Глава 9
Алисия впервые услышала о смерти Годольфина Джонса от Доминика. Тот провел утро с Сомерсетом Карлайлом, перебирая имена тех, кто мог бы их поддержать в парламенте, когда через несколько дней там будет представлен билль. Новость о Джонсе передавалась шепотом от одного слуги к другому по всему Парку. Судомойка Карлайла водила компанию с лакеем Джонса и потому была в числе первых, кто узнал об убийстве.
Доминик прибыл в дом Фицрой-Хэммондов перед ленчем. Он запыхался и был немного бледен. Его проводили прямо в ту комнату, где Алисия писала письма.
Увидев Доминика, она сразу же поняла: что-то случилось. Радость померкла, и осталась лишь тревога.
— Что случилось?
— Сегодня утром нашли тело Годольфина Джонса. Его убили. — Доминик даже не попытался как-то смягчить новость и изложить ее поделикатнее. Возможно, вследствие общения с Сомерсетом Карлайлом и визита в работный дом такие тонкости казались ему теперь нелепыми. — Его задушили три-четыре недели назад, — продолжал он, — и похоронили в могиле того человека, который упал с кеба и которого сначала считали Огастесом. Он оказался чьим-то дворецким.
Алисию ошеломил этот поток страшных новостей. Ей никогда и в голову не приходило, что Годольфин Джонс как-то связан с теми трупами. С тех пор, как Огастеса снова похоронили, она старалась выкинуть все это дело из головы. Гораздо важнее был Доминик, а в последнюю неделю ее чувства к нему несколько потускнели и были окрашены печалью и тревогой. Сейчас она просто слушала, не отрывая от него глаз.
— Естественно, полиция будет вести расследование в Парке, — продолжал Доминик.
Мысли у нее путались, и она все еще не понимала его.
— Зачем? С какой стати кому-то в Парке его убивать?
— Я не знаю, зачем кому-то вообще понадобилось его убивать, — сказал он с легким раздражением. — Но поскольку человек не может сам себя задушить, даже случайно, то это явно сделал кто-то другой.
— Но почему здесь? — продолжала расспросы Алисия.
— Потому что он здесь жил, и Огастес здесь жил, и труп Огастеса нашли здесь. — Доминик вдруг сел. — Простите. Это так ужасно. Но мне нужно было вас предупредить, потому что Питт обязательно придет. Вы знали Годольфина Джонса?
— Нет, я только видела его пару раз в обществе. Он показался мне довольно приятным. Знаете, он писал портреты Гвендолен и Хестер. И, кажется, всех троих Родни.
— А вас он не писал? — спросил Доминик, слегка нахмурившись.
— Нет, мне не нравились его работы. Да и Огастес никогда не выражал желания иметь портрет.
Алисия придвинулась поближе к камину. Это убийство ее не затрагивало, поскольку никто из ее знакомых, по-видимому, не был замешан в нем и никому из них не грозило следствие. Она вспомнила, в каком была ужасе, когда дело касалось Огастеса, как боялась, что ее будут подозревать и — что еще хуже, — подозрение падет на Доминика. Сначала она твердо знала, что оба они непричастны и это в конце концов подтвердится. Но потом старуха заронила в ее душу семя сомнения, объявив, что круг подозреваемых узок. Фактически это были они с Домиником, объединенные общим мотивом. В душу Алисии закралось подозрение, которого она стыдилась: что Огастеса мог убить Доминик. Старуха сказала, что он это сделал, и Алисия не была до конца убеждена в обратном. Доминик иногда вел себя как ребенок, которому нужно во что бы то ни стало получить желанную игрушку. Именно поэтому она и поверила, пусть на минуту, что такое возможно.
Насколько хорошо она его знает? Алисия отвернулась от камина, чтобы снова посмотреть на Доминика. Он был красив и элегантен, как всегда, и улыбка его была обворожительной. Но какие мысли таились за этим безупречным фасадом? Имеет ли она представление о том, что его волнует? Сможет ли проникнуться интересами Доминика?
Когда Алисия порой смотрела на собственное отражение в зеркале, то видела правильные черты и белокурые волосы. А когда подходила ближе, то при утреннем свете замечала крошечные изъяны. Однако она умела их маскировать. Общее впечатление было приятное, ее даже можно было назвать красивой. Но видел ли Доминик эти изъяны и не влияли ли они на его любовь к ней?
Нет, он видел лишь то, что она ему демонстрировала, то есть Алисию в самом выгодном свете. И, возможно, она была не права. Она тратила столько усилий, чтобы скрыть свои слабости и недостатки, потому что хотела, чтобы он любил ее.
Размышлял ли он над тем, не она ли убила Огастеса? Не оттого ли он в последнее время стал холоднее и был так поглощен биллем Карлайла? А ведь она бы могла помочь! У нее столько же связей в высшем обществе, как у него — даже больше. Если бы он доверял ей и любил, то поделился бы с ней чувствами, которые вызвали у него Семь Циферблатов. Ему следовало рассказать о своем страхе и жалости, а не вести разговоры о социальном зле.
Теперь Доминик смотрел на нее, выжидая.
— Я полагаю, это не имеет к нам отношения, — сказала она наконец. — Если сюда придет мистер Питт, я, разумеется, повидаюсь с ним, но не смогу сообщить ничего ценного. — Алисия улыбнулась, и вся ее нервозность исчезла. Она была совершенно безмятежна. Оба знали, что именно произошло, и чувствовали облегчение — как будто наступила тишина после музыкального крещендо, которое было слишком долгим и оглушительным. — Спасибо, что пришли. С вашей стороны было весьма любезно все мне рассказать. Всегда легче узнать плохие новости от друга, нежели от кого-то незнакомого.
Доминик поднялся очень медленно. С минуту ей казалось, что он попытается возобновить беседу. Но мужчина лишь улыбнулся, и впервые они посмотрели в глаза друг другу без бешеного сердцебиения, трепета и учащенного дыхания.
— Конечно, — произнес он спокойно. — Может быть, все разрешится и без необходимости нас беспокоить. А теперь мне нужно идти, я должен повидаться с Флитвудом. Билль будет представлен совсем скоро.
— Я знаю нескольких людей, с которыми могла бы поговорить по этому поводу, — поспешно предложила Алисия.
— В самом деле? — Доминик вскинулся, совершенно забыв о Джонсе. — Вы их попросите? Если вам нужно будет что-нибудь узнать, обращайтесь к Карлайлу. Он будет ужасно благодарен.
— Я уже написала несколько писем…
— Это же чудесно! Вы знаете, я думаю, что у нас действительно есть шанс!
После того как ушел Доминик, Алисия снова ощутила одиночество, но оно не было таким мучительным и тревожным, как раньше. Тогда ее томило желание узнать, когда она снова его увидит. Перебирая в уме все подробности встречи, Алисия волновалась: а вдруг она вела себя с ним глупо? Или была слишком холодна или слишком развязна? И она ломала голову над тем, что он о ней думает. А сейчас у нее было такое чувство, какое бывает летним утром: на небе ни облачка и впереди весь день, а у тебя нет никаких обязательств, и ты понятия не имеешь о том, чем займешься.
В то утро, поговорив с Мейзи Снайп, Питт вернулся на Ресуррекшн-роу с констеблем и с ордером на обыск в доме номер сорок семь.
Как он и предполагал, это оказалась студия фотографа, со всем необходимым реквизитом для съемок изысканной порнографии: разноцветные фонарики, звериные шкуры, ткани ярких цветов, головные уборы из перьев, бусы и огромная кровать. Стены были увешаны весьма качественными фотографиями, в высшей степени эротическими.
— Ну и ну! — Глаза у инспектора округлились, и он чуть не лишился дара речи.
— Да уж, — сказал Питт. — Надо сказать, процветающий бизнес. Прежде чем до чего-нибудь дотронуться, очень внимательно на все взгляните — нет ли следов крови или улик, свидетельствующих о насилии. Его вполне могли убить здесь. Пожалуй, перед нами пара сотен мотивов — они висят на стенах или лежат в ящиках письменного стола.
— О! — Констебль замер на месте, придя в ужас от такого предположения.
— Ну же, вперед, — поторопил его Питт. — У нас полно работы. Когда вы все здесь обыщете, начните складывать фотографии по порядку. Нужно выяснить, сколько у нас тут разных лиц.
— О, мистер Питт, сэр! Нам же никогда не опознать их всех! На это уйдут годы! Да и в любом случае, кто же признается в таком? Разве может молодая девушка сказать: «Да, это я»? Как вы думаете?
— Если на фотографии ее лицо, то ей не отвертеться, не так ли? — Питт указал в дальний угол и велел: — Начните оттуда!
— У моей жены был бы сердечный приступ, если бы она знала, чем я тут занимаюсь!
— Так не рассказывайте ей, — резким тоном посоветовал Питт. — Вот у меня точно случится сердечный приступ, если вы будете стоять столбом и ничего не делать. А ведь ваше начальство я, а не жена!
Констебль сделал гримасу и, прищурившись, окинул взглядом фотографии на стенах.
— Просто глазам не верится, сэр, — сказал он и принялся за работу. Через несколько минут на полу и на перевернутой табуретке обнаружились следы крови. — Должно быть, здесь его и убили, — решительно заявил констебль, весьма довольный собой. — Следы хорошо видны, если знаешь, где искать. Думаю, его ударили вот этим. — С этими словами он дотронулся до табуретки.
После того как был произведен осмотр и сделаны измерения, Питт оставил констебля за бесконечным занятием: нужно было рассортировать фотографии, чтобы в дальнейшем опознать девушек. На долю Томаса достались клиенты. Естественно, Джонс не записывал их имена, так как тем не улыбалось, чтобы стало известно об их склонностях. Однако инспектор знал, с чего начать: с записной книжки из письменного стола Джонса, заполненной цифрами и изображениями насекомых. Четыре из этих стилизованных маленьких иероглифов он видел на картинах в Гэдстоун-парк. Сейчас Томас пойдет и расспросит их владельцев. Быть может, они объяснят хотя бы одну тайну: почему платят так дорого за работы художника, обладающего весьма посредственным талантом.
Он начал с Гвендолен Кэнтлей и на этот раз перешел к делу без преамбул.
— Вы заплатили мистеру Джонсу большие деньги за ваш портрет, леди Кэнтлей.
Она была осторожна, почувствовав, что за этим вопросом кроется подвох.
— Я заплатила обычную цену, мистер Питт, в чем вы легко можете удостовериться.
— Обычную цену для мистера Джонса, мэм, — согласился он. — Но такие деньги обычно не платят посредственному художнику.
Леди Кэнтлей подняла брови, выражая недоверие.
— Вы специалист в области искусства, инспектор? — осведомилась она.
— Нет, но у меня есть возможность проконсультироваться со специалистами, мэм. Они считают, что работы Годольфина Джонса не стоят тех денег, которые за них платят в Парке.
— В самом деле? Ну что же, в конце концов, искусство — всего лишь дело вкуса.
Питту много раз приходилось выпытывать чужие секреты, и это всегда было неприятно. Однако выбора нет: нужно во что бы то ни стало докопаться до истины.
— Вы уверены, мэм, что он не продавал еще что-то вместе с картиной — быть может, свое молчание?
— Я не понимаю, что вы имеете в виду. — Это был стандартный ответ, которого он и ожидал. Гвендолен собиралась сопротивляться до последнего, вынуждая Питта выложить начистоту то, что он знал.
— Разве вы не поддерживали одно время нежные отношения с мистером Джонсом? Наверное, вам вряд ли хотелось бы, чтобы об этом стало известно — особенно вашему мужу?
Кровь прихлынула к лицу Гвендолен, и несколько мучительных секунд она решала, стоит ли все отрицать. В конце концов она увидела в глазах Питта уверенность и сдалась.
— Это было крайне глупо с моей стороны. Я увлеклась романтическим ореолом художника, но теперь все в прошлом, инспектор. Да, вы правы. Я заказала картину еще до того, как начались наши… отношения. А когда она была закончена, я заплатила гораздо больше начальной цены, заплатила за его молчание. Иначе я бы никогда не согласилась отдать такие деньги. — Она заколебалась, и Питт терпеливо ждал. — Я… я была бы признательна, если бы вы не обсуждали это с моим мужем. Он ничего не знает.
— Вы вполне уверены в этом?
— О да, конечно! Он бы… — Она побелела как мел. — О! Ведь Годольфин был убит! Вы же не думаете, что Десмонд… Я уверяю вас, что он ничего не знал! Все сохранялось в тайне… Ведь это случалось, только когда я приходила позировать для портрета… — Она не знала, какими еще словами убедить Питта.
Вопреки его взглядам, ему стало ее жаль. Поведение Гвендолен было легкомысленным, но он поверил этой женщине и не хотел больше ее мучить.
— Благодарю вас, леди Кэнтлей. Если он не знал об этом деле, то у него не было причин желать зла мистеру Джонсу. Я ценю вашу искренность. Нет необходимости поднимать эту тему снова. — Питт поднялся. — До свидания.
Она почувствовала такое большое облегчение, что смогла лишь машинально вымолвить в ответ: «До свидания».
Следующий визит Питт нанес майору Родни, и здесь его ждал совсем иной прием.
— Вы на редкость нахальны, сэр! — заявил майор в ярости. — Не знаю, к каким манерам вы привыкли, но мы тут умеем себя вести! И если вы настаиваете на предположении, будто у моих сестер была связь с этим несчастным художником, я подам на вас в суд за клевету. Вы меня поняли, сэр?
Питт прилагал все усилия, чтобы сохранять спокойствие. Мысль о романтических отношениях Годольфина Джонса с одной из этих старых дев, которые без конца варили варенье, была смехотворной, и майор Родни уводил его таким образом в сторону от главного вопроса. Правда, Томас сомневался, что он делает это умышленно.
— Я и не предполагал ничего подобного, сэр, — возразил он насколько мог спокойно. — В самом деле, такая возможность даже не приходила мне в голову. Во-первых, потому, что я не считаю, что ваши сестры обладают соответствующим темпераментом, да и возраст у них не тот. Во-вторых, насколько мне известно, они не покупали картины сами. Ведь это вы заказали портреты мистеру Джонсу?
У майора была выбита почва из-под ног. Повод для возмущения исчез как раз в тот момент, когда он собирался указать Питту на дверь.
Инспектор воспользовался своим временным преимуществом.
— Имеют ли леди личную собственность? — спросил он. Обе они были не замужем и не могли быть наследницами, так как имели брата. Инспектор прекрасно знал, что поэтому у них нет никакой собственности.
Лицо майора покрылось красными пятнами.
— Наши финансовые дела вас не касаются, сэр! — взорвался он. — По-видимому, в ваших глазах это целое состояние, но для нас это просто приличные деньги. Мы не любим пускать пыль в глаза, но у нас есть средства. Это все, что я могу вам сказать.
— Но вы же заказали мистеру Джонсу две большие дорогие картины, которые стоят девятьсот семьдесят пять фунтов? — Питт сложил цифры из колонки, проставленные рядом с гусеницами, и теперь с удовлетворением наблюдал, как побледнело лицо майора и напряглась шея.
— Я… я требую, чтобы вы объяснили, откуда у вас такие сведения. Кто вам сказал?
Питт широко раскрыл глаза, словно удивляясь глупому вопросу.
— Мистер Джонс вел записи, сэр, весьма точные записи — даты и суммы гонораров. Мне нужно было лишь сложить их, чтобы получить общую сумму. Не было необходимости никого беспокоить.
Тело майора обмякло, глаза были опущены, руки сложены на коленях. Он долго молчал, и Томасу было крайне неприятно вытягивать из майора секрет, которым его шантажировал Джонс. Однако выхода не было: слишком скудной была информация: ни точной даты убийства, ни оружия. Джонса задушили голыми руками. Правда, для этого требовалась сила, поэтому можно было исключить светских дам. Или то была служанка, привычная к тяжелой работе, с сильными руками? В настоящий момент Питту оставалось лишь постараться узнать все, что возможно.
Майор, маленький немногословный человечек, весьма чопорный, все же был солдатом. Он видел смерть и был обучен убивать, считая это своим долгом. Был ли секрет настолько важен для него, что он мог задушить Джонса и похоронить в могиле Альберта Уилсона?
— Почему вы заплатили так много за эти две картины, майор Родни? — настойчиво спросил Питт.
Майор посмотрел на него с явной неприязнью.
— Потому что у этого человека такие цены, — холодно ответил он. — Я не эксперт в области искусства. Все остальные платили ему столько же. Если цена чрезмерная, значит, меня ввели в заблуждение. И нас всех! Если то, что вы говорите, верно, то этот человек был шарлатаном. Но вы извините меня, если я не сочту ваше мнение бесспорным? — В его голосе звучали саркастические нотки, не свойственные майору. Родни встал. — А теперь, сэр, когда я сказал все, что счел нужным, позвольте с вами попрощаться.
Не было смысла противиться, и Питт это сознавал. Придется выведать секрет другим путем и вернуться, когда он будет лучше вооружен. Возможно, это просто какая-то глупость, о которой Джонс узнал от другого заказчика. Скажем, нескромность по отношению к женщине. Родни не позволяет об этом сказать чувство чести. Или это что-то такое, чего он по-настоящему стыдится: инцидент в Крыму, когда он проявил трусость, или карточный долг, который он не уплатил, или пьяная выходка…
Пока что придется это оставить.
Ранним утром Питт наведался к Сент-Джермину и обнаружил, что того нет дома — он отправился в палату лордов. Пришлось вернуться в его дом вечером. Питт замерз, устал и был не в лучшем расположении духа.
Сент-Джермин был также раздражен, поскольку прервали его отдых. Ему хотелось забыть о делах, посидев перед обедом за бокалом вина из своих погребов. Он с трудом заставил себя быть вежливым с Питтом.
— Я уже рассказал вам все, что знаю об этом человеке, — отрывисто произнес он, подходя к камину. — Он был модным художником. Я заказал ему картину, чтобы доставить удовольствие моей жене. Кажется, я один-два раза встречался с ним в свете — в конце концов, он жил в Парке. Однако я встречаюсь с множеством людей. Помнится, у него был несколько странный вид — многовато волос. — Он неодобрительно взглянул на взъерошенные волосы Питта. — Впрочем, художники и должны выглядеть несколько необычно, — продолжил он. — Мне жаль, что он умер, но, полагаю, он общался с неподходящими людьми. Возможно, фамильярничал с одной из дам, которых писал. Художники пишут не только светских дам, но и женщин из низших классов, если их привлечет колорит или черты лица. Наверное, вы это знаете не хуже меня. На вашем месте я бы поискал ревнивого любовника или мужа.
— Нам не удалось обнаружить портреты женщин, не принадлежащих к обществу, — ответил Питт. — Да и вообще, судя по всему, Джонс не был плодовит, а свои немногочисленные картины продавал по раздутым ценам.
— Вы уже упоминали об этом раньше, — сухо произнес Сент-Джермин. — Я не могу ничего сказать по этому поводу. По-моему, главное, чтобы портрет понравился заказчику. Такие картины редко перепродают. А если портрет разонравился, его ссылают в холл или на лестницу.
— Вы заплатили большие деньги за портрет леди Сент-Джермин, — не сдавался Питт.
Сент-Джермин поднял брови.
— Вы уже говорили и об этом, когда были здесь в прошлый раз. Жене понравился портрет, и это все, что меня интересовало. Если я переплатил, значит, меня надули. Меня это не особенно волнует, и я не понимаю, почему это должно волновать вас.
Питт уже не раз ломал голову над тем, каким образом Джонсу удалось заставить Сент-Джермина купить картину, которая тому не нравилась, да еще и по цене, которую тот считал сильно завышенной. Однако Томас так ни до чего и не додумался. Заставить леди Кэнтлей заплатить за молчание было легко. Что же касается майора, то, при его чопорности и нервозности, на него можно было надавить. Этот замкнутый человек средних лет, живущий вместе со своими сестрами, старыми девами, явно заплатил за то, чтобы его тайну не разглашали. Майора могла принудить к этому гордость.
Однако Сент-Джермин был человеком совсем другого склада. Он не стал бы трястись от страха за свои неблаговидные поступки, а просто скрыл бы их. К тому же никого больше не убили. Лорд Огастес умер естественной смертью, а если нет, то это невозможно было доказать. И, разумеется, Сент-Джермин никак не мог быть заинтересован в его смерти. Все остальные — Артур Уилсон, Портьес и Хорри Снайп — также умерли от естественных причин, и, судя по всему, не были связаны с Сент-Джермином.
— Если это был ревнивый любовник или муж, — отчеканил Питт, — то почему Джонса нашли в чужой могиле?
— Я полагаю, чтобы спрятать его! — В голосе Сент-Джермина звучало нетерпение. — По-моему, это очевидно. Если бы его закопали не на кладбище, а в любом другом месте, это очень скоро привлекло бы внимание. Нельзя же рыть землю в лондонских парках! Если же вы закопаете труп в собственном саду, то, если его найдут, — вам конец. А вот свежая могила другого человека не вызовет никаких подозрений.
— Но зачем понадобилось сажать труп Альберта Уилсона на козлы кеба?
— Понятия не имею, инспектор. Это же ваша работа выяснять, в чем дело, а не моя! Возможно, не было вообще никаких причин. Похоже, что такой оригинальный фокус мог отколоть художник. Скорее всего, могила уже была осквернена, и он просто воспользовался прекрасной возможностью, представившейся ему.
Питт и сам об этом думал, но он все еще надеялся на оговорку Сент-Джермина, которая дала бы какую-то зацепку.
— Лорд Огастес Фицрой-Хэммонд знал мистера Джонса? — спросил он с самым невинным видом.
Сент-Джермин холодно взглянул на него.
— Нет, насколько мне известно. И если вы полагаете, что у него мог быть роман с одной из женщин, которых писал Джонс, я считаю это в высшей степени неправдоподобным.
Питту пришлось признать в душе, что это было бы слишком явным совпадением: сначала Огастес убивает Джонса и прячет его труп в могиле, разрытой похитителем тел, затем тут же умирает сам и становится жертвой того же самого осквернителя могил. Бросив быстрый взгляд на Сент-Джермина, он заметил с трудом скрываемое нетерпение.
Питт пытался придумать еще какой-нибудь вопрос, чтобы вытянуть хоть какие-то сведения, но Сент-Джермин был не из тех, кем можно манипулировать. Наконец инспектор сдался, по крайней мере, пока.
— Благодарю вас, милорд, — сказал он чопорно, — за то, что уделили мне время.
— Это мой долг, — сухо ответил Сент-Джермин. — Лакей вас проводит.
Питту пришлось откланяться, и, выйдя из ярко освещенной комнаты, он последовал за лакеем в ливрее и вышел в густой туман.
Доминик был как никогда взволнован биллем Сент-Джермина. Теперь, перестав сопротивляться, он находил все больше удовольствия в обществе Карлайла. Это был образованный и умный человек, к тому же энтузиаст. Он обладал редким даром заниматься самыми кошмарными фактами относительно условий в работных домах, не теряя чувства юмора и уверенности, что можно что-то сделать, дабы облегчить страдания.
Доминику было трудно с ним состязаться. Он с тревогой и робостью общался с лордом Флитвудом. Их дружеские отношения становились все теплее: Доминик всегда недооценивал свое природное обаяние. И тем не менее ему никогда не удавалось направить беседу в нужное русло — к трагической ситуации с работными домами. Каждый раз, как он пытался заговорить на эту тему, казалось, что он с идеальным произношением декламирует на неизвестном ему языке.
После двух неудачных попыток Доминик честно признался Карлайлу, что нужна его помощь.
Учитывая влияние и вес Флитвуда, Карлайл на следующий же день присоединился к нему и Доминику в парке. Они правили упряжкой и летели с такой скоростью, что расшвыряли несколько прохожих и вызвали зависть и ярость у тех, кто ехал верхом или правил лошадьми.
Доминик сегодня проявлял несвойственную ему бесшабашность, и его не волновала ярость нескольких гуляющих, которые, с ущербом для собственного достоинства, упали на влажную землю.
— Превосходно! — с восторгом сказал Флитвуд, переводя дух. — Боже мой, Доминик, вы правите просто божественно! Я никогда не думал, что вы на такое способны. Если весной возьметесь править моей упряжкой, я сочту это за услугу с вашей стороны.
— С удовольствием, — поспешно согласился Доминик, думая о работном доме. Услуга за услугу! Но вряд ли он отважится вот так лететь сломя голову в спокойном состоянии. Да, теперь он будет рисовать себе эту ужасную картину неделями, сознавая всю опасность такой езды. — Я буду в восторге!
— Блестяще! — согласился Карлайл. — У вас врожденный талант, Доминик. — Он повернулся к Флитвуду. Лица его соседей раскраснелись от холода и быстрой езды. — У вас чудесная упряжка, милорд. Мне редко доводилось видеть лучших лошадей, чем у вас. Правда, вашу двуколку следовало бы снабдить рессорами.
Флитвуд усмехнулся. Это был приятный молодой человек, не отличавшийся красотой. Выражение его лица свидетельствовало о добродушном нраве.
— Вас немного растрясло, не так ли? Ничего, это полезно для пищеварения.
— Я и не думал о пищеварении, — улыбнулся в ответ Карлайл. — Или о синяках. Скорее о равновесии двуколки. Лошадям тогда было бы легче, и она вряд ли опрокинется, если в вас врежется какой-нибудь идиот. И, разумеется, если у вас нервные лошади, то они не понесут, когда у вас двуколка в полном порядке.
— Черт возьми, а ведь вы правы! — воскликнул Флитвуд. — Простите, что недооценил вас. Да, нужно последовать вашему совету и заняться двуколкой.
— Я знаю одного парня на Девилз-акр, который мастерски подрессоривает двуколки. — Карлайл говорил все это с безразличным видом — просто любезный жест после совместной прогулки ранним утром.
— Девилз-акр? — переспросил Флитвуд. — Где же это, черт побери?
— Около Вестминстера, — небрежно обронил Карлайл.
Доминик наблюдал за ним с восхищением. О, если бы он сам вел себя так непринужденно, то мог бы заинтересовать Флитвуда их делом. А он был слишком серьезен, слишком погружен в ужасы работного дома. А кому, кроме вампира, нужны леденящие душу ужасы, тем более за завтраком!
— Около Вестминстера? — повторил Флитвуд. — Вы имеете в виду этот ужасный район трущоб? Он так называется?
— Да, кажется. — Изогнутые брови Карлайла приподнялись. — Грязное местечко.
— Как это вас туда занесло? — Флитвуд передал лошадь груму, и втроем они отправились в паб, где их ожидал завтрак и дымящийся пунш.
— Да так, то одно, то другое. — Карлайл взмахнул рукой, давая понять, что джентльмена могло привести туда дело, которое другой джентльмен поймет и не будет распространяться на эту тему.
— Это же трущобы, — снова вспомнил Флитвуд, когда они уже сидели в пивной за роскошной трапезой. — Разве кто-нибудь в таком месте может знать о рессорах для двуколки? Там же негде прокатиться, а тем более разогнаться.
Карлайл проглотил кусок.
— Он был конюхом, — небрежно ответил он. Крал у своего хозяина или, во всяком случае, был в этом обвинен. Словом, для него наступили тяжелые времена.
Флитвуд любил и понимал лошадей. Он испытывал дружеские чувства к тем, кто за ними ухаживал и вынужден был зарабатывать этим на жизнь. Не один час провел он в обществе своих собственных грумов, обмениваясь с ними мнениями о лошадях и рассказами.
— Бедняга, — произнес он с чувством. — Может быть, он будет рад заработать несколько шиллингов. Пусть посмотрит, нельзя ли усовершенствовать мою двуколку.
— Пожалуй, — согласился Карлайл. — Попробуйте, если хотите. Он не сидит на месте, так что ловить его надо рано утром.
— Хорошая идея. Буду признателен вам за любезность. Где мне его найти?
Карлайл широко улыбнулся.
— В Девилз-акр. Вам одному никогда его не найти. Я вас туда отвезу.
— Буду вам признателен. Судя по всему, это не очень-то приятное место.
— О да, — подтвердил Карлайл. — Да, действительно. Но таланты часто обнаруживаются там, где им приходится всего труднее. В теории мистера Дарвина о выживании самого приспособленного что-то есть, знаете ли, если только подразумевать под самым приспособленным самого умного, самого сильного и самого хитрого, не примешивая сюда соображения морали. Самый приспособленный — это способный выжить, а не самый добродетельный, терпеливый и милосердный.
Доминик лягнул Карлайла под столом и увидел, как лицо приятеля сморщилось от боли. Он пришел в ужас от того, что Сомерсет испортит все дело своим морализаторством и они потеряют Флитвуда.
— Вы хотите сказать, что гонки выигрывает самый быстрый, а битву — самый сильный? — Флитвуд положил себе еще порцию кеджери.
— Нет. — Карлайл с трудом удержался, чтобы не потереть лодыжку, но даже не взглянул на Доминика. — Я лишь имел в виду, что в таких местах, как Девилз-акр, процветают таланты, потому что без этого беднякам не выжить.
Флитвуд скривился.
— Это несколько цинично, пожалуй. И все-таки мне бы хотелось взглянуть на вашего парня. Вы убедили меня, что он знает свое дело.
Лицо Карлайла озарила улыбка, и Флитвуд отреагировал, как цветок, раскрывающийся под солнцем. Он ответил улыбкой, и Доминик ощутил, что снова находится в компании добрых друзей. Правда, он чувствовал себя немного виноватым, поскольку знал, через что предстоит пройти Флитвуду. Однако сейчас не хотелось об этом думать. Ведь речь идет о хорошем, нужном деле. И Доминик улыбнулся своей очаровательной улыбкой.
Девилз-акр был ужасен. За завесой дыма и тумана над ними высились башни кафедрального собора, готическое великолепие которых скрывали клубы пара. Воздух, такой свежий и бодрящий в Парке, здесь был сырым и затхлым. Тень от огромных колонн падала на роскошные дома с портиками, на учреждения, на скромные жилища клерков и торговцев. А дальше открывался особый мир — мир многоквартирных домов со скрипучими лестницами и вечными пятнами плесени на крошащихся стенах, мир глухих закоулков, где шатались пьяницы, нищие и попрошайки.
Карлайл с невозмутимым видом пробирался среди них.
— О господи! — Флитвуд зажал нос и с отчаянием посмотрел на Доминика. Но Карлайл не стал ждать, и, если они не хотели потеряться, нужно было следовать за ним по пятам. Боже упаси заблудиться в этом аду!
Карлайл, очевидно, знал дорогу. Он перешагнул через пьяных, спавших под кипами газет, отшвырнул ногой пустую бутылку и стал подниматься по шатким ступеням. Они качались под его весом, и Флитвуд с тревогой взглянул на Доминика.
— Вы думаете, они выдержат? — спросил он, его шляпа съехала набок, когда он задел ею за балку.
— Бог его знает, — ответил Доминик, проходя мимо него и начиная подниматься.
Он сочувствовал Флитвуду, вспоминая свои первые впечатления от Семи Циферблатов, а ведь тут было похуже. Но в то же время Доминик ощущал радость от того, что заставляет Флитвуда увидеть этот ужас и утратить свое безразличие. Доминику страстно хотелось изменить мир, и это было яростное чувство. Он поднялся по лестнице, перешагивая через две ступеньки, и вслед за Карлайлом нырнул в зловонные комнаты, где семьи из десяти-двенадцати человек сидели при тусклом свете. Все они резали, полировали, шили, ткали или клеили вещи, которые потом продадут за несколько пенсов. Детишки трех-четырех лет были привязаны к матерям веревкой, чтобы не убежали. Каждый раз, как один из них прекращал работать или засыпал, мать давала ему затрещину, чтобы напомнить, что нужно работать, если хочешь есть.
Запах здесь был кошмарный: влажная плесень, дым от угля, сточные воды и немытые тела.
Пройдя в дальний конец последней комнаты, они попали в сырой мрачный двор, где когда-то, вероятно, были конюшни. Карлайл постучал в одну из дверей.
Доминик посмотрел на Флитвуда. Лицо последнего было бледным, глаза испуганные. Было ясно, что он давно сбежал бы, если бы знал дорогу. В самых кошмарных снах ему не могло бы присниться такое.
Дверь отворилась, и из нее выглянул худой сгорбленный человечек, весь какой-то кривобокий. Он не сразу узнал Карлайла.
— Ах, это вы? Что вы хотите на этот раз?
— Воспользоваться вашим талантом, Тимоти, — с улыбкой ответил Карлайл. — Естественно, за вознаграждение.
— Какой именно талант? — спросил Тимоти, с подозрением глядя через плечо Карлайла на Доминика и Флитвуда. — Это не копы?
— Стыдитесь, Тимоти! — с укором произнес Карлайл. — Разве я когда-нибудь водил компанию с полицейскими?
— Так какой талант? — повторил Тимоти.
— Нужно поставить рессоры на одну чудесную двуколку, — ответил Карлайл. — У его светлости, — тут он указал на Флитвуда, — есть превосходная пара лошадей и все шансы выиграть несколько состязаний с другими джентльменами, — если только немножко подправить его двуколку.
Лицо Тимоти просветлело.
— А! Ну конечно, я смогу с этим помочь! Все дело в рессорах. А где же эта двуколка? Вы только скажите, и я ее так подрегулирую, что за вами будет никому не угнаться! За вознаграждение, верно?
— Конечно, — поспешно подтвердил Флитвуд. — Голкомб-парк-хаус. Я запишу вам адрес…
— Это лишнее, сэр, я же не умею читать. Вы просто скажите, а я запомню. Чтение отшибает память, разве не так? И ничего хорошего из этого не выходит. Посмотрите на тех, кто все записывает, они же своего собственного имени не помнят!
Карлайл никогда не упускал шанса и сейчас ухватился за него, как быстрая птичка хватает насекомое на лету.
— Но ведь для тех, кто умеет читать и писать, всегда есть работа, Тимоти, — сказал он, прислонившись к двери. — Постоянная работа в конторах, которые закрываются вечером, а ты ступай себе домой! На такой работе платят достаточно денег, чтобы на них жить.
Тимоти сплюнул.
— Я умру от голода и от старости, прежде чем научусь читать и писать! — сказал он с отвращением. — Не знаю, для чего вам говорить такое!
Карлайл потрепал Тимоти по плечу.
— Для будущего, Тимоти, — ответил он. — И для тех, кто не умеет подрессоривать двуколку.
— Сотни тысяч не умеют ни читать, ни писать! — Тимоти мрачно взглянул на него.
— Я знаю, — согласился Карлайл. — И есть также сотни тысяч тех, кто голоден, думаю, примерно каждый четвертый в Лондоне. Но разве по этой причине они не должны вкусно поесть, если представится случай?
Лицо Тимоти скривилось, и он взглянул на Флитвуда.
Тот оказался на высоте положения.
— Столько вкусной еды, сколько сможете съесть, прежде чем займетесь двуколкой, — пообещал он. — И гинея после. И еще пять фунтов, если я выиграю первый заезд после того, как…
— По рукам! — сразу же согласился Тимоти. — Я приду сегодня к обеду, сэр, и начну работу утром.
— Хорошо. Вы можете переночевать в конюшне.
Тимоти приподнял свою пыльную шляпу, салютуя, возможно, таким образом он скрепил сделку. Карлайл повернулся, собираясь уходить.
Флитвуд повторил свой адрес, дав указания, как туда добраться, и побежал за Карлайлом, чтобы не потеряться в этом кошмарном месте.
Они снова прошли через комнаты ужасного многоквартирного скворечника и наконец вышли на узкую улочку почти у самого подножия собора. Моросил мелкий дождь.
— О господи! — Флитвуд вытер лицо. — Это место напомнило мне о Данте и о вратах ада, что там было написано?
— «Оставь надежду, всяк сюда входящий», — процитировал Карлайл.
— Как же они все это выносят? — Флитвуд поднял воротник и сунул руки в карманы.
— Это лучше, чем работный дом, — ответил Карлайл. — По крайней мере, они так считают. Лично мне кажется, что нет никакой разницы.
Флитвуд остановился.
— Лучше? — повторил он недоверчиво. — Что вы такое говорите, дружище? В работном доме обеспечивают едой и кровом, там безопасно!
— Вы когда-нибудь бывали в работном доме? — сладким голосом осведомился Карлайл.
Флитвуд был удивлен.
— Нет, — честно признался он. — А вы?
— О да. — Карлайл зашагал снова. — Я очень много занимаюсь этим биллем Сент-Джермина. Полагаю, вы о нем слышали?
— Да, слышал, — медленно произнес Флитвуд. Он не смотрел в сторону Доминика, а тот не осмеливался поднять глаза. — Полагаю, вам бы хотелось, чтобы я помог, когда билль будет представлен в палате? — предположил он небрежным тоном.
Карлайл ответил ему ослепительной улыбкой.
— Да, пожалуйста, мне бы этого хотелось.
Алисия написала всем, кто пришел на ум, вспомнив многих влиятельных родственников Огастеса, к которым она бы никогда не обратилась по какой-либо иной причине. Она находила их нестерпимо скучными, однако сейчас было не до ее личных предпочтений.
Когда воображение ее истощилось, и все письма были запечатаны и отправлены по почте, она решила прогуляться в парке, несмотря на плохую погоду. Алисия была в приподнятом настроении, и ей просто необходимо было размять ноги и проветриться. Если б можно, она бы сейчас пустилась вприпрыжку.
Алисия шла быстрым шагом — что не пристало леди, — любуясь унылыми деревьями на фоне серых туч. В парке было тихо; тяжелые капли, блестевшие на ветках, беззвучно падали вниз. Она никогда прежде не думала, что в феврале может быть так красиво. Ей доставляли удовольствие скромная прелесть пейзажа и мягкие, приглушенные тона природы.
Она остановилась, чтобы понаблюдать за птичкой, сидевшей в ветвях у нее над головой, и вдруг услышала, как кто-то беседует за деревом.
— В самом деле? — В голосе звучала такая нежность, что она сначала его не узнала.
Ответа не было.
— Иди сюда и расскажи мне все, — продолжал кто-то невидимый.
В ответ послышался только какой-то слабый писк.
— Ну, ну, ты же умная девочка!
И тут Алисия узнала голос. Он звучал так мягко и с таким сильным американским акцентом, что это не мог быть никто иной, кроме Вергилия Смита. Но с кем же это он разговаривает?
— Ах, какая же ты красивая! Ну, иди сюда и расскажи мне все.
Ей в голову пришла неприятная мысль: наверное, он любезничает с какой-то служаночкой. Какой ужас! И надо же было случайно оказаться совсем рядом! Как же ей незаметно уйти, не смутив их? Алисия застыла на месте.
Та, к кому обращался Вергилий Смит, по-прежнему хранила молчание.
— Ты моя прелесть, — продолжал он тихим голосом. — Красивая девочка!
Алисия не могла дольше оставаться здесь, подслушивая разговор, который явно не предназначался для чужих ушей. Она сделала шаг, скрываясь за стволом дерева, таким образом можно прокрасться на дорожку и притвориться, будто не заметила его. И тут под ее ногой хрустнула ветка.
Американец выпрямился и обошел вокруг ствола дерева, огромный в своем необъятном пальто.
Алисия закрыла глаза, сконфузившись. Наверное, у нее горит лицо. Она отдала бы все на свете, лишь бы не быть свидетельницей его постыдного поведения.
— Доброе утро, леди Алисия. — Голос его звучал так же мягко, как прежде.
— Доброе утро, мистер Смит, — ответила она с трудом. Нужно с честью выйти из этого неловкого положения. Он американец с прескверными манерами, но она-то умеет себя вести в любой ситуации.
Алисия открыла глаза.
Вергилий Смит стоял перед ней, держа маленькую кошечку, которая то потягивалась, то сворачивалась в клубок у него на руках. Заметив застывший взгляд Алисии, он посмотрел на кошечку и принялся ласково ее гладить. Маленький зверек замурлыкал.
Смит покраснел, поняв, что Алисия слышала, как он говорит с кошкой.
— О, — сказал он, смутившись. — Не обращайте на меня внимания, мэм. Я часто разговариваю с животными, особенно с кошками. А эту я особенно люблю.
Алисия вздохнула с огромным облегчением. Наверное, у нее сейчас глупая улыбка, подумалось ей. Ее переполняло счастье. Она протянула руку и погладила кошечку.
Вергилий тоже улыбался, и лицо его сияло, а в глазах была нежность.
Такое случилось с Алисией впервые, но она поняла, что это такое. Она удивилась, но лишь на мгновение, а потом это чувство показалось ей знакомым, изумительным и прекрасным — как листья, раскрывающиеся в молочном солнечном свете весны.
