КАК МНЕ ВЫРАЗИТЬ ЛЮБОВЬ К ТЕБЕ?
К полудню, когда солнце на линяющем от свирепеющей жары синем небе взмывает к зениту, африканская саванна, словно съежившись от испуга, затихает. Ни малейшего дуновения ветра вокруг. Тишина такая, что писк несметного комарья и мошкары гремит в ушах как целый симфонический оркестр. Однажды в такую оглушительную жаркую тишину писатель Франсуа Эвембе привез меня в гости к своему другу, вождю деревушки Ньянг Нкуе.
Устроившись в хижине собраний — доме без стен, крытом широкой, низко свисающей соломенной кровлей, мы вполголоса переговаривались. Нкуе рассказывал о событиях в деревне, отвечал на мои расспросы об обычаях, о здешнем житье-бытье.
— Ты поздравь нашего хозяина — у него родился сын, — вдруг вмешался в разговор Франсуа.
Будто в подтверждение его слов из ближней хижины послышался нежный детский плач, и женский голос запел негромкую, размеренную, успокаивающую песню. Мы замолкли, зачарованные звуками, вселявшими в душу покой и равновесие.
— Колыбельная, — прошептал Франсуа.
Зачем тебе плакать, бесценный мой?
Ножку твою не уколют колючки.
Разве тебя на руках не держу я?
Разве тебя на спине не ношу я?
Стоит ли плакать, желанный наш?
Плач почти тут же прекратился. Новорожденный будто понял пожелание матери.
— Детей нужно воспитывать, когда они еще в утробе матери. Потом будет поздно, — проронил Нкуе.
Европейцы часто смотрят на Африку свысока, а она способна научить их многому: прежде всего душевному, чуткому отношению к детям. В Камеруне, Конго или Мали младенцы при появлении на свет передаются на полное попечение матерей или кормилиц. Колыбельные, которым дети внимают ежедневно, — магическое средство духовного воспитания крошек.
В колоритных образных песнях матери в Черной Африке не только изливают беспредельную любовь к чадам, но и учат их, как разбираться в жизни, как себя вести, как избегать зла, быть добрыми, великодушными — ведь благородство, по понятиям эвондо, дуала, эве или бамбара, не врожденное, природное свойство, а признак воспитанности.
Напевая колыбельную, мать ненавязчиво втолковывает бессловесной крохе историю предков, семьи, рода. Малыш узнает судьбу племени из поколения в поколение. В Африке, не ведавшей письменности, это был один из способов передачи потомкам из поколения в поколение исторического и культурного наследия. В деревне там искони существовали касты кузнецов, резчиков, горшечников, тамтамистов, гриотов (народных бардов)… И даже потомственных знахарей. Их задача состояла и состоит в сохранении своих ремесел. Мать была вне каких-либо каст. Но кто внес большую, чем она, лепту в спасение народной истории и культуры?
Именно в эту пору мать заботится о том, чтобы он учился правильному произношению слов. Как это ни покажется странным, но ребенок понимает, что посредством вроде бы ни к чему не обязывающих песен, которые он волен слушать или не слушать, родительница не просто успокаивает, а учит его уму-разуму. Здесь примечательно и то, что интеллект и личность ребенка признаются африканцами с момента его рождения.
— Более того, как подметил покойный президент Кении, философ Джомо Кениатта, если женщина чувствует, что ее чаду не нравятся какие-то песни, она тотчас меняет их, излагая те же идеи и мысли в иных словах и мелодиях, — дополнил Франсуа.
Разве не чудо: едва ребенок начинает говорить, он уже может ответить на ряд непростых вопросов? Например, «как тебя зовут», «кто твой отец», «сколько тебе лет», «кто твой дедушка», «кто твой прадед», «кто твоя бабушка», «сколько им лет»… Эти вопросы задаются в непринужденной обстановке во время игры или простой болтовни как бы не всерьез — и тогда малыш отвечает на них охотно, свободно, без видимых усилий, соревнуясь с другими детьми. Вот так история и традиции влияют на воспитание ребенка.
Неафриканцы лишь недавно поняли, что младенцы овладевают речью, еще лежа в люльке. Согласно экспериментам американских ученых, уже с восьмимесячного возраста дети слушают и запоминают слова, которые смогут воспроизводить впоследствии, когда заговорят. Причем некоторые из слов могут потом бросить их родителей в краску.
Чтение детям вслух книг и беседы с ними, пусть и в форме одностороннего диалога, — это начало процесса изучения языка, несмотря на то что ребенок ничего не понимает из услышанного, считают авторы исследования, опубликованного в журнале «Сайенс». В это время малыш запоминает звуковые модели слов и узнает, как складываются слова. Совершенно неожиданно где-то в полтора года речь ребенка начинает «литься потоком», говорит профессор Университета Джона Гопкинса Петер Джущук. Одна из возможных причин столь резкого качественного перехода заключается в том, что малыш, еще лежа в колыбели, запомнил слова, а теперь может связывать их с предметами и явлениями в реальной жизни, полагает он.
Однако африканки целенаправленно беседуют с детьми с момента их рождения, считая, что они понимают все, что им говорят взрослые. Иногда в моей памяти выплывают слова, с которыми, как мне кажется, мама и папа обращались ко мне в младенчестве, хотя я наглухо забыл о той поре своего существования. Камерунский литератор Леон-Мари Айисси уверял меня, что с пеленок помнит многие колыбельные своего народа бети.
— Мама пела их часто, и мне никогда не забыть ее песни, — однажды сказал он. — История моей семьи, рода врезалась мне в память с ее пением, но меня более волнуют ее ласковые утешительные колыбельные, вводившие меня, несмышленыша, в русло нелегкой последующей жизни. Когда мне бывает трудно, невыносимо, я вспоминаю именно их.
В женщине заложено корневое поэтическое чувство, хотя в Африке стихи — в большей степени мужское дело. Во всяком случае, жанром колыбельных там завладел прекрасный пол. И, очевидно, любовь к поэзии, тяга к ней (быть может, не без влияния африканских Каллиопы и Эвтерпы) передаются на континенте по наследству по материнской линии.
— Женщина, тронутая плачем своего детища, рождает лирическую песню, призванную очаровать его, внести в его душу мир и покой. Голос малыша сравним с пальцами, которые как бы перебирают струны материнского сердца, — объясняет Айисси. — Мать, в сущности, рабыня своего чада. С влюбленной покорностью она повинуется его капризам, хотя в тот же миг ей надо кухарить, жать просо. Выполнить эти работы она может, если только ее крошечный хозяин подарит ей чуточку свободы.
Быть может, проще малютку следует побыстрее, по-европейски укачать, то есть, по сути дела, отделаться от него? Нет, для африканки это не выход! Ребенка в Африке ждут с томлением. Его рождение — радость для родителей, особенно для отца, за которым, по обычаю, признают статус настоящего мужчины. Бездетные семьи — мишень общественного презрения. Вот почему выращивание и воспитание детей — подлинное священнодействие в Африке. Именно поэтому мама не просто укачивала Леона-Мари, чтобы на время отдохнуть от него, — она терпеливо втолковывала ему, как взрослому, что, заснув, он поможет ей выполнить обязанности по дому, — и он засыпал, ощущая, что поступает, как самостоятельный человек. Он погружался в сон, впитывая с молоком и пением матери мудрый опыт старших, облегчающий его будущие шаги на жизненной стезе.
Спи в моих руках и на коленях, дитя мое родное,
Мне завидуют тысячи матерей.
Спи на груди и на пеленке ради твоих братьев и отцов.
Поспи немного, пока я надергаю корни и листья маниока,
клубни ямса. У меня есть рыба, арахис, огурцы.
Спи, мое дитятко, на коленях и на груди, спи!
Во взаимопонимании с грудными малютками, в уважительном отношении к ним африканцы видят глубочайший смысл жизни. В Африке детские дома — крайняя необходимость в случае истребления целых населенных пунктов. В противном случае семья, деревня не оставят детей умерших родителей без заботы, на произвол судьбы. У черных африканцев, защищенных круговой порукой деревни и племени, понятия сиротства почти нет, а потому сказка о Золушке им не будет столь понятна, как нам. В деревне на западе континента младшие называют старших папами и мамами при живых родителях. Так они представляют односельчан в городах.
В Черной Африке на каждом шагу видишь женщину с ребенком за спиной, несущую на голове увесистую корзину с бананами или мотыжащую поле. С непривычки сразу роится уйма вопросов. Не приведет ли ношение за спиной к искривлению позвоночника или ног, травмированию шеи?
— Подобные опасения необоснованны, — сказал мне профессор Университета Абиджана Поль Ахоли. — Посадив малыша за спину, мать высвобождает свои руки, а он упивается близостью к матери. Уверенность, которую в него вселяет физический контакт с самым родным существом на Земле, делает его сон крепким и здоровым даже тогда, когда родительница при этом выполняет такую трудоемкую работу, как дробление зерна в тяжелой деревянной ступе. Пребывание за материнской спиной делает африканцев стройными, а их походку горделивой: они ходят с высоко поднятой головой.
Я часто видел девочек, которые носили за спиной кукол, а также маленьких сестер и братьев, готовясь к своему неминуемому уделу.
Случалось, что мать Леона-Мари приходила в гости с ребенком за спиной к тете или свекрови и просила понянчить ее сына. Прежде чем передать его в другие руки, она баюкала чадо и пела песню, обращаясь к будущей няне, а сын внимал ей:
О кормилица, я тебя умоляю
именем речных креветок,
карпа в золе, горсти огурцов
и измельченного в ступе арахиса,
которых я сейчас готовлю,
возьми моего ребенка в руки,
и пусть он не плачет.
Когда мать отлучалась, оставляя сына с бабушкой или другой женщиной, она просила его не пугаться разлуки, которая будет короткой.
О беззубая старушка,
возьми моего родного на время,
пока я схожу к далекой речке Мимбале.
В награду, милая беззубая старушка,
принесу тебе белого сома,
который украсит твой дом.
Но кормилица может помочь лишь на время успокоить расплакавшееся дитятко. Постоянно заботиться о нем должна мать, однако, бывает, и она устает. В такие минуты мать Леона-Мари мурлыкала любопытную колыбельную:
Я ласкаю тебя, я глажу тебя, мой малыш!
Некоторые родятся сразу вдвоем,
Некоторые втроем.
Почему же только я родилась одинешенька?
Сын, ты разрываешь мое сердце плачем.
Я буду непрестанно околдовывать тебя
Своим голосом, своею песней.
Если же у нее есть сестра, то она при ребенке заклинает ее любить племянника, как своего сына, и помогать выращивать его.
Африканка тоже устает от капризного плача детей, но она никогда не будет шуметь на разошедшегося младенца, потому что в ней есть все черты прирожденной воспитательницы. В колыбельной она приводит массу примеров из животного мира, пытаясь внушить ребенку отвращение к плачу. Суровыми запретами тут делу не поможешь. Ну а если ее доводы не убедят его, то она будет просто объясняться в своей любви к нему — и он обязательно поймет ее. Вот так и действовала эта простая женщина:
Мой маленький дружок ревет, как горилла среди леса.
Во рту у него нет зубов,
его ноги никогда не касаются земли,
его руки — игрушки,
хватающиеся за мои груди,
чтобы щекотать сосок,
переполненный белыми водами моего темного тела.
О маленький плачущий мужчина!
Девочки любят тебя,
мальчики ревнуют тебя к ним.
Мой король, у тебя нет соперников в битве
за сердца дам твоего возраста.
Так почему же плачешь ты?
Неужели твой ротик устал и не может поцеловать мою щеку, щеку юной девушки.
Плачут лишь гориллы, красные муравьи, скорпионы и клопы.
Ты же не плачь, не разрывай мое сердце.
Ну а если сын не слушает и ревет во все горло? Тогда она вновь и вновь жалуется ему, как трудно ей жить, сколько обязанностей у нее есть перед мужем и перед семьей.
Да, я счастливая супруга вождя,
но тысяча рабов живут в моем лице.
Не я ли ищу дрова в лесу?
А кто ходит по воду, крошит огурцы, арахис, маниоку,
кто готовит пищу?
Я худею, сын мой,
Потому что ты беспрерывно плачешь.
Мой сон неглубок:
едва ты потянешься к соску, —
и я уже не сплю, я рядом с тобой.
Засни же, сынок, обретем покой вдвоем, а я тебя приголублю.
В сыне или дочери необходимо с первых его минут на грешной Земле воспитывать любовь к природе — иначе будет поздно.
— Мелодия, исторгаемая со дна реки, в сущности, для нас не что иное, как журчание воды, обретающее ритм благодаря купающимся девушкам. В этом шуме прорезаются звуки тамтама. Клик куропатки напоминает о восходе солнца в концерте голосов природы — среди пения птиц, гомона животных, дыхания ветра, — говорит мне Леон-Мари Айисси.
Я проникаюсь его правдой, верю ему. Как-то в моем присутствии директор семинарии в Мва воскликнул: «Леон-Мари, твоя жизнь — поэма!» Где только он не работал! Был лесорубом, сборщиком латекса на каучуковых плантациях, электротехником, воспитателем, учителем, потом защитил докторскую по литературе в Яундском университете.
Мне повезло быть свидетелем многих жизненных ситуаций в незнакомых мне землях, вникнуть в некоторые стороны иной жизни. Я вспоминаю ночи в Бамако. Из соседнего дома часто доносились колыбельные на неведомом мне языке бамбара. Пела наша соседка Фатимата. Под ее приглушенные расстоянием колыбельные вместе с детворой быстро забывался сном и я, потому что пела Фатимата с неизъяснимой задушевностью, скрадывавшей непонятность малийской речи… Потом она сама растолковывала мне смысл своих песен.
Дети в Африке, надо признать, плачут редко, даже когда им от роду всего несколько недель. Дома ли, лежа на циновке или лопоча за спиной у матери, ребенок ведет себя спокойно. И если он рыдает навзрыд, то ему действительно плохо. В чем же здесь секрет? Разговаривая с Фатиматой и другими женщинами, кое-что смутно уловил и я. Напевая, мать вводит малютку в мир, который столь же прекрасен, сколь и труден, столь же откровенен своим разнообразием, сколь и вероломен непредвиденным буйством стихий и случая. Видимо, разгадка отчасти в том, что мать, поглощенная тьмой больших и малых забот — основное бремя полевого и домашнего труда падает на ее плечи, — в колыбельной внушает дитяти свою неизъяснимую любовь к жизни, сознание ее трудной красоты, тщетность плача и капризов, и он, еще не умея говорить, понимает ее.
Из глубины реки вырывается мелодия.
Это гармония тамтамов, приветствующих тебя, мое дитя.
На склоне холма
тысяча нежных и скромных голосов куропаток
прославляют тебя.
Это заря жизни, не плачь больше, дорогой ребенок.
Е, е, е, малыш, не плачь…
Эту песню я услышал в Яунде, будучи в гостях у коллеги Фабиена Эдоге. Мы беседовали за миской маниоковой каши и стаканом кисловатого пальмового вина, а его щупленькая, измотавшаяся за день жена Онорин ласково убаюкивала чадо колыбельной на языке бафия:
Е, е, е, е, малыш, не плачь,
Подумай только обо всех бездетных!
Умоляю тебя, родной, не плачь.
Сколько женщин мечтает иметь такого чудного
мальчугана, как ты.
Но ты — мой!
Сколько женщин почло бы за счастье дать
тебе соску на красивой циновке.
Не пожалели бы для тебя одеяльце из верблюжьей шерсти. Но я воспитаю тебя и на старом, истертом одеяльце,
Не плачь, малыш, вспомни о моем женатом брате,
по сей день не изведавшем радости отцовства.
Наконец взгляни на меня.
У меня тоже есть мама, но я при ней не плачу.
Подумай о наших друзьях, у которых нет детей,
О моем брате, женившемся на девушке из другой деревни,
И чего это ему взбрело —
Взять там в жены девушку?
Вот у них и нет детей,
Не хнычь, дитя мое,
Подумай и об отце, который так устает на работе.
Онорин считала себя везучей в жизни, потому что в 14 лет стала матерью и уже не раз вкусила радость материнства. И очередному младенцу она внушала, что, конечно же, он должен радоваться, поскольку родился в столь удачливой семье, которую минуло лихо бездетности.
Свои колыбельные она повторяла по нескольку раз в день. Песни не только успокаивали ребенка, смиряли душу матери, которая при всяком случае выражала благодарность предкам и природе, одарившим ее чудным дитятей. Африканцы почитают природу, не обижаются на нее, какие бы беды ни обрушивала на них стихия. Право же, для них «у природы нет плохой погоды». В колыбельных Онорин и других женщин часто мелькали образы природы.
В Конго, в деревне Бута, мне запомнилась «Песня маленького слона», с которой матери и сестрички нянчат своих детей, братьев и сестриц:
Успокойся, мой крошечный брат,
Время все образует.
Напрасен твой плач:
Луна всегда сменяет солнце.
Поешь бананов и свежих листьев,
Ты станешь разумней,
А тем временем солнце догонит луну…
Ребенка маленькая няня сравнивала со слоненком, которого надо вразумить, что утро вечера мудренее и что ему не стоит оплакивать день, а лучше утихомириться и во сне дождаться еще более счастливого рассвета, который неминуемо наступит, ибо «луну всегда сменяет солнце».
Очень часто — сознательно или инстинктивно — матери поют колыбельные, в которых подражают голосам животных и птиц, рассказывают о них. У бамбара считается, что ребенок, начиная лепетать, особенно быстро перенимает щебетание птиц. Каждая птица, наставляют старшие младших в Мали, щебечет по-своему, — так ребенок легче усваивает те или иные слоги. Беря в учителя птиц бамбара, бафия и другие народы проявляют тонкое понимание психологии ребенка, помогая ему без излишней натуги и навязчивости делать начальные шаги в познании мира. Что может быть естественнее, чем пробуждать интеллект детей, призвав в союзники природу, животный мир, растения?
В припеве колыбельной «Песни горлицы (Ндуга) чередуется воркование голубей, голоса ястреба, калао, журавля, воробья, кукушки.
В колыбельных мать в Камеруне проявляет прямо-таки колоссальные познания фауны, призывая ребенка подражать лучшим привычкам животных. Онорин рассказывала сыну о речных рыбах, птицах, лесных зверях, напоминала о слоне, который лакомится свежей листвой, предпочтительно листьями и плодами исполинской банановой травы. Матери ли не ведать, сколько деревень в Камеруне, Габоне или Конго пострадало от набегов слоновьих стад на банановые плантации.
Онорин любила чириканье, свист, рулады небесных странников, оживлявших молчание дня и ночи. Она явно подражала всему, что ей было дорого, всему, что безраздельно входило в ее быт. Однажды, готовя пальмовое вино, она с сыном за спиной пела убаюкивающую песню «Гбенчикичики». Ее название словно бы воспроизводило ритмический стук ножа, которым очищают пальмовое дерево. Я смотрел на парня — тот засыпал с шаловливой улыбкой. Фабиен, заметив, что я наблюдаю за его улыбающимся чадом, подошел ко мне, положил мне руку на плечо.
Иногда Онорин вдруг начинала просить прощения у сына за невнимание к нему:
Мой родной сын,
Мой милый ребенок!
Как мне выразить
Всю любовь к тебе, мой малютка?
Эту песню особенно любят женщины народа булу близ Яунде. После такого вступления в мелодичном речитативе мать жалуется сыну на то, сколько забот сваливается на ее голову за день: ей надо прополоть поле, принести воду из источника, перетолочь в ступе маниоку или рис, сварить пищу, постирать белье, приголубить каждого из детей. Она оправдывается за то, что, отлучаясь, оставляет сына с бабушкой или сестрой, на попечение тех, кого булу окрестили «мбеле-мон» — няни. И звонко заливается пятилетняя няня:
В один чудесный день
Ты отправишься на речку
Ловить рыбу.
Ты поймаешь двух крабов и двух усачей,
Которых подаришь своей няне, своей мбеле-мон,
Мбеле-мон, е… е… мбеле-мон, е… е…
Так в крохе пестуется чувство благодарности и дружбы.
Однажды, прочитав стихотворение другого камерунского друга Элолонгэ Эпаньи Йондо «Спи, мой малыш», я выдал ему комплимент:
— Твое сочинение можно использовать как хорошую колыбельную.
Он почему-то расстроился, ушел в себя, а потом вдруг стал оправдываться:
— Знаешь, во-первых, это плагиат, сочинение моей мамы, а во-вторых, на этой колыбельной вырос, наверное, не только я один. Каким бы я был, если бы не ее песни:
Спи, мой малыш, усни, сыночек,
Черный, черный, как ночи,
Прекрасный, как ясные лунные ночи,
Как надежда на близкий рассвет,
Который ты видишь во сне.
Спи, мой малыш.
Когда ты спишь, мой малыш,
Как ты прекрасен, мой маленький черный сыночек!
— Не потому ли я вырос таким прекрасным, хорошим и красивым, — рассмеялся Элолонгэ, а с ним вместе, радуясь за него, все мы.
Как хорошо, что миру подлецов и прохиндеев противостоят вот такие влюбленные в родину, в родителей, в свою землю люди… Однажды в малийской деревушке вспыхнул скандал. Один из молодых мужчин вел себя вызывающе, высокомерно и не слушал увещеваний старших.
— В младенчестве он не слышал колыбельных песен, — словно бы оправдываясь за него, шепнул мне мудрый старец, педагог Мамби Сидибе. В переводе на русский это звучит страшно: он лишен души, у него не было матери.
Кто равнодушьем с детства заражен,
тому людское благо — не закон.
Из-за того, что нет детей своих,
ему не больно, если бьют чужих.
Он по земле кочует, как осот:
все родина, куда ни занесет…
Вот такую колыбельную, кстати, к сожалению приложимую к сегодняшней России, услышал я в Эфиопии на языке тигринья. В колыбельных, вероятно, скрывается ответ на многие извечно томящие нас вопросы о личности того или иного человека. Когда я вижу отъявленных эгоистов, не щадящих никого вокруг себя, даже близких — лишь бы урвать себе, любимому, кусок пожирнее, лишь бы окунуться самому в омут материальных благ и плотских радостей, себялюбов, разрушающих все священное, все доброе, собственную родину на погибель собственным детям и внукам, то теперь ничуть не сомневаюсь: таким матери не пели песен в колыбели.
