Вести с родины
Янко или, как его звали в Германии, Курт не мог, конечно, знать, что́ происходит в его доме на Слемене, не знал он и того, что несколько дней спустя после столь важного для него открытия Гроты получили повестки явиться в союзный суд. Повестки вручили госпоже Грот. Прочтя их, она места себе не находила. «Как же так?» — думала она в полном смятении. Ведь Фриц ещё в первом письме писал, что у мальчика нет родителей. Отец погиб на войне, мать умерла в лагере! Несмотря на это, она просила его ещё раз проверить, вправду ли ребёнок круглый сирота. И лишь после вторичного заверения, что у ребёнка в самом деле нет родителей, она написала, чтоб привёз его. А на поверку мать Курта жива!
Значит, она потеряет мальчика? Она полюбила его со всей силой материнской любви, и он любит её истинной сыновней любовью. Даже с отцом, к которому он привыкал так долго и трудно, под конец кое-как сдружился. А время сгладило бы и то, что произошло на днях.
Но теперь всему конец! Мать требует вернуть ей сына. Безусловно, это её право. Курт покинет её. Покинет навсегда.
Госпожа Грот позвала Янко. Когда он пришёл со двора, где в последние дни совсем не играл, а валялся на гараже, она, к его крайнему изумлению, обняла его и грустно спросила:
— Курт, мой Курт, ты останешься со мной?
В глазах Янко застыло недоумение. Правда, в Хаймдорфе ему уже было не по себе, да и Грота он больше не назовёт отцом, а от одного взгляда на шкаф, где до того страшного вечера были заперты альбомы — потом Грот убрал их в другое место, — ему делалось тошно. Но куда идти? Куда?
— Ты не уйдёшь от нас, от меня?
— Нет.
Янко прижался к госпоже Грот — ведь он не знал, что в далёкой Словении у него есть родная мать, которая так ждёт его. Не ведал он и того, что Грот в тот же день пополудни узнал о вызове в союзный суд.
— Выходит, мать Курта ещё жива? — скривился он.
— А мне ты написал, что она умерла в лагере, — укоризненно сказала госпожа Грот. — Видимо, тебе дали неточные сведения.
Грот твердым солдатским шагом измерил комнату и остановился перед шкафом.
— Жива она или нет, мальчика я не отдам!
— Как? — удивилась госпожа Грот. — Его требует мать.
— Ну и пусть себе требует! — огрызнулся Грот. — Речь идёт о том, захочу ли я вернуть его. Я, так сказать, спас ребёнка от смерти, шесть лет кормил-поил, воспитывал. Далее вопрос, к кому благоволят судьи союзного суда: к вдове партизана-коммуниста или к тому, кто в войну боролся с коммунистами.
— Ты полагаешь, что суд может отвергнуть её требование? — неуверенно спросила госпожа Грот.
— Абсолютно убеждён! — с важностью произнёс Грот. — Я сейчас же еду в Ганновер и найму лучшего адвоката! Разумеется, — бросил он уже в дверях, — Курту ни слова! Быстрота действий и никакой огласки!
Госпожа Грот смотрела на мужа со страхом и надеждой. Этот человек способен на любую низость, и в то же время в глубине души она надеялась, что Курт, вопреки всему, останется с ней. В тот же вечер Янко с матерью уехал к тётке в Кассель.
— Поедем к тёте? — обрадовался он, когда мать сообщила, что они едут с первым вечерним поездом.
— Поживёшь у них подольше. По воскресеньям я буду звонить по телефону.
В доме тёти Берты его встретили с ликованием. Хильда каждый день рассказывала ему новые подробности о жизни в Арнсфельде. Слушая её, он и сам многое припоминал. Втроём совершали они прогулки в окрестные горы. Здесь в памяти его оживали холмы и горы родного края. И всё же первые дни тянулись томительно долго. Как ни хорошо было без Грота, матери ему очень недоставало.
— Было б ещё лучше, — вздохнул он однажды, — если б мама тоже переехала сюда, в Кассель, и если б мы жили все вместе, как в Арнсфельде.
— Чего уж лучше, — согласились Хильда с Максом.
А вечером он сказал тётке:
— Когда я вырасту, поеду в Нижнюю Штирию. Побываю на родине, увижу родной дом, если он ещё цел, схожу на могилу своих родителей. Как ты думаешь, я должен буду это сделать?
— Непременно, — задумчиво проговорила тётка.
Янко не понял, почему она так задумалась.
И уж совсем непонятен был неожиданный приезд матери среди следующей недели, когда он привык к Касселю и его окрестностям, и её короткий тайный разговор с тётей.
— Что случилось? — спросила Берта, оставшись наедине с сестрой.
— Фриц велел повезти Курта к морю, говорит, там безопаснее, — ответила госпожа Грот взволнованно. — Хочу взять Хильду с Максом. Фриц уже снял квартиру в уединённом рыбачьем посёлке вблизи Бременгавена.
— Значит, вы с Фрицем надеетесь, что суд вам оставит Курта?
— Фриц не сомневается в этом.
— И ты бы нашла такое решение справедливым? Представь себе, у меня отняли бы Хильду, когда ей было пять лет, и я бы узнала про неё через шесть лет, и суд между тем присудил бы её не мне, а приёмным родителям! Нет, нет, это было бы бесчеловечно!
— Значит, ты считаешь, что Курта надо отдать его матери? — горестно спросила госпожа Грот.
— Я на твоём месте поступила бы именно так! А будь я его матерью, я бы пошла за своим ребёнком хоть на край земли. Да, на край земли!
Госпожа Грот умом соглашалась с сестрой, но душа её восставала.
— Ни за что, ни за что! — крикнула она вдруг. — Не могу отдать Курта! Не могу жить без него!
— Я тебе высказала своё мнение, — проговорила Берта спокойно, даже холодно, — а там дело хозяйское. Однако учти, Курт знает, что ты ему не родная мать. Разумеется, он ещё не знает, что его родная мать жива, но и это скоро узнает. И что тогда?
— Не узнает! Завтра мы едем к морю! Когда вернёмся, всё будет забыто. Хильда с Максом должны поехать с нами, чтоб он не скучал и чтоб поскорее забыл всё, что произошло в последнее время. Осенью начнёт учиться, и всё пойдёт по-старому.
— По-старому уже никогда не пойдёт.
Дети ещё не видели моря, и потому очень обрадовались предстоящей поездке.
— Море, море! — ликовали они, бегая по комнатам как угорелые.
Наутро отправились в путь.
В Хаймдорфе они сделали небольшую остановку, чтоб взять заранее приготовленный багаж.
Вечером прибыли в тихий посёлок на море. Здесь они жили в скромном рыбачьем домике, питались в ресторане у самого моря, где ежедневно встречали одно и то же общество — с десяток пожилых людей, приезжавших в уединённый рыбачий посёлок в поисках тишины и покоя. Дети быстро свели дружбу с местными мальчишками. Всей компанией купались, ловили рыбу, катались на лодке. Но самым замечательным было, конечно, катание на яхте. Яхта особенно привлекала Янко. Что могло сравниться с удовольствием скользить по открытому морю, глядя на надутые паруса! А верхом блаженства было стоять у руля и управлять парусами. О Хаймдорфе и Гроте Янко ни разу не вспомнил, даже о своём родном крае забыл напрочь. Он жил беззаботной жизнью, как все ребята.
Но госпожа Грот была молчалива и задумчива. Янко думал, что она тревожится за него и за Хильду с Максом.
— Мама, не бойся! — говорил он ей каждый раз, отправляясь купаться. — Мы плаваем, как дельфины, а на яхте ходим, что твои пираты!
Примерно через неделю она неожиданно повеселела. Всю её озабоченность как рукой сняло.
— Убедилась наконец, что море неопасно? — спросил Янко с улыбкой, не ведая, что в тот день она узнала о решении союзного суда.
— Нет, не убедилась, — ответила госпожа Грот, улыбаясь. — Просто рада, что тебе здесь нравится, рада, что ты со мной и всегда будешь со мной.
Бросив на неё удивлённый взгляд, Янко помчался к воде.
Несколько дней спустя в посёлке появился новичок.
Его сразу заметили, потому что все остальные уже были знакомы друг с другом. Это был сильный, но вместе с тем стройный молодой человек с порывистыми движениями и на редкость пытливым взором. Быстро осмотрев посёлок, ресторан и отдельные дома, он пришёл в залив, где, кроме двух парусников, стояли на причале ещё несколько небольших рыбачьих лодок, по которым как раз бегала ребятня. Незнакомец с любопытством оглядел их, к их вящему удовольствию, пощёлкал фотоаппаратом, а затем разделся и ловко и красиво вошёл в воду. Он оказался превосходным пловцом, чем окончательно покорил мальчишечьи сердца.
— Как плавает! — воскликнул восхищённый Янко.
— А как загорел! — с не меньшим восхищением отметила Хильда. — Мне тут за все каникулы так не загореть.
Молодому пловцу как будто льстило восхищение ребят, и он плыл то одним, то другим способом, то на спине, то на животе, потом отдыхал, улёгшись на спину, и снова нырял, показываясь из воды совсем не там и много позже, чем бы следовало по расчётам восторженных зрителей. Короче говоря, не прошло и часу, как он стал их кумиром. С горящими глазами следил Янко за каждым его движением и шагом.
В ресторане он сидел за отдельным столиком, обложившись газетами, но Янко заметил, что он то и дело посматривает на их стол.
— Смотри, с тебя глаз не сводит, — уколол он не без ревности Хильду.
Хильда покраснела, однако на сей раз не дала ему тумака.
Едва отобедав, дети поспешили на берег. Взрослые ещё немного поговорили и пошли часок-другой соснуть. Новенький тоже посидел приличия ради, а когда в ресторане не осталось никого, кроме двух-трех пенсионеров, он встал и снова направился к заливу. Там он нанял яхту, на которой уже резвилась детвора, и, сделав плавный поворот, двинулся в открытое море. Восхищению ребят не было границ.
«Моряк в отпуске!» — подумал Янко.
Дул легкий ветерок, и яхта наподобие ласточки носилась то туда, то сюда. Вдруг она снова вошла в залив и, как бы дразня ребят, медленно заскользила вдоль берега.
— В море! Взять её! — крикнул Янко, первый бросаясь в воду.
Вся ватага устремилась за ним.
Яхта, словно поджидая пловцов, медленно плыла к открытому морю. Среди ребят началось соревнование — кто первый доплывёт до парусника. Но когда Хильда была уже почти у цели, паруса вдруг надулись, и яхта стрелой полетела по морю. Разобиженная, Хильда остановилась. Мальчишки поплыли дальше. Вскоре паруса снова ослабли, и расстояние между яхтой и пловцами стало сокращаться.
Загорелый юноша махнул маленьким пловцам:
— Кто хочет на борт, догоняй!
— Ура, ура! — прокричали ребята и принялись с остервенением разрезать волны.
Янко и один местный мальчик вскоре вырвались вперёд и стали быстро приближаться к лодке. Но как раз в тот момент, когда они уже подплывали, яхта снова заскользила по морю.
— Он попросту дурачит нас! — обозлился соперник Янко, Вилли, и вслед за остальными повернул назад к берегу.
Янко не сдавался. Он должен доплыть до яхты! Моряки ужасные насмешники, это ему известно из книг, но душа у них нараспашку. Он покорит моряка своей настойчивостью. Расстояние между ним и яхтой опять уменьшилось. Ещё несколько взмахов! Только б снова не ускользнула! Нет, шутишь!
Когда он подплыл к яхте, юноша приветливо кивнул ему и протянул руку, помогая влезть в лодку.
— Ты хорошо плаваешь! — похвалил его юноша, снова садясь у руля.
Запыхавшийся Янко помахал друзьям, не спускавшим с него завистливых взглядов.
— До свидания! До свидания!
Паруса развернулись. Только выйдя далеко в море, юноша отпустил паруса слабее, и яхта снова медленно заскользила по сверкающей на солнце весёлой зыби.
— Ты любишь ходить под парусом? — спросил юноша.
— Ещё бы! — ответил Янко.
— Хочешь быть рулевым?
Янко ответил одними глазами.
Юноша уступил ему место у руля, взял фотоаппарат и подошёл к мачте.
— Сфотографировать тебя?
Замирая от счастья, Янко улыбался в фотоаппарат.
Юноша сделал несколько снимков.
— А парусом управлять умеешь?
— Не очень.
— Хочешь, я научу тебя?
— Ещё бы!
Подлаживаться под ветер было делом нелегким, не то что руль крутить, но зато куда интереснее и увлекательнее. И тут не обошлось без фотографирования.
Юноша становился всё разговорчивее. Лёгкий акцент выдавал в нём иностранца, но это ничуть не стесняло Янко. Напротив, своей приветливостью и добродушием он так располагал к себе, что у Янко сам собой сорвался вопрос:
— Вы моряк?
— Нет, журналист. А ты Курт Грот, не так ли?
— Да, — ответил поражённый Янко. — Откуда вы знаете, как меня зовут?
— Я ещё много чего знаю! — Журналист значительно посмотрел на него. — Много такого, чего ты и сам про себя не знаешь.
— Неужели?
— Да, да. Я знаю не только то, что ты родился в Югославии и что господин и госпожа Грот, у которых ты живёшь, не настоящие твои родители. Мне известно и то, как ты попал в Германию.
Янко всё больше удивлялся.
— А вы из Югославии?
— Да. Меня зовут Лойзе Перко. На днях я был в твоём родном доме.
— В моём родном доме?
И яхта и море были мигом забыты.
Перко полез в портфель и достал несколько фотографий:
— Узнаёшь?
На одной был запёчатлён дом, который Янко видел уже в альбоме и который в тот вечер встал у него в памяти.
— Это мой родной дом!
Перко показал следующую фотографию:
— А это кто?
У Янко округлились глаза. Не та ли это женщина, что…
— Мама! Моя мама! — вскрикнул он взволнованно.
— Что ты знаешь об отце с матерью?
— Отец погиб на войне, вернее его схватили и расстреляли, — ответил Янко, не отрывая глаз от снимка. — А мать умерла в лагере.
Перко помолчал.
— Я ищу тебя уже три дня. Твои друзья в Хаймдорфе сказали мне, что ты с приёмной матерью, Хильдой и Максом уехал к морю, а в какое место, никто не знал. Тогда я поехал в Кассель и там окольным путём разузнал, где находятся Хильда с Максом.
— А зачем вы меня ищете?
— Чтоб узнать, вправду ли ты не хочешь вернуться домой.
— Куда? — вздохнул Янко.
— В тот дом в саду, где сейчас спеют яблоки и груши, в горы, где шумят густые еловые леса…
— Как же я покину маму, свою новую маму?
— А ты покинул бы свою новую, приёмную мать, если бы была жива твоя родная мать? — спросил Перко, подчёркивая последние слова.
Янко выронил фотографии и медленно поднялся. Глаза его были прикованы к Перко.
— Значит…
— Да, — кивнул Перко. — Твоя мать, твоя родная мать жива. Годами она искала тебя и только недавно узнала, где ты.
— Моя мама жива?! Жива?! Жива?! — повторял Янко дрожащим голосом.
— Да. Она просила, чтоб твои приёмные родители вернули тебя, но суд отклонил её просьбу. Разве ты ничего не знаешь?
Янко отрицательно мотнул головой.
— Она жаловалась на несправедливое решение. Требует пересмотра дела, требует, чтоб твои приёмные родители как можно скорее вернули тебя. — Он вынул из портфеля кипу газет. — Смотри, даже ваши газеты пишут об этом.
Перед Янко заплясали буквы и снимки. Прошло несколько минут, прежде чем он в этом бешеном хороводе разобрал своё имя, имена приёмной и родной матери, имена обоих отцов…
— Значит, я не Курт Грот, а Янко Слап…
— Янко Слапник, — подсказал Перко.
— Янко, Янко… — оживился он вдруг. — Это имя я уже слышал… Да, да, так звала меня мама, когда солдаты уносили меня из дома в сад. «Янко! Янко!» — И он с облегчением повторил: — «Янко, Янко!»
— Перед отъездом в Германию, — говорил Перко, — я беседовал с твоей матерью. Она передаёт тебе сердечный привет и просит вернуться к ней. У неё всё готово к твоему возвращению.
Шум и гам на берегу отвлекли Янко от воспоминаний.
Он оглянулся. Там, на берегу, Хильда, Макс и другие ребята. Мама, его приёмная мать, тоже там. Разве может он расстаться с ней, с тётей Бертой, Хильдой и Максом?
Сердце у него сжалось.
— Отвезите меня на берег, — попросил он.
— Ты вернёшься к матери?
— К берегу, к берегу! — крикнул Янко.
Перко направил яхту к берегу.
— Слышишь, Янко…
Но Янко уже ничего не слышал. Не дожидаясь, пока яхта войдёт в залив, он прыгнул в воду и поплыл к берегу.
Отмахнувшись от товарищей, пропустив мимо ушей назойливые расспросы Хильды, которой не терпелось узнать, почему он так внезапно покинул яхту, Янко опрометью бросился к рыбачьему домику.
Но завидев свое окно, он остановился. Нет, он не пойдёт к матери. Она обманула его, сказала, что родная мать умерла, утаила всё об отце…
Глазами, полными страха и слёз, глядел он на окно, затянутое белой полотняной занавеской, потом рванулся и что было сил побежал назад, к морю, но не к заливу, а в противоположную сторону. Далеко от последнего дома, запыхавшийся, сел он у воды.
Растерянный, потрясённый, Янко бездумно смотрел на уходившее куда-то за горизонт взлохмаченное море. Вот ударилась о берег пенная волна, а за ней вдогонку уже спешит другая. Чуть дальше вскипает третья, а ещё дальше вздымается из глубин четвёртая. Нескончаемой чередой подкатывают они к берегу, разбиваясь на тысячи брызг.
Стоило ему подумать о родной матери, как перед ним тут же вставала приёмная, когда думал о приёмной, видел перед собой родную. Обе были ласковые, добрые и так похожи одна на другую, что он их едва различал.
Вдруг он вскочил и торопливо зашагал назад, в посёлок. Он ещё и сам не знал, куда понесут его ноги — к матери или к журналисту. Одно ему было ясно — в одиночку не справиться с этой напастью.
У самого посёлка ему встретилась госпожа Грот.
— Курт!
Он остановился как вкопанный.
— Мама…
— Я знаю, всё знаю, — сказала госпожа Грот печальным, упавшим голосом. — У меня только что был журналист. Он рассказал про ваш разговор…
Она взяла его за руку. Погружённый в свои грустные думы, Янко даже не заметил этого. Молча шли они по берегу. Далеко за посёлком сели на каменную плиту.
— Я сама всего не знала, — нарушила молчание госпожа Грот. — Не знала, что твоя родная мать ещё жива. Я бы тебя не взяла, если б не была уверена в том, что ты сирота. Впрочем, прошло несколько лет, и никто о тебе не спрашивал. — Она взглянула на взволнованное море. — Когда я узнала, что твоя родная мать жива и просит тебя вернуть, то так растерялась, что вообще не могла говорить с тобой об этом. И за тебя боялась. Поэтому и послала тебя в Кассель, поэтому мы и приехали сюда, на море. — Она обняла Янко, прижала к себе. — Не уезжай! В Тенчахе ты никого не знаешь, даже мать. А здесь у тебя есть я, есть отец, он, правда, крутой человек, но по-своему любит тебя, есть тётка, Хильда и Макс, школьные товарищи, у тебя есть всё, что душе угодно. Если уедешь, я буду целыми днями одна, буду…
Янко посмотрел ей в глаза.
Неужели он оставит её? И уедет в незнакомый край, к людям, говорящим на другом, непонятном языке. И его там никто не поймёт. К тому же ни у кого на свете нет лучшей матери, чем у него. И он обвил руками её шею:
— Мама! Мама моя!
Госпожа Грот ещё крепче прижала его к себе:
— Курт, мой Курт!
А море по-прежнему билось о берег, где женщина, которая не была матерью, но имела материнское сердце, обнимала мальчика, у которого были две матери и который именно поэтому чувствовал себя сиротой, ибо не знал, какую выбрать — ту, что воспитывала его все последние годы, или вернуться к той, которая научила его выговаривать первые слова и делать первые шаги и которую он знал лишь по далёким, полузабытым воспоминаниям.
