ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
НА ГРАНИ СРЫВА

Была уже середина октября, когда мы въехали в отравленные смогом, суетные Афины. После недели пути по восточному побережью Италии мы оказались в портовом городе Брундизи, откуда морем добрались до Патраса. В Афинах мы провели последние приготовления к «исходу» из западного цивилизованного мира. Из всей Европы столица Греции приятно выделялась самыми низкими ценами на авиабилеты и самой новейшей информацией о путешествиях на Восток, а её магазины изобиловали запчастями и инструментами для английских, французских и итальянских спортивно-туристских велосипедов — десяти- и пятнадцатискоростников. От Афин до Бангкока днём с огнём не сыщешь не то что деталей, но даже незатейливых наборов для латания шин. Мы основательно запаслись подшипниками, спицами, ниппелями и незаменимыми заплатками, закупив четыре запасных камеры и шесть шин, а также ещё один велосипедный насос — на случай безвозвратной утраты в пути первого и единственного.

К этому времени из-за политического хаоса и антиамериканских демонстраций путешествовать по маршрутам, пролегающим через Иран и Афганистан, стало слишком опасно. В молодёжных турагентствах, протянувшихся вдоль улиц, примыкавших к афинской площади Синтагма, нам посоветовали перемахнуть через враждебный и гибельный Средний Восток и продолжить путешествие в Индии. Все агентства предлагали едва ли не ежедневные авиарейсы до Нью-Дели с билетами по льготному тарифу.

— Как насчёт рейса из Каира в Нью-Дели? — поинтересовался Ларри в одном из агентств.— Мы направляемся в Египет, поэтому мы можем с таким же успехом лететь в Индию из Каира, вместо того чтобы возвращаться сюда.

— Как раз сейчас между Египтом и Индией нет никакого авиасообщения,— объяснила миловидная женщина.— Эти страны не ладят друг с другом, а значит, и те и другие авиадиспетчеры, взаимно, не дают посадку самолётам. Вам всё же придётся вернуться, если хотите добраться до Индии. За сто сорок долларов сделаю вам два билета до Каира и обратно. Это дешевле, чем морем. А потом могу заказать два билета на рейс «Биман Эрлайнс» отсюда до Нью-Дели ещё за сто сорок восемь долларов. Хотя, чтобы взять льготные билеты до Каира, от вас потребуются международные студенческие карточки.

— Похоже, не повезло нам с билетами. Мы уже не студенты, а Ларри и вовсе вышел из студенческого возраста,— сказала я.— Думаю, нам придётся оплатить полную стоимость.

— Полную стоимость? Вы смеётесь? Туда, куда вам нужно, ни один иностранец не берёт полный билет. На Востоке все путешествуют по «липовым» студенческим карточкам. Стоит вам только выйти побродить по улицам в Нью-Дели или в Калькутте, как за вами почти наверняка увяжется какой-нибудь сомнительный тип и предложит купить льготный авиабилет обратно в Европу, в Таиланд или на Дальний Восток. Он же продаст вам и студенческую карточку в придачу. Это происходит постоянно. Но таким образом вы можете поиметь крупные неприятности! Поэтому, если хотите, скажем, за два доллара с каждого, я выправлю вам карточки, а Ларри скажет, что ему двадцать девять вместо тридцати. Нет проблем. По рукам?

Мы оба с подозрением уставились на кассиршу. Она захихикала, сверкнув широкой лукавой улыбкой.

— Добро пожаловать на Восток или, по крайней мере, в ворота на Восток. Не волнуйтесь. Довольно скоро вы будете знать все ходы и выходы.

Мы купили билеты и карточки, и уже на выходе Ларри догадался спросить, какой стране принадлежит «Биман Эрлайнс».

— Бангладеш,— ухмыльнулось «личико фирмы».

Бангладеш? Моё сердце бешено заколотилось. Не та ли это страна, где люди повально мрут от голода? Мне расхотелось лететь. Я не переношу полётов. Я их смертельно боюсь. Страшная мысль о путешествии на борту самолёта, принадлежащего одной из беднейших стран мира, повергла меня в панику. В моём мозгу мелькнула картинка древнего турбовинтового «воздушного извозчика» на спущенных шинах, с помятыми пропеллерами и едва различимыми из-за облупившейся краски на боку заморскими каракулями: «БИМАН ЭРЛАЙНС». В кабине восседал худосочный пилот в тюрбане.

— «Биман» — всемирно известная авиакомпания,— опять блеснуло зубками «личико».

Хотелось бы знать — чем, но я не осмелилась спросить, поскольку на все сто ожидала услышать в ответ: «Да тем, что всякий раз её самолёты теряют крылышки на лету». Ну а затем «личико» включило бы всё ту же слащавую, лживую улыбочку, а мне не оставалось бы ничего другого, как мысленно тысячу раз умереть. Нет, я не спросила. Вместо этого я предпочла напрочь забыть о «Биман Эрлайнс» — в конце-то концов, не завтра же мне лететь.

Прежде чем расстаться с Афинами, мы купили запасную флягу и четыре катушки фотоплёнки, рассчитывая, что её хватит до Бангкока. Мы снова облегчили свои вьючники, отослав домой посылку с картами и журналами и уже отснятой плёнкой. За день до отлёта в Египет мы приняли первую порцию противомалярийных таблеток. С момента прибытия в Каир нам предстояло провести сто десять дней в районах, где можно подцепить малярию.

«Олимпик Эрлайнс» согласилась транспортировать наши велосипеды без коробок после того, как Ларри объяснил, что носильщикам легче будет управиться, если они смогут просто перекатывать их с места на место.

Двадцатого октября, в одиннадцать вечера, мы с Ларри приземлились в Каирском международном аэропорту. Секьюрити в аэропорту служила живым примером высокого уровня напряжённости на Среднем Востоке, и в Египте в частности. Лига арабских государств уже не первый месяц осыпала Египет угрозами из-за мирных переговоров Садата с Израилем, вот почему в Каирском аэропорту кишели сотни вооружённых солдат, бдительно следя за всеми без разбору. После того как нас около часа продержали в очереди на таможне и в эмиграционной службе, мы с Ларри побрели к багажному транспортёру. Мы подошли как раз вовремя, чтобы воочию пронаблюдать, как переднее колесо велосипеда Ларри заскользило по скату. Причём скользило-то оно «в одиночестве», отделившись от всего остального. Самого же велосипеда не было.

Схватив колесо, Ларри понёсся с ним в багажное отделение, охраняемое четырьмя солдатами, вооружёнными винтовками со штык-ножами. Ни один из солдат не говорил по-английски, и Ларри, привычно принявшись гримасничать и жестикулировать, распалялся до тех пор, пока его не прервал один из охранников. Жестом приказав Ларри следовать за ним, солдат ринулся в атаку на камеру хранения. Весь персонал её успешно спасся бегством через чёрный ход, солдат же обнаружил наши велосипеды, громоздящиеся один на другом возле «горки» транспортёра. Они долетели без потерь, не считая соскочившего и «загулявшего» переднего колеса.

Пока мы грузились, нас толпой обступили работники аэропорта, пришедшие поглазеть на велосипеды, снаряжение, да и на нас самих. Они поинтересовались, не собираемся ли мы совершить велопробег по Египту, и, получив утвердительный ответ, воззрились на нас в ужасе и неверии. Разглядывая ряды обращённых ко мне напряжённых лиц, я вдруг подумала, что никогда раньше не слышала, чтобы кто-нибудь объехал Египет на велосипеде.

У самого выхода из аэропорта нас остановили двое египтян в широких брюках и узких приталенных рубашках. Один из них обратился прямо ко мне. Он хорошо говорил по-английски.

— Простите, но, если мы правильно поняли, вы собираетесь совершить велопробег по Египту,— улыбнулся он.

Я согласно кивнула.

— Значит, да. Знаете ли, слух о вас разошёлся довольно быстро, а всё потому, что женщины-велосипедистки здесь в диковинку. Египтянки не ездят на велосипедах. Поэтому на улице собралась толпа желающих посмотреть, как вы будете это делать. Мы хотели бы попросить вас выехать к ним первой. Можно, я легонько подтолкну вас, как бы дам старт?

Зачем? Выходит, они и вправду не верят, что женщине вполне по плечу «обуздать» велосипед, подумалось мне. Я начала было отнекиваться, но — слишком поздно — предупредительный египтянин уже сообщал мне ускорение, выталкивая вперёд, в то время как его приятель распахивал двойные двери выхода. Где-то за моей спиной к выходу продирался Ларри.

Я пробкой вылетела из дверей — и вот они. Их сотни. Сотни умолкших, вытаращившихся на меня египтян, щеголяющих в чём угодно, от белых тюрбанов и длиннополых галабей — хлопчатобумажных туник с длинными свободными рукавами — до деловых костюмов-троек. Ни одной женщины в толпе, и никто не проронил ни слова. Слегка расступившись, они оставили мне узенький коридорчик в самой гуще толпы, и, пока я катила по нему, множество жгучих, острых глаз разглядывали мой велосипед, мою нехитрую кладь и одежду — закатанные до колен джинсы и футболку. Они вбуравливались взглядом в мои глаза до самого дна, словно пытаясь разгадать мои намерения. Работая педалями, я то и дело в изумлении озиралась назад, на угрюмые фигуры смуглых и темноволосых людей из поглотившей меня толпы. И только потом, когда я наконец достигла её края, тишину прорезал громкий крик:

«Я люблю Джимми Картера!»

Дёрнувшись от испуга, я завертела головой, оглядываясь на собравшихся. Теперь люди улыбались, дружно скандируя в унисон: «Добро пожаловать в Египет! Я люблю Джимми Картера!»

Ну и дела. Времени — час ночи, и вот мы стоим возле Каирского международного аэропорта в раздумье, куда податься. Поблизости — ни одного кемпинга. До деловой части города и дешёвых отелей отсюда миль двадцать, а у нас нет даже карты.

— Давай двинем на бензоколонку, прямиком через автостоянку, и посмотрим, нельзя ли поставить палатку за ней, на площадке,— предложил Ларри.— Я слишком устал, чтобы с места в карьер ехать в Каир. Выспимся и отправимся утром.

С разрешения заправщика мы расположились на облюбованной нами площадке, вне досягаемости вездесущих прожекторов аэропорта.

Минут через пять после того, как мы скрылись в палатке, кто-то вцепился в её стенку и принялся трясти с таким остервенением, что едва не порвал. Какой-то мужчина снова и снова истерически кричал: «Полиция! Пулемёты! Нет! Нет!»

Расстегнув дверную молнию, я нос к носу столкнулась с безумным, беззубым босяком в грязных галабеях. Захлёбываясь арабским, там и сям вкрапляя в него отдельные английские слова, египтянин добивался от нас, чтобы мы убрались с площадки. Нам так и не удалось понять, чем мы ему помешали, однако было очевидно, что спорить бесполезно. Попытайся мы остаться, он непременно разнёс бы палатку в клочья. Валясь с ног от усталости, мы снялись с места и двинулись в Каир.

Было уже два часа ночи, но воздух в Каире всё ещё дышал сухим зноем. Дороги без каких бы то ни было дорожных знаков тонули во тьме или в лучшем случае были лишь тускло освещены, изобилуя выбоинами, всяческим ломом и мусором, легковушками, грузовиками, велосипедами и ишаками. Несмотря на то что через каждые десять минут нам приходилось тормозить и спрашивать дорогу, мы, хотя и медленно, продвигались вперёд.

Ближе к центру в городе вовсю кипела жизнь. Строители спешно возводили новые высотки, работали закусочные, на тротуарах толкались и суетились пешеходы.

Нам потребовалось два часа, чтобы добраться до «знаменитого» «Голден-отеля» в центре Каира, в двух шагах от Нила и Музея Египта. Знаменит он был своей невероятной дешевизной — всего за пять долларов сорок центов ночной портье отвёл нас в номер с уборной и душем. Он вспрыснул воздух смертоносно воняющим ДДТ, не оставив надежды клопам, и сделал нам ручкой. Распластав на кровати свои измученные, запылённые тела, мы отключились...

Каир, как оказалось, полностью соответствовал тому, что я прочла о нём в многочисленных газетных статьях ещё до начала путешествия: грязный, полуразрушенный, погрязший в смоге и нищете. В Каире, куда ни глянь, на всём лежал свой собственный слой грязи и битого камня. Даже полы второго этажа государственного универмага были погребены под полудюймовым пластом грязи. А окна нашего пятиэтажного отеля смотрели сверху вниз на крыши, заваленные обломками штукатурки, дерева, стекла и цемента. Ютясь среди обломков, развалины обживали многочисленные семейства столичных жителей.

За исключением фешенебельных пятизвёздочных отелей, всё в Каире: здания, музеи, легковые автомобили и грузовики, автобусы и автостоянки — пребывало в состоянии крайней ветхости и запустения. Целые районы города были объявлены непригодными для жилья из-за отсутствия канализации и загрязнения водопровода. На окраине города, вдоль дороги, ведущей к пирамидам, на глазах рушились недавно построенные жилые дома.

Большинство автобусов выглядело так, будто они повидали немало боёв на фронтах последней войны с Израилем. Огромные куски их покорёженных корпусов были оторваны и болтались на честном слове или снесены напрочь. В окнах недоставало стёкол, что облегчало пассажирам возможность вывешиваться наружу из битком набитых салонов, а также входить и выходить из автобуса при заторе в дверях. Если же мотор страдальца приказывал долго жить, водитель и пассажиры быстро покидали автобус. Брошенный всеми, он ещё с недельку торчал на проезжей части, затрудняя уличное движение, пока кто-нибудь наконец не буксировал его с глаз долой.

Днём и ближе к вечеру Каир превращался в одну сплошную гигантскую, оглушительно ревущую дорожную пробку — тогда большая часть города исчезала под тёмным покровом смога. Тот факт, что телефоны в Каире почти никогда не работали, лишь усугублял перегруженность уличного движения: для того чтобы передать сообщение или просто потрепаться с друзьями, горожане запрыгивали в автомобиль и неслись по городу. Никто не обращал ни малейшего внимания на редкие светофоры или дорожные знаки. Протискиваться сквозь бреши в сплошном потоке машин, обдирая при этом себе бока, или лететь сломя голову, не отнимая рук от сигнального гудка, было делом обычным и привычным. Автобусы, изрыгающие тучи серых выхлопов, казалось, особенно поднаторели по части внедрения в такие «расщелины».

В большинстве районов Каира выхлопы и пыль достигали в воздухе такой густоты, что ничем не отличались от дыма с металлическим привкусом и запахом гари, нещадно разъедавшего глаза. Во время нашей первой и последней попытки проехаться по городу на велосипеде нам всё время приходилось щуриться, но несмотря на это, в глаза напорошило столько мелкого сора, что мы едва могли видеть. После часа езды наши глаза, превратившиеся в «кроличьи глазки», нестерпимо жгло, лица и руки почернели, а волосы поседели от пыли. Взглянув в зеркало в гостиничном номере, мы еле узнали себя и тут же решили, что прогулка пешком — единственный способ познакомиться с городом.

Каирские бедняки были невообразимо бедны. Бывало, семейство из тринадцати человек теснилось в грязной, ветхой, кишащей крысами комнатушке футов девять на двенадцать, изо всех сил стараясь свести концы с концами на те сорок семь центов, что ежедневно получал отец, работая вокзальным носильщиком. Еда была до смешного дешёвой: буханка хлеба стоила полтора цента, йогурт — четырнадцать центов, а стакан шипучего лимонада — пятнадцать центов,— но всё же недостаточно дёшево для обнищавших масс, и для многих семейств подаяние служило подспорьем к заработку. И даже в Музее Египта, где размещалась богатейшая выставка сокровищ гробницы фараона Тутанхамона, охранники клянчили милостыню — бакшиш.

В Каире нам с Ларри посчастливилось отыскать молодую египетскую пару, Мохсена и Самиру, свободно владевшую английским (это были друзья итальянца, с которым мы познакомились, путешествуя по Шотландии). В выходной они устроили нам экскурсию по городу: пирамиды, цитадель и мечеть Мохаммеда Али. Мохсен и Самира жили в Маади — престижном жилом районе на окраине Каира. После экскурсии они пригласили нас в ресторан в Маади, на берегу Нила, где мы сидели, наблюдая, как скользят по окаймлённой пальмами реке древние фелуки. За обедом Самира рассказала, что все сотрудники американского посольства живут в Маади, а жёны многих из них так и не осмелились посетить деловой центр города, находя его слишком грязным. Тем не менее даже Маади был запылён песком и более мелкими частичками грунта.

Если Мохсен и Самира были знатоками истории своего города, то Фареса можно считать «инструктором», который непосредственно подготовил нас к велопробегу по стране. В свои восемьдесят Фарес Сарофим владел и управлял «Голден-отелем». Выпускник Оксфорда и Сорбонны, он владел дюжиной языков, знал тысячи полезных советов путешественникам, любил велоспорт и обладал добрейшей душой на свете. Фарес мог бы считать себя отцом всех путешественников-иностранцев, останавливающихся в «Отеле». Он помогал выправлять визы, паспорта и авиабилеты, равно как и разыскивать пропавший багаж. Он направлял всех желающих в самые недорогие магазины Каира, снабжал списком дешёвых отелей в других городах Египта и брал с нашего брата за жильё гораздо меньше ожидаемого, никогда не включая налоги, плату за услуги и регистрационные издержки в стоимость номера.

Прежде чем мы выехали в Луксор, местонахождение гробницы фараона Тутанхамона, и древний Тебес, город на берегах Нила, где-то в четырёхстах пятидесяти милях южнее Каира, Фарес усадил нас с Ларри около себя, чтобы снабдить в дорогу мудрым напутствием.

— В Египте можно без опаски пить водопроводную воду. Но никогда не пейте сырой воды в небольших селениях, ведь там её набирают из колодцев и каналов.

Как вы уже успели выяснить в первую же ночь в Египте, со времени последней войны с Израилем иностранным туристам запрещается ночевать под открытым небом, за исключением специально отведённых для этого мест. Значит, по дороге в Луксор вам придётся останавливаться только в отелях и локандах, пансионах для египетских люмпенов. Я отмечу на вашей карте все города отсюда до Луксора, где есть гостиницы.

Вам же, Барбара, следует в любом случае постоянно закрывать плечи и забыть о шортах. Это очень важно. Нынешним летом в Эль-Минья, в одном из городов, где вам придётся заночевать, кучка правоверных забросала камнями туристический автобус только потому, что дамы были в открытых кофточках без рукавов. Ну а в Луксоре можно вспомнить о шортах и топиках. Там столько туристов, что местные уже ко всему привыкли. Знаю, Самира говорила вам о своих сомнениях насчёт того, как отреагируют феллахи в Верхнем Египте на появление женщины на велосипеде. Я бы сказал, вам нечего опасаться, если вы последуете моему предыдущему совету.

Я заготовлю вам краткий словарик тех слов, которые вам потребуется знать на арабском, скажем, числа от одного до десяти и названия продуктов.

Не стоит даже пытаться искать в магазинах запчасти к вашим велосипедам. Египтяне ездят на устаревших односкоростниках, поэтому я надеюсь, вы прибыли сюда во всеоружии. Местами дорога до Луксора — не сахар. И вашим машинам придётся ох как не сладко. Что касается деревень Верхнего Египта, то помните одно: там никогда не ступала нога иностранца, поэтому приготовьтесь к толпам любопытных феллахов. Двое иностранцев (а особенно женщина-иностранка) на велосипедах с необъятными вьючниками — для них невиданное чудо. Может быть, в этих селениях в будущем этот год станут вспоминать как год появления белокожих иностранцев, прикативших на диковинных велосипедах.

Надеюсь, вы справитесь с дорогой, выдержите зной и сушь. Чем дальше на юг, тем жарче. В окрестностях Луксора температура круглые сутки не опускается ниже ста по Фаренгейту.

А напоследок — ещё один маленький совет: не забудьте взять с собой противомалярийные пилюли.

Поскольку о шортах в Египте не могло быть и речи, а в трикотажных трениках или в закатанных голубых джинсах крутить педали будет невыносимо жарко, я провела последний день в Каире, рыща по базарам в поисках идеальных «чисто египетских велосипедных штанов». Я заметила их, свисающих с крыши деревянного киоска, такого крохотного, что едва вмешал своего владельца вместе с ворохом насквозь пропылённых галабей. Такие белые хлопчатобумажные штанишки. Да и цвет вполне подходящий для жаркой погоды, подумала я. По бокам их тянулись ярко-голубые лампасы. Правда, штаны больше походили на шаровары, чем на спортивные брюки. Они были такими мешковатыми, что «промежность» отвисла до середины штанин, собранных на резинки у лодыжек.

Я выторговала свою находку за два египетских фунта — два доллара семьдесят центов. В отеле я обкорнала штанины чуть ниже колен, в надежде сделать их более лёгкими и продуваемыми. Затем с той же целью я стащила одну из футболок Ларри, более чем просторную и доходившую мне едва ли не до колен.

— Вы выглядите сногсшибательно, моя дорогая Барбара. Я бы сказал, просто обольстительно,— посмеивался Фарес, когда мы на следующее утро отъезжали от гостиницы.

Пока мы катили по Каиру, мои трепещущие шаровары надулись воздухом, придавая мне вид стодесятифунтовой матроны с наипышнейшими в мире бёдрами. Всю дорогу до Луксора я каждый день облачалась в свою новую амуницию, шаровары прослужили мне до самого Непала. Ларри же как мужчине посчастливилось проехать Египет налегке, в одних спортивных трусах.

Нам потребовалось пять с половиной дней, чтобы добраться до Луксора. Это была тяжёлая дорога, самая тяжёлая за всё наше путешествие. Египет устроил нам испытание на выносливость, проверив нашу способность справляться с самыми тяжёлыми ситуациями. Он выставил нам обширный спектр самых неожиданных препятствий и подготовил нас к велотуру по Востоку — Индии, Непалу, Юго-Восточной Азии, где нам то и дело приходилось действовать вопреки всякому здравому смыслу и где мы почти, а то и вовсе не имели возможности передохнуть и расслабиться.

Дорога из Каира на юг бежала вдоль берега Нила, по узкой полосе плодородной возделанной речной долины (здесь росли пальмы, пшеница, хлопок и сахарный тростник). С обеих сторон к долине подступали кажущиеся бесконечными мили песка. С дороги нам почти всегда был виден край пустыни и караваны верблюдов вдали. Так как это был единственный путь на юг, движение на шоссе было интенсивным, а значит, мы днями напролёт работали педалями под аккомпанемент автомобильных гудков. На пыльной обочине шоссе также вовсю кипело движение — кто брёл на своих двоих, кто пришпоривал ишака, мотоцикл или верблюда.

Через каждые пять миль, как из-под земли, вырастали крохотные деревушки из маленьких глинобитных домиков, крытых сухим тростником. Сквозь илистую грязь или заросли тростника пробивались узкие неровные тропы, кишащие людьми, животными, мухами и экскрементами. В деревнях мужчины носили галабеи, ходили босиком или в пластиковых сандалиях, почти всегда в белых чалмах, защищающих их от палящего солнца. Мальчишки одевались в галабеи или хлопчатобумажные пижамы. Женщины и девочки носили блузы с длинными рукавами и глубокой горловиной и многослойные юбки до земли. Они одевались в основном в чёрное, нацепляя на себя гирлянды ожерелий и массивные ножные браслеты.

Как и огромное большинство египетских мусульманок, уроженки Верхнего Египта не носили чадру.

Параллельно дороге тянулся широкий ирригационный канал. Вода в канале была грязной, порой нам случалось видеть в нём плывущие раздувшиеся трупы буйволов. Но несмотря ни на что, канал служил местным источником воды, водопоем, прачечной, кухонной мойкой для посуды и ванной одновременно — женщины стирали одежду, мыли ноги, споласкивали тарелки, предварительно «очистив» их комком глины, мужчины и мальчишки плавали и плескались нагишом, невзирая на проплывающие мимо трупы павшей скотины.

Всё, что мы видели в первый день пути на юг, очаровало нас. Мы воочию наблюдали, как верблюды тянут за собой по полю грубые деревянные плуги. Озираясь назад, мы во все глаза таращились на только что отрубленные коровьи головы, которые местные парни прикручивали к рулям мотоциклов и развозили так по соседним деревням. Мы познакомились с египетским методом использования лопаты, при котором на одно орудие требовалось четверо работяг: в месте стыка черенка и совка привязывалась верёвка, за которую тянули трое, тогда как четвёртый направлял саму лопату. А ещё нам встретились на пути импровизированные придорожные мясные лавки, которые при ближайшем рассмотрении представляли собой треножник с прикреплёнными к нему крючьями. Мясники звонко отрубали от туши толстые куски мяса, ещё покрытые пучками жёсткой, как проволока, шерсти, и подвешивали, на мгновение прорвав сплошную завесу из мух, на крючья. Проезжавшие мимо грузовики обдавали выставленную на продажу мясную мякоть волнами пыли и выхлопов.

Наша первая неожиданная встреча с толпами любопытных, о которых предупреждал Фарес, произошла в маленьком городке в тридцати милях южнее Каира. Мы остановились купить апельсинов и пару бутылок прохладительного к цыплёнку и маслинам, что приготовила нам в дорогу мать Самиры. Съехав с проезжей части улицы, Ларри пешком зашагал в центр города, я же осталась караулить велосипеды. За каких-то пару секунд вокруг меня сгрудилась по меньшей мере сотня мужчин. Одни улыбались и приветливо кивали мне, другие пристально смотрели исподлобья, но ни один не произнёс ни слова. Наконец я сделала первый шаг, сообщив всем, куда мы с Ларри направляемся.

— Луксор,— выпалила я.

— А-а, Луксор,— понимающе закивали все разом.

— Бени-Суэйф? — поинтересовался один из любознательных, склонившись щекой на сложенные вместе ладони.

Да, закивала я в знак согласия, сегодня нам предстоит заночевать в Бени-Суэйф. Затем я перечислила названия всех городов, где мы собирались останавливаться на ночлег на всём пути до Луксора: «Эль-Минья, Асьют, Сохаг, Кена».

Египтянин закивал и одобрительно улыбнулся. Больше сказать мне было вроде нечего, поэтому я терпеливо стояла на месте, изучая все эти галабеи, тюрбаны и улыбающиеся лица, которые, в свою очередь, тоже внимательно разглядывали меня. После четырёх дней, проведённых в Каире, где через каждые десять минут кто-нибудь обязательно принимался клянчить бакшиш, меня поразило, что ни один из собравшихся не просил подаяния. К не меньшему своему удивлению, я вдруг почувствовала, что не испытываю никакой неловкости, стоя в самой гуще толпы незнакомых людей, да к тому же такого чудного вида. Когда Ларри вернулся назад с апельсинами, меня вместе с велосипедами полностью скрыло в гуще тел.

— Барб, где ты? — истошно вопил он за пределами толпы.

— Да здесь я,— прокричала я в ответ. Так мы перекликались до тех пор, пока Ларри не добрался до меня сквозь плотное кольцо зевак.

— Чуть до смерти не перепугался, вернулся, а тебя и след простыл! Тебя же не видно за всеми этими чудаками. Слушай, мне что-то не хочется затевать обед прямо здесь, на виду у сотен пытливых глаз. Давай уедем из города и сделаем привал где-нибудь в поле, где не так много народа.

Жестами я дала понять ближайшим из нашего окружения, что мы хотим вернуться на дорогу. Отскочив назад и развернувшись, они криком оповестили остальных, и море расступилось. Когда мы покатили восвояси, все они замахали нам на прощание и принялись выкрикивать одну-единственную английскую фразу, похоже, известную едва ли не каждому египтянину: «Добро пожаловать в Египет!» Даже те египтяне, которые утверждали, будто говорят по-английски, на все наши вопросы: «Далеко ли до Бени-Суэйф? Почём апельсины? Нет ли здесь ещё кого-нибудь, кто говорил бы по-английски?» — неизменно радостно отвечали: «Добро пожаловать в Египет!»

В полумиле к югу от города нам приглянулась группка пальм у подножия дорожной насыпи, и мы решили утолить голод там, в тени и пыли. Даже в долине Нила можно было только мечтать посидеть на зелёной траве — кругом лишь пыль да песок. Вытащив апельсин, я растянулась на земле. Но едва я взялась его чистить, как моё зрение уловило какое-то неожиданное движение. Подняв глаза, я взглядом обшаривала противоположный берег канала: он буквально кишел крысами. Это были огромные крысы, размером почти с белку. Я поспешно огляделась; повсюду, куда ни глянь, копошились крысы, десятки крыс. К счастью, они, видимо, нас опасались и держались на почтительном расстоянии. Ни один зверёк не отважился приблизиться к нашей стоянке ближе пяти футов.

Я была порядком наслышана о египетских крысах. Когда во время войны с Израилем египтяне покинули города, расположенные на берегу Суэцкого канала, их заняло племя гигантских крыс и принялось там плодиться. Оттуда крысы веером рассыпались по дельте Нила, заполонив Нижний Египет, к северу от Каира. Многие из них достигали размеров некрупной кошки, и каждый год земледельцы дельты теряли из-за серых тварей добрую часть урожая. По сообщениям, которые я читала в Каире, гигантские крысы нередко убивали насылаемых на них кошек. Существовало по меньшей мере одно подтверждённое сообщение о том, как крысы напали на новорождённого крестьянского младенца и загрызли его. По счастью, гигантские крысы ещё не дошли до Каира. И хотя Верхний Египет был наводнён крысами, они всё же были мельче, чем те, что сновали в пыли и кустах вокруг нас.

Решив, что крысы нас не побеспокоят, я переключила внимание на мух. К этому времени мушиный батальон сплошной чёрной корой покрыл нашу снедь, мухи лезли в рот, в ноздри и в глаза. Мы пытались отмахиваться от них, но стоило только опустить руки, как мухи тотчас налетали снова. Это было безнадёжное сражение. Недолго думая, мы примирились с необходимостью набить желудки в непролазной грязи, в компании с суетившимися вокруг крысами и мухами, «пощипывающими» наши лица и пищу. Едва мы успели покончить с едой, как возле нас с дороги свернул грузовик. Выскочив из кабины с криком: «Добро пожаловать в Египет!» — водитель сунул нам две полных пригоршни сахарного тростника, после чего, не задерживаясь, залез обратно в машину и был таков.

Надо сказать, что до сих пор асфальтовая дорога от Каира до Бени-Суэйф была большей частью ровной и гладкой. Но попадались и незаасфальтированные участки, где мы пробирались через рыхлую грязь, камни и густые клубы дыма и пыли, поднимаемые легковушками, автобусами и грузовиками. Даже над асфальтом в воздухе стояла удушливая пыль. К концу дня, после десяти часов езды в пыльном мареве, наши глаза застилал туман, в горле першило, а из ноздрей струились потоки чёрной слизи. Мы обливались потом, а потому густая оболочка грязи превращала в драже наши липкие тела. В сумерках воздух заполонили тучи комароподобного гнуса, впивающегося в кожу и в волосы.

К моменту прибытия в Бени-Суэйф, раскинувшийся в восьмидесяти милях от Каира, нас обоих плотно облегал чёрный, клейкий «костюм» из пыли, пота и мошкары. В ушах эхом звучали бьющие по перепонкам гудки грузовиков, после шестичасовой голодовки желудки жаловались на пустоту. Двое изнемогающих от усталости велосипедистов, каковыми мы являлись, добравшись до Бени-Суэйф как раз с наступлением темноты, были не в состоянии выдержать двухчасовую процедуру регистрации, которую уготовила нам местная полиция.

Изваяние, представшее перед нами на повороте в город, при ближайшем рассмотрении оказалось дюжим суровым полисменом. Когда мы остановились и спросили у него дорогу в отель, он окликнул проезжавшего мимо велосипедиста лет двенадцати и велел ему проводить нас. Мальчишка протащил нас по бесконечным грязным, узким, извилистым улочкам к отелю напротив железнодорожного вокзала. Пока мы пробирались по городу, прохожие в галабеях предлагали помочь нашему юному проводнику, а мелкая ребятня, пытавшаяся увязаться за нами, получала от отцов звонкие шлепки и ворчливые нравоучения.

«Мест нет. Полиция — штамп — паспорт» — вот всё, что мог сказать нам портье захудалой гостиницы. Мы пожали плечами, мол, не знаем, что делать. На самом деле хотелось только одного: завалиться спать прямо здесь и сейчас. Мы ждали, пока осторожный зануда переговорит с нашим провожатым. Потом мальчуган жестом показал нам следовать за ним. Мы опять побрели на улицу, оседлали велосипеды и потащились следом за мальчишкой в полицейский участок. Всё объяснив стоящей на входе охране, наш провожатый остался стеречь велосипеды. Нас же охранник завёл в ближайшую от входа комнатушку и оставил одних ждать за барьером.

Комната была пуста, не считая обшарпанного деревянного стола и трёх стульев. Столешница обнажена до неприличия: ни бумаг, ни телефона, ни пишущей машинки. Стены, не знавшие краски, и голый цементный пол. На конце свешивающегося с потолка длинного шнура болталась беззащитная в своей наготе лампочка, но света от неё было на пенс. Усевшись на стулья, мы с Ларри принялись ждать. Непонятно только — чего. «Чудно как-то,— подумала я,— ну и денёк сегодня». Мы протомились в ожидании минут двадцать, прежде чем в комнату ввалилась группка полицейских и солдат, всего их было пятеро. Один из полисменов говорил по-английски.

— Откуда вы? — требовательно спросил он.

— Из Соединённых Штатов.

— А, американцы — добро пожаловать в Египет!

— Спасибо.

— Я — Хелми. Паспорта, пожалуйста.

Сперва Хелми взял мой паспорт и уселся с ним за стол. Только сейчас я заметила, что стол всеми своими ящичками смотрит на нас, а не на Хелми. Хелми с хрустом перелистывал страницы, держа мой паспорт «вниз головой», и только дойдя до фотографии, перевернул его, как нужно. Изучая фото, он то и дело оглядывал меня с головы до пят.

Напряжённую тишину разорвал зов муэдзина к вечерней молитве, один из солдат метнулся в угол, схватил скатанный в трубочку молитвенный коврик и расстелил его на единственном свободном квадратике голого пола в этой комнатушке — у самых моих ног. Рухнув на колени, он принялся класть земные поклоны, вознося молитву Аллаху. Хелми и остальные не обращали на него ни малейшего внимания, их взгляды были прикованы к нам. Через каждую секунду, когда молящийся солдатик, хлопнувшись лбом об пол, подскакивал вверх, он заслонял меня от Хелми.

— Прежде чем пойти в отель, вы регистрируетесь в полиции,— объяснил Хелми, перестав мусолить наши паспорта.— Таково правило. В центрах туризма — в Каире, Луксоре и Асуане — регистрацию паспортов в полиции берут на себя отели. В таких городках, как Бени-Суэйф, куда туристы не заглядывают, вы сами идёте в полицию и регистрируетесь. Мы проверяем всех, кто путешествует по Египту. Ищем преступников, палестинцев и израильских шпионов. Теперь я несу ваши паспорта начальству. Шеф должен просмотреть ваши документы. Ждите.

Нам ничего не оставалось, как ждать. Мы промыкались более часа. К тому времени я так проголодалась, что готова была начать глодать ножку стула, вместо этого я коротала время, сколупывая с кожи и одежды присохших мошек и нашлёпки грязи. Пока мы томились в ожидании, через комнату непрерывным ручейком текли полисмены. Каждому хотелось поглазеть на двух свежеприбывших чужаков-иностранцев. Несмотря на голод и усталость, мы с Ларри из всех сил старались улыбаться и отвечать на их расспросы об Америке. Однако, поскольку большинство полицейских не знало английского, а наш арабский сводился к горстке самых необходимых слов, коим обучил нас Фарес, то мы только и делали, что улыбались и кивали. Когда же наконец вернулся Хелми, он тоже насел на нас с вопросами о Штатах, и лишь спустя ещё полчаса мы всё-таки получили назад свои паспорта.

Хелми выделил нам двоих сопровождающих — подтвердить управляющему отеля, что мы действительно прошли «процедуру». Мальчуган проводил нас до отеля и снова встал на караул возле велосипедов, пока мы проходили через ещё одну долгую проволочку — заполнение длиннющего регистрационного бланка, напечатанного арабской вязью. Полицейским, которые с трудом изъяснялись по-английски, пришлось попотеть, растолковывая нам, что и куда вписывать. Когда наконец с делом было покончено, мальчуган помог нам дотащить до номера велосипеды и кладь. В благодарность за помощь я протянула ему пару монет. При виде пиастров его мордашка приняла удивлённо-возмущённый вид. Он помотал головой, словно хотел сказать: «Я помогал вам, потому что хотел помочь, а вовсе не ради денег». Он оттолкнул деньги, пожал нам руки и, гордо улыбаясь, убежал.

В комнате было просторно, но грязно и шумно. Со стен давно облупилась краска. Деревянный пол, неровный и шероховатый, напрочь забыл о лаке. Из-под потолка, сквозь пыльный воздух, просачивался свет от одинокой лампочки без абажура, высвечивая танцующих по всей комнате москитов и мух. Из приёмников в соседнем кафе вырывалось громкое визгливое пение.

Только к полуночи, обегав не один кишащий мухами продуктовый лоток, мы управились с готовкой и обедом-ужином, а также с «принятием ванны» под краном, торчащим из закопчённой стены тёмной, склизкой общественной уборной в конце коридора. Чтобы не допустить пиршества москитов, мы залегли в палатке, разбив её на середине комнаты после того, как отволокли в угол грязные, запятнанные матрасы.

Четыре часа передышки — и вот уже в кафе проснулись радиоприёмники и снова принялись «жарить» во всю мощь. Было всего только шесть утра, когда я проснулась с ощущением ужасных желудочных спазмов и тошноты. Какой там завтрак, один только его запах вызывал у меня позывы к рвоте. Едва я встала с постели, как на меня напал понос. Весь следующий час, через каждые десять минут, я совершала набеги на сортир типа «присядь на корточки» — к дырке в полу, окружённой фаянсом. Изготовившись к седьмой по счёту пробежке, я поняла, что сегодня не смогу крутить педали. Вылетев из комнаты, промчавшись по коридору, я вцепилась в дверь и судорожно дёрнула её на себя. Тщетно, она не поддалась. Я запаниковала — кто-то засел внутри.

«Попробую-ка этажом выше,— сообразила я,— там тоже должен быть туалет». Пулей взлетев по лестнице, я рывком распахнула дверь, шагнула внутрь и остолбенела. К этому времени в Европе, Марокко и Каире я перевидала не мало грязных до омерзения, зловонных, забрызганных испражнениями сортиров. Но этот — совсем не то. Этот был живой. В переливающемся через край жидком человечьем дерьме копошились тараканы, извивались ящерицы и гигантские волосатые пауки. Вид кишащего мерзкой живностью сортира убил во мне всяческие позывы очистить кишечник. Я медленно спустилась к себе, снарядила велосипед и выкатила его на улицу.

В тот день я всё-таки добралась до Эль-Минья, отмахав на семидесятифунтовом велосипеде семьдесят пять миль по тряской ухабистой дороге под изнуряющим солнцем. Учитывая моё состояние, можно составить мнение о том, как закалили меня последние семнадцать месяцев, добавив выносливости и упорства. Поначалу, где-то через каждый час, я останавливалась присесть и отдохнуть. От слабости я еле держалась на ногах, с трудом стараясь совладать со взбунтовавшимся кишечником. За ленчем я заставила себя проглотить два бутерброда с арахисовым маслом, купленным ещё в Афинах. Всякий раз, когда мы устраивали привал, поглазеть на нас сбегались полчища зевак или крыс. Нас жалили столовавшиеся с нами мухи.

В тот день мы наблюдали ещё более удивительные картины. Чуть южнее Бени-Суэйф мимо нас прогрохотал третьеразрядный поезд «Каир — Асуан». Его купе едва ли не слились в сплошную массу тел и вьюков. Избыток пассажиров ехал снаружи, сидя на крыше, прицепившись сбоку к вагонам или к бамперу локомотива. Пожалуй, эти лучше устроились, подумала я. Поразительно, как бедолаги, втиснувшиеся в раскалённый, душный вагон, до сих пор не отдали концы от теплового удара или удушья.

Вскоре после того, как нас обогнал поезд, мы впервые встретились с верблюжонком. Ларри заметил малыша, стоящего с матерью возле кучки глинобитных хижин, и загорелся заснять обоих с близкого расстояния.

— Может, не стоит подходить к ним так близко,— нерешительно заметила я, в то время как он уже ковылял по песку навстречу верблюдам.— Ты же знаешь, как мамаши трясутся над сосунками.

Привалив велосипеды друг к другу, я осталась стоять на обочине.

— Не беспокойся,— оглянувшись, прокричал он.— Рядом с ней дети, значит, она привыкла к людям.

— К египтянам,— уточнила я.

Я уже не раз замечала: в Египте даже животные, казалось, нюхом чуяли в нас чужаков. Добродушно-спокойный буйвол, смирно бредущий среди египтян, при нашем приближении сломя голову нёсся прочь — особенно если Ларри держал в руках фотоаппарат. Действительно, странный феномен.

— Гляди-ка. А у неё вполне мягкий характер,— вопил Ларри.

Он присел на корточки перед верблюдами. Малыш присосался к матери, и Ларри спешил навести на резкость. В тот самый момент, когда он собирался щёлкнуть затвором, мамаша ринулась в атаку. Она пригнула голову, вытянула длинную шею и, закатав губы, показала зловещий оскал огромных, выдающихся вперёд резцов, сопровождая это громким скрежетом. Мамаша не думала шутить, но её зубищи словно загипнотизировали Ларри.

— Беги! — завопила я.

Подстёгнутый криком, Ларри неловко попятился назад, оступаясь и увязая в глубоком песке. Он не мог отвести взгляд от зубов верблюдицы. Когда мамаша ринулась в наступление, он сгрёб пригоршню песка и швырнул ей в морду. Она продолжала надвигаться. Ларри швырнул ещё горсть.

— Помогите! На помощь, скорее! — взвизгивал Ларри.

Удирая задом наперёд, он и шагу не мог ступить, беспомощно трепыхаясь в песке, но тем не менее отказывался повернуться спиной к злобной пасти атакующей верблюдицы.

Нигде не было видно взрослых. Мужчины — в полях, а женщины, вероятно, ушли стирать на канал, рассудила я. Поблизости — только несмышлёные дети, да и те покатывались со смеху над злоключением Ларри. В тот самый момент, когда я уже была готова бросить велосипеды, на крик из одной хижины высунулась женщина. По выражению её лица я поняла, что Ларри попал в настоящий переплёт. Подскочив к стене хижины, она подхватила толстую трёхфутовую дубину. Египтянка удивительно быстро и уверенно «плыла» по глубокому песку. Добравшись до мамаши-верблюдицы и взявшись за дубину обеими руками, женщина сплеча обрушила её на голову верблюдицы. Звук удара был хорошо слышен даже с дороги, более всего он напоминал приземление арбуза, грохнувшегося с высоты в десять футов на цементный пол. Мамаша свернула атаку, поджала губки и удручённо понурила голову, тогда как Ларри, развернувшись в нужном направлении, ударился бежать во все лопатки. Верблюжонок, покачиваясь из стороны в сторону на некрепких ножках, прошагал за ним несколько ярдов, попытавшись напоследок тяпнуть за пятку, а затем потрусил назад к матери, которую на чём свет стоит ругала женщина с дубинкой.

— Телевик,— вот всё, что мог сказать Ларри, влезая на велосипед и отправляясь восвояси.

В тот вечер мы дотащились до Эль-Минья уже затемно. Студент колледжа, говоривший по-английски, проводил нас к «Сити-отелю».

— За номер — по пять фунтов (шесть долларов пятьдесят центов) с каждого, включая обед и завтрак,— объяснил администратор отеля.

Тринадцать долларов — сумма казалась астрономической, поскольку не далее как вчера мы отдали за нашу комнатушку каких-то полтора доллара. Но в «Сити-отеле» царила безупречная чистота, что могло пойти моему больному желудку только на пользу. И самое главное — администратор согласился взять на себя хлопоты по регистрации паспортов.

— О столе — не беспокойтесь. Здесь хорошо кормят — здоровая и безопасная пища,— добавил он.— У нас останавливаются тургруппы проездом из Каира в Луксор, и мы имеем богатый опыт по части приготовления блюд, которые по вкусу иностранцам.

Целый час мы тёрли и скребли свои почерневшие от грязи тела, а затем поплелись в столовую. Желудок всё ещё не пришёл в норму, но что касается еды — давненько я не видела ничего подобного. За салатом из латука, помидоров и огурцов последовал отварной рис с куриной печёнкой, муссака, ростбиф с картофелем и морковью, сыр и финики — на десерт. Короче говоря, всё это и близко не лежало к нашей походной стряпне.

К утру я почувствовала себя лучше. Мы торопливо заглотали омлет, хлеб и пару чашек горячего чая и отправились в путь.

Третий день езды от Каира был отмечен началом перемены в поведении египтян. В оба предыдущих дня люди, собиравшиеся толпами вокруг нас, держались степенно, стараясь не теснить нас. Но когда мы остановились купить какой-нибудь лёгкой закуски в деревушке, в двух часах пути к югу от Эль-Минья, всё изменилось. Мужчины и мальчишки буквально набрасывались на нас, стремясь во что бы то ни стало попасть в привилегированное меньшинство «особо приближённых» к только что прибывшим иностранцам. Пихаясь и царапая друг друга, они протискивались вперёд, стараясь добраться до нас, всё больше впадая в неистовство.

Пока старуха торговка из фруктового ларька воплями призывала толпу сдать назад так, чтобы она смогла продать нам свои апельсины, я с ужасом наблюдала, как шестеро босоногих разбойников ломились сквозь громоздившиеся за её спиной хлипкие деревянные полки. В следующую минуту, не выдержав напора наседающих тел, киоск рухнул вместе с тентом и со всем своим содержимым. Торговка завизжала, судорожно цепляясь за раскиданные ящики с фруктами. Масса продолжала свой натиск, и когда мы с Ларри были уже почти на волосок от гибели под ногами беснующихся, чей-то внушительный голос остановил волну.

Голос принадлежал единственному поселковому полицейскому. Это был круглолицый мужчина в годах, на нём были застиранная форменная рубашка и поношенные брюки. Он прокладывал себе дорогу среди всеобщей истерии. Заслышав его громоподобный голос, всяк застывал на месте. Протолкавшись к нам, полисмен жестом приказал всем расступиться. Страж порядка был вооружён узким двухфунтовым стеком с тремя лентами белой пористой резины на конце. Стоило ему только хлопнуть этой «плёткой», как буяны съёживались и крадучись, бочком уносили ноги.

Робко пробормотав извинения, мы с Ларри подхватили свои апельсины и расплатились с рыдающей торговкой. Потом, с помощью полисмена и его трёххвостой плётки, расчищающей узкий коридор к дороге, мы вместе с велосипедами протиснулись сквозь человеческую стену и укатили прочь по спасительному шоссе.

Весь день дорога была ухабистой и тряской, это только обострило боли в желудке. Но несмотря ни на что, мы всё же умудрились ещё засветло добраться до Асьюта, города в восьмидесяти пяти милях южнее Эль-Минья. Наученные горьким опытом, мы не остановились купить еды. На привале, по уши в грязи и в пыли, мы наскоро отобедали апельсинами, помидорами и сандвичами с арахисовым маслом в привычной уже компании крыс, мух и бродячих верблюдов. Питьевую воду мы прикончили раньше, немного не дотянув до Асьюта.

Компания мальчишек, игравших на городских задворках, отвела нас в отель «Омар Хайям». За три доллара нам предоставили крохотный номерок без москитов. Приняв паспорта, хозяин отеля согласился зарегистрировать нас в местной полиции. Ещё в Эль-Минья мы загрузились рисом и цуккини, поэтому нам не пришлось рыскать по магазинам, и мы завалились в постель в половине десятого.

К несчастью, где-то в час ночи коридорные взялись за уборку пустых номеров на этаже. Включив на полную мощность свои портативные радиоприёмники, они громыхали вёдрами и хлопали тряпками по запылившимся столам.

Утром, с велосипедами на плечах, мы осторожно пробрались между телами работников отеля, прикорнувших на полу в тесном холле. Растолкав мужчину, ближайшего к конторке администратора, Ларри попросил у него наши паспорта.

— Пас-порт? — тупо пробормотал человек.

— Да, паспорта. Мы уезжаем. Нам нужны наши паспорта. Они не у вас? — переспросил Ларри.

Мы перерыли ящики всех конторок в холле, но паспортов нигде не было. Я совершенно пала духом. Наши паспорта исчезли, безвозвратно сгинули, а значит, мы безнадёжно застряли в Асьюте. Полиция целую вечность будет ломать голову над тем, как поступить с парочкой беспаспортных иностранцев. Египтянин повторил наши поиски, но тоже ничего не нашёл. Затем он принялся по очереди будить спящих коллег, спрашивая у каждого, не знает ли тот, где могут быть наши паспорта. Седьмой по счёту разбуженный сунул руку в карман галабеи и вытащил оттуда два синих американских паспорта. Он отдал их, расплылся в глуповатой ухмылке, после чего опять растянулся на полу и захрапел.

В тот день поведение местных ещё более изменилось. Нрав их сделался просто гадким. Мужчины и мальчишки больше не улыбались нам с обочины. Никто не кричал: «Добро пожаловать в Египет!» Добрые слова и широкие улыбки, которыми нас встречали в первые два дня пути из Каира, теперь сменились свирепыми взглядами исподлобья и визгливым требованием бакшиша. В городках и грязных деревушках все, даже женщины, клянчили у нас милостыню, когда мы проезжали мимо. Случалось, какой-нибудь подросток запускал в нас камнем. Мы не слышали ничего, кроме надрывных автомобильных гудков и громкой, истерической мольбы о бакшише.

Когда в двадцати милях от Асьюта, около небольшого скопления глинобитных хижин, у Ларри спустила шина, феллахи валом повалили к нам и принялись хватать и трясти всё, что только попадало им под руку — багажные корзинки, фляги, тормозные тросы и спицы. Пока я возилась со спущенной шиной, Ларри то и дело отпихивал наглецов, не давая им по винтику разнести велосипеды.

К полудню температура доползла до ста пяти, вскоре поднялся встречный ветер. Люди вопили, машины сигналили, пыль забивалась в нос и глаза, и, в первый раз за всё время, мы увидели трупы павших животных, по большей части — ишаков, валявшиеся у дороги. Тощие голодные псы с торопливой жадностью пожирали их туши. Мерзкое зрелище. Порой какое-нибудь животное, еле передвигающее ноги по обочине дороги, вдруг замертво оседало на колени, подкошенное истощением или болезнью. Теперь мы всё чаще видели больных детей — живых скелетиков, с глазёнками, полными гноя.

Во второй половине дня жара, встречный ветер, шум и пыль почти доконали наши нервы и желудки, но мы не решались сделать привал, чтоб хоть немного передохнуть и промочить пересохшее горло. Лучше крутить педали под неумолимым солнцем, чем сражаться с дикими толпами; и мы заставляли себя работать из последних сил.

Было четыре, когда мы доползли до Сохага. Кожа поджарилась на солнце, зной вытянул все силы, при попытке сглотнуть гортань саднило так, словно по ней прошлись наждаком. Кто-то показал нам дорогу в локанду, местную ночлежку. Хозяин отвёл нас в «апартаменты». В комнатушке не было ничего, кроме пары коек. Простыни свалены в угол, на полу — груды мусора и два матраса. Хозяин запросил за эту «конуру» два доллара, а сверх того ещё по четыре с носа — но вперёд, за то, что он сообщит нам, где находится полицейский участок. Когда же мы отказались вознаградить его восемью баксами, он только пожал плечами.

Пока Ларри спорил и торговался со сквалыгой, я вышла на улицу и попыталась разузнать у прохожих дорогу в участок. Ни один не удостоил меня ответом. В конце концов мы с Ларри решили ехать в Джиргу, ещё в двадцати милях к югу. До темноты оставалось часа полтора, времени достаточно.

Но эти самые двадцать миль припасли для нас по-настоящему бедственный конец и без того неудачного дня. В пяти милях от Сохага асфальт неожиданно кончился, дорога превратилась в пыль и камни. Грузовики теснили нас в кювет; обитатели ближайших хижин драли глотки, требуя бакшиш, и швыряли в нас камнями. Когда же спустилась темнота, мы понятия не имели, сколько ещё миль осталось отмахать. От иссушения на знойном, сухом и пыльном воздухе из носа сочилась кровь, и тут во всю мощь «вступили» москиты. Время от времени мы останавливались и усердно выковыривали из-под век мелких мошек, чтобы избавиться от острого жжения в глазах. Заставляя себя двигаться, я скандировала: «Я буду в Джирге. Я буду в Джирге. Я буду в Джирге».

Страшное место — эта Джирга, раскинувшаяся в километре от дороги. Местные жители отреагировали на наше появление бессмысленной погоней, сопровождаемой неистовым криком. «Водитель такси», а точнее, извозчик, правивший лёгкой двухместной коляской, согласился проводить нас в участок. Когда же на узких, тесных улочках толпы любопытных пытались взять нас в тиски, поминутно теребя за одежду, дёргая за волосы и цепляясь за велосипеды и вьючники, он щёлкал их кнутом.

К семи часам мы доковыляли до участка и ввалились в кабинет начальника полиции, Ларри, как был, только в шортах, я — в шароварах с лампасами и необъятной футболке. Обоих нас с головы до пят покрывала корка грязи, пота и приставшей к телу мошкары, у меня из носа потоком хлестала кровь.

— Добро пожаловать в Египет.

— Ага,— тяжко вздохнул Ларри.

— Чем могу?

— Можете. Нам нужно в отель. Мы очень, очень устали. Мы ехали сюда на велосипедах целый день, от самого Асьюта.

— Будьте любезны — чайку, и тогда поговорим. Присаживайтесь.

Нам обоим вовсе не улыбалось кружками вливать в опалённое зноем горло обжигающий чай, но — куда там спорить... И мы принуждали себя глотать кипяток, улыбаться и едва ли не дружески болтать со всеми полисменами, заскакивавшими в комнату. Каждый из шкуры вон лез, лишь бы произвести на нас впечатление своим статусом в славном отряде блюстителей порядка, а мы, как могли, подыгрывали им. Невзирая на мой отталкивающий внешний вид, самцы одаривали меня долгими похотливыми взглядами, я же чувствовала себя как проститутка на панели. Как мне хотелось встать и уйти, но я продолжала глупо улыбаться, шёпотом проклиная досадный «пятый угол».

Регистрация тянулась два с половиной часа. Мы отвечали на длинный перечень вопросов о нашем путешествии и об Америке. Точнее, говорил в основном один Ларри, тогда как я затыкала свои кровоточащие ноздри комочками туалетной бумаги. Закончив с нами, полицейские направили нас в локанду, с их слов, «хорошую, но не то чтобы очень». Двое из них эскортировали нас туда, не давая толпе навалиться на нас и вдребезги сокрушить велосипеды.

Наш номер в локанде представлял собой некрашеный изолированный отсек, футов девять на двенадцать, необставленный, если не считать «гарнитура» из двух одинаковых коек, которые занимали его почти целиком. Цементный пол залегал где-то глубоко под слоем вековой грязи. Под самым потолком виднелось небольшое оконце. Оно было закрыто, и мы чувствовали себя как в духовке.

Сдвинув койки, мы затолкали под них своё барахло. Затем мы втиснули в комнату «коней». После этого на полу совсем не осталось свободного места, и мы передвигались по комнате, переползая по койкам на четвереньках. Чтобы не напустить москитов, роем толкущихся в коридоре, Ларри плотно прикрыл дверь, по той же причине окно осталось наглухо закрытым. В нашей «духовке» было нечем дышать, жара постепенно доводила наши тела до «запекания».

Я прилегла на одну из коек, по коже ручьями струился пот. Пока я обихаживала мои кровоточащие ноздри, полоскала горло и промывала глаза, чтобы хоть как-то унять жжение и освободить их от грязи и мошек, я хорошенько рассмотрела стены комнаты. Он были испещрены маленькими неровными красными пятнышками. Присев, я внимательно рассмотрела одну из кляксочек. Это был раздавленный москит. Среди кляксочек замерли крохотные тельца живых москитов. На каждой стене притаилось штук пятьдесят живёхоньких кровососов, примерно столько же, сколько и красных пятнышек.

С полчаса мы с Ларри трудились над увеличением числа кляксочек, затем сделали перерыв и отправились мыться в уборную в конце коридора. Комнатка вмещала мерзкое зловонное «очко», сточную трубу, вода из которой выливалась прямо на пол, и водопроводный кран, расположенный двумя футами выше, как раз над самой уже упомянутой «дыркой в полу». Любую поверхность, куда ни глянь, покрывала жирная, чёрная, глубоко въевшаяся грязь, воздух гудел от москитов. Чтобы «принять душ», мы поочерёдно приседали на корточки под краном, устроенным так близко к сортиру, что, когда я подставляла под воду голову, моё лицо оказывалось не более чем в футе от вонючей дыры. Москиты вовсю дырявили мою голую кожу, от духоты, стоявшей в «кабинете мечтаний», я обливалась потом, несмотря на струившуюся по телу холодную воду. «Освежившись», мы продолжили избиение москитов, а затем отправились купить чего-нибудь на обед и на завтрак.

Нам приходилось с трудом прокладывать себе дорогу по улицам. Толпы людей, и особенно детворы, запрудившие узенькие переулочки, при нашем приближении приходили в настоящее буйство. Каждому хотелось добраться до нас, те же, кому это удавалось, толкали и царапали нас. Они поминутно выкрикивали: «Как твоя зовут?» — с такой истерией, что даже не помышляли сделать паузу и дождаться ответа. Заслоняя лица от цепких рук, мы вслепую продвигались из переулка в переулок в поисках хлеба и фруктов. Было уже одиннадцать. Голод, усталость и резкий упадок сил усердно подтачивали нам нервы. Мы были затравлены гвалтом и людской толчеёй. Но сам вид пищи заставлял нас продолжать отчаянно маневрировать в потоке, даже если торговцы фруктами гнали нас взашей, из опасения, что дикие орды походя снесут их ларьки. Пока мы пробирались к дверям локанды, толпа тянула к нам руки, вцеплялась ногтями, тряся что было сил. Потом на улицу вышел управляющий с длинным шестом в руках и ударами разогнал людей.

Уже внутри, усевшись почти нагишом на кроватях в нашей грязной, унылой и раскалённой «коробке», мы принялись с жадностью поглощать хлеб и сыр, апельсины и помидоры — всё то, что нам чудом удалось купить. И сразу к нашим телам, намазанным кремом от москитов, а потому ещё более липким и клейким, прочно пристала матрасная пыль. Время от времени кто-нибудь из нас подскакивал, чтобы прихлопнуть москита. Теперь стены были едва ли не полностью покрыты тельцами кровопийц. В комнату с рёвом врывались музыка и гомон из кофеен близ городского центра, и я, почти не слыша собственного голоса, мысленно уговаривала себя: «Осталось всего-то полтора дня пути, сестрёнка. Ещё только одна ночь. Крепись. Ты выдержишь».

В половине шестого комнату пронизал призыв муэдзина к утренней молитве, как будто стены были ему не помеха. Чувствовалась только усталость, страшная усталость. Я неторопливо уминала завтрак; я вовсе не горела желанием высунуть нос наружу, чтобы опять очутиться среди давки и толкотни.

Огромное и шумное людское сборище уже поджидало нас, когда мы выкатили велосипеды из дверей локанды. Проехав сотню ярдов, Ларри остановился щёлкнуть на память поглотившее нас человеческое море. Вытащив из футляра аппарат, он поднёс его к глазам, но стоило ему только взглянуть через видоискатель, как сразу же стало ясно: кадр пропал. Линзы покрывал слой пыли — в Египте пыль проникает повсюду,— а в окружении людей, которые уже теребили нас, трясли велосипеды и хватали саму камеру, об их протирке не могло быть и речи. Когда же кто-то поддал ногой по моему вьючнику, Ларри быстро защёлкнул футляр, и мы двинулись вперёд, наугад выбираясь из города.

В тот день чем ближе к вечеру, тем больше портилась обстановка, равно как наше настроение. К отчаянным воплям о бакшише, ухабистым дорогам, автомобильным сигналам, падали, больным детям, пыли и полуденному стошестиградусному пику жары прибавилось нечто новенькое, с чем необходимо было бороться,— грозный вал НЛО — «низко летающих объектов». Едва ли не каждый встречный на пути между Джиргой и Кеной норовил чем-нибудь запустить в нас. Завидев нас на дороге, люди торопились подхватить с земли камень или палку, чтобы потом метнуть нам в лицо. За что? Этого мы так и не выяснили. Мы были слишком поглощены увиливанием от свистящих в воздухе предметов, чтобы остановиться и требовать объяснений.

Вдобавок ко всему появились ещё и «злодеи-воздыхатели» — мужчины и мальчишки-подростки, преследовавшие меня на велосипедах. Обычно они старались привлечь к себе внимание тем, что катили рядом со мной, пристроившись как можно ближе, свистели, делали непристойные жесты и вожделенно сопели. Как могли все они находить меня привлекательной в этих уродливых шароварах и футболке, это так и осталось выше моего понимания; тем не менее от «воздыхателей» не было отбоя. Как бы мы ни орали, с каким бы усердием ни отмахивались от них, словно от назойливых мух, они всё равно продолжали пыхтеть и нести чепуху. Наконец Ларри пришла в голову одна идейка. Когда же он впервые попробовал её в деле, она прекрасно сработала.

Нашей первой «жертвой» стал долговязый приставала в пластиковых сандалиях и рваных галабеях, чья похотливая улыбка выставила напоказ весь его почти беззубый рот. Пока ухажёр тащился рядом со мной, Ларри принялся за дело. Прежде всего он вклинился между мной и «воздыхателем», потом начал медленно оттеснять жертву от меня к противоположной стороне дороги. Вместо того чтобы смотреть, куда же его несёт, «воздыхатель», тупо работая педалями, не сводил глаз с моего тела. Ларри продолжал отжимать его к бровке, тот продолжал вожделенно пялиться на меня. И вот наша «жертва» уже целиком и полностью в руках Ларри. В считанные минуты Ларри удалось «выжить» его с дороги и резким ударом свалить на землю, в пыль и колючие кусты.

Всякий раз метод отлично себя оправдывал. Однажды, как раз в тот самый момент, когда Ларри уже изготовился завершающим толчком смести «добычу» с асфальта, откуда-то сзади, сверх программы, вынырнул другой «воздыхатель». Не замечая, что творится вокруг, и видя на дороге только меня, он на полном ходу врезался в первого. Двое вопящих людей взвились в воздух и с высоты плюхнулись в канал, в то время как мимо нас пролетели педали и прочие велосипедные детали.

Ближе к полудню в небольшой пластиковой фляжке, притороченной к раме моего велосипеда, кончилась вода. Когда же я остановилась наполнить её из резервной канистры, которую тащила на заднем багажнике, позади нас остановились трое на мотоцикле. Вместо традиционных галабеев на них были слаксы и рубашки. Незнакомцы сползли с мотоцикла и плотно обступили меня. Мы с Ларри приветливо покивали им, они же только осклабились в ответ. Затем один из египтян знаками велел мне прогуляться с ним до ближайших кустов, но прежде чем слова и жесты этого самца дошли до моего сознания, кулак Ларри уже разнёс ему скулу. Со стороны Ларри удар был чисто рефлекторной реакцией, а потому потряс нас обоих.

— Теперь драки не миновать! — заорала я.— Трое на двое! И эти парни такие здоровые!

Я схватилась за велосипедный насос. Металлический рычаг на его конце, если им умело воспользоваться, мог причинить немалую боль. Я мысленно прикинула, что могу взять на себя одного из парней, Ларри же неминуемо доставались двое. Он уже держал наготове баллончик репеллента от собак. К этому времени тот, кого ударил Ларри, всё ещё ощупывал лицо и медленно пятился назад. Вид у него был ошеломлённый, словно он и представить себе не мог, что Ларри способен столь решительно отреагировать на его предложение. Двое других пустились наутёк, размахивая поднятыми руками, как бы показывая, что не станут участвовать в драке. Когда же оглушённый ударом нахал наконец собрался с мыслями, он тоже поднял руки вверх. После чего он вскочил на мотоцикл и с рёвом помчался туда, откуда явился, двое его дружков пешком поплелись за ним.

Мы с Ларри постояли на обочине, пока не восстановили некую видимость спокойствия. Затем всё вернулось на круги своя: мы опять крутили педали, увёртывались от посылаемых в нас «снарядов», устраняли «злодеев-воздыхателей» и обедали в компании крыс и мух. И снова — без остановок.

Так поездка из Джирги в Кену обернулась для нас долгим опасным испытанием.

После Джирги Кена, лежащая на самом краю пустыни, в тридцати шести милях к северу от Луксора, принесла нам приятные перемены. Её улицы бурлили народом, но нас никто не трогал, и мы без труда разузнали дорогу в полицейский участок. Полиция направила нас прямиком в небольшой отель, уверив при этом, что его администратор чуть позже, вечером, сам занесёт им для регистрации наши паспорта. «Вам не придётся ждать, пока вас зарегистрируют». Это-то нас как раз и устраивало.

Отель оказался захудалым, но в нашем номере вполне хватило места, чтобы поставить палатку, спасавшую нас от москитов. В соседнем номере квартировал козёл, который блеял всю ночь напролёт.

В тот день в Египте отмечали религиозный праздник, и все продуктовые палатки были закрыты. Промыкавшись час в поисках чего-нибудь съестного, мы вернулись в номер только с двумя маленькими хлебцами и пачкой спагетти. Мы не нашли ничего, чем можно было бы заправить спагетти, даже маргарина.

В десять часов, когда мы как раз садились ужинать, чтобы хоть раз лечь спать пораньше, в дверь постучали. Ларри кинулся открывать, в коридоре стоял молодой администратор отеля в зелёных с белыми полосками галабеях и стоптанных ботинках. В руках он держал наши паспорта, по тону его голоса можно было понять, что дело не терпит отлагательства.

— Немедленно ступайте в участок!

— Ничего подобного. Мы уже там были,— возразил Ларри.— Нам сказали, что вы сами можете передать им наши паспорта. Мне незачем туда идти.

— Нет! Я пойду, и вы пойдёте! — завопил он.

Весь день на нас кто-нибудь орал, вопль этого человека переполнил чашу терпения Ларри.

— Дудки! Никуда я не иду! — прогремел он в ответ.— Я голоден и хочу есть. Устал и хочу спать. Я не пойду! Заполнение этой регистрационной «портянки» — пустая трата времени! Послушайте, я кушать хочу, я хочу в постельку. Уж не запретят ли мне это сделать в этой стране после всего того, что нам пришлось сегодня вынести?

Впервые за всё наше путешествие Ларри был готов расплакаться.

— Нет! Нет! Вы пойдёте! Пойдёте!

Ларри с грохотом захлопнул дверь, но администратор продолжал надрываться. Ларри распахнул дверь и рявкнул:

— Ладно. Твоя взяла. Пошли.

— Сейчас же вернусь,— ворчал он, вываливаясь за дверь.— Когда я разберусь там, в участке, эти парни по гроб жизни будут молиться, чтобы впредь не встречаться с американцами.

В участке, куда молодой человек привёл Ларри, царили совсем другие порядки. Охранники у ворот жестами приказали ему подождать. Но Ларри рвался внутрь, крича, что он желает видеть начальника полиции, и немедленно!

— Я отведу вас,— отозвался из-за забора один из полисменов, и Ларри проследовал за ним в здание и далее по длинному коридору к закрытой двери. Полисмен распахнул дверь. За ней оказался крохотный кабинетик с «очком». Переступив через фаянс, заляпанный нечистотами, полицейский открыл дверь на противоположной стороне уборной и шагнул в комнату, оказавшуюся кабинетом начальника полиции. Ларри протопал за ним. Швырнув на стол наши паспорта, полицейский удалился. Вслед за тем в комнату вошёл сам начальник, но не успел он ещё гостеприимно пригласить Ларри в Египет, как слова полились у того изо рта, словно из рога изобилия.

— Слушайте, в чём дело, а? Мы с женой уже отметились в другом участке, но нам сказали, что не нужно регистрироваться лично; и администрация отеля может это сделать за нас.

— Пожалуйста, посидим, попьём чайку. Я только хочу побеседовать с вами,— просиял начальник.

— Ну а мне всего-навсего хотелось бы покончить с ужином и малость вздремнуть. Взгляните-ка на меня. Похож я на палестинца или израильтянина? Нет. Я — американец, моя жена — тоже, и мы явно не шпионы. Так, ближе к делу. Неужели вы и правда думаете, что ЦРУ взяло моду засылать своих шпионов под видом велосипедистов? Итак, как видите, двухчасовая беседа с глазу на глаз будет для обеих сторон пустой тратой времени. Верно?

Полицейский рассмеялся и, поднявшись с места, пожал Ларри руку.

— Надеюсь, это может стать началом важных взаимоотношений.

— Что-о-о?

— Присядьте, пожалуйста. Как вам нравится путешествовать по Египту?

— Понравилось ли мне в Египте? — Ларри сгрёб паспорта со столешницы.— С шести часов утра я съел только два апельсина и малюсенький хлебец. И всё же я умудрился добраться сюда из Джирги, преодолев на велосипеде шестьдесят миль под палящим солнцем, при невероятной жаре, в то время как все кому не лень швыряли в меня камни и разное прочее дерьмо и с воем требовали бакшиш. Разные наглецы грязно домогались моей жены. Мы не могли остановиться купить еды и воды, потому что вокруг нас немедленно собралась бы толпа и разнесла бы на части наши велосипеды. Нет, мне совсем не понравилось в Египте. Нетрудно понять, что теперь я просто валюсь с ног и зверски хочу жрать. Я возвращаюсь в отель поесть-поспать. Спокойной ночи!

Ларри решительно открыл дверь, перешагнул через фаянс, распахнул следующую дверь, прошагал по коридору, через огороженную территорию участка, выбрался за ворота и возвратился в гостиницу. Потом втянул свою долю спагетти с хлебом и завалился спать.

В комнате с застоялым воздухом было как-то особенно жарко. Нам обоим с трудом удалось заснуть, несмотря на то что мы вымотались до полного изнеможения, как морально, так и физически. Всю ночь напролёт по телу струился пот, москиты ударялись в стенки палатки, и блеял козёл.

На следующее утро я проснулась со странным чувством. Мой резервный «кармашек» энергии, откуда я, бывало, всегда выуживала последнюю монетку воли к победе, опустел. Я чувствовала себя обессиленной, обескровленной и уничтоженной.

— Барб? — прошептал Ларри.

— Со мной творится что-то непонятное.

— Со мной тоже.

Я напрягала ум, анализировала свои чувства в поисках некой скрытой искорки энергии, но так и осталась ни с чем. В последние дни я мало ела и мало спала, вчера же сожгла прорву нервной энергии, боясь быть забитой камнями. Этим утром мой желудок вёл себя вразрез с «приказаниями» всего организма. Мне страшно хотелось есть, но я старалась не думать о еде. На завтрак мы съедим по крутому яйцу; два яйца — это всё, что нам удалось раздобыть вчера вечером. Яйцо и уйма воды — вот на чём мне предстоит продержаться всё тридцать шесть миль до Луксора.

— Тридцать шесть миль. Каких-то несколько часов, и мы в Луксоре. Стоит только подумать об этом, как непонятно откуда у меня набирается вполне достаточно сил на дорогу,— бубнил Ларри, изо всех сил стараясь сидеть прямо.

Между тем эти последние тридцать шесть миль приготовили для нас настоящий удар. Сельские жители от Кены до Луксора отличались задиристым и даже жестоким нравом. Вместо того чтобы, завидев нас, схватить камень или палку и, как это уже не раз бывало, запустить в нас, они набирали груды каменных обломков. Обычно на улочку выскакивала компания мальчишек, мешая нам двигаться на хорошей скорости, тем временем взрослые выпускали весь свой арсенал снарядов, вцеплялись в велосипеды и рвали нас ногтями. Феллахи шли на нас, размахивая ветками. Манёвр с ветками был новым и ужасным изобретением. Мы стремились во что бы то ни стало уклониться от них, а потому обращали меньше внимания на летящие камни, рикошетом отскакивающие от нас и велосипедов.

К счастью, ни один камень не попал в лицо, но когда один местный «умелец» едва не снёс Ларри макушку мастерским взмахом здоровенной палки, мы решили, что пора перейти к самообороне. Перед въездом в следующее селение каждый из нас подыскал себе «личное оружие» — свою собственную ветку. После этого мы врывались в деревни, нанося ветками ответные удары нападавшим и сметая их с дороги.

Около трёх часов мы буквально с боем прокладывали себе дорогу в Луксор, останавливались только раз, чтобы вооружиться. Страх быть высеченными, избитыми и раздавленными толпой прокачивал через организм непрерывный поток адреналина, заставляя нас что есть мочи жать на педали. Когда же мы, изрядно украшенные боевыми синяками, наконец вкатили в Луксор, нас качало от изнеможения и голода.

Я мечтала о чистеньком гостиничном номере, о еде, двенадцатичасовой отсыпной, которая взбодрила бы нас морально и помогла бы нашим телам восстановить запас силы и стойкости. Но Луксор, как известно,— город туристов, и его отели старались угодить тургруппам лощёных и холёных американцев, австралийцев и европейцев. Они не желали иметь никаких дел с парой оборванных, дурно пахнущих велосипедистов. Всякий раз, когда мы подъезжали к гостинице, на улицу выскакивал клерк-регистратор и отчаянно делал нам знаки убраться с глаз. Даже если мы прятали велосипеды за углом, а сами на своих двоих топали в гостиницу, регистраторы, мельком взглянув на мои пыльные шаровары, на нашу закопчённую кожу и почерневшие зубы, на сальные спутанные волосы, неизменно уверяли нас, что мест в отеле нет и до конца недели не будет. И всякий раз, получив от ворот поворот, я чувствовала, как всё глубже погружаюсь в пучину бессилия и отчаяния. И боролась с желанием врезать по наглой морде какому-нибудь из этих надутых гостиничных клерков.

Потратив больше часа, мы наконец отыскали отель, который согласился нас принять,— «Хоруз-отель», прямо напротив Луксорского храма. Нам достался последний свободный номер. Жаркий, тёмный от сажи и пыли, он помещался на втором этаже, прямо над шумным проспектом, но это было лучшее, на что можно было рассчитывать в Луксоре при том, как мы выглядели.

В отеле был ресторан, где на обед за два доллара с персоны подавали салат, рис, картофель, зелёные бобы, жаркое и апельсины.

Сразу же после регистрации, скоренько уничтожив по два полных обеда, мы рухнули на кровати и проспали без задних ног остаток дня, прихватив добрую половину следующего. В кладовке нашего этажа Ларри раскопал вентилятор, иначе при изнурительном пустынном зное спать в номере было бы просто невыносимо.

Перед тем как уснуть Ларри выразил словами то, о чём неотступно думали мы оба:

— Этот обратный прорыв в Каир — не по мне. Я за то, чтобы вернуться поездом.

Луксор, с его храмами и гробницами, насчитывающими более трёх тысячелетий, внушал благоговейный трепет. Мы провели там около недели, бродя по Карнаку, древнему городу Тебесу, осматривая Луксорский храм, гробницы Тутанхамона и других фараонов, их родичей и придворных. Великолепие и величие руин Древнего Египта резко контрастировало с нищетой и первобытным убожеством Египта сегодняшнего.

Накануне отъезда из Луксора мы отправили велосипеды в Каир багажным поездом, молясь, чтобы их не изувечили и не увели по дороге. Нам казалось, что шансы наших «коней» не попасть в лапы воров весьма призрачны, тогда как администратор отеля думал иначе: «Египтяне попрошайничают, но не воруют. Ничего не стрясётся с вашими велосипедами».

Благодаря студенческим карточкам мы заплатили всего полцены за купе на вечерний поезд до Каира. Поездка пришлась на ночь четвёртого ноября, того самого дня, когда иранские студенты захватили американское посольство в Тегеране. Наутро, когда поезд прибыл на каирский вокзал, миновав пути, загромождённые вышедшими из строя локомотивами, пыльными грудами угля и щебня, мы со всех ног кинулись прямиком в багажное отделение. Наши велосипеды были на месте. Для сохранности расстаравшийся служащий запер их в отдельной кладовке, а за лишнюю каплю внимания потребовал с нас выкуп — изрядные чаевые.

С вокзала мы направились в многоэтажный жилой район, расположенный в окрестностях аэропорта. Джим Петт, принадлежащий к той же религиозной группе, что и мой брат, заранее пригласил нас погостить у него, когда мы вернёмся из Луксора. Британский гражданин, добрую половину своей жизни проживший в Египте, он преподавал педагогику в Каирском университете. Его квартира сияла безупречной чистотой, как небо от земли отличаясь от привычных нам локанд и дешёвых отелей. Все три дня до отлёта в Афины, пока мы жили у Джима, я мучительно раздумывала над «почти созревшим» решением вернуться домой.

Днём, когда Джима не было дома, мы с Ларри отсиживались в квартире — оазисе, защищённом от грязи, гвалта и нищеты. Мы проводили время за письмами или слушали записи Джона Денвера. Его ностальгические, горьковато-сладкие песни о Скалистых горах, зелёной траве, деревьях и горных ручьях и о возвращении в родные места пробуждали во мне такую тоску по дому, что всякие попытки удержаться от слёз неизменно оканчивалось неудачей. Все три дня я горестно прохлюпала носом, лишь дважды отважившись выйти на каирские улицы — в «продрейсы» за рисом и хлебом. И все три дня мы с Ларри только и говорили что о поездке в Луксор: о крысиных и мушиных полчищах, о мерзости и полном упадке и о египтянах — о тех, что встречали нас улыбкой, и о тех, что пялили на нас глаза, попрошайничали, плевались, бросались камнями и палками.

А ещё я много думала о Египте. В Египте я впервые в жизни лицом к лицу столкнулась с крайней нищетой, грязью, болезнями. Теперь я знала об этом не понаслышке, не из книг и журналов, не из теле— и радиопередач. Они стали моей «окружающей средой». В этой среде я ела, спала, двигалась. Я узнавала их по звукам и запахам. Я соприкасалась с ними, и они задевали меня за живое. В деревнях мне приходилось встречаться и говорить с настоящими «живыми мощами»; случалось, фрукты и хлеб, из которых состоял мой обед, я получала из рук желтушных жертв шистосомоза — болезни, которой жители Верхнего Египта заражались через обитающих в канале улиток-переносчиков или через заражённую воду.

Бедняки тянули ко мне руки и теребили мою видавшую виды «амуницию», которая казалась им чистой и новой, выпрашивали деньги на кусок драгоценного тухлого мяса, чтобы набить голодное брюхо. Интересно знать, догадывались ли они, что в запылённых вьючниках мы с Ларри везли капитал, больший, чем они могли заработать за всю свою жизнь, просто потому, что по счастливой случайности или по воле рока мы по рождению принадлежали к американскому среднему классу, тогда как они появились на свет среди нищеты Третьего мира. Как, вновь спрашивала я, можно разумно объяснить, почему эти несчастные обречены на такое ужасное существование, в то время как большинство американцев — благодаря самому факту своего рождения в Штатах — по сравнению с ними живут как короли? И я не находила объяснения. Я винила себя и за то, что ухнула столько денег на удовлетворение собственной прихоти обогнуть земной шар на велосипеде, в то время как египтяне изо дня в день с трудом наскребали себе на жизнь.

На второй день нашего житья у Джима Ларри купил почитать английский журнал. В большой сенсационной статье рассказывалось о массовой гибели населения от голода в Камбодже. Я прочла статью, и моё чувство вины обернулось отчаянием. Чем больше я размышляла о пробеге по Египту, тем больше меня пугала Индия. Ведь именно Индия печально славилась массами голодающих, грязью и болезнями, хроническим перенаселением и трупами в сточных канавах Калькутты. Теперь же, когда я поняла, как жестока может быть жизнь, Индия представлялась мне неким видением ада. Меня совсем не тянуло в страну, где нам, вероятно, придётся ещё хуже, чем в Египте. Разумеется, мы не вчера уехали из Санта-Барбары, но тем не менее я очень сомневалась в том, что мне будет по силам «покорить» Индию.

Мне хотелось домой, и это мучило меня ничуть не меньше. Как можно вернуться в Америку и забыть, «похоронить» всё, что ты видела и узнала в Египте? Как можно преспокойно жить в Америке, зная, как живут люди в большинстве стран мира? Как я смогу растить детей, одевать их в последние модели «Найк», покупать им игрушки, игры и всякую всячину, зная, что на деньги, затраченные только на «Найк», можно было бы почти год кормить целое семейство из голодающего Третьего мира?

Но если я и сомневалась насчёт возвращения домой, то ещё больше меня страшила перспектива отправиться в Индию. Что до Ларри, то ему уже хотелось продолжить:

— Барб, я тоже в отчаянии. Египет — первая страна, где я не мог петь в дороге. В других странах я пел от счастья, от скуки, от тоски или от боли, чтобы поднять себе настроение. Я горланил весёлые песенки и такие, чтобы просто забыться. Но в Египте не пелось. Первые два дня после отъезда из Каира я не пел, потому что был поражён увиденным. Позже, когда наше путешествие превратилось в настоящую, ежедневную и еженощную, борьбу за выживание, я уже не мог петь, потому что был слишком подавлен и измотан. До Египта я просто не представлял себе, что значит быть опустошённым, разбитым и до какой степени можно истощить все свои резервы.

Но всё-таки, каким-то удивительным образом, я в полной мере оценил вызов, брошенный нам Египтом. Египет показал, насколько выносливее мы стали. Я хочу сказать, начни мы наше путешествие с этой страны, мы не продержались бы и двух дней. И знаешь, я думаю, Египет подготовил нас к Индии.

Думаю, чем дольше нас будет окружать нищета и все прочие «прелести» Третьего мира, тем меньше они будут нас огорчать и тем скорее мы придём к необходимости с ними смириться. Конечно, меня пугает Индия, но мне по-прежнему хочется там побывать. Понимаю, это — рискованное предприятие, но я хочу доказать себе, что смогу преодолеть все испытания, которые оно мне подкинет. Есть ещё одна причина, почему мне не хочется отступать. По-моему, ради Карнака, гробниц, Луксорского храма стоило пройти через всё, что нам выпало. А Индия, а Гималаи? Как бы тяжело ни было в Индии, знаю, что, когда наконец доберусь до Непала и своими глазами увижу Эверест, я испытаю ни с чем не сравнимое, бесценное чувство благоговения.

Да, мне хотелось бы продолжить, но без тебя я никуда не поеду. Без тебя у меня ничего не выйдет. Мы так много пережили вместе, что теперь я не смогу продолжить путешествие в одиночку. Слишком сильно буду по тебе скучать. Мне будет одиноко, из рук всё начнёт валиться, и смотреть уже ни на что не захочется. Я не хочу отступать и понять не могу, почему ты хочешь вернуться. Просто ты воспринимаешь всё гораздо острее, чем я. Что же касается здешних условий жизни, то я не чувствую ни личной ответственности, ни вины. Я просто принимаю их как есть. И они таковы по многим известным тебе причинам — из-за неравномерного распределения природных ресурсов, географического положения страны, климата, политики и рождаемости.

Слушай-ка, я придумал. Давай вечером поговорим с Джимом. Может быть, он что-нибудь нам и посоветует.

И хотя Джим никогда не был в Индии, он принялся уверять нас, что там будет всё же полегче, чем в Египте:

— В Верхнем Египте всего одно асфальтовое шоссе, с севера на юг. Выбора нет, поэтому на нём сосредоточен весь транспорт, и вы держались только этой дороги. Кроме того, вдоль шоссе проживает практически всё население Верхнего Египта. Вот почему вам не удавалось отделаться от назойливых толп. Но в Индии можно воспользоваться периферийными дорогами, избежать потока машин и людской давки. По-моему, вам следует продолжать путешествие.

В конце нашего пребывания у Джима мы с Ларри приняли решение. Мы полетим в Индию, если только не провалится номер с авиабилетами, которые нам назначено было выкупить в студенческом турагентстве в Афинах всего за четыре часа до отлёта.

— Если не получится, значит, будем считать это знаком поворачивать домой,— рассудил Ларри.

Когда 8 ноября мы прилетели обратно в Грецию, меня по-прежнему одолевали сомнения насчёт нашего ближайшего будущего. Индия вселяла в меня панический ужас. Но я знала, что, если мы полетим домой, я буду считать себя последней трусихой.

Во второй раз Афины предстали перед нами совершенно в ином свете. После Египта затянутая смогом, пыльная, запущенная греческая столица показалась нам безупречно чистой. Я совсем забыла о цветах, сияющей зелени листвы и о пышных изумрудных лужайках. Наверное, египетские кустарники и пальмы тоже были зелёными, но их зелень скрывалась под коричнево-серым слоем песка, пыли и грязи.

Мы остановились в кемпинге неподалёку от аэропорта. Наш маленький лагерь был окружён пиниями и густой зелёной живой изгородью, там день-деньской пели птицы. Как замечательно было вновь расположиться лагерем под открытым небом, пусть даже и в кемпинге. Разбив палатку, мы совершили набег на богатенькую продуктовую лавку в ближайшем квартале и возвратились с добычей в виде двух цыплят-барбекю, банки арахисового масла, крепких зелёных яблок, густого сливочного йогурта, салата-латука, салатной приправы и — грехи наши тяжкие — пачкой печенья, обсыпанного шоколадной крошкой. В ожидании грозящего нам в Индии голода Ларри объявил официальный «праздник желудка».

Турагентство не подвело: в полдень 9 ноября мы держали в руках билеты на четырёхчасовой рейс «Биман Эрлайнс». При регистрации нам было разрешено везти велосипеды как обычный багаж, без доплаты. Нас проинформировали, что билеты на рейс полностью раскуплены, хотя за пятнадцать минут до посадки в зале ожидания, не считая нас, сидело только двадцать три пассажира.

— Ох, не нравится мне всё это,— заметила я, обводя взглядом почти пустой зал.— И в агентстве, и при регистрации уверяли, что все билеты проданы. Надо понимать, самолёт рассчитан всего на двадцать пять мест?

Я запаниковала. Мне и раньше никогда не удавалось сохранять спокойствие в ожидании полёта. Почему-то всегда казалось, что именно этот, «мой», самолёт непременно рухнет.

— Господи, только не говори мне, что мы летим из Греции в Индию на «Цессне»! — проговорила я, чуть дыша.

— Будет тебе, Барб, не надо истерики. Я знаю, что ты терпеть не можешь летать самолётом, но...

— Истерика? Послушай, давай рассуждать логично. Посчитай-ка их.— Я почти орала, указывая на остальных пассажиров.— Двадцать три да мы с тобой, то есть двадцать пять. Нехитрая арифметика. Теперь, если допустить, что самолёт будет набит битком, а здесь всего только двадцать пять ожидающих, значит, речь идёт о действительно маленьком самолётике, не так ли? Ну? Точно? Вот видишь. Они собираются запихнуть нас в «ответ Бангладеш Боингу-747-му» — в «Резиновый Супер Цессна»!

— А сейчас, Барб, постарайся успокоиться. Мне...

— И вот ещё что,— кипятилась я.— Взгляни-ка, что за народец здесь собрался! Вот девица в каких-то немыслимых, грубых солдатских ботинках, а куртка на ней как у полярных зимовщиков, а ведь тут жарковато, а в Индии будет ещё жарче. А вот и её бритоголовый приятель, тот, что заодно сбрил себе и брови, в жилете на голое тело и в колониальных шортиках. И у обоих на ожерелье из дерева болтается медальон с портретом их любимого фанатика — индийского гуру.

О'кей, теперь взгляни на остальных. Все они такие же чудики, как эти двое. Вот немочка, с ног до головы в чёрном, вот два француза, которые так давно «сели на иглу», что у них глазки свело. А вот ещё и «молчун» в белой блузе, затянутый в джинсы, на голове — шарф, на шее — шарф, и подпоясан — шарфом, тот, что уже битый час только и делает, что смотрит в одну точку у себя в паху и странно чирикает.

Чудилы! Придурки! Опустившиеся наркоманы и парочка чокнутых велосипедистов! У нас нет никаких шансов! Уверена, шансы самолёта на нормальный полёт зависят от того, что за пассажиры на борту. Вот почему всегда бывает приятно узнать, что вместе с тобой летят монахини или дамочка в положении. Рядом с ними чувствуешь себя как-то спокойнее. Бог не даст упасть самолёту, в котором так много хороших, добропорядочных людей. Нет. Но он уж точно не уделит ни на йоту внимания этому рейсу. Из всего «букета» мы с тобой, похоже, самые праведные души, а значит — кричи караул! Никакой надежды! Самолёт, как пить дать, рухнет! Я знаю! Знаю! Я точно это знаю!

— Ради всего святого, Барб, угомонись! — умолял Ларри.

Из громкоговорителя пробасил голос: «Объявляется посадка на самолёт «Биман Эрлайнс», рейс семьсот четырнадцать, в Дакку, транзитом через Дубай и Бомбей».

— Дубай?! Где это — Дубай? — прокричала я громкоговорителю.

— А, не знаю,— безразлично бросил Ларри.

— Замечательно! Я, Барбара Сэвидж, собираюсь сесть в самолёт, который совершит посадку в некоем месте, о котором я вообще не слыхала! Даже представить себе не могу, в какой это может быть стране! Всё ясно заранее! Крушения не миновать! Мы...

— Смотри-ка, а вот и наш самолёт,— перебил меня Ларри.— Тот, что выруливает из-за ангара. Видишь, это не «Цессна», это — 707-й. Да и на вид — ничего. Новенький. Выглядит неплохо.

— Двадцать пять человек собираются полностью оккупировать 707-й? — ворчливо бормотала я, пробираясь к выходу.— Мне это совсем не нравится.

У входа в самолёт нас встречала молоденькая стюардесса-бенгалка в ярком жёлто-оранжевом сари. У неё была тёмная кожа, гораздо темнее, чем у египтян; чёрные волосы собраны в огромный пучок на затылке. Обойдя её, я нервно метнула взгляд в кабину. Два пилота-бенгальца — с виду крепкие и здоровые, у меня просто гора упала с плеч, когда я обнаружила, что оба они были в лётной форме и пилотках, а не в тюрбанах и дхоти.

Я оглядела салон. Он уже почти заполнился — европейские хиппи, студенты, альпинисты, направляющиеся в Гималаи, а также бенгальцы, индийцы и пакистанцы, которые, должно быть, жили в Европе и возвращались на родину навестить родственников. Стюардесса сообщила нам, что наш рейс формировался в Амстердаме.

— Дешёвые билеты на Восток,— вслух проговорила я.— Видно, «Биман» специализировалась на перевозке целых отрядов «тронутых».

Это был восьмичасовой перелёт в Бомбей, включая заправку в Дубайе. Не зная, чего ожидать от «Биман Эрлайнс», мы с Ларри прихватили с собой немного йогурта, фруктов и хлеба, на случай, если за время полёта нас так ни разу и не покормят. Как оказалось, вскоре после взлёта всем нам разнесли по малюсенькому бумажному стаканчику апельсинового сока и больше ничего — в течение последующих трёх часов. Перед самым приземлением в Дубайе нам подали обед: несколько ложечек риса с кусочками курицы, приправленной кэрри, и ничего, чем всё это можно было бы запить. Такой обед только подогрел страх Ларри, обеспокоенного, что его желудку придётся путешествовать по Индии порожняком. Он горько жалел о курице, не доеденной накануне.

Когда самолёт прибыл в Международный аэропорт Дубай, я поинтересовалась у сидящего за мной молодого француза, в какой стране находится Дубай. Он ответил, что в Саудовской Аравии, и люди в современном аэропорту в их длинных белых одеяниях действительно походили на сауди. И только на следующий день, разговорившись с туристом-англичанином в кемпинге в Нью-Дели, мы выяснили, что побывали в Эмиратах, а вовсе не в Саудовской Аравии. После приземления в Бомбее, получив месячные гостевые визы, мы с Ларри пересели на рейс «Индиан Эрлайнс» до Нью-Дели. Ступив на взлётно-посадочную полосу в Нью-Дели, я сразу почувствовала, как безмерно далеко до дома. И это чувство целиком захватило меня. Мне казалось, будто я заблудилась.