное место отобьешь. Я никому ничего не скажу о той ночи – ни тебе, ни твоей леди. А теперь пошла прочь и приставай к кому-нибудь еще. Пошла! – Он хлопнул в ладоши, прогоняя ее, и прищурился от злости.
На минуту Грейси словно онемела. Она не стала с ним спорить, потому что знала, как незаконно иногда действует полиция, и не сомневалась, что парень не врет. У нее были дяди и брат, которых вот так же выслеживали полицейские, и троюродный кузен, попавший в тюрьму. И она видела, каким недоумком он пришел из заключения, замученный тюремной горячкой, с больными суставами, шаткой походкой, изнуренный непосильным трудом.
– Пошла, – повторил он грубее. – Ничего я тебе не скажу!
Расстроившись, Грейси отступила на шаг, однако не чувствуя себя побежденной. Пока еще нет.
Подошел покупатель и несколько минут переругивался с парнем, пока наконец не купил передник. Затем подошел другой, тоже поругался, но ничего не купил. Больше часа Грейси стояла и наблюдала за торговлей, все больше замерзая. Руки, в которых она держала новые ботинки, совсем закоченели.
Джо перешел к прилавку напротив, чтобы купить пирог с почками. Грейси последовала за ним и купила себе тоже. Он был горячий и замечательно пах.
– Ты напрасно за мной ходишь, – сказал Слейтер, увидев ее, – ничего тебе больше не обломится! И ни с какими полицейскими я больше встречаться не собираюсь. – Он вздохнул, облизывая соус с губ. – Послушай ты, глупая! Ищейки мне сказали, они поклялись, что арестовали того самого, кто убил, что они его арестовали и осудили и что важные шишки все просто с ума посходили от радости! И что они долго ходили вокруг да около, как они всегда делают, и нарыли много доказательств. А потом сказали, что это он убил и они все правильно делают, и потом повесили того бедолагу. – Он опять откусил от пирога и продолжал с набитым ртом: – И если ты воображаешь, что после всего этого они скажут, что ошиблись, потому что какой-то уличный бродяга что-то там говорит, значит, тебе пора в Бедлам, это уж точно. – Он проглотил кусок. – Твоя хозяйка воображает себе то, чего не было, и только себе навредит, и ты тоже, если такая же дура и слушаешь ее россказни.
– Но ведь убил-то не он, не тот, кого повесили… – начала было Грейси.
– А кому до этого дело? – сердито перебил он. – Слушай, идиотка, им неважно, кто убил. Им важно заткнуть того, кто говорит, что они повесили не того, кого надо было. И они не признаются, что ошиблись, ни за что не признаются. – Он ткнул рукой с пирогом в воздух. – Ты об этом подумай, дурья твоя голова, если у тебя все-таки там есть что-нибудь, кроме опилок. Ну кто из этих шишек признается, что они повесили не того человека? Да никто, можешь что угодно прозакладывать.
– Но у них не будет выбора, – яростно ответила Грейси, вонзая зубы в пирог. – Полиция уже знает, что повесили не того. У них уже есть доказательства. И они знают, кто убил, но вот доказать пока не могут.
– Не верю я тебе.
– Я не вру, – негодующе отвечала она, потому что на этот раз действительно сказала истинную правду. – И ты не имеешь права говорить, что я тебе наврала. Просто ты боишься встать перед ними и сказать все, что знаешь. – Она постаралась говорить как можно презрительнее, но с набитым ртом это было трудновато.
– Да, черт возьми, боюсь, – согласился он, – а почему? Потому что ничего хорошего из этого не выйдет. А теперь отправляйся к своей хозяйке и скажи, чтобы она обо всем этом позабыла.
– Никуда я не пойду, а вот ты пойдешь со мной и посмотришь на того бездельника, кто это сделал. – Она снова откусила пирог. – И потом скажешь мне, тот самый говорил с тобой у теантера или нет. И потом мы найдем тех бродяг, которые тогда шатались возле переулка, и узнаем, что они взаправду там видели. Ведь по-любому же не то, что ищейки им велели сказать.
– Что значит «мы»? – едва не пискнул Джо. – Никуда я не пойду! Мне от ищеек как следует досталось после того убийства, и мне незачем с ними встречаться.
– Конечно, пойдешь, – устало ответила Грейси, заглатывая следующий кус. – Что толку, если я пойду одна? Я ведь там не была и не видела его.
– Ну и ладно, а я не пойду.
– Ну пожалуйста.
– Нет.
– Но ведь настоящий-то убийца живет как миленький, – запротестовала она.
– Не имеет значения. А теперь иди давай и не приставай ко мне, слышишь?
– Нет, не уйду, пока ты не пойдешь со мной, чтобы посмотреть на того нахала, и не скажешь, он тебя послал к теантеру или нет.
– Не станешь ты ходить за мной, как хвост!
– Нет, стану.
– Ну, подумай, – Слейтер уже выбился из сил. – Я ничего не буду делать. И буду ходить там, где хочу. Не имеешь права вмешиваться. Давай отчаливай!
– Нет, не пойду, пока ты не взглянешь на того типа.
– Ну что же, тебе долго придется ждать.
Он повернулся спиной и заговорил с потенциальным покупателем, делая вид, что совсем не обращает внимания на Грейси. Она опять заковыляла за ним к его прилавку, остановилась, плотно запахнув шаль, и ждала, и снова смотрела. Было холодно, и ноги у нее так закоченели, что она их не чувствовала под собой. Но Грейси решила ни за что не сдаваться и не отставать, даже если он сейчас отправится домой.
Ближе к вечеру Джо привел в порядок свой прилавок, запер на ночь товар и ушел. Грейси встрепенулась и последовала за ним. Он дважды оборачивался, видел ее и злился; несколько раз махнул рукой, чтобы отогнать ее прочь. Она скорчила физиономию в ответ, но продолжала его преследовать.
Он зашел в пивную и пробился к стойке. Грейси протолкнулась за ним сквозь толпу и нашла местечко поблизости, наслаждаясь теплом после колючего холода снаружи.
– Убирайся! – крикнул Джо, вызверившись.
С полдюжины завсегдатаев обернулись и с любопытством оглядели его, потом Грейси.
– Не уберусь, пока не посмотришь на того громилу, который убил, – упрямо повторила она и шмыгнула носом, потому что от тепла из него потекло.
– Да утихомиришься ты, наконец? – прошептал Джо. – Я же сказал, они мне не поверят, сколько тебе твердить? Напрасно только время потрачу. У тебя, что, совсем мозгов нет?
Но Грейси не стала доказывать ему обратное.
– Просто пойдем со мной и посмотрим на этого типа. Если это он, они тебе поверят.
– Да с чего бы это? – На его худом лице отразилось глубочайшее недоверие.
Но Грейси не стала говорить, будто Питт уже знает, что убил именно Харримор. Джо не поймет, зачем в таком случае нужны доказательства. Не могла она и объяснить, почему сама верит в то, что это Харримор.
– Я тебе не могу все рассказать.
– Да ты сама ничегошеньки не знаешь.
– Нет, знаю. И стану таскаться за тобой, пока ты как следует на него не посмотришь. Ищейки тебя больше не застукают, если ты об этом беспокоишься.
– А ты не говори со мной через губу, противный недоросток, – зло сказал он. – Ты бы тоже испугалась, если бы у тебя было хоть две извилины в голове. Ты хоть представляешь, что эти ищейки могут с тобой сделать, если ты им не потрафишь? И они сделают, если ты скажешь, что их доказательства ни к черту не годились. Ты меня спроси об этом – я-то знаю, что почем.
– Но тебе-то ничего не надо им говорить и связываться с ними; ты только пойди посмотри и скажи мне, – заявила Грейси, уже празднуя победу. Джо отвернулся, но она потянула его за рукав. – И клянусь, я от тебя тогда отстану. А если не пойдешь, то я всюду буду таскаться за тобой!
– И ищейкам ничего не скажешь? – спросил он устало.
– Клянусь, не скажу.
– Значит, встретимся здесь в шесть вечера и пойдем вместе, и я погляжу на него. А теперь отвяжись и дай мне спокойно пропустить пинту пива.
– Я буду ждать тебя снаружи. – Грейси опять шмыгнула носом.
– Господи! Женщина! Я же сказал, что приду!
– Оно, конечно, я тебе верю…
– Тогда жди снаружи. Шмыгай там.
Грейси неохотно выбралась снова в холод и слякоть. Она терпеливо ждала в темноте, под моросящим дождем, но смотрела на дверь очень внимательно, чтобы Джо как-нибудь незаметно не улизнул. Однако через полчаса она с таким облегчением увидела его тощую фигуру и бледное лицо, словно он был ее верный друг. Грейси бросилась вперед, едва не поскользнувшись на мокрых булыжниках, потому что совсем уже не ощущала ног. Она промерзла до костей.
– Ну что, готов идти? – жадно спросила она.
Слейтер искоса и очень неодобрительно оглядел ее, и она почувствовала по тому, как упало сердце, что он не надеялся увидеть ее снова. Грейси сердито проворчала что-то, полная решимости не дать ему заметить, как она расстроилась. Их связывает только дело. Пусть думает о ней что хочет, ей это совершенно безразлично.
Они молча шли рядом по узкой дорожке; покрытые изморосью камни поблескивали, как островки света, под редкими фонарями, в тусклых кругах, светящихся под дождем, а рядом с ними по лужам шлепали и брызгали грязью колеса тачек, повозок. Время от времени из темноты выныривали экипажи и опять погружались во мрак.
– Ты что, скорее не можешь? – ворчливо спросил Джо, крепко схватил ее за руку и резко рванул за собой.
Они проходили мимо людей, сгрудившихся возле жаровен с горячими каштанами или другой едой или переминавшихся с ноги на ногу в тени подъездов.
– Надо бы сесть на омнибус, – сказала, задыхаясь, Грейси, – это в западной стороне. Он же важная шишка.
– А где он живет точно?
– В Челси, на Маркхэм-стрит.
– Тогда нам надо на поезд.
– Какой такой поезд?
– В подземку. К Слоун-сквер. Ты что, никогда не ездила на подземке?
– Я даже не слышала о ней. – Грейси поняла, насколько невежественна и ничего не знает о городе, в котором живет. – Моя хозяйка ездит в экипаже или в чьей-нибудь карете. Нам нет необходимости ездить поездами, если мы куда направляемся.
– Оба-на, гля, какие мы важные птицы! – ответил он насмешливо. – Ну что ж, коли у тебя есть монета, чтобы снять кеб, я с большим удовольствием проедусь с тобой.
– Не задавайся, – она столь же насмешливо отвергла предложение. – Значит, едем на поезде. Сколько стоит?
– Зависит от того, как далеко, но по-любому немного. Пенни или вроде того. А теперь возьми ноги в руки и не отставай.
Грейси показалось, что она пробежала рысцой несколько миль, неся новые ботинки под мышкой, но вряд ли они прошли больше полутора миль.
Затем они сошли по ступенькам в мрачный подвал, и там была станция, мимо которой по туннелю, как кроты, сновали поезда, рыча и дребезжа. В другое время Грейси очень испугалась бы, но сейчас у нее не было на это времени; кроме того, она была слишком возбуждена, слишком старалась не оплошать в глазах Джо и не показаться ему совсем дурочкой, и, наоборот, не уступать ему ни в храбрости, ни в каком другом качестве, которое он мог бы оценить по достоинству.
Ей не нравилось сидеть в вагоне, мчавшемся по туннелю; она очень старалась думать о чем-то постороннем, чтобы не вскрикивать от страха, когда ее трясло, качало из стороны в сторону и швыряло о стенку, и она с тоской думала, как далеко отсюда дневной свет и свежий воздух. Девушка искоса взглянула на Джо, раз или два, и увидела, что он тоже на нее смотрит, и поэтому быстро отвернулась. Но сердце ее забилось от радости, так что и страх стал отступать.
Наконец они вышли на Слоун-сквер и опять пошли пешком; на этот раз вела Грейси. Наконец под бойким холодным дождем они достигли Маркхэм-сквер и остановились в тени деревьев напротив дома, в котором жил Проспер Харримор.
– Ну, – сказал Джо, стараясь проявлять терпение, – что теперь? Что, если он не выйдет сегодня больше на улицу? Да и зачем бы ему? Только дураки и бездомные шляются по улицам под дождем в такое время.
Грейси и сама думала об этом, но сказала:
– Значит, мы должны выманить его из дому.
– Да неужели? И как ты это собираешься сделать?
– Пойду и постучу.
– И он, конечно, собственноручно тебе откроет? Для этого у них лакеи имеются, если те тоже спать не ушли, – ответил он устало. – Ты самая упрямая женщина из всех, кого я встречал, а это многое значит, если учесть, где я проживаю.
– Но я не из тех мест, где ты проживаешь, – возразила Грейси, хотя это была не совсем правда. – Ты просто на него посмотри. – И с этими словами она перешла через улицу с ботинками под мышкой и поднялась по ступенькам подъезда, а потом постучала в дверь.
Грейси не очень хорошо знала, какие порядки заведены в доме у богатых, если не считать отрывочных сведений, почерпнутых от Шарлотты или из грошовых книжек. Однако она была уверена, что дверь откроет лакей, и не удивилась, когда так и произошло.
– Да, мисс? – спросил он, недоброжелательно буравя ее взглядом и уже намереваясь предложить ей направиться к черному ходу, которым пользовались слуги. Он принял ее за родственницу какой-нибудь горничной, хотя прислуге запрещено принимать посетителей в этот час.
Грейси быстро заговорила, задыхаясь от волнения:
– Пожалуйста, сэр, у меня есть сообщение для мистера Харримора, личное, и я не могу передать его с другими.
– Мистер Харримор не принимает сообщений от таких, как ты, – сказал напыщенный лакей. – Передай мне, а я скажу ему.
– Так не пойдет, – быстро возразила девушка, перекладывая ботинки из руки в руку, чтобы крепче их держать. – Мне специально наказали: никому, только самому мистеру Харримору. Я подожду здесь, а вы пойдите и скажите, что его вызывает парнишка, с которым он встречался у теантера пять лет назад и тоже просил его передать кое-что. Вы ему так и скажите, и вот увидите, что он выйдет.
– Глупости! Убирайся отсюда, девушка.
Но Грейси не двинулась с места.
– Нет, пойдите и скажите – и тогда я уйду.
– Нет, ты уберешься сейчас, – лакей махнул рукой, – или я пошлю за полицией. Приходят тут всякие и беспокоят порядочных людей своими россказнями и сообщениями… – И он начал закрывать дверь.
– Но нам полиция здесь не нужна, – в отчаянии сказала Грейси. – Эта семья и так настрадалась. Идите и передайте. Не ваше дело решать, кого ему надо видеть, а кого нет. Или это он у вас работает?
Может быть, последний довод, а может, исключительно сила ее личности, решительный взгляд и худенькое гневное лицо все-таки убедили лакея, но он решил больше с ней не спорить, крепко захлопнул дверь и пошел доложить обо всем Харримору.
Грейси осталась ждать. Во рту у нее пересохло, она дрожала от холода и нестерпимого напряжения. Руки были холодные как лед, но они крепко держали ботинки. Только один раз она обернулась, чтобы убедиться в присутствии Джо: он по-прежнему стоял на противоположной стороне улицы, почти скрытый тенью, но пристально глядел на дверь.
Прошло несколько минут, прежде чем та снова отворилась, на порог вышел очень высокий и плотный мужчина и уставился на Грейси. Казалось, он возвышается над ней, как башня, и заполняет весь дверной проем. Его острый и тонкий, похожий на клинок нос и насупленный лоб показались девушке очень странными, в глубоко посаженных глазах выражались гнев и недоумение.
– Ты кто такая? – спросил он требовательно. – Никогда не видел тебя прежде и не понимаю, что ты такое мелешь о «теантере». Кто тебя подучил прийти сюда?
Насмерть перепуганная, Грейси попятилась.
Мужчина нахмурился еще больше и вышел на крыльцо. Девушка снова попятилась, поскользнулась на мраморной плите подъезда, полетела на мостовую и не упала навзничь только потому, что незаметно подскочивший Джо успел ее подхватить.
Харримор остановился как вкопанный, и лицо его исказилось от ужаса.
– Извините, мистер, – сказал Джо, изо всех сил пялясь на Харримора; вдруг он сильно побледнел, судорожно вздохнул, и голос его внезапно охрип. – Она у нас немного умом тронутая, понимаете, и ничего с собой поделать не может. Я ее домой заберу. Спокойной ночи, мистер.
И прежде чем Харримор успел ему помешать, Джо схватил Грейси за руку и потащил прочь. Они перескочили через обочину и помчались через улицу в тенистую аллею. Там Джо остановился и повернул ее к себе лицом, все еще крепко держа за руку.
– Это он самый, – сказал он, тяжело и прерывисто дыша. – Это тот самый тип, который тогда передал через меня весточку мистеру Блейну. Бог ты мой! Так, значит, он, наверное, и убил его и прибил к воротам… Боже милостивый! Что же мы теперь делать будем?
– Расскажем полиции. – Сердце у Грейси билось изо всех сил, она едва могла говорить. Ей удалось! Она выследила убийцу!
– Не будь дурой, – вне себя от злости ответил Джо. – Мне они не поверили, не поверят и тебе, тем более через пять лет, когда они уже повесили того несчастного дурака.
– Теперь этим занимается другой полицейский, потому что отравили судью Стаффорда, – возразила Грейси, крепко прижимая к груди новые ботинки. – И он тебе поверит; он знает, что Годмен не убивал.
– Да? Откуда тебе это известно?
– Известно, и всё тут. – Она еще не могла ему честно признаться, у кого работает.
Вдруг Слейтер весь напрягся, задрожал, и Грейси почувствовала, что на него внезапно накатил ужас. Пронзил он и ее – как электрический разряд. Она круто обернулась и увидела в желтом свете уличных фонарей огромную фигуру Проспера Харримора. Горло у нее перехватило, колени подогнулись, и она еле осталась стоять на ногах. Джо вскрикнул и так резко рванул ее за собой, что едва не вывихнул ей плечо, а Грейси чуть не уронила ботинки. Юноша бросился бежать, таща ее за собой, а сзади доносились тяжелые неровные шаги Проспера. Они добежали по аллее до самого конца, обогнули ее и снова попали на освещенную дорогу. Грейси подхватила длинные юбки, чтобы не мешали. Они с Джо перебежали через пустую улицу на аллею напротив, где было темно, и скорчились у лестницы, как два испуганных зверька. Сердца их, казалось, вот-вот выпрыгнут из груди, кровь билась толчками в жилах, лица и руки заледенели.
Они не смели шевельнуться, тем более поднять голову и осмотреться, но слышали, как неровные шаги раздались над их головами и затем остановились.
Джо обнял Грейси и прижал к себе так крепко, что, если бы она вся не онемела от холода, ей стало бы больно.
Проспер опять двинулся вперед, потом остановился, затем шаги стали удаляться.
Джо молча поднялся, потянул ее за собой и пошел к ступенькам, все время поглядывая направо-налево. Проспер стоял в сотне шагов от них. Вот он медленно оглянулся.
– Идем, – шепнул Джо и пустился бежать по мостовой в противоположном направлении.
Но Харримор уже услышал их и круто повернулся. Несмотря на хромоту, он мог бегать необыкновенно быстро для человека с таким недостатком.
Они пробежали по одному переулку, свернули в другой, на бегу натыкаясь на ржавые банки и другой мусор, перепрыгнули, слегка запнувшись, через старую тачку, опять выскочили на улицу, нырнули во двор с конюшней и промчались мимо стойл, освещавшихся единственной лампочкой, бросавшей на землю желтое пятно света. Заржали и зафыркали испуганные лошади. Потом Грейси и Джо перелезли через ворота, причем девушка застряла наверху, запутавшись в мокрой длинной юбке. Джо перетащил ее и почти проволок через сад, спотыкаясь на грядках и бордюрах клумб, продираясь через кусты, сквозь ветки, хлеставшие их по лицу, стараясь избегать только колючек остролиста. Грейси все еще прижимала к себе ботинки. Они пробежали по дорожке, усыпанной гравием, ведущей к дому, казалось, что гравий грохочет под ногами как гром, как их неистово, безумно стучащие сердца.
Внезапно Джо остановился, прижав к себе Грейси, но они так громко дышали, что не могли слышать, преследует их Проспер или нет.
– Люди, – выдохнула Грейси. – Если б можно найти улицу, где много народу, мы тогда спасены. Он не посмеет сделать нам что-нибудь на виду у прохожих.
– Да нет, посмеет, – с горечью ответил Джо. – Он закричит: «Держи воров» – и расскажет, что мы стащили у него часы или еще что-нибудь, и они все станут нас ловить.
Девушка поняла, что он прав.
– Ну, идем, – настойчиво произнес Слейтер. – Нам нужно рвануть в Ист-энд. Если мы будем среди своих, он никогда нас не поймает.
И юноша опять ринулся вперед, таща за собой Грейси, которая, задыхаясь, то и дело припускалась бегом, чтобы не отстать, и все еще сжимала под мышкой ботинки, держа другой рукой край юбки, чтобы не споткнуться и не упасть. Когда они снова выбежали на улицу, было ясно, что Проспер от них отстал.
– Блумсбери, – сказала она, переводя дыхание, – нам нужно поскорее добраться до Блумсбери, там мы будем в безопасности.
– Почему?
– Там мой хозяин живет. И он все устроит как надо.
– Но ты раньше говорила про хозяйку.
– Да, но хозяин как раз такой человек, который позаботится о мистере Харриморе. Пойдем, не спорь со мной. Мы только должны сесть на омнибус до Блумсбери.
– А что, у тебя есть деньги? – огрызнулся он, оглянувшись через плечо.
– Да, есть. И я больше не могу бежать.
– Плевать. Больше и не требуется, – неожиданно мягко ответил Джо. – А ты ничего, для девчонки бегаешь неплохо. Идем, сядем на омнибус, остановка отсюдова недалеко.
Грейси ему улыбнулась во весь рот, чувствуя огромное облегчение. Внезапно Джо наклонился и поцеловал ее. Губы у него были холодные, но поцелуй вышел очень нежным. На нее нахлынула горячая сладкая волна, все внутри запело, сердце словно обожгло. Грейси тоже поцеловала его, уронив ботинки.
А он вдруг отшатнулся, яростно покраснев, и пошел прочь, предоставив ей самой поднимать ботинки и потом нагонять его бегом. Девушка догнала его только на углу перекрестка, где проходили омнибусы.
Через полчаса они стояли уже на кухне Шарлотты, дрожа от холода, насквозь промокшие, растрепанные, грязные, в разорванной одежде, но живые.
Джо пришел в ужас, когда узнал Питта и понял, что очутился в самом логове врага, но было слишком поздно бежать, да и блаженное тепло растопило остатки его инстинктивного страха перед полицией.
– Где, во имя всего святого, ты пропадала? – гневно закричала Шарлотта. Голос у нее охрип от волнения и несказанного облегчения. – Я чуть с ума не сошла от беспокойства!
Томас положил руку ей на плечо, прерывая жену.
– Что случилось, Грейси? – спросил он ровным голосом, останавливаясь прямо перед ней. – Чем ты занималась?
Девушка глубоко вздохнула и посмотрела ему прямо в глаза. Она чувствовала себя почти счастливой от того, что опасность миновала. Грейси обожала Питта. Она знала, что придется держать ответ перед Шарлоттой, но в то же время очень гордилась собой.
– Мы с Джо пошли поглядеть на мистера Харримора, который убил бедного мистера Блейна, сэр. Джо как следует его разглядел и знает теперь, что это тот самый, кто тогда посылал его к мистеру Блейну, и он готов присягнуть в этом на суде.
Джо открыл было рот, чтобы заспорить, но взглянул на решительную маленькую фигурку Грейси и передумал.
Питт вопросительно посмотрел на него.
– Это верно? Это действительно был мистер Харримор, в ту ночь?
– Да, сэр, это он, – покорно отвечал Джо.
– А ты уверен?
– Да, сэр. И он меня тоже узнал и бежал за нами. Больше чем мили две. Наверное, если б догнал, тоже схватил бы и прибил гвоздями к какой-нибудь двери. – Он вздрогнул при одной только мысли о такой возможности, словно холодный ветер настиг его даже в теплой кухне.
Шарлотта хотела было что-то сказать, но вместо этого велела Грейси снять промокшие ботинки и подвинуть их к огню. Затем поставила котелок с водой на огонь и достала хлеб, масло и джем.
– И теперь ты действительно готов присягнуть, что это был он? – настойчиво переспросил Питт.
Джо взглянул на Грейси.
– Да уж, придется.
– Хорошо. – Томас повернулся к Грейси. – Ты очень умная девушка – и очень храбрая, – сказал он торжественно.
Та вспыхнула от удовольствия. В замерзших руках стало покалывать иголками.
– Ты проделала прекрасную детективную работу, – прибавил он.
Грейси выпрямилась еще больше, если это в принципе было возможно, не отрывая от него взгляда.
– Но при этом ты солгала миссис Питт насчет того, куда идешь и зачем; ты подвергала свою жизнь опасности, не говоря уже о том, что заставила рисковать жизнью и Джо; и, очень возможно, заполучила воспаление легких. Если ты когда-нибудь сделаешь еще раз такую штуку, я выдеру тебя так, что живого места не останется. Ты меня поняла, Грейси?
Хозяин, однако, не сказал того, чего девушка опасалась больше всего, – что она уволена. Но Питт очень старался, чтобы у нее даже подозрений на этот счет не возникало.
– Да, сэр, – попыталась ответить она самым кротким образом, но ей это совершенно не удалось, – спасибо, сэр. Я никогда больше так не сделаю.
Он что-то недоверчиво пробурчал.
Зашумел чайник. Шарлотта заварила чай и поставила чайник на стол вместе с хлебом, маслом и джемом. И Джо проглотил все чуть не прежде, чем она положила это на тарелку, а Грейси села и взяла в руки кружку с дымящимся чаем, чувствуя, как жизнь вместе с теплом и болью вливается в ее окоченевшие пальцы. Она улыбнулась Джо, глядя на него через стол; он тоже смущенно улыбнулся в ответ и отвел глаза в сторону.
– Пойду поищу тебе что-нибудь сухое из одежды, – Шарлотта с сомнением взглянула на его тощую фигуру, – а ты, Грейси, сейчас же ляжешь в постель. И встанешь только тогда, когда я тебе разрешу.
– Да, мэм.
Питт присел на край стола.
– Вы теперь его арестуете, сэр? – спросила Грейси.
– Конечно.
– Утром?
– Нет, – хмуро ответил Питт и, горбясь, встал. – Сейчас, прежде чем он испугается и сбежит.
– Один ты не пойдешь! – пронзительно вскрикнула Шарлотта.
– Ну конечно, один не пойду, – заверил он, – но ты меня сегодня не жди.
Томас быстро поцеловал ее, пожелал спокойной ночи Грейси и Джо и вышел из кухни в коридор, чтобы надеть пальто, шляпу и шарф.
Прошел почти час, прежде чем Питт и двое полицейских сели в кеб и поехали на Маркхэм-сквер. Было темно и пронзительно холодно; моросил ледяной дождь, сыростью проникающий до самых костей, блестя на тротуарах и образуя туманные ореолы вокруг уличных фонарей. Мокрая листва выстлала уличные канавы, и только иногда запоздалый экипаж нарушал грохотом ночную тишину. Шторы на окнах домов были опущены, и свет пробивался только через немногие узкие щелочки.
Питт поднял тяжелый дверной молоток. Один из полицейских встал у черного хода – на всякий случай, если Харримор попытается ускользнуть.
Прошло довольно много времени, прежде чем лакей открыл дверь и подозрительно осмотрел маячившую в темноте фигуру Томаса.
– Да, сэр?
– Добрый вечер. Меня зовут Питт, я из полиции. Мне требуется переговорить с мистером Проспером Харримором.
– Извините, сэр, но мистер Харримор уже лег спать. Вам нужно прийти завтра утром.
Он сделал движение, словно хотел закрыть дверь. Но, к немалой тревоге лакея, Питт выступил вперед.
– Так не пойдет!
– Но иначе нельзя, сэр! Мистер Харримор удалился к себе в спальню.
– Со мной двое полицейских, – мрачно ответил инспектор. – Пожалуйста, не заставляйте меня устраивать здесь шумную уличную сцену.
Дверь распахнулась, и побледневший лакей пропустил Питта в дом. Томас прошел за лакеем в холл и сделал знак другому полицейскому, стоявшему на ступеньках крыльца, следовать за ним.
– Вам лучше разбудить хозяина и попросить его спуститься вниз, – тихо сказал Питт. – Констебль, идите с ним.
– Да, сэр, – не очень охотно повиновался полицейский, и расстроенный лакей стал подниматься вместе с ним по широкой деревянной лестнице.
Питт остался ждать внизу. Раз или два он осмотрел стены, задерживаясь взглядом на картинах, дверях с изящной резьбой и таких же элегантных панелях, идущих по низу, но взгляд его постоянно возвращался к лестнице. Он увидел палки и трости в стойке, подошел к ним и тщательно осмотрел каждую. Третья по счету была с серебряным набалдашником. Прошло минуты две, прежде чем Томас понял, что внутри трости сокрыт клинок. Очень медленно, с неприятным чувством, словно ему стало вдруг нехорошо, он вытащил трость из стойки. Лезвие было длинное и ухоженное, в свете лампочки блеснула сталь. Оно было чисто; только в самом верху, в том месте, где начиналась рукоятка, бурело крохотное пятнышко. По лезвию стекала кровь, когда убийца вонзил его в тело распинаемого Блейна.
Питт стоял у двери в столовую, когда сверху послышались шаги. Там, держась за опорный столб балюстрады, стоял Девлин О’Нил в халате; лицо его было крайне встревоженно.
– Что привело вас сюда в такой поздний час, инспектор? Только не говорите, что произошло еще одно убийство.
– Нет, мистер О’Нил. Но вам лучше собраться с силами и быть в состоянии оказать поддержку жене и ее бабушке.
– Что-нибудь случилось с Проспером? – Девлин стал быстро спускаться по лестнице. – Дворецкий говорил мне, что тот ушел из дома, и я не слыхал, как он вернулся. Что с ним? Несчастный случай на улице? Он очень пострадал? – О’Нил поскользнулся на последней ступеньке и полетел прямо на Питта, но удержался, ухватившись за колонну внизу лестницы.
– Сожалею, мистер О’Нил, – заговорил Питт; Девлин поразился тому, как трагически звучит его голос, смертельно побледнел и молча воззрился на инспектора. – Боюсь, но мне придется арестовать мистера Харримора, – продолжал он, – за убийство Кингсли Блейна пять лет назад на Фэрриерс-лейн.
– О боже! – Ноги О’Нила подкосились, и он сел на нижнюю ступеньку, обхватив голову руками. – Это… Это… – Наверное, он хотел сказать «невозможно», но что-то, очевидно, вспомнил или интуитивно почувствовал необходимость молчать. Слова замерли у него на кончике языка.
– Вам лучше попросить лакея подать вам стаканчик крепкого бренди и быть готовым оказать помощь миссис Харримор и своей жене, – мягко ответил Питт. – Им потребуется ваша помощь.
– Да… – Девлин закашлялся. – Да, я… но так надо, понимаю. Не будете ли вы столь любезны… нет, я сам…
Довольно неуклюже он встал и, шатаясь, пошел к шнуру от звонка. И только выпустил его из рук, как наверху показался Харримор в сопровождении полицейского. Вид у Проспера был очень странный, словно тот шел во сне. Он медленно спустился, держась за перила.
– Мистер Харримор, – начал Питт и взглянул ему в лицо. Оно было совсем как у мертвеца, только в глазах светились безумие, беспросветный мрак и боль. – Мистер Харримор, – тихо повторил Питт. Он ненавидел такие моменты даже больше, чем когда должен был сообщать людям о постигшей их невосполнимой утрате. – Я арестовываю вас за убийство Кингсли Блейна пять лет назад на Фэрриерс-лейн, а также за отравление судьи Сэмюэла Стаффорда, а также за насильственное повешение полицейского Дерека Патерсона в его собственном доме. Советую вам пойти со мной, не оказывая сопротивления, сэр. Иначе вы расстроите свою семью еще больше, нежели это необходимо. Для них и так все это будет очень тяжело.
Проспер смотрел на него, словно ничего не слыша или не понимая.
По лестнице, держась за перила, спускалась Ада. Ее лицо было пепельно-серым, длинные седые волосы заплетены в тощую косицу; шаль распахнулась на груди, и можно было видеть ночную рубашку из толстой, грубой ткани. О’Нил наконец пришел в себя и направился к лестнице.
– Вам нехорошо здесь быть, бабушка, – сказал он ласково. – Ложитесь в постель, вы простудитесь.
Ада рассеянно отмахнулась и спросила Питта дребезжащим голосом:
– Вы заберете его с собой?
– Да, мэм. У меня нет выбора.
– Но это я виновата, – сказала она. – Сделал это он, но вина моя, перед лицом Господа Бога.
Девлин хотел было взять ее под руку, но она оттолкнула его, все еще не сводя взгляда с инспектора.
– Неужели? – поразился Томас, тоже пристально глядя на ее искаженное мукой лицо. Ему не хотелось ничего узнавать, но он понял, что она все равно расскажет ему, что не сможет совладать с этим порывом. Она полстолетия терпела чувство вины и муки раскаяния, и теперь признание рвалось наружу.
– Я знала, что он ущербен, еще до родов. Понимаете, мой муж вступил в связь с еврейкой, а потом спал со мной, когда я была беременна. Я знала, что случится потом. Я старалась избавиться от плода. – Она покачала головой. – Я все перепробовала, все средства, но мне не удалось прервать беременность. Он все равно родился, и с физическим недостатком – хромоногий, как видите. Я не знала, что это он убил Кингсли, но боялась этого. История повторилась, понимаете? – Старая леди пристально вгляделась в лицо Питта, стараясь удостовериться, что он ее понял.
– Да, – тихо ответил тот, ему стало тошно, – понимаю. – Он представил себе Аду, еще молодую женщину, которую предали, – несчастную, безусловно верящую во внушенные ей с детства предрассудки, ненавидящую дитя, которое она носила, опасавшуюся скверны, которой она теперь якобы запятнана, и в одиночестве своей ванной комнаты отчаянно пытающуюся вызвать выкидыш. Томас тронул ее за руку и поддержал на ступеньке. – Но теперь вы ничем не можете ему помочь, поэтому идите ложитесь. Все кончено.
Ада обернулась и поглядела на Проспера. На мгновение их глаза встретились. Оба молчали. Затем, последовав совету Питта, сгорбившись, как древняя старуха, она стала тяжело взбираться по лестнице, будто ноги ее налились свинцом. И ни разу не оглянулась.
– Но я не убивал судью Стаффорда, – сказал Проспер, глядя прямо в лицо Питту. – Клянусь Господом Богом, я его не убивал. И Патерсона тоже убил не я. И могу это доказать.
– Но это вы убили Кингсли Блейна!
– Убил, и да поможет мне Бог. Он это заслужил. – Лицо Харримора наконец ожило, рот искривился гримасой гнева и муки. – Он изменял моей дочери с той еврейкой и причинил моим внукам то же зло, что причинил мне мой отец. – Внезапно его ненависть исчезла, и он замолчал, широко открыв глаза. – А Стаффорда я не убивал. Я не видел его несколько недель, до самой его смерти. И Патерсона не убивал. Я провел весь тот вечер в гостях у друга, и это под присягой могут подтвердить два десятка мужчин и женщин.
Мысли Питта лихорадочно роились у него в мозгу. Если Проспер не убивал Стаффорда и Патерсона, тогда кто же? И почему? Господи, помилуй, почему?
Он молча взял Харримора за руку, полицейский встал по другую сторону. Они направились к входной двери мимо Девлина О’Нила, словно пораженного громом, и все трое вышли на моросящий дождь. Питт нес в руке трость, оказавшуюся смертельным клинком.
