ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
ПОД КОЛЁСАМИ

Индийские багажные носильщики почтили наши велосипеды особым вниманием: от самолёта до здания аэропорта их транспортировали в собственной тележке, отдельно от багажной вагонетки. Пока мы навьючивали на велосипеды скарб под бдительным оком дружелюбных носильщиков, с нами разговорился наш соотечественник, бизнесмен из Южной Каролины. Звали его Барри Крокер. Мистер Крокер прилетел в Нью-Дели на международную текстильную ярмарку, а также навестить своего друга-миссионера, проповедующего в Северо-Восточной Индии. Его заинтересовали наши велосипеды. Когда же мы рассказали ему о наших дальнейших планах, он нахмурился. (Я бы сказала, его заметно встревожила дальнейшая судьба молодой американки, замыслившей совершить велосипедное путешествие по Индии.) Он залез в свой кейс, вытащил оттуда карманное издание «Нового Завета» и бережно вложил его мне в ладони.

— В Индии держите это всегда при себе. Обязательно. Это — непредсказуемая и очень опасная страна,— тихо и вкрадчиво проговорил он, интонацией голоса давая понять, как велико его беспокойство о моём благополучии.

Я поблагодарила его за подарок, и он было совсем ушёл, но потом вдруг вернулся и опять посмотрел на нас с Ларри каким-то огорчённо-озабоченным взглядом.

— Вы действительно уверены, что вам это нужно? Путешествовать на велосипедах по Индии? — спросил он запинаясь.

Затем, как бы себе самому отвечая, добавил: «Удачи. Да не оставит вас Бог». И зашагал прочь. Пока я глядела вслед мистеру Крокеру, исчезающему в толпе, среди непрерывного мелькания смуглых лиц, сари, дхоти, тюрбанов и туник, в моём желудке словно бы заплясали беспокойные бабочки. Я боялась.

Стоя в аэропорту с Библией в руке, поражённая и выбитая из колеи словами мистера Крокера, я даже представить себе не могла, что Индия вот-вот совершенно захватит нас с Ларри, причём — почти врасплох. Я говорю «почти», потому что по одному пунктику, пока только единственному, Индия вполне оправдывала свою репутацию: она действительно была заполонена людьми. Однако со всех других сторон она предстала перед нами совсем не такой, как мы ожидали. Первое, что бросилось в глаза,— это её краски. После буровато-серого Египта Индия потрясла нас калейдоскопом сверкающих цветов и оттенков. Женщины носили сари, расцвеченные оттенками оранжевого, жёлтого, красного, голубого, зелёного и изумрудного, а также сверкающие золотые и серебряные украшения. Индусские храмы, окрашенные в мягкие спокойные тона, были окружены тёмно-зелёными лужайками и цветами всевозможных расцветок. Даже фруктово-овощные палатки с помидорами, кабачками, апельсинами, цветной капустой, яблоками и гроздьями бананов, пристроенных сверху аккуратными рядами, добавляли красочных пятен большим и малым городам. Проехав шесть тысяч миль от Нью-Дели до Непала, среди миллионов прохожих нам довелось встретить всего двух нищих попрошаек. Мы не видели ни трупов людей, ни падали. В действительности, несмотря на худобу, люди выглядели сильными и здоровыми. Каждый день тощенькие пареньки катили рядом с нами по дороге на тяжёлых, чёрных, односкоростных велосипедах «Хироу», около часа держась наравне при скорости пятнадцать миль в час, причём часто с нагрузкой в виде кривляющегося на багажнике приятеля. Всю дорогу они улыбались, смеялись и без умолку трещали. Индийцы оказались крепки, выносливы и... любопытны. А ещё, к радости Ларри, на севере Индии мы не обнаружили недостатка продовольствия. Через какой бы город мы ни проезжали, повсюду киоски, рядами тянущиеся вдоль улиц, ломились от фруктов и овощей.

Перед отъездом из аэропорта в справочном столе нам бесплатно вручили карту столицы, показав на ней городские кемпинги в окрестностях Коннот-сквер, в центре Нью-Дели. Предупредили нас и о том, что в Индии нельзя пить сырую воду.

Из здания аэровокзала, помня о левостороннем движении, мы выехали на четырёхполосный хайвэй, то есть в царство настоящего хаоса. На дорогу до кемпинга ушло минут сорок, за это короткое время мы пришли к печальному и тем не менее неминуемому заключению: наши шансы добраться живыми до Непала, несомненно, очень низки. По хайвэю, перемешиваясь, текли во всевозможных направлениях потоки священных коров, грузовиков, пешеходов, верблюдов, автобусов, повозок, запряжённых волами и буйволами, велорикш и мотороллеров, тоненький ручеёк частных автомобилей и море велосипедов и такси — мотороллеров с коляской.

Ни люди, ни животные не обращали ни малейшего внимания на движение на дороге, вплоть до самого момента возможного столкновения, и лишь тогда одна из сторон уступала дорогу другой. За кем или за чем оставалось право прохода или проезда, зависело от весьма туманных индийских правил. Личные авто, грузовики и автобусы господствовали безраздельно, их водители выкатывали на хайвэй с боковых улиц, даже мельком не взглянув на приближающийся транспорт, вызывая всеобщий безумный переполох, жертвами которого становились немало упавших велосипедистов и сбитых пешеходов. Сначала мой велосипед «поцеловал» огузок священной коровы, в другой раз нас боком зацепил рикша-камикадзе. И всё же мы с Ларри каким-то удивительным образом умудрились продержаться в седле всё шесть миль до Коннот-сквер.

Кемпинг, обнесённый высокой кирпичной стеной, представлял собой скопище бунгало, палаток, автофургонов и туристических автобусов. Въехав на его территорию, мы ожидали увидеть грязный, перенаселённый пятачок, но вместо этого нас приветливо встретили безупречно чистые уборные, вполне ухоженные лужайки, пение птиц, порхающих среди деревьев, и ресторанчик, где подавали кофе с молоком и сахаром к самому входу вашей палатки.

Нью-Дели можно было бы сравнить с водопоем, куда массово стекались европейские, австралийские, новозеландские, канадские и американские туристы. Сюда, на Восток, устремлялись по суше туристические автобусы с Запада, отсюда же отправлялись те, кто возвращался назад в Европу. Каждый вторник в кемпинг наведывался врач — избавить вновь прибывших иностранцев от всевозможных паразитов или амёб, подцепленных в походах по Пакистану, Индии, Непалу или Индонезии. При входе в кемпинг помещалась так называемая аптечка, и отъезжающие иностранцы швыряли в неё уже не нужные им лекарства. Затем содержимое коробки опять раздавали оставшимся страдальцам.

Гашиш (ганджа) и «волшебные грибочки» в лагере были не в дефиците и вместе с тем в большом спросе. И тем и другим можно было разжиться почти ни за что, и многие иностранцы приезжали в Индию с вполне определённой целью — погрузиться в дешёвый наркотический дурман на месяцы, а то и на годы. В кемпинге по лужайкам были в беспорядке «разбросаны» полуодуревшие, напряжённо застывшие беспутные головы, которые порой либо заходились в приступах громкого безудержного кашля, либо какое-то время беспокойно шевелились — этого бывало достаточно, чтобы бродивший среди них официант-уборщик без лишних слов тащил «ещё чаю». Когда же деньги иссякали, наркоманы обычно собирали свои пожитки и разбредались по посольствам с просьбой о милости. В зависимости от настроения сотрудников посольства бедолаг либо выпроваживали восвояси, либо снабжали билетом на родину в надежде, что в один прекрасный день те, остепенившись и найдя работу, возместят долг. Поговаривали, будто во французском посольстве не проявляют сострадания к заблудшим согражданам, а потому по Индии скиталось, попрошайничая, много французов с просроченными паспортами, не имевших возможности вернуться домой.

В кемпинге, на этом перекрёстке путей-дорог, распространялись всевозможные слухи и рассказывались разные байки. Поговаривали о туристе-голландце, который отдал концы, проглотив лекарство от дизентерии, выданное ему местным доктором, толковали о дакойтах, индийских разбойниках, бродивших в темноте по хайвэям и грабивших мотоциклистов. Ходили истории о водителях международных туравтобусов, контрабандой провозивших и сбывавших на сторону оружие и наркотики, о Радже Нише, известном индийском гуру из Пуны, который проповедовал духовное самосовершенствование и поощрял групповой секс и, как опасались некоторые, вполне мог стать новоявленным Джеймсом Джонсом. А ещё молва утверждала, будто в Тегеране воинствующие иранские студенты силой вытаскивали американцев из гостиниц на улицу и что туристический автобус, принадлежавший английской автобусной компании «Мэджик Бас», якобы бесследно пропал где-то в Афганистане.

День уже клонился к закату, когда мы с Ларри, уплатив за стоянку четырнадцать рупий (один доллар семьдесят пять центов), разбили палатку среди других палаток и групп что-то бессвязно бормотавших любителей травки и заползли внутрь отоспаться после полёта. Периодически нас будил чей-нибудь надсадный кашель, а потом мы снова засыпали под убаюкивающую «воркотню» путешественников.

Вечером мы обедали в ресторане кемпинга, куда ближе к ночи все сходились обменяться рассказами, новостями и походными советами, а также отведать горячих блюд с кэрри. Официанты-индийцы были в длинных белых туниках, надетых поверх отреза хлопковой ткани, который они наматывали на себя наподобие юбки; переднюю часть «юбки» они пропускали между ног и заправляли сзади под пояс над ягодицами.

Мы присели за один из длинных столов для пикника рядом с Говардом и Иэном, англичанами лет двадцати пяти. Они прожили в Индии почти два месяца, причём большую часть времени — на горной станции севернее Нью-Дели. В годы господства в Индии британцы выстроили себе в горах убежища, которые они назвали горными станциями. Бывало, они «отступали» туда, спасаясь от невыносимой жары, пыли и змей или когда ослабевали муссоны, влекущие за собой голод и эпидемии.

— Иностранцы, работающие в Индии, и теперь ездят на горные станции. Там чисто, свежо и прекрасно, к тому же сравнительно немноголюдно. Да и индийцы там вовсю стараются им угодить. В пекарнях продаются пироги, кексы, печенье. В деревушке, где мы жили, одна индианка готовила арахисовое масло и торговала им вразнос,— рассказывал нам Иэн.— Ну и, конечно, на станциях немало миссионеров. Тамошние крупные гостиницы принадлежат церкви, туда миссионеры на время «удирают» от нищих и калек. Вы не поверите, насколько там всё новое и современное. В некоторых гостиницах чего только нет, например, стиральные машины с сушками — словом, всё, о чём только можно мечтать.

Мы жутко разленились, живя в опрятном маленьком домике, который нам удалось снять почти задаром. Торговцы, продающие вразнос хлеб и овощи, ежедневно доставляли свой товар прямо к нашим дверям, поэтому мы редко утруждали себя посещением лавок. Большую часть времени мы просто отдыхали, читали и совершали множество кратких вылазок в горы.

— Так вы добирались целиком по суше? — спросила я.

— То-то и оно,— отозвался Говард.— На «Мэджик Бас» из Лондона.

— «Мэджик Бас», да что вы? Ну и ну, в сентябре, когда вы должны были пересекать Средний Восток, в Европе ходили слухи, будто «Мэджик Бас» затерялся где-то в Афганистане. Вот и сегодня кто-то рассказывал, что из-за инцидента с «Мэджик Бас» ни один из сухопутных туристских маршрутов больше не проходит через Афганистан. Теперь из Турции сюда можно добраться только через Иран и Пакистан. Как, вы ничего об этом не слышали, а? — удивилась я.

Говард с беспокойством взглянул на Иэна.

— Доводилось, слыхали,— с нарочитым спокойствием в голосе ответил он.— Мы с Иэном ехали в том автобусе.

Он всё так же смотрел на Иэна, и оба они молчали. Судя по выражению их глаз, я бы сказала, что сейчас они мысленно были там, в этом автобусе, где-то в Афганистане.

— Никогда не думаешь, что с тобой может приключиться нечто подобное,— неожиданно выпалил Иэн.— Когда же это случается, ну, потом, позже, тебя многое перестаёт заботить в этой жизни. Ты просто радуешься, что остался в живых.

Взгляд Говарда просветлел, затем вновь стал сосредоточенным, и он начал свой рассказ:

— Мы выехали из Лондона, автобус вёз нас до Стамбула; всё шло своим чередом. В Стамбуле многие сошли, их места заняли новые туристы — европейцы, австралийцы, канадцы. Нас перевели в турецкий автобус с двумя шофёрами-турками, которые по субдоговору подрядились провести рейс из Стамбула в Нью-Дели. Мы думали, что поедем по маршруту через пустыню на юге Ирана, но, когда добрались до Тегерана, водилы заявили нам, что автобус по пустыне не пройдёт. Видите ли, база колёс слишком длинна, а шины слишком узки. Они сказали нам, что мы будем по-прежнему двигаться на север и пересечём Афганистан.

Понятно, это никому не понравилось. Поэтому в Тегеране все мы обратились в свои посольства, и нас предупредили ни при каких обстоятельствах не ездить через Афганистан, где мятежники устраивают на дорогах засады и нападают на любой движущийся объект.

Но наши водители продолжали стоять на своём, отказываясь вернуть деньги тем, кто хотел бы остаться в Тегеране. Они упорно успокаивали нас, уверяя, будто Афганистан вовсе не так опасен, как все это пытаются представить, и проскочить через него — раз плюнуть. «Зачем повстанцам нападать на туравтобус? Они воюют с войсками правительства, а не с туристами»,— твердил один из водителей.

Так вот, как бы то ни было, а большинству из нас осточертело в Тегеране. Кроме нас иностранцев там было не так уж много, зато около нас постоянно крутились иранцы всё с тем же вопросом: как мы относимся к Хомейни? Поэтому, не долго думая, все мы решили рискнуть. Думаю, в душе ни один из нас не верил, что афганцы станут стрелять по туристам. И все мы заняли эту наплевательскую позицию — «со мной такое случиться не может».

Прежде чем я продолжу, надо сказать, что до самого Тегерана мы с Иэном ехали на передних сиденьях позади шофёра. Но когда мы выехали из Тегерана, двое парней, канадец и швейцарец, которые всю дорогу из Европы просидели в конце автобуса, попросили нас поменяться с ними местами до конца путешествия. Знаете, нас это вполне устроило, и мы согласились.

Добравшись до афганской границы, мы проторчали там три дня, ожидая разрешения на въезд. И за всё это время — ни одного автомобиля, ни одного автобуса, кроме нашего. По территории Афганистана мы путешествовали колонной строго под конвоем: автобусы, грузовики и несколько машин с военной охраной. Что ж, всё шло прекрасно, пока однажды вечером водилам не ударило в голову, будто мы движемся слишком уж медленно, и они уговорили нескольких солдат сопровождать нас в нашем автобусе. Мы оторвались от колонны и без прикрытия устремились вперёд.

Знаете, не прошло и часа, как мы услышали ружейные выстрелы. Солдаты, ехавшие в передней части автобуса, открыли ответный огонь. Они разошлись не на шутку. Позже, уже ночью, я насчитал на полу автобуса сорок стреляных гильз. Как бы то ни было, только солдатня принялась палить, сидевшие в засаде бандиты выпустили по автобусу град пуль. Больше всего досталось его передней части, где сидели солдаты. Все мы, пассажиры, залегли на пол и молились. Мы на чём свет кляли себя за то, что согласились поехать через Афганистан. Признаюсь, это был самый ужасный момент в моей жизни. Господи, как я боялся! Вероятно, стрельба длилась с минуту, но казалось, прошло уже полночи.

Когда солдаты наконец выскочили из автобуса и погнали мятежников, пальба начала удаляться. Но знаете, даже после того, как над нами перестали свистеть пули, все мы ещё долго боялись пошевелиться.

Когда всё было кончено, в передней части автобуса остались лежать двое убитых. Вы уже поняли, кто это был? Канадец и швейцарец, что махнулись с нами местами в Тегеране. Я смотрел на их окровавленные тела и, поверьте, чувствовал жалость и одновременно глубокое раскаяние. Боже, как это было ужасно — видеть их трупы там, где всю дорогу сидели мы.

Так или иначе, шестеро пассажиров были ранены, одному из турок прострелили ногу, другой попросту дезертировал. Нужно было как можно скорее добраться до госпиталя, потому что австралийца превратили просто в кровавое месиво. К счастью, один из шведов умел водить автобус, и он быстро домчал нас до ближайшего городка, что находился в тридцати километрах от страшного места. Слава Богу, там была больница. Когда же мы внесли раненых внутрь, то обнаружили нашего беглого шофёра. Сказать по правде, глядя на него, всем нам хотелось тут же порешить этого поганого ублюдка; прикончить его за всё, во что он нас втравил, и отомстить за убитых парней. Однако, поостыв, передумали: что толку? Несколько дней мы ждали, пока у пострадавших заживут раны, чтобы всем вместе зафрахтовать самолёт до Кабула. Все мы, англичане, ехавшие в том автобусе, пытались уговорить английского репортёра прилететь к нам из Кабула, надеясь, что он в своём репортаже о случившемся расскажет, почему туристам следует держаться подальше от «Мэджик Бас». Однако единственный корреспондент, который здесь объявился, был американец — кажется, из чикагской газеты. Он рассказал нам, как бдительно следит правительство Афганистана за репортёрами и за тем, что они пишут. И пояснил: если репортёр публикует что-нибудь крамольное и неугодное для правительства, его «пускают в расход», официально сваливая убийство на мятежников.

Потом мы без приключений долетели до Кабула и неделю прождали там рейса в Индию. В Кабуле мы первым делом связались с канадским и швейцарским посольствами, для того чтобы они могли известить о гибели парней их семьи.

Всё то время, пока мы были в Кабуле, повстанцы ежедневно устраивали взрывы по всей столице; но жители Кабула уже к этому привыкли. Знаете, до чего же здорово, чёрт возьми, было выбраться из Афганистана! Хотя четверым ребятам из нас не хватило денег на самолёт, и неизвестно, что с ними стало.

На этом месте Говард умолк, а его взгляд застлало прежнее отсутствующее выражение.

— Вот бы узнать, что с ними,— добавил Иэн.— И ещё хотелось бы знать, как там семьи наших погибших друзей. Каждый день моментами на меня снова накатывает тот же ужас, как и тогда, когда пули вспарывали автобус, пока я беспомощно лежал на полу, и теперь мне всякий раз приходится брать себя в руки, чтобы успокоиться.

Утром нашего второго дня в Нью-Дели мы с Ларри пешком прошагали около мили до Коннот-сквер. Нам нужно было обменять деньги, раздобыть визы в Непал и карту Индии, взять почту и посмотреть город. Едва шагнув за ограду кемпинга на узкий, пыльный тротуар и двинувшись в город, мы были поражены удивительным зрелищем: повсюду вокруг нас сновали люди, много людей. Плотная людская масса потоком лилась по тротуарам, через стоянки автомашин, по улицам. Свободные стоянки были заняты семьями, которые вполне наладили там своё домашнее хозяйство. Они спали под открытым небом или под брезентовыми тентами и готовили себе еду на крохотных керосинках.

Через людское столпотворение прокладывали себе дорогу нью-делийские подметальщики улиц и сушильщики белья. Женщины-подметальщицы чистили газоны, мели асфальт, сгребали мусор и навоз. Непрерывное подметание наполняло воздух тонкой пылью, если же подчас брызгал случайный мелкий дождик, то пыль въедалась в одежду прохожих. Сушильщики белья, мужчины и женщины, обслуживающие прачечную, захватывали и «застилали» любую свободную поверхность, какую только удавалось. Белые туники, шаровары, целые ярды хлопчатобумажной ткани, из которой сикхи сооружали себе тюрбаны, свисали с кустов и изгородей, покрывали спортивные площадки, лужайки и дворы. Всепроницающее индийское солнце вскоре высушивало влагу, тогда сушильщики молниеносно собирали и складывали одежду, торопясь освободить место для новой груды белья.

В Нью-Дели прохожие торопливо шагали мимо нас, и никто (даже те, что обитали или просто сидели без дела на стоянках), казалось, не замечал двух светловолосых иностранцев. И только одна женщина обратила на нас внимание. Она подбежала к Ларри, протягивая руку за милостыней. Когда же Ларри отрицательно помотал головой, она пожала плечами и ушла своей дорогой.

Коннот-сквер, с её рядами одно- и двухэтажных зданий магазинов, обращённых фасадами на площадь, напоминала «деловой центр» многих американских городков Среднего Запада. И хотя тротуары были запружены людьми, в центре Нью-Дели, по сравнению с Каиром, было чисто и спокойно. Кроме того, к нашей общей радости, мы ни разу не попали в окружение пристающих к туристам попрошаек. В самом деле, в тот день мы вообще не встретили ни одного нищего ни на Коннот-сквер, ни в её окрестностях. Большую часть дня мы провели, блуждая среди лавок и уличных прилавков с экзотическими батиками, украшениями из серебра и золота, изделиями медников и резчиков по слоновой кости, гирляндами цветов, продуктами, кушаньями и специями на любой вкус. Любимое лакомство Ларри, бананы, продавалось по двадцать четыре цента за дюжину. Единственными, кто пытался «подъехать» к нам, были пройдошливого вида сикхи, сбывавшие дешёвые авиабилеты и Международные студенческие карточки, как и предупреждала нас «цыпочка» в Афинах. Сикхи также приставали к нам с предложением выгодно обменять валюту или купить у нас за американские доллары фотоаппарат, книги, одежду. Один уличный коммерсант, узнав, что мы совершаем велопробег по Индии, загорелся за две тысячи баксов купить оба наши велосипеда. «Я знаю богача, который отвалит мне за пятнадцатискоростники кучу денег. А в Индии ему таких не найти»,— пояснил он.

Сикхи и большинство образованных индийцев в Нью-Дели говорили по-английски. А так как Индия славится обилием языков и наречий, мы целиком положились на индийский английский. В небольших городках и деревушках «глубинки», где по-английски не говорил никто, мы пользовались жестами.

Ближе к ночи мы с Ларри разделались со всеми нашими обязательными делами. На следующий день мы намеревались побывать в шкуре «настоящих туристов». В туристическом бюро Нью-Дели предлагалась автобусная экскурсия по городу с англоговорящим экскурсоводом, всего за шесть рупий. Теперь же, обнаружив, что город — отнюдь не бастион нищих, больных и голодающих, как рассказывало большинство туристов-американцев, нам очень захотелось внимательно осмотреть столицу. Как выяснилось, именно экскурсия дала нам простой ответ на вопрос, почему все туристы, совершающие групповые туры по Индии с проживанием в прекрасных отелях, возвращаются на родину с совершенно иным, чем у нас, мнением об этой стране.

Наша экскурсия по городу началась после полудня и продолжалась три часа. Мы посетили мечеть в Старом Дели, Красный Форт и мемориал Махатмы Ганди. На каждой остановке по маршруту туравтобуса, на автостоянках толклись в ожидании туристов нью-делийские нищие и прокажённые. На несчастных было больно смотреть. Нищие в лохмотьях поражали своей худобой. У некоторых недоставало конечностей.

Как только автобус выгружал пассажиров, каждый попрошайка выбирал себе иностранца, чтобы прицепиться к нему и следовать за ним по пятам. Их умоляющие глаза, их увечья, просительно перевёрнутые ладони, костистые и хваткие, глубоко трогали душу каждого туриста из нашей группы, американца из средних слоёв общества, задевая в нём струну вины, которая становится такой чувствительной перед лицом столь ошеломляющей нищеты и физических уродств.

Особенно старались маленькие дети. Каждая девочка-нищенка, чьи спутанные волосы и жалкие лохмотья посерели от пыли и грязи, таскала на руках голодного младенца. Они подсовывали нам под нос крохотных, несчастных человечков и навзрыд клянчили денег на пропитание умирающим от голода братикам и сестричкам. Вздутые животики, глазёнки навыкате, впалые щёчки, ручонки и ножонки — не более чем просто косточки, обтянутые тонким слоем кожи, являли собой жалкое зрелище, пробуждавшее в нас комплекс вины. Профессиональные нищие, как объяснил нам наш гид, нарочно калечили и морили голодом себя и своих детей, чтобы иметь как можно более жалостный вид.

Не где-нибудь, а именно на автостоянке возле Красного Форта я лицом к лицу столкнулась с единственным прокажённым, встреченным мной в Индии. При виде его я ужаснулась. У него не было пальцев, нос и губы давно съела болезнь. Прижавшись тем, что осталось у него от лица, к автобусному окну рядом с моим сиденьем, он молотил культями по стеклу. Я смотрела на него, с трудом сдерживая слёзы. После экскурсии, выйдя из автобуса на Коннот-сквер, я пообещала себе, что в Индии впредь никогда ноги моей не будет ни в одном туристическом автобусе.

На другой день мы с Ларри самостоятельно ещё раз навестили Старый Дели, один из самых густонаселённых районов Индии. Его узкие, тёмные и пыльные улочки были настолько заполнены народом, что туда не пытался внедриться ни один автомобиль. Мы проталкивались сквозь сплошной людской поток, и хотя внешний вид немедленно выдавал в нас иностранцев, за нами не охотились ни нищие, ни прокажённые. Все они «дежурили» у мечети и Красного Форта.

Четырнадцатого ноября, за два дня до начала нашего похода по Северной Индии, Джефф Торп, приехавший в индийскую столицу двумя неделями раньше на туравтобусе из Стамбула, заприметил наши велосипеды, «посаженные на цепь» позади палатки. Джефф, новозеландец, уже год как окончивший колледж, полгода назад прилетел в Лондон, откуда на велосипеде «докатился» до Турции. Первоначально он задумал отправиться на велосипеде из Нью-Дели в Непал, но к моменту нашего знакомства почти отказался от этой затеи.

Мы крепко спали, когда он, слишком взволнованный, чтобы дождаться утра и познакомиться со спящими внутри «парнями», принялся сотрясать стойки нашей палатки. Энтузиазм и мягкий, добрый нрав Джеффа тотчас покорили нас, и мы втроём большую часть ночи скоротали за разговором.

— Уже две недели торчу в Нью-Дели, всё пытаюсь собраться с силами,— начал Джефф.— Поездка автобусом из Стамбула едва меня не доконала. Когда приехал сюда, то уже не мог крутить педали — чертовски ослаб. Потерял фунтов тридцать. В иранских деревушках особо не разъешься. Рис да кусок баранины, вот и всё. Потом в Пакистане я подхватил дизентерию и, по-моему, до сих пор от неё не избавился. Почистил зубы сырой водой в городишке недалеко от Лахора. Ну так вот, парни из нашего автобуса кипятили ту воду для питья, а после наблюдали уйму червей, плавающих по поверхности.

Последние две недели я только и делал, что ел и отдыхал. Думаю, я вполне набрался сил, чтобы снова оседлать «коня», но мне не очень-то хочется выбираться с велосипедом на индийские дороги. Уму непостижимо, как в этой стране люди водят машины. Вы и представить себе не можете, что за аварии я видел по пути сюда из Лахора. Наблюдал, как индийский автобус врезался в повозку, которую тянули два буйвола. Все: повозка, шофёр, буйвол — от толчка взвились в воздух, а автобус едет себе вперёд, как ни в чём не бывало. Видел, как автобусы, грузовики, легковушки и мотоциклы таранили друг друга, как наезжали на рикш и велосипедистов. И знаете ещё что? Большинство грузовиков на дорогах ночью совсем не включает огней. Наш водитель сумел разглядеть грузовик только тогда, когда едва не влепился. Представляете?

Во всяком случае, к тому времени, когда наш автобус прибыл в Нью-Дели, я решил, что путешествовать по Индии на велосипеде слишком опасно. По крайней мере, думаю, никогда не решусь на это в одиночку. По-моему, больше шансов выжить в этом походе, когда с тобой рядом ещё двое; в том смысле, что за дорогой следили бы все, а не один. А кроме того, грустно ведь путешествовать в одиночку. С радостью поехал бы с вами, конечно, если вы не против. А если станет невыносимо, ну, ничего, только скажите, и я уйду, без обид.

Мы оба были счастливы, что Джефф составил нам компанию. Мы понятия не имели, как индийцы, жители глинобитных хижин в глухих деревушках, разбросанных вдоль сельских дорог Северной Индии, могут отреагировать на иностранцев, а в памяти всё ещё было свежо предостережение мистера Крокера. Вдобавок после всего пережитого в Египте перспектива появления в наших рядах ещё одного мужчины придавала мне больше спокойствия. Если в Индии нам предстоит встреча с опасностями, то пусть нас будет как можно больше, думала я.

В ночь накануне отъезда из кемпинга мне не спалось — слишком я волновалась; из головы не шли рассказы Джеффа о неосторожных до безрассудства индийских водителях. Заснула я уже почти под утро. Мне снилось, что нас с Ларри переехал грузовик и шофёр оставил наши изуродованные, безжизненные тела валяться в грязи на обочине. С окрестных полей сбежались индийцы поглазеть на трупы; в конце концов, так и не удосужившись сообщить о нашей гибели властям, они отправили нас на погребальный костёр.

Пожалуй, я и в самом деле не чаяла добраться до Индии. Когда мы втроём выезжали из кемпинга, в то время как большинство его обитателей-иностранцев выстроилось у ворот в ожидании увидеть, как нас поглотят волны уличных велосипедистов, внезапно мной овладело предвкушение чего-то удивительного и рассеяло все мои опасения. Казалось, до Тадж-Махала и Эвереста подать рукой. Мы снова в пути, в конце концов, у нас всё получится! Так в душе кричала я себе. Но мой восторг оказался кратковременным.

Минуты за две мы добрались до главного хайвэя южнее Агры, и там, на перекрёстке, были встречены грудой покорёженного листового металла. Два тяжёлых грузовоза только что «перепахали» друг друга, усыпав асфальт разбитым вдребезги стеклом и всевозможными деталями.

— Вот что я скажу вам, ребята,— прокричал Джефф.— Давайте смотреть в оба!

На протяжении следующих десяти миль мы воочию наблюдали, как из-за неравномерной нагрузки опрокинулся набок переполненный автобус, как «в лоб» столкнулись мотоциклы, и видели дюжину велосипедных аварий, в которых велосипедисты либо крушили друг друга при столкновении, либо летели на обочину, пытаясь увернуться от лихого водителя грузовика. Один парень «нырнул» головой вперёд и плашмя рухнул на асфальт хайвэя, когда его велосипед наскочил на огромную черепаху, лежавшую на дороге.

Мы на скорости проносились сквозь стайки велосипедистов, высматривая на дороге навозные кучи, неспешно трюхающие деревянные повозки, бродячих коров, рикш и мотоциклистов, которых то и дело заносило с прямого пути в сторону заметно раздавшегося потока велосипедистов, теснившихся у бровки хайвэя. Утешало то, что со мной по-прежнему была Библия мистера Крокера, припрятанная в рулевом ранце. В двадцати милях от Нью-Дели мы вырвались из суетной промышленной зоны, кольцом окружившей столицу, и поток дорожного движения сузился до ручейка. На дороге попадалось очень мало частных машин. В стране, где школьный учитель в месяц зарабатывает двадцать пять долларов, автомобиль по карману не многим. Остаток дня прошёл как относительно спокойная, мирная прогулка по ровному асфальту. Время от времени нас обгоняли сикхи на мотороллерах, приветствуя нас по-английски. Порой мы катили бок о бок с крестьянами на велосипедах, с важными мужами, восседавшими на верблюдах или слонах. По грязной обочине дороги брели пешие: местные крестьяне, группы странствующих кочевников и тощие, кожа да кости, босоногие, бородатые и длинноволосые божьи люди, на которых не было ничего, кроме белых дхоти. Какой-то парнишка шагал на юг в сопровождении взрослого медведя-губача на длинной цепи. Ступни и копыта месили пыль у бровки дороги, вздымая над хайвэем буроватую дымку.

Мы почти не переговаривались друг с другом, старательно вбирая и пытаясь «переварить» всё, что замечал глаз. Мы внимательно разглядывали домики в крохотных деревушках — глинобитные строеньица с дочиста выметенными земляными полами. По сравнению с Египтом и сельские дома, и дорожки, ведущие к ним, были чисты и опрятны. Женщины очищали хайвэй, поля и деревушки от вечных навозных куч, которые после «запекания» на солнце сжигались как топливо. Даже в самых убогих деревушках женщины и девушки носили яркие сари и золотые и серебряные украшения. Они торопливо шагали по пыльным улицам с начищенными до блеска медными кувшинами, поразительным образом сохранявшими равновесие на их покрытых покрывалами головах. Мужчины и мальчишки были одеты в широкие хлопчатобумажные штаны и туники или в рубашки и брюки западного образца. Мне странно было видеть, что часто именно мужчины обстирывали всю семью.

Всякий раз, когда мы останавливались передохнуть, починить спустившую шину, перекусить бананами и мандаринами или облегчиться, будь то близ дороги, деревни или поля, люди всегда останавливались или прекращали работу, чтобы поглазеть на нас. Как выяснится в последующие дни — главной особенностью нашего путешествия по Индии станет то, что мы неизменно, везде будем находиться под прицелом чьих-нибудь любопытных глаз. В Индии нам не видать уединения.

Изо дня в день, куда ни глянь, всюду — люди, пристально следящие за нами и внимательно изучающие каждое наше движение. В Египте хотя бы в промежутках между деревнями попадались безлюдные участки пути. В Индии такого не было.

Если мы останавливались на пустой дороге, то непременно невесть откуда вокруг нас собиралась компания от двух до десяти человек. Если же люди копошились в полях, брели по обочине или проезжали мимо на велосипеде, то, заметив нас, они тотчас же бросали свои дела и со всех ног устремлялись к нам. Затем они подступали к нам вплотную и с любопытством, а зачастую с недоверием, таращились на наши велосипеды и походное снаряжение. Когда же мы останавливались в городках, чтобы купить еды, весть о нашем прибытии распространялась в мгновение ока, и в считанные секунды нас окружали сотни смуглых лиц, мучимых любопытством и глядящих на нас во все глаза. Эти лица принадлежали мужчинам, мальчишкам и девчонкам; в городских толпах никогда не было женщин.

В Индии из-за постоянного присутствия людей в течение дня я почти не имела возможности облегчиться без постороннего глаза. У Ларри и Джеффа с этим не было проблем. В Индии «в обычае» справлять большую и малую нужду у дороги — у мужчин, но не у женщин. К несчастью, местность от Нью-Дели до непальской границы оказалась большей частью ровной, занятой под сельскохозяйственные угодья, с редкими деревьями или кустарниками, за которыми можно было бы укрыться — но и возле них непременно торчал индиец, а то и два. Я выбирала пятачок, как можно более удалённый от шоссе и от людей, затем я обматывала вокруг талии полотенце и усаживалась на корточки. Случалось, местные всё-таки подглядывали за мной, но я научилась их игнорировать.

Индийцы сильно отличались от обитателей Верхнего Египта, причём в лучшую сторону, что, принимая во внимание их многочисленность, стало для нас истинным облегчением. Путешествие по стране, «напичканной» людской массой, само по себе изнурительно, однако, будь тысячи индийцев, с которыми нам приходилось сталкиваться, враждебно настроены по отношению к нам, то нам бы просто не поздоровилось. В целом это были добрые, вежливые люди. За редким исключением, никто никогда не орал на нас, не толкался, криком не выпрашивал бакшиш, не делал мне недвусмысленных предложений и не швырял в нас камнями и палками. Если мы устраивали привал на ленч где-нибудь на краю поля, крестьяне усаживались с нами, улыбались и предлагали воду. В городах в большинстве случаев, когда люди, тесня друг дружку, в толпе пробивались к нам как можно ближе, они из всех сил старались не задеть нас.

В Матхуре, родине бога Кришны, где-то в восьмидесяти милях южнее Нью-Дели, мы свернули с главной магистрали на второстепенную дорогу, ведущую в заповедник птиц Бхаратпур, что неподалёку от Агры. У Джеффа не было палатки, поэтому мы провели первую ночь нашего совместного путешествия в Бхаратпуре в государственном туристическом лагере — в «спартанской» гостинице, принимавшей как иностранцев, так и своих, приехавших посетить заповедник. За десять рупий Джеффу предоставили койку в общей спальне, нам же с Ларри за пять рупий было разрешено разбить палатку на лужайке.

Молодой лагерный администратор, Ракеш, лично проследил за тем, чтобы о нас позаботились. Когда же мы в темноте отправились за покупками к фруктовым ларькам, расположенным в миле от лагеря, он выделил нам в провожатые своего помощника на велосипеде, который должен был держать фонарь, освещая нам дорогу. Помощник не только всю дорогу развлекал нас песнями, но и, мастерски поторговавшись, помог нам дёшево купить фрукты. Утром перед нашим отъездом в Агру, где находится знаменитый Тадж-Махал, он приготовил нам на завтрак омлет, чапати и горячий чай.

Мы приехали в Агру сразу после полудня. Городские узкие улицы были настолько забиты пешеходами, велосипедистами, рикшами, коровами, воловьими упряжками, лавочками, где продавались овощи, фрукты, благовония и специи, мангалами, покрытыми сажей, велосипедными мастерскими, мужчинами и мальчишками, испражнявшимися в сточные канавы, что мы едва не теряли друг друга из виду. В знойном пыльном воздухе смешались запахи цветов, экскрементов, благовоний, кэрри, животного и человеческого пота, обжигая нам ноздри. А над треньканьем велосипедных звонков, гомоном людских голосов и скрипом несмазанных колёс рикш плыли мелодии ситар и флейт.

На высокой кирпичной стене я заметила вывеску: «Кемпинг». Обогнув стену, мы очутились у ворот кемпинга и воззрились внутрь, на роскошный отель со стоящим при входе фасонистым швейцаром в униформе. Отель с бассейном и баней был окружён ухоженными лужайками и цветниками.

— Какой там кемпинг! — заметила я.— Слишком шикарное место.

— Уф, какого чёрта. Давайте-ка пройдём,— буркнул Джефф. Джефф решительно повёл велосипед к вестибюлю, но мы с Ларри колебались. Джефф был весь в грязи и жутко «благоухал», и мы понимали, что сами не лучше. Утром побрызгивал дождь, и запылённое тело Джеффа приобрело характерную грязевую пятнистость. Его голени и руки были вымазаны цепной смазкой, волосы сбились от пота и пыли. Велосипед и вьючники — в грязи, от колёс разило приставшим навозом. Сегодня, как и всегда, на Джеффе были залоснившиеся синие шорты и побуревшие от смазки и грязи некогда белые кеды — и ничего более. На Ларри — «парадно-полевые» шорты цвета хаки, я же надела спортивную майку, изрешечённую дырами, и свои египетские «велошаровары». Среднему представителю Запада общий видок нашей троицы должен был внушать глубочайшее отвращение.

Первым — Джефф, следом — Ларри, а затем и я тихо просочились в отель «Лори» и робко оглядывали вестибюль, утопавший в старинном убранстве и персидских коврах. На одной из стен висели в рамках фотографии королевы Елизаветы и президента Эйзенхауэра, почётных гостей отеля.

При нашем появлении в холле все разговоры разом смолкли. Хорошо одетые американские и европейские туристы средних лет подозрительно уставились на нас. Затаив дыхание, я ждала, что нас вот-вот вышвырнут вон; швейцар уже помчался звать кого-то. Спустя несколько долгих, мучительных минут холодного молчания в холл влетел администратор.

— Добро пожаловать, добро пожаловать, мои друзья. Желаете расположиться лагерем? — прогудел его голос.

Администратор принялся энергично трясти нам руки.

— Да, сэр,— ответил Ларри.

— Отлично. Ставьте палатки где вам угодно. Но лучше устроиться на свежеcкошенной траве. В высокой траве, в дальнем конце лужаек водятся змеи — кобры. Можете пользоваться душевыми и туалетами в бане, не стесняйтесь, к вашим услугам — бассейн. Мы очень рады вас принять. Вы что же, путешествуете по нашей стране на велосипедах?

— Да, из Нью-Дели в Непал.

— Замечательно. А откуда вы?

— Мы — американцы, а вот Джефф — из Новой Зеландии.

— А, американцы.— Тон голоса управляющего несколько поскучнел.

Индийцам было неприятно дружеское отношение Америки к Пакистану, их заклятому врагу.

— А сколько за номер? — поинтересовался Джефф.

— Обычно по восемьдесят рупий, но я могу предложить вам номер на троих за шестьдесят пять. Очень недорого. В американской валюте это восемь долларов.

— Сколько же за стоянку под открытым небом? — спросил Ларри.

— По пять рупий с каждого.

— Годится,— заявил Джефф. А нам шепнул: — Переночую в бане. Никто и не узнает.

Мы выбрали ровную, покрытую травой площадку по соседству с бассейном, швейцар выдал нам стол, три стула и три шезлонга. Потом, вытащив плитку, мы закатили пир из овощного рагу с дюжиной горячих чапати, за которыми Джефф слетал на улицу, к мангалу; официант из гостиничного ресторана вынес нам здоровую бутыль пива. Пока мы наслаждались едой, с улицы заглянул мужчина и предложил почти задаром постирать нашу одежонку, поэтому Джефф связал в узел свои пропылённые вещички и спровадил их с глаз долой. Потом подошёл гостиничный парикмахер, худощавый седой мужчина, таща с собой старый портфель, набитый шампунями и маслами для волос.

— Я хорошо мою волосы,— объявил он мне.

— О нет, спасибо. Я делаю это сама,— улыбнулась я.

— Нэ-шан-эл-лэ-тии? — спросил он, старательно выговаривая заковыристое слово.

— Я американка.

— Хм-м, а-мей-ри-кан. Да, а-мей-ри-кан была. Была! — воскликнул он, перерывая пачку древних пожелтевших бумажек у себя в портфеле.

Он вытащил письмо, адресованное на его имя, датированное 1968 годом, и протянул его мне. Оно было от дамы из Омахи. Дама рассыпалась в похвалах этому человеку за тот огромный труд, вложенный им во все «головомойки», которым она добровольно подвергалась, живя в отеле «Лори» во время визита в Тадж-Махал. Пробежав глазами письмо, я взглянула на парикмахера. Его просто распирало от самомнения, и он постучал по письму длинным смуглым указательным пальцем.

— О-ма-ах, А-мей-ри-ка. Бо-ольшой важный сити. Ей очень нравилась моя работа. Теперь я мою ваши волосы. Будете очень довольны.

— Спасибо, но у меня чистые волосы. Я только что их помыла.

— Может быть, я приду завтра.— Он откланялся и быстро засеменил прочь.

На другой день в шесть утра мы втроём катили на другой конец Агры полюбоваться рассветом над Тадж-Махалом. С недосыпа Джеффа слегка покачивало.

— В этой бане до чёрта москитов и крыс,— жаловался он.— Просто глаз не сомкнуть.

Город только-только просыпался. Никакого движения, все лавки закрыты. Выбравшись из постелей, люди напевали, разбредаясь по лавкам и спеша по тротуарам, всюду проникал аромат горячего чая и чапати. «Ранние пташки» приветливо махали и улыбались нам. Несмотря на то что улицы были усеяны грязью, мусором и навозом, а горожане бедны, в это утро меня наполняли самые тёплые чувства к Агре, к Индии и её людям. Любуясь тем, как солнечные лучи озаряют Тадж-Махал, как его мраморная громадина цвета слоновой кости вдруг на глазах начинает нежно розоветь, я радовалась, что приехала в Индию.

На другой день занемог Джефф.

— Не могу унять понос, а в животе жуткая резь, но всё равно сегодня я еду с вами,— объявил он поутру.

Управляющий отелем «прописал» ему йогурт и массаж, поэтому Джефф опрокинул внутрь пиалу тёплого свернувшегося молока из ларька через улицу, в то время как швейцар вызывал массажиста. После массажа Джефф собрал свои вещички, мы попрощались с персоналом отеля, поблагодарив всех за гостеприимство.

В пятидесятимильном броске из Агры в Майнпури Джеффу пришлось незаслуженно тяжко. Он несколько раз останавливался и садился у дороги, держась за живот и кривясь от боли. Всякий раз, когда он передыхал, с окрестных полей сбегались крестьяне посмотреть на нас. Оказавшись в столь жалком и несчастном положении, люди обычно не любят, когда на них пялят глаза, и Джефф не был исключением. До самого вечера он не мог избавиться от чувства, будто на него таращатся.

— В этой проклятой стране ничего нельзя сделать без того, чтобы на тебя не глазели! — орал он прямо в любопытные лица.— Даже поблевать в одиночестве и то нельзя. Вы что, голубчики, собираетесь торчать здесь и смотреть, как я буду помирать? Пожалуй, я даже не прочь сдохнуть, только бы вы на меня больше не пялились!

Этой ночью в Майнпури, после моей неожиданной встречи с обезьяной на крыше гостиницы, Джеф рухнул на койку и уснул, постанывая от боли. К утру прекратились мучившие его рези, но не понос; и, к несчастью, теперь несло уже всех троих.

Первым за дверь пулей вылетел Ларри и понёсся к бадье на крыше. Проснувшись, Джефф проорал своим взбунтовавшимся кишкам: «О, Господи, пожалуйста, погодите минутку!» — и стремглав ринулся следом за Ларри. К этому времени я тоже уже вполне проснулась, и мне пришлось хуже не бывает. Не ждать же мне было, пока Джефф и Ларри закончат дела на крыше.

Я выскочила из номера и устремилась по коридору к душевой. Собственно, душем в этой крохотной комнатушке и не пахло, там просто стояла трехфутовой высоты металлическая бочка, наполненная водой. В бочке плавал банный ковшик для того, чтобы зачерпнуть воды и опрокинуть её на себя. В одной из стен душевой на уровне пола виднелось небольшое отверстие, в которое, вероятно, должна была стекать вода. Из-за подозрительного слоя пены и дохлых жучков, затянувшего поверхность буроватой воды в бочке, ни один из нас прошлым вечером не потрудился «принять душ».

Вломившись в душевую, захлопнув и заперев за собой дверь, я только успела пристроиться на корточках возле канализационной дыры, как... Закончив, я зачерпнула ковшом воды из бочки, а затем опрокинула его содержимое на пол, пытаясь смыть то, что я «натворила», в отверстие. Но вместо того чтобы выплеснуться в дыру, вода отхлынула от моей кучки и устремилась под дверь, к противоположной стене каморки. Я пристально уставилась на пол: он имел уклон в сторону, явно противоположную «канализации». «Ох, теперь тебе и правда конец, Барб»,— бранила я себя. Я с отвращением и яростью глядела на пол и на то, что я тут натворила. «Прикрою-ка я это,— подумала я.— Прикрою, и мы съедем из гостиницы раньше, чем кто-нибудь обнаружит, что я наделала». Я сгребла полную пригоршню каких-то лоскутьев со стула, стоящего рядом с бочкой, и забросала ими улику; затем поспешила к себе в комнату и принялась паковаться как можно быстрее.

Нам не хватило всего каких-нибудь пяти минут до полной готовности к выходу, когда кто-то забарабанил к нам в номер. Ларри широко распахнул дверь, но я упорно продолжала стоять спиной к индийцу, маячившему в коридоре. Я не осмеливалась взглянуть на выражение его лица.

— Привет,— сказал Ларри.— А в чём дело?

— Пойдём,— потребовал тот.

Хозяин гостиницы повёл Ларри в конец коридора, до нас с Джеффом слова индийца эхом доносились по пустому коридору.

— Душ. Не туалет. Я тебе вчера сказал. Туалет — крыша. Почему здесь?

— Как это всё, чёрт возьми, понимать? — громко недоумевал Джефф.

Изобразив плечиками: «кто знает», я по-прежнему не поворачивалась лицом к двери. Минуты две спустя Ларри с индийцем вернулись обратно в комнату.

— О'кей,— сказал Ларри.— Кто напакостил в душе?

— Да, кто напакостил в душе? — повторил за ним индиец.

— Напакостил в душе? Ты это о чём, приятель? С какой стати... Ох,— Джефф медленно развернулся и воззрился на меня.— Так вот почему с утра тебе не понадобилось тащиться на крышу. Вот это да! Но почему именно в душе?

— Я не могла ждать. Вы оба уже «заседали» на крыше, а мне было невтерпёж,— прошептала я тоном, молящим о понимании.— Хватит гоготать. Ничего смешного. Я действительно растерялась. Я пыталась смыть в канализацию, но пол имеет какой-то совсем неправильный наклон.

— Так это ты навалила в душе? — стонал Джефф.— Люди, не могу поверить. Малютка Барб покакала в душевой! Минут десять — и об этом узнает весь город. Сегодняшний экстренный выпуск майнпурских новостей: «АМЕРИКАНКИ СПРАВЛЯЮТ БОЛЬШУЮ НУЖДУ В ДУШЕВЫХ». Мне это нравится.

Джефф распахнул настежь ставни и высунул голову из окна.

— Теперь давайте разберёмся,— надрывался он, обращаясь к «широким массам населения» внизу.— «Киви», новозеландцы, не пакостят в душевых. Янки — да. Киви — нет. Я-то новозеландец, так что я этого не делал. Я — нет. Они,— он указал рукой назад, в комнату,— да. Все поняли? Берегитесь янки. Янки — не убираются вон,— янки «делают дела» в душевых!

Люди с улицы смотрели на Джеффа, как на буйного заморского идиота, к этому времени до хозяина дошло, кто же из нас провинился, и он уставился на меня с недоверчиво-испуганным видом. Сам по себе поступок был и так достаточно омерзителен, но особенно диким индийцу казалось то, что такое могла совершить женщина.

— Зачем леди напачкала в душе? — недоумевал он.

Я не могла заставить себя повернуться к нему лицом. Джефф продолжал орать, а Ларри сидел, качая головой. Когда же хозяин понял, что ни один из нас не собирается ему отвечать, он вышел из комнаты и заспешил на улицу нанять для уборки неприкасаемого.

— Хорошо ещё, что тебе не удалось смыть это в «канализацию»,— потешался Ларри.— Труба открывается как раз на парадное крыльцо гостиницы.

От Майнпури до ближайшего города с гостиницами и пансионами, Канпура, было сто двадцать миль по узкой захолустной дороге. Несмотря на то что весь наш путь пролегал по ровной местности, мы еле ползли из-за выбоин и ухабов. Когда же дорога пересекала городки, то тут на нашем пути возникал народ. Если толпы пешеходов всё же сдавали в сторону, уступая дорогу грузовикам, автобусам и велосипедистам, то, заметив наше появление, они буквально застывали на месте. Большинству жителей этих городишек никогда прежде не доводилось встречать «белого человека», и вид нашей троицы, катящей на непривычного вида велосипедах, приводил их в замешательство и оцепенение. Они долго и пристально разглядывали почти белую шевелюру Джеффа. Ни один не двигался. Да они и не могли: в состоянии глубокого потрясения они замирали как вкопанные. Чтобы очистить себе путь, мы были вынуждены физически отстранять «живые преграды».

Из-за плохих, слабых камер у Джеффа дважды спускали шины. А в одной деревушке выбоина, «заглотав» моё переднее колесо, стряхнула меня с велосипеда. При приземлении я ободрала себе ладони и ноги. Кровоточащие ссадины немедленно «обросли» нашлёпками грязи и кусачими мухами. Я слышала, будто в Индии раны всегда загнивают и долго не заживают, поэтому, под прицелом около сотни любопытных глаз, я промыла раны кипячёной питьевой водой, а затем щедро смазала антибактериальной мазью. Этим тюбиком снабдил меня Па ещё в Испании. Мухи вязли в липкой мази, мешавшей им заняться кровопийством.

В тот день Джефф чувствовал себя гораздо лучше, и он непрерывно развлекал нас случаями из своей походной жизни. Джефф радовался тому, что теперь ему было с кем поговорить, мы же с Ларри наслаждались его компанией. Своими рассказами Джефф скрашивал долгие утомительные мили пути.

— Так вот, в нашем автобусе ехали две американки, лет двадцати с небольшим,— рассказывал Джефф.— Остальные пассажиры в основном англичане или французы. Мы пересекали Иран сразу после захвата американского посольства, поэтому антиамериканские настроения были в самом расцвете. И все мы чертовски «тряслись» из-за того, что с нами в автобусе едут подружки-янки.

Когда в Южном Иране мы углубились в пустыню, однажды ночью нас остановили на блокпосту, в автобус ввалились двое солдат и принялись проверять паспорта. Мы затаились, ну а солдаты тем временем — всё ближе и ближе к янки. Когда же девицы протянули им паспорта, слышно было, как муха пролетит, вот какая стояла тишина. Все старались прочесть по лицам солдат, что же будет дальше.

Ладно, патрульные раскрыли паспорта, один из них говорит: «А, американки», девицы закивали, я же, как и все остальные, до смерти перепугался. Солдаты молчат. Они продолжают изучать паспорта. Вот тогда мне действительно стало худо, а затем, ко всеобщей неожиданности, оба вдруг вытянулись по стойке «смирно» и откозыряли американкам. Расцвели парни от уха до уха, вернули паспорта, выскочили из автобуса и «прости-прощай»!

Мне-то янки вполне нравились, но до чего же они доверчивы! Вы думаете, я простак, видели бы вы тех двоих. Не поверите, как на второй день в Пакистане, в Кветте, их облапошил один пройдоха. Мы приехали в Кветту уже ближе к вечеру, всех нас изрядно вымотали пустыни в Восточном Иране и Западном Пакистане, поэтому, когда к нам подскочил пакистанец с предложением почистить уши, все его проигнорировали, за исключением обеих янки. Идея им пришлась по душе, а пакистанец обещает, мол, вычищу уши за пятнадцать центов; но если найду камешки, то — доллар за штуку. Ну, слыханное ли дело, чтобы у кого-нибудь в ушах была галька, верно? Поэтому девицы решили: сделка честная, и согласились.

Итак, малый принялся вычищать серу из уха одной из девиц такой забавной маленькой ложечкой. И только было он взялся, как наружу выскакивает крохотный кусочек гравия, а парень качает головой, словно и правда дело — дрянь. Ну, девица глядит на камень и начинает волноваться, ей хочется знать, как чёртов гравий попал к ней в ухо; а пакистанец «поёт» ей что-то там про пустыню. «Всем в уши камень в пустыня попадает. Камни — ай, плохо»,— пуще заливает он, после чего принимается дальше «выкапывать» кусочки гравия, один за одним.

Теперь уже и пакистанцы, слонявшиеся неподалёку на тротуарах, потянулись через дорогу, поглазеть на гравий и посмеяться. Думаю, они-то знали, как этот малый дурачит иностранцев. Ну а парень, прежде чем закончить с клиенткой, вытащил у неё где-то по восемь-девять камней из каждого уха.

Ну-ка, скажите, мыслимо ли поверить, будто ты таскал в ушах столько гравия, и он тебя при этом ничуть не беспокоил? Так вот эта леди поверила. Она поверила и раскошелилась почти на двадцать долларов. Двадцать долларов! Да это больше, чем получает за месяц большинство пакистанцев, даже на хорошей работе! Вы уже поняли, что мошенник припрятал на себе весь запас гравия, а затем прикинулся, будто извлекает его из дамских ушек. Любой бы его раскусил. Но только не эти двое. Я глазам своим не поверил, когда и другая пожелала, чтобы ей тоже прочистили уши! И, как вы уже догадались, он и из её ушей вычерпал кучу гравия. А я-то думал, только нашего брата «киви» — «кто под нами вверх ногами» — всюду держат за наивных простачков!

Байки Джеффа заполняли весь день, пока мы проталкивались вперёд по жаре и в пыли, лавируя среди пешеходов, велосипедов, грузовиков, буйволов, коров, верблюдов и слонов. До захода солнца нам оставалось проехать миль шесть, и мы работали педалями так быстро, как будто надеялись «победить» темноту. Дорога была наводнена велосипедистами, возвращавшимися домой в Канпур с отдалённых фабрик, но они расступались, пропуская нас вперёд.

В тот самый момент, когда казалось, нам удастся добраться до Канпура до темноты, один из велосипедистов протаранил Ларри сбоку. До сих пор ни один индиец никогда не проявил по отношению к нам агрессивности, и Ларри был совершенно огорошен этим внезапным нападением. Казалось, велосипедист материализовался из ниоткуда. Он ехал почти наравне с Ларри, затем нацелил велосипед на его задние вьючники и атаковал. Когда Ларри выбросил в сторону правую руку, пытаясь на неё опереться, ему от удара при падении выбило запястье. Затем сверху ему на грудь обрушился велосипед и сломал несколько рёбер.

Прежде чем успела осесть пыль, Ларри вышел из себя: вскочив на ноги, он бросился вдогонку за нападавшим. Он сгрёб обидчика, лихорадочно пытавшегося освободиться, за ворот белой хлопчатобумажной туники и рывком стянул его с велосипеда. Парень рухнул на асфальт и кубарем покатился к бровке дороги. Затем Ларри схватил его гигантский одно-скоростник и швырнул его в кювет. Пока Ларри расправлялся с велосипедом, парень быстро схватил подвернувшийся под руку кирпич и уже занёс руку, намереваясь разнести Ларри затылок. Но прежде чем ему бы это удалось, на него надвинулся Джефф. Лишь взглянув на шестифутовую фигуру Джеффа, низкорослый тщедушный индиец выронил кирпич.

К тому времени, состязаясь друг с другом в скорости, к нам уже устремились человек пятьдесят рабочих с ближайшей фабрики. Я окликнула Ларри и Джеффа, и они ринулись к своим велосипедам. Мы понятия не имели, чью сторону примет толпа, поэтому, не дожидаясь продолжения, вскочили на велосипеды и во весь опор понеслись в Канпур.

Только в полумиле от злополучного места Ларри впервые почувствовал боль в запястье и рёбрах. При падении правый рычаг тормоза обломился и теперь свободно болтался на руле. К счастью, пострадало именно правое запястье, а не левое, которое как раз очень пригодилось Ларри, чтобы пользоваться оставшимся тормозом.

— Правой больно рулить и переключать скорости, но я справлюсь,— заметил он, когда мы «отмолотили» последние две мили до Канпура.— Надо всё-таки попытаться как-то починить рычаг ещё до Непала. Не поеду через Гималаи с одним-единственным исправным тормозом, это уж точно.

— Как твои рёбра? — спросил Джефф.

— Думаю, поболят несколько недель, а то и месяц. Тут уж ничего не поделаешь. Пусть себе болят, перетерпим. Да, ребята, до гор я ещё восстановлю отличную спортивную форму.

Канпур оказался большим городом, и нескончаемые городские улицы, кишащие пешеходами, велосипедистами и животными, только вытягивали из нас последние силы. «Отскакав» свыше ста двадцати миль по ухабистым дорогам, хотелось в изнеможении забиться в какое-нибудь тихое и спокойное убежище, но нам предстоял ещё не один час работы. Нужно было найти отель или пансион, раздобыть продуктов, «провернуть» готовку и провести последний час бодрствования за кипячением воды. Индийцы так и не поняли, для чего мы тратим столько времени на кипячение воды, если никогда не завариваем чай. Они в полном недоумении наблюдали за тем, как мы кипятим сырую воду, котелок за котелком, лишь затем, чтобы потом залить её в пластиковую флягу и оставить остывать снова. Пока мы стояли на окраине Канпура, отдыхая и собирая последние крохи энергии, которой должно было хватить нам на вечер, возле нас остановился студент колледжа на мотороллере и предложил свою помощь.

— Меня зовут Прадип,— улыбнулся он.— Провожу вас в пансион. Всего в километре отсюда.

Пансион представлял собой трёхэтажный квадрат с цементным внутренним двориком в центре, куда выходили окна всех номеров. Он походил на тюрьму — тёмный и грязный, со снующими по полу крысами. Об электричестве можно было только мечтать. Из-за удушающей жары двери в номерах держали нараспашку. При нашем появлении обитатели верхних этажей свесились через балконные перила поглазеть на нас. Жители нижнего этажа заняли наблюдательные посты в дверных проёмах. Все они были грязные и оборванные, и ни один не улыбался. Хозяин заведения объяснил Прадипу, что все комнаты заняты и нам бы лучше поехать в отель на другом конце города.

— Далеко ли отсюда? — поинтересовался Ларри.

— Восемь километров,— ответил Прадип.

Пять миль. Мы поёжились. В этот момент такое казалось просто невыполнимым. Мы были слишком разбиты, чтобы проделать ещё пять миль, особенно по городским улицам.

— А нет ли чего-нибудь поближе? Мы изрядно устали,— простонал Джефф.

— Нет. Ничего, разве что только дороже. Немного передохните, и поедем дальше.

Прадип переговорил с владельцем, который окликнул стоявшего неподалёку мальчишку. Мальчишка сбегал за ведром и поднёс его нам. В ведре плавал ковшик, и он жестами предложил нам умыть лицо и руки. После двух дней езды без умывания наша кожа задубела от грязи. Пока мы приводили себя в порядок, хозяин притащил для нас три лёгкие деревянные кровати с верёвочной сеткой и водрузил их в центре дворика.

Пока мы восстанавливали силы, Прадип стерёг велосипеды, болтая с хозяином. Кругом галдели игравшие во дворе дети. В воздухе висел приторный запах сандалового фимиама. Пока я отлёживалась, мышцы ещё больше «стянуло», когда же я вскарабкалась на велосипед, они тяжко запротестовали. Ларри, должно быть, переживал агонию, но он ни разу не пожаловался, так же как и Джефф, который изо всех сил крепился, пытаясь совладать с желудком.

Все пять миль мы чудом умудрялись не упустить из виду Прадипа и не потерять друг друга, что можно считать проявлением большой сноровки, учитывая, насколько были переполнены дымные, тускло освещённые улицы. Отель, куда нас привёл Прадип, порадовал большими чистыми номерами с вентиляторами под потолком. После того как мы завели велосипеды в комнату, Прадип повёл Джеффа и Ларри на расположенную вблизи отеля рыночную площадь за продуктами к обеду и запасом продовольствия на завтра.

— А вы подождите здесь,— сказал мне Прадип.— В этой части города женщине не следует выходить по ночам на улицу. Останьтесь и не забывайте запирать двери.

После того как они ушли, воспользовавшись краном в уборной, я соскребла с себя грязь и постирала шаровары и футболку. Пока я плескалась, управляющий гостиницы с помощником барабанили в дверь уборной, трясли её, пытаясь распахнуть; я была рада, что Прадип предупредил меня о необходимости всегда и всюду запираться. Я крикнула им, чтобы убирались, в конце концов они так и сделали. Когда через час Ларри и Джефф вернулись с покупками, Прадипа с ними уже не было.

— С рынка он поехал домой. Мы поблагодарили его за помощь, и он обещал заглянуть к нам утром, до отъезда. Какая удача, что он остановился нам помочь,— сказал Ларри.

Джефф кивнул и растянулся на кровати.

— Господи, до чего же здорово выбраться из этих толп,— вздохнул он.— Люди, люди, люди... Вот и всё, что ты здесь видишь. В этой стране к концу дня действительно устаёшь от людей и мечтаешь забиться в какой-нибудь тихий и укромный уголок, подальше от этих физиономий. Туда, где на тебя никто не глазеет и где не слышно велосипедных звонков. Боже мой, как надоели эти звонки! Понимаю, они нас так приветствуют, но зачем же продолжать трезвонить всю дорогу? По утрам я добренький — выспался, съел прекрасный завтрак и вроде всё нипочём; но ближе к ночи я усталый, голодный и раздражительный, и мне правда нужно спрятаться. Глядите.— Джефф широким жестом обвёл комнату.— Вот что мне нужно. Ничего, кроме четырёх голых стен. Ни рож, ни глаз, ни блестящих белых зубов.

Джефф заполнял свой путевой журнал, я же разожгла плитку и принялась крошить цветную капусту и цуккини. До чего же здорово — вот так оторваться от людей, про себя думала я, когда вдруг кто-то постучал в дверь.

— Да,— отозвался Джефф, не пытаясь подняться с постели.

— Привет, дорогая. Открой, пожалуйста, дорогая.

Это был администратор отеля. Ларри отпер дверь, и в комнату вошли двое — управляющий и его помощник.

— Добрый вечер, дорогая,— приветствовал управляющий Джеффа.— Добрый вечер, сэр,— сказал он, обращаясь ко мне.

— Я вам не «дорогая»,— огрызнулся Джефф, раздражённый внезапным вторжением в его покой и уединение.

В эту минуту Джефф был особенно вспыльчив, потому что его рези и колики опять разошлись не на шутку.

— Спасибо, дорогая,— расцвёл управляющий.

Его познания в английском, как вскоре выяснилось, ограничивались примерно пятнадцатью словами. Просочившись в комнату без приглашения, управляющий и его помощник принялись сновать туда-сюда, обследуя велосипеды, снаряжение и одежду, развешенную сушиться. Управляющий внимательно наблюдал, как я готовлю, в то время как его помощник, стянув путевой журнал с колен Джеффа, перелистывал его страницы.

Проинспектировав всё наше имущество, «гости» заняли оба кресла и принялись кивать и улыбаться. Ларри пытался говорить с ними, но из того, что он сказал, они не поняли ни слова. Отказались они и от угощения. Индийцы довольствовались тем, что наблюдали, как мы готовим и едим, и слушали наш разговор. Когда мы разговаривали, они повторяли каждое движение наших губ. Если мы смеялись, они тоже довольно хихикали, хлопая себя по коленям, и хмурились, качая головами, если им казалось, что мы чем-то озабочены. Эти двое высидели обед и ритуал кипячения воды, затем Джефф попросил их уйти, чтобы мы могли хоть немного поспать. К несчастью, оба они имели массу свободного времени и не помышляли об уходе.

— По-моему, эти двое проторчат здесь всю ночь, если мы им не поможем,— рассудил Джефф.

Ларри согласился, и они с Джеффом подхватили гостей под локотки и отбуксировали за порог. Стоило только индийцам очутиться в коридоре, как они принялись громко протестовать и колотить в запертую дверь.

— Открой, пожалуйста, дорогая!

— Нет. Мы ложимся спать,— отозвался Джефф.

— Открой, пожалуйста, дорогая!

— Сгинь!

— Открой, пожалуйста, дорогая!

— У-у-у, заткнись.

— Открой, пожалуйста, дорогая!

Мы перестали отвечать, но они продолжали ломиться и криком требовать, чтобы их впустили обратно. Ларри зажёг «змейку» противомоскитного фумигатора, и мы заблокировались от шума, надев наушники, купленные в Афинах после Египта.

Утром, когда мы с Ларри проснулись, Джефф сидел на кровати, бледен и прям. Лицо его кривилось от боли. Его вид напугал меня не на шутку.

— Не мог спать ночью,— слабо прошептал он.

— Снова колики и понос? — спросила я.

— Они. А теперь, право же, болят лёгкие и спина. Похоже, у меня аппендицит. Не рассчитывайте, что я сегодня смогу ехать дальше. Вы поезжайте, а я «оседлаю» поезд до Калькутты. Если по дороге не полегчает, то полечу домой. Ну а если станет лучше, доберусь до Катманду автобусом.

— Послушай, Джефф. Я соображу тебе какой-нибудь завтрак, может быть, поешь — и тебе станет лучше.

К концу завтрака появился Прадип, он настаивал на том, чтобы отвести Джеффа к врачу.

— Поезда в Индии ненадёжные, хуже не бывает. Набиты битком, постоянно опаздывают. Однажды поезд две недели «пилил» отсюда до Калькутты. И это вместо нескольких суток. Вам бы лучше продолжить, чтоб не отстать от друзей. Сейчас я отведу вас к доктору, и он посоветует нам, что делать.

Джефф согласился пойти. Пока его не было, Ларри, как смог, починил свой правый тормоз. Полетела скоба, крепившая тормозной рычажок к рулю. Он разогнул покорёженную рукоятку, придав ей приемлемый вид, затем привязал её к рулю запасным тормозным тросиком.

Минут сорок спустя вернулся Джефф, ещё более бледный и нетвёрдо держащийся на ногах.

— Проклятущий рикша едва из меня душу не вытряс! Тряска, какой не видывал. Думал, помру. Всю силу воли собрал, чтобы шорты не испоганить! — кипятился он.— Больше никогда не буду жаловаться на велосипед как на средство передвижения, это уж точно.

Джефф и Прадип благосклонно приняли чашки горячего чая, протянутые им Ларри, и Джефф вытянулся на кровати. На обратном пути от врача он купил чапати и теперь «поклёвывал» одну, потягивая чай.

— Ну, теперь расскажи нам о визите к доктору,— сказал Ларри.

Джефф швырнул на стол маленький плоский пеньковый мешочек с пилюлями.

— Док велел принимать по три пилюли, по одной каждого цвета, раз в день в течение трёх дней.

— Что же это за пилюли? — поинтересовалась я.

— А, не знаю. И вообще не знаю, что со мной. Док так и не сказал,— пожал он плечами.— Я вошёл к нему, описал все симптомы, а он вытащил эти пилюли из каких-то пузырьков и ссыпал в пакет. Сперва он мне давление померил, но — порядок.

Я внимательно осмотрела пилюли. Никаких надписей ни на них, ни на пакете.

— Не уверена, действительно ли не вредно их принимать. Ты же вообще не знаешь, что они содержат,— сказала я.

— Уже проглотил первую тройку, дело сделано.

— Ох. Ну что ж, поглядим. У тебя нет аллергии на какие-нибудь лекарства? — допытывалась я.

— Да нет, во всяком случае — не знаю.

Ещё немного «полюбовавшись» на пакет, Джефф замотал головой:

— После тряски на рикше я решил: если в индийских поездах почти такая же болтанка, то мне не доехать до Калькутты. Пилюли я принял, надеюсь, от них мне станет лучше и я смогу сегодня же крутить педали.

— Ну ладно, лежи и отдыхай, а мы с Ларри всё сложим. А потом посмотрим на твоё самочувствие.

В течение часа Джефф крепко спал. Даже битва управляющего с дверью и вопли «Открой, пожалуйста, дорогая» были ему нипочём. Когда же он проснулся, то чувствовал себя достаточно хорошо, чтобы попытаться проделать пятьдесят миль до Лакхнау.

Поблагодарив Прадипа за помощь, мы покатили в главный государственный банк в Канпуре, где Джефф собирался обменять дорожные чеки. Но там ни один умник точно не знал, как превратить эти чеки в наличные, поэтому остаток утра кассиры провели в мучительных вычислениях. Тем временем охрана, взявшаяся беречь наши велосипеды от толп зевак, которые следом за нами прорвались за ограду банка, и от банковских служащих, высыпавших на улицу при нашем приближении, решила поиграть и оборвала Джеффу тросики. Мы окончательно выбрались из Канпура уже после полудня. На краю города мы перебрались через Ганг. По его берегам, стоя по колено в мутной воде, в поте лица трудились канпурские прачки, отскребая от грязи туники, дхоти и длинные полотнища тюрбанов, навивая их на торчащие из воды камни.

Дорога до Лакхнау была сравнительно ровной, окаймлявшие её деревья шишам защищали нас от назойливого солнца. Как обычно, компанию нам составили неторопливые воловьи упряжки, слоны и верблюды; иногда от деревни к деревне нас сопровождали велосипедисты и рикши. Нагоняя нас, велосипедисты приветливо улыбались и дребезжали звонками, а если мы останавливались облегчиться, то они тоже делали остановку и терпеливо ждали, пока мы закончим и двинемся дальше. Милях в двадцати от Лакхнау солнце прикрылось щитом облаков и закапал слабенький дождик. В полуденный зной дождевые капли дарили приятное ощущение прохлады.

Вскоре после того, как начался дождь, мы подъехали с тыла к перекрывшему дорогу автобусу. Судя по всему, у него «спёкся» мотор. Мы приближались к нему гуськом: сначала — я, за мной впритык — Джефф и следом за ним, футах в двадцати,— Ларри.

Едва я принялась огибать обездвиженного калеку, как обнаружила, что он загораживает мне обзор, мешая вовремя заметить встречный транспорт. Чтобы сбросить скорость, я легонько ударила по тормозам. Откуда мне было знать, что поверхность дороги щедро покрыта грязью, буйволовым навозом и маслом, вылившимся из автобусного двигателя. В ту же минуту, когда я схватилась за тормоза, колёса велосипеда юзом заскользили по асфальту, словно по льду, и мой «конёк» выскочил из-под меня. Подпрыгнув, я неуклюже распростёрлась на дороге. Скользя по грязи, навозу и маслу, я оглянулась и увидела, как следом за мной «плывёт» тело Джеффа. Он тоже сделал попытку воспользоваться тормозами.

Прежде чем по инерции доскользить до полной остановки, я вспомнила, что, перед тем как двинуться в объезд автобуса, я заметила грузовик прямо за спиной Ларри. Я повернула голову поискать его взглядом. Если он применит тормоза, сказала я себе, падения не миновать, а надвигающийся грузовик... У меня не было времени додумывать. Я увидела Ларри в тот самый миг, когда его голову уже давило правое переднее колесо грузовика. Больше я не видела ничего, а только слышала свой собственный истошный крик.

За моей спиной раздался громкий скрежет. Я завертелась кругом и открыла глаза. Грузовик, который занесло при торможении, неудачно «пропустил между колёс» мой велосипед, зацепив его своим шасси. Поднявшись на ноги, я беспомощно наблюдала, как он проволок его со всем скарбом футов двадцать вниз по дороге, прежде чем сокрушительно боднул автобус.

— Хватай велосипед! — надрывался чей-то голос на обочине, поблизости от того места, где погиб Ларри.

Мне показалось, что это голос Джеффа. Не хотелось оглядываться. Я не желала смотреть на безжизненное тело Ларри, лежащее в луже крови. Я не хотела видеть его мёртвым. И всё же что, если он ещё жив? Сможем ли мы с Джеффом его спасти? Ни один из сотен индийцев, хлынувших к месту аварии, наверняка не знает, что делать, ведь здесь, в сельской глуши, нет ни «скорой помощи», ни телефонов. Я через силу заставила себя оглянуться. Ларри, спотыкаясь, поднимался на ноги; голова выглядела целой и невредимой.

— Подбери свой велосипед! Сейчас сюда понаедут! — прокричал он снова, в то время как они с Джеффом уже оттаскивали свои с дороги.

Я поднырнула под грузовик и рывком сдёрнула велосипед с шасси. Вьюки были перемазаны липкой дорожной грязью, велосипед же отделался царапинами. Рулевой ранец отстегнулся и валялся на дороге. Схватив его и велосипед, я вылетела на обочину.

Толпа народу — окрестные крестьяне, проезжавшие мимо велосипедисты и пассажиры автобуса — сгрудилась вокруг Ларри и Джеффа. Я «ввинтилась» в самую её середину. Джефф плакал навзрыд.

— Господи! Я думал, ты погибла! — всхлипывал он.— Думал, погибла!

Я протолкалась к Ларри. Казалось, его ошарашили причитания Джеффа. Я обвила его руками, по моему лицу покатились слёзы.

— Твоя голова! Он же тебе по голове проехал,— стонала я.— Когда я оглянулась, я видела, как он тебя давил, и Джефф тоже видел. Я думала, ты погиб! О, Боже, я подумала, что потеряла тебя навсегда!

Пока собравшиеся индийцы с любопытством разглядывали нас, наши велосипеды и кладь, все они нервно посмеивались, не зная, как реагировать на «явление» тройки иностранцев, на столкновение Ларри с грузовиком, едва не стоившее ему жизни, и на поразительное зрелище, когда женщина кидается на шею мужчине, полностью игнорируя индийское табу на любое проявление любви к противоположному полу прилюдно.

— О да,— тихо произнёс Ларри,— грузовик.— На мгновение он умолк, чтобы крепче притянуть меня к своей груди.— Такая жуткая передряга, может быть, со временем всё это забудется. Увидев, как вы оба рухнули, я схватился за тормоза и упал. Дорога как ледянка. Меня понесло. Когда же я наконец остановился, у меня было какое-то странное чувство. Как будто кто-то дышит мне в затылок. Головы не повернуть, поэтому не мог видеть, что творится у меня за спиной. Но я чувствовал, там было что-то этакое; поэтому, прежде чем я попытался подняться со спины, я повернул голову. А когда я оглянулся, взглядом упёрся прямо в протектор переднего колеса грузовика. Я резко отдёрнул голову от земли и почувствовал, как щёку задели шина и муфты подвески. Проклятие, до чего же близко! Просто на волосок! Напугал до потери сознания!

Джефф обнял Ларри за плечи, и мы втроём стояли в обнимку и плакали.

— Давайте сматываться отсюда,— наконец сказал Джефф.— Невыносимо, когда все эти люди смеются над нами. Понимаю, они не видят в случившемся ничего смешного. Они хихикают, потому как их вывело из равновесия то, что они сейчас увидели, и то, как мы тут принародно обнимаемся, но я не могу больше слышать их смех. Только не сейчас, после случившегося. Поехали.

Мы протиснулись сквозь толпу и как никогда медленно и неохотно оседлали велосипеды. Сперва мы ехали по грязной обочине, поскольку сейчас ни у одного из нас недостало смелости вернуться обратно на дорогу. Но из толпы за нами увязалась кучка мальчишек-велосипедистов. Они трезвонили в звонки, хохоча над нами. Выдержав такое минут десять — пятнадцать, мы снова выехали на асфальт, с тем чтобы набрать скорость и оторваться от надоедливой «свиты». Всякий раз, когда нас нагонял грузовик или автобус, мы жались к бровке, поёживаясь от страха.

Последние двадцать миль пути до Лакхнау казались вечностью, особенно Ларри и Джеффу. Вдобавок к состоянию «лёгкого» шока после того, как он едва не расстался с жизнью, Ларри испытывал сильнейшую физическую боль, «растряся» своё выбитое запястье и покалеченные рёбра. Джеффа попрежнему донимали живот, лёгкие и поясница, сказывалась и вчерашняя бессонная ночь.

К несчастью, город Лакхнау, столица штата Уттар-Прадеш, был действительно огромен, к тому же прибыли мы туда уже затемно. Прадип советовал нам остановиться на базе Уай-Эм-Си-Эй (Ассамблеи молодых евангельских христиан), но мы не имели ни малейшего представления, где она находится. Чтобы разузнать дорогу, решено было остановиться у железнодорожного вокзала. В справочном столе клерк сперва обрадовал нас, сообщив, что база расположена на другом конце города, а затем попросил тщедушного старичка, стоявшего неподалёку возле своего велосипеда, проводить нас туда.

Часа полтора мы следовали за старичком по улицам, до того переполненным людьми, животными, велосипедами, рикшами и автомобилями, что буквально было некуда ступить, когда приходилось останавливаться. Однажды по неосторожности я слишком далеко отставила от педали правую ногу, по ней тут же проехало колесо рикши. Велосипеды и рикши своей массой поглощали те немногие из существующих автомобилей и мотороллеров, вынуждая их двигаться рядом, со скоростью велосипедиста. На перекрёстках в ожидании смены сигнала светофора всегда толпилось не меньше двухсот велосипедистов, рассеявшихся и растянувшихся по полосам движения.

Путешествие через Лакхнау напоминало дурной сон. Крошка-старичок беспрестанно сбивался с пути, через каждые пять минут он останавливался спросить дорогу. Тусклые уличные фонари почти не рассеивали ни сумерек, ни дымно-пыльной мглы, отравлявшей воздух. Куда ни глянь — повсюду сквозь буроватую дымку на меня молча глазели смуглые мужские лица. Везде — слишком много народу, и мне было грустно сознавать, что этот кошмарный спектакль был жизнью для миллионов индийцев.

Каждый из нас испустил долгий вздох облегчения, когда мы в конце концов въехали в ворота базы и вперились взглядом в лужайки, цветники и аккуратное белое двухэтажное здание. Мы медленно и неловко прошли в офис и рухнули на плетённые из ротанга стулья. В тела и одежду прочно въелись грязь, навоз, пыль и масло. Джефф сидел, схватившись за живот и раскачиваясь взад-вперёд, Ларри держался за рёбра. Мы ещё не отошли после произошедшего, и нервное истощение сломило наши силы. Минут пять спустя в маленький, загромождённый вещами офис явился заместитель директора турбазы и проинформировал нас, что свободных мест нет и лучше бы нам отправиться назад, через весь город, в правительственные бунгало для туристов. На его взгляд, из-за змей, обитающих на лужайках и в цветниках, ставить палатку на территории базы было бы слишком опасно.

— Мы не можем ещё раз тащиться через весь город,— выдохнул Джефф.— Просто не выдержим. Мне совсем худо, а у моего приятеля сломаны рёбра и выбито запястье, к тому же несколько часов назад он едва не погиб.

Джефф рассказал об аварии.

— Сочувствую вашим злоключениям, но вы не можете здесь остаться. Нет мест. Все номера заняты студентами-христианами из Индии и Непала,— ответил заместитель.— Но я позвоню в туристические бунгало узнать, не найдётся ли у них мест для вас.

Минут десять он безуспешно пытался дозвониться до бунгало. Пока он звонил, он не сводил глаз с Джеффа, который раскачивался всем телом и задыхался от боли. За эти десять минут он уже четыре раза срывался в уборную.

— Не могу до них дозвониться,— наконец объявил «сочувствующий».— Но я тут посмотрел на этого паренька,— сказал он, указывая на Джеффа,— похоже, он очень болен. Поэтому разрешаю вам всем переночевать в столовой. Недорого, можете расплатиться завтра. У вас есть чем подкрепиться?

— Негусто. Немного бананов и остатки арахисового масла.

— Тогда скажите, что вам нужно, и я пошлю за покупками одного из здешних мальчиков-сироток.

Ко времени, когда мы уже умылись, распаковали посуду, расстелили маты и спальники в углу столовой, сиротка, на вид лет восьми, вернулся с яйцами, сыром, помидорами, хлебом и маргарином. Не поднимая головы, он протянул Ларри сдачу. Ларри поблагодарил мальчишку, пожал ему руку, но тот слишком оробел, чтобы поднять глаза. Как только в комнату вошли директор с сыном, мальчишка быстро выскользнул в коридор.

Как и его заместитель, директор был толстеньким коротышкой. Он и его сын-подросток в совершенстве владели английским, одевались по-западному в рубашки и слаксы. Они расселись в столовой и беседовали с нами, в то время как мы приканчивали сандвичи с арахисовым маслом. Ни у одного из нас не было сил заняться готовкой или накипятить воды на завтра.

Недолгое пребывание на базе стало, как оказалось впоследствии, нашим единственным и весьма неприятным знакомством с индийскими христианами. Директор и его сынок с презрением отзывались о своих соотечественниках-индусах, говорили, что считают индуизм безнадёжно отжившей и никому не нужной религией. Пока отец вещал, сынок приказывал сиротам дать ему то, подать это. Он орал на них, обзывал тупицами, так ни разу не поблагодарив за услугу и не одарив добрым словом. Страшно представить, какое мнение могут составить себе индусы о христианстве, если их приобщают к нему такие типы, как директор и его отпрыск.

После обеда, будучи из нас троих в лучшей форме, я обстирала всю компанию, перемыла посуду и распаковала одежду. Джефф хлопнулся на мат и заснул. Он слишком вымотался, чтобы обращать внимание на свои болячки. Здесь же, в столовой я установила палатку, которой предстояло защитить нас с Ларри от полчищ москитов, которые непременно слетятся сюда, когда на улице станет прохладней.

Этой ночью я особенно тесно жалась к Ларри, благодаря Бога за то, что мой муж уцелел в аварии. Уже восемнадцать месяцев мы боролись, смеялись и вместе делили горе и радость в любых жизненных испытаниях, теперь нас связывали узы, которые, я знала, уже никогда не разорвать.

— Ларри,— прошептала я.

— Да?

— Знаешь, какой сегодня день?

— Сегодня-то? Ох, а вот и не знаю. Дай-ка подумать. Четверг, угадал?

— Я имею в виду число.

— Число? Сейчас, сейчас, думаю, двадцать второе. Двадцать второе ноября.

— Знаешь, что это значит?

— Что же?

— Это День благодарения.

Долгое молчание.

— День благодарения. Точно, почему бы нет,— пробормотал он через некоторое время. А затем снова затих.— Барб?

— Да?

— Я люблю тебя. Я тебя очень, очень люблю.

— Я знаю, с Днём благодарения, кавалерист.

Утром меня разбудил резкий раздражающий скрежет. Как будто кто-то царапал ногтями по извёстке. Было ещё темно, фонари не горели. «Должно быть, нет электричества»,— подумала я. Из-за засухи электроэнергию перебрасывали в деревни. Шум повторился. Он звучал где-то совсем рядом. Перекатившись на другой бок, я уставилась на Ларри. Он восседал на своём месте с напильником в руке. Всякий раз, когда нам требовался какой-нибудь специальный рабочий инструмент (отсутствующий в наших вьючниках), мы ладили его из куска металла, доводя с помощью напильника до нужной формы. Но в этот момент Ларри орудовал напильником у себя во рту.

— Что ты делаешь? — сонно спросила я.

— Шлифую зуб,— на секунду прервавшись, ответил он.— Вчера отбил кусок. Наверное, когда упал.

Ларри разинул рот, чтобы продемонстрировать мне зазубренный край одного из коренных зубов.

— У меня от этого занятия мурашки по коже, но придётся потерпеть, иначе край царапает язык.

После того как Ларри покончил со шлифовкой, мы спешным порядком упаковались и очистили помещение. Директор просил нас съехать до восьми утра, так чтобы не мешать завтраку семинаристов. Поскольку ко времени нашего отъезда директор с чадом ещё почивали, Ларри положил на стол в столовой благодарственную записку вместе с платой за ночлег. Залив фляги сырой водой, мы из предосторожности капнули в каждую по паре капель йода. Выводя велосипед через парадное крыльцо, я вытащила из ранца Библию и оставила её на одном из стульев — для директора. Уверена, мистер Крокер бы это одобрил.

У Ларри немело запястье, рёбра тоже давали о себе знать, зато желудку Джеффа значительно полегчало, а кроме того, ночь беспробудного сна вернула нам силы. В тот день путешествие протекало гладко — ни спущенных шин, ни сломанных спиц. А ещё нам удалось укрыться в крохотной рощице и расправиться с ленчем в относительном уединении; крестьяне, работавшие на соседних полях, или не заметили, или предпочли проигнорировать нас. Так, в первый раз после Греции, мы с Ларри трапезничали у дороги без зевак и крыс. Казалось, я уже не могла ни припомнить, ни представить себе, как это бывает — смотришь на дорогу, а там — ни души. Я закрывала глаза — передо мной по-прежнему маячили люди. Я старалась мысленно нарисовать себе пустынную дорогу, одну из сотен изведанных нами североамериканских дорог, но не могла. Прокладывая себе путь через города, запруженные людьми, натерпевшись от треньканья звонков назойливо преследующих нас велосипедистов и от вечных зевак, будь то фермеры, крестьяне или святые странники, вся наша троица вдохновлялась воспоминаниями о тихой и мирной глуши Новой Зеландии и Северной Америки.

Под вечер мы достигли Айодхая — одного из семи священных индуистских религиозных центров — на берегах реки Гхагхры. На его улицах было так тесно, что нам пришлось пробираться к туристическому лагерю пешим ходом. Лагерь был обнесён высокой кирпичной стеной. По ней сновали сотни обезьян, специализирующихся на мелкой краже съестного у зазевавшихся гостей. Мы с Ларри разбили палатку на лужайке, Джефф двинулся в дортуар. Администратор лагеря, говоривший по-английски, принёс нам индийскую газету, печатающуюся на английском. Газетные заголовки сообщали о волне антиамериканской деятельности в мусульманском мире. Пакистанцы штурмовали американское посольство в Исламабаде, оставив убитыми двух американцев, они же обстреляли американские культурные центры в Равалпинди и Лахоре. Иранские студенты всё ещё удерживали заложников в американском посольстве, а аятолла Хомейни заявлял, будто захват Большой мечети в Мекке — происки американцев.

— На Среднем Востоке очень опасно,— вздыхал управляющий.— В Индии тоже есть одна опасность — дакойты, вы знаете. Ни в коем случае не ездите в темноте. Дакойты отнимут все ваши деньги. Вы должны быть очень осторожны. Сейчас я иду в город за провизией. Скоро мой помощник подаст ужин. Если вам что-нибудь нужно на завтра, скажите, и я куплю.

Через полчаса два помощника-индийца, почти не говоривших по-английски, установили на лужайке стол и три стула из ротанга и принесли нам рис и овощи с кэрри, чапати и охлаждённый лимонад в бутылках. Запах кэрри обжигал ноздри.

— Кэрри — острая? — спросила я, указывая на тарелку с рисом и овощами.

Оба индийца поспешно замотали головами.

— Не острая! Не острая! — бросились уверять они.

Я с подозрением поглядела на индийцев — на пищу; затем положила в рот небольшой комочек смеси, сдобренной кэрри. Наверное, в сотый раз со времени моего приезда в Индию мне приходилось удивляться, что же именно индийцы подразумевают под словом «острый». Всякий раз, подавая нам блюдо, приправленное кэрри, индиец уверял: «Не острое!» И всегда оно оказывалось настолько жгучим, что во рту у меня становилось так, будто я закусила блюдом из горячих угольев,— меня бросало в пот, а сердце бешено колотилось. И я пришла к выводу: то, что по индийским меркам считается действительно острым, вероятно, сразит меня наповал одним только своим запахом.

Пока мы пытались «уговорить» кэрри-огнемёт, оба индийца стояли возле нас, держа в руках длинные бамбуковые шесты, которыми они лупили обезьян всякий раз, когда те спрыгивали со стены и старались стянуть у нас харч.

После обеда к нашей компании на лужайке присоединился бизнесмен-индиец, остановившийся в одном из бунгало, рядом с дортуаром. Он тоже предупредил нас о дакойтах и долго веселил рассуждениями о незаконных доходах и коррупции, в коих погрязла его страна.

— В Индии спекуляция процветает из-за перенаселённости,— объяснял он.— Взять, к примеру, государственных служащих, продающих железнодорожные билеты. На каждый продаваемый билет — дюжина «стоящих на задних лапках» в надежде его купить. Итак, что же делает служащий? Он продаёт его тому, кто предложит наивысшую цену, «навар» же кладёт себе в карман. И так всегда, везде и всюду, а всё потому, что нас здесь — тьма.

На другое утро, пока мы с Ларри ещё не проснулись, со стены, окружавшей лагерь, на лужайку спустилось обезьянье стадо и занялось выдёргиванием колышков нашей палатки. Солнечный свет только-только пронзил тьму, и все ещё спали. Лёжа на матах, мы прильнули к окошкам палатки, наблюдая, как на лужайке резвятся обезьяны. «Болтовня» обезьян и чириканье маленькой зелёной похожей на попугая птички, прыгающей по веткам деревьев,— и никаких других звуков. Ни людских голосов, ни трезвона велосипедных звонков, ни трубных гудков грузовиков. И никаких толп «наблюдателей». Это было особенное индийское утро, побуждавшее с желанием нырнуть в новый день.

Я уже предвкушала, как буду любоваться на индианок в сари, в золоте и серебре украшений, несущих на головах медные кувшины; катить бок о бок со слонами, верблюдами и буйволами, мимо обезьян; торговаться с добродушными продавцами; улыбаться в ответ любопытным смеющимся лицам и даже вдыхать острые запахи сандалового фимиама и свежего навоза, запекающегося на знойном солнце.

Мне не терпелось начать этот день, хотя я заранее знала: к вечеру буду точно так же стремиться поскорее его закончить и улизнуть от неотвязной людской суеты. Как и многие иностранцы, «отведавшие» Индии, я поняла, что она как манит, так и отталкивает меня. Она завлекала своих гостей, побуждая любить её, и в то же время заставляла их сомневаться, а стоит ли это делать. И почему-то от этого я любила её всё больше.

Мы провели в Айодхая почти всё утро, бродя по древнеиндийским храмам и по берегу Гхагхры, вдоль которой тянулись изнурённые святые странники. Когда мы закончили осмотр города, было уже одиннадцать часов. Итак, у нас оставалось всего восемь часов на то, чтобы при свете дня преодолеть девяносто миль до Горакхпура, пополнить запасы продовольствия, проглотить ленч и, если возникнет такая неприятность в пути, справиться со спущенными шинами. Мы обсудили, не задержаться ли нам в Айодхая ещё на день и стартовать рано поутру. Но, как известно, в Гималаях стремительно приближалась зима, и нам нужно было продолжать двигаться вперёд.

К обеду, преодолев часть пути от Айодхая до Горакхпура, мы остановились рядом с кучкой из восьми глинобитных домиков на краю поля сахарного тростника. Их обитатели — детвора, женщины и мужчины — высыпали на улицу поглядеть на нас. Поначалу наше появление привело их в некоторое замешательство, однако в ответ на наши приветливые улыбки они тоже разулыбались, жестами приглашая нас чувствовать себя как дома. Открытые улыбки мужчин обнажали зубы и дёсны, оранжевые от жевания бетеля. Мы предложили каждому отведать нашего походного харча, но все как один замотали головами.

К моему удивлению, нас обступили женщины. Раньше обычно они держались на расстоянии. Одна индианка вместе с юной дочерью простояли возле меня всё время, пока я ела, указывая на меня и одобрительно кивая головами. Меня порадовало это отсутствие робости, и, покончив с едой, я шагнула навстречу женщине и протянула ей руку. Она крепко пожала её и долго не отпускала, пока мы смотрели друг другу в глаза. Вот оно — моё первое живое знакомство с индийской крестьянкой. Единственным рукопожатием я старалась передать этой смелой и прекрасной женщине, как дорога мне наша краткая встреча.

К тому времени, когда мы расправились с ленчем, у нас оставалось всего два с половиной часа на то, чтобы до наступления темноты преодолеть сорок четыре мили. Два часа без передыха мы лихорадочно работали педалями. Когда нам осталось пройти каких-нибудь восемь миль, уже смеркалось, у Джеффа лопнула камера заднего колеса. Шина у него спускала уже второй раз за день — такое с ним случалось в среднем дважды в день от самого Нью-Дели — что повергло его в буйный приступ истерии.

— Прокол! Опять проклятая спущенная шина! — вопил он.— Эти проклятые камеры «Мишлин» — куча гнилья, вот что это такое! Ниппель постоянно спускает. Всякий раз, изо дня в день, и вот дыра возле самого ниппеля! Что ж, на сей раз, очень может быть, именно эти чёртовы камеры нас и угробят! Дакойты явятся сюда с минуты на минуту, и вот они — мы, меняем очередную гнилую камеру. Сидим и ждём, как куры на яйцах, точно. Вот кто мы!

Джефф вытащил все свои запасные камеры, выдернул из них наименее залатанную и впихнул её в шину.

— Если сегодня попадём в лапы к дакойтам, виновата будет только «Мишлин»! — бушевал он.— Тогда я напишу им письмо, ага. Там будет сказано: «Дорогая «Мишлин», из-за Ваших поганых камер, купленных мной в Англии, меня вместе с двумя моими друзьями-американцами начисто ограбили дакойты, и вот теперь мы, лишившись своих велосипедов, отчаявшиеся и разбитые, бредём пешком по дорогам Индии. Искренне Ваш, Джефф Торп, Несчастный Бродяга».

Был ли то и в самом деле дакойт, этого мы так никогда наверняка и не узнаем. Но Джефф по-прежнему клянётся, что был. Он вырос словно из-под земли, когда с шиной было покончено и мы уже успели отмахать несколько миль вверх по дороге. Ни один из нас не проронил ни слова, когда он поравнялся на своём мотоцикле с Джеффом. Был он в слаксах и рубашке; через плечо висела винтовка. Заднее колесо его мотоцикла с обеих сторон «обнимали» два огромных вьюка.

Минут пять незнакомец очень внимательно изучал Джеффа и его велосипед, а затем двинулся вперёд оценить Ларри и меня. Он рта не раскрыл, разглядывая нас, мы же, в состоянии нервозности, напрягая все силы, как можно быстрее крутили педали, продолжая одним глазом высматривать выбоины на дороге и не сводя другого с нашего неожиданного спутника. До нас доносились голоса с полей, с дороги были видны огоньки глинобитных домиков, стоявших в отдалении. Теперь же с наступлением темноты шоссе обезлюдело. Так будет продолжаться ещё мили три-четыре, покуда мы не доберёмся до предместий Горакхпура. Сознавая угрозу расстаться с фотоаппаратами, всей наличностью, дорожными чеками и паспортами, путешествующими во вьючниках, мы чувствовали себя абсолютно беззащитными.

Именно Ларри наконец нарушил невероятно напряжённое молчание.

— Привет,— бросил он.

Незнакомец не ответил. Джефф, замыкавший цепочку, со стонами что-то бурчал себе под нос. С чего это вдруг, изумлялся он, сбрендившему янки взбрело в голову завязать разговор с вооружённым дакойтом, готовым ограбить и, возможно, перестрелять всех нас?

— Горакхпур,— объявил Ларри.

Разбойник по-прежнему хранил молчание, продолжая оценивающе оглядывать наше «движимое имущество». Больше Ларри сказать было нечего, и мы ещё немного проехали бок о бок в молчании. Из-за темноты мы не видели дальше пятнадцати футов перед собой.

— Эй!

Моё сердце ёкнуло. Этот человек окликал нас.

— Эй! — прокричал он опять.

— О, Господи,— прошептал позади меня Джефф.

Казалось, сейчас меня вывернет.

— Да? — откликнулся Ларри надтреснутым от страха голосом.

Я ещё крепче вцепилась в руль и смотрела только вперёд. Хотелось отчаянно завизжать.

— Скорость — двадцать семь.

Потребовалось какое-то время на то, чтобы вникнуть в его слова. Я-то ожидала чего-нибудь вроде: «Стоять. Выкладывайте все ваши рупии и ценности, а не то прощайтесь с жизнью».

— Мы идём на скорости двадцать семь километров в час? Спасибо, что сказали. Огромное спасибо,— пропищал Ларри.

Парень кивнул и ещё несколько минут продолжал тащиться за нами. Потом он развернулся и умчался в противоположном направлении.

Последние пять миль до Горакхпура показались адом. Дорогу перекрыл затор из автобусов и грузовиков, ожидающих, пока полиция разберётся в аварии, случившейся на повороте к городу. Пришлось весь остаток пути проделать по грязной обочине. Мы убили почти час, медленно прокладывая себе дорогу сквозь полчища рикш, мотороллеров, воловьих упряжек, велосипедистов и пеших путников, заполонивших обочину. Пыль из-под колёс, ног и копыт вместе с выхлопами работающих вхолостую моторов забивала лёгкие и ела глаза.

Когда же мы наконец добрались до Горакхпура, сам город уже исчез в дымной пелене и пыльном сумраке. Электроэнергию уже перебросили в «глубинку», и улицы были «обозначены» лишь редким пунктиром керосиновых фонарей. Ещё минут сорок ушло на то, чтобы пробиться к центру города сквозь народ, вслепую толпами валивший по улицам, и отыскать гостиницу. Едва ли не волоком затащив велосипеды и скарб в номер на втором этаже первого попавшегося нам отеля, мы просто свалились в изнеможении. Смертельно хотелось есть, воду выпили ещё несколько часов назад, вышли все силы. Во вьючниках не осталось еды; даже купленное ещё в Афинах арахисовое масло — и то кончилось. Из-за отсутствия уличного освещения в Горакхпуре уличные киоски закрывались рано, поэтому мы направили свои стопы в ресторан отеля поужинать при свечах, служивших единственным источником света.

Я уткнулась в тарелку с цыплёнком под «не острой» кэрри, которую поставил перед моим носом официант. Первый же глоток опалил мне зев. Горло и без того саднило от втянутой пыли, газов и безостановочного двухчасового кашля; поэтому, когда минут десять спустя официант вернулся с охлаждённым лимонадом, меня слишком мучила жажда, а в горле слишком сильно першило, чтобы обращать внимание на подтаявшие кубики льда в бокале. Ясное дело, они наморожены из сырой воды, но мне до отчаяния нужно было промочить горло и загасить «пламя». Жадно заглатывая эту «разбавленную» газировку, я старалась не слишком беспокоиться о резвящихся в ней амёбах и прочих микроскопических паразитах. Допустим, если мне и правда везёт, как шельме, может быть, я и не заболею. Завтра узнаем наверняка.