Книга: Возраст не помеха
Назад: VI
Дальше: VIII

VII

Одиночество влияет на человека благотворно. Хочет он того или нет, оно заставляет его взглянуть на себя со стороны. "Что я здесь делаю?" — не раз спрашивал я себя и неизменно отвечал: "Совершаю длинное и трудное путешествие, о котором мечтают миллионы людей, поэтому я не одинок. Я смел, но как я ничтожен, как невероятно ничтожен!"
В лесах и горах одиночество никогда не бывает полным: каждое дерево, каждая былинка, каждый камушек — это как бы живые существа, близкие вам, а отдаленные вершины гор, вокруг которых собираются звезды, — храмы, куда вы издалека шлете молитвы. На море же одиночество — окно, открывающееся в пустоту. Вы видите небо, облака, равномерно вздымающиеся волны, но знаете, что за ними нет ничего знакомого вам, что в нескольких милях под вами начинается мир, один взгляд в который может свести человека с ума.

 

Запись в вахтенном журнале
Море довольно бурное. Солнца нет. Плот качает так, что по палубе трудно ходить. Утром несколько раз налетал дождь. Волны перехлестывают через нос и борта. Все еще иду левым галсом. Во время дождя видел несколько огромных китов: они шли, как флотилия подводных лодок. Судя по тому, под каким углом поднимались над ними фонтаны, это были кашалоты.

 

Я скучаю по Тэдди, по спокойным вечерам в нашем домике, когда она читала мне вслух, по долгим прогулкам в ущельях и горах через лиловые заросли шалфея, по тихим ночам, когда койоты воют, словно обезумевшие индейцы во время военного танца. Мне недостает всего этого. Потом я вспоминаю, что еще не внес арендную плату за этот месяц, и невольно улыбаюсь... Одно здесь хорошо — нет хозяина, который за невзнос арендной платы может выставить тебя за дверь. Ну а уж если властитель моря тебя выставит — то прямо на корм акулам.
Подошла Кики и приласкалась ко мне. У нее удивительное чутье — всегда выбирает подходящий момент. Умна, ничего не скажешь! Она нашла, например, чем пополнить свой ежедневный рацион — кусочками сухих банановых листьев с крыши каюты, что непрерывно шуршат на ветру. Может быть, ей хочется добавить к рыбе и консервированной пище что-нибудь выросшее на земле... Мики в 1954 году вела себя точно так же — она глодала морской мох, проросший между бревнами. Совсем недавно Кики начала понемногу лакать морскую воду; Авси пил ее с самого начала плавания. Обе кошки чувствовали себя великолепно, никаких признаков недомогания я у них не замечал и знал, что они не простят, если заметят их у меня. "Какой же ты тогда путешественник-одиночка?" — спросят они меня и, презрительно помахивая хвостом, отойдут.
Я доел последние свежие лимоны и открыл одну из двух бутылей с лимонным соком — подарок друзей из Лимы. После кипячения сок, наверное, все же сохранил значительную часть витаминов. Кроме того, у меня было еще три коробки бутылочек консервированного сока, так что цинга мне не грозила.
Последние несколько дней погода стала гораздо спокойнее, и я смог заняться ремонтом. Каждый день выявлялись какие-нибудь новые поломки, но главной моей проблемой, конечно, оставались рули. Я привязал их тонкой сильной проволокой, но что толку? — она очень скоро порвалась.
На днище плота поселились корифены. Они, видимо, решили не расставаться с этим жилищем: была ли волна, дул ли штормовой ветер, светило ли солнце — они всегда были там. Мне хотелось, чтобы они сопровождали меня до Австралии — в их обществе было как-то веселее. Среди корифен преобладали самки с мальками величиной от трех до двенадцати дюймов. Те, что постарше — от двух с половиной до трех футов в длину, несколько раз на день выплывали из-под плота и учились прыгать, но прыгали они недостаточно высоко и быстро, чтобы поймать летучую рыбу. Плавали они по двое, по трое, так безопаснее в случае нападения акулы. Однажды я видел, как рядом с плотом корифена прыгнула футов на двадцать, не меньше. Молодая корифена прыгает вверх футов на пять, а взрослая на десять — двенадцать. Падая вниз, она обычно переворачивается на бок и с такой силой ударяется о поверхность воды, что звук удара разносится далеко вокруг. Я полагаю, что это сигнал, а кроме того, своеобразная гимнастика, придающая телу крепость и гибкость, благодаря которым корифена с фантастической быстротой настигает летучих рыб.
Вытащить из воды корифену, заглотнувшую приманку, — большое искусство: надо не дать ей оказаться рядом с бортом плота, иначе она будет биться о его край, пока не сорвется с крючка, оставив на нем часть глотки. Извлеченная из воды корифена необычайно красива: блестящая желтовато-синяя спина с зеленым и золотистым отливом и серебристо-белое брюхо покрыты сверкающими всеми цветами радуги каплями воды и напоминают наряд, расшитый бриллиантами. Недаром перуанцы называют корифену золотой рыбой.
Сегодня я видел несколько фрегатов и белую олушу. Олуша очень заинтересовалась плотом и несколько раз пролетела между гротом и бизанью. Длинная тонкая шея, крылья, отогнутые далеко назад, — ну в точности реактивный самолет в миниатюре. Она то со сложенными сзади крыльями камнем кидалась с большой высоты вниз, то на бреющем полете проносилась над самой поверхностью моря, чтобы подобрать свою добычу.
Море волновалось, я не мог делать записи в вахтенном журнале, и почему-то мне вспомнился очеркист из лимской газеты, который однажды явился ко мне в гостиницу. Он долго служил в американском флоте и неплохо говорил по-английски. Ему хотелось ни больше ни меньше как плыть в Австралию на правах официального корреспондента. Во всех испанских экспедициях, заявил он, всегда участвовали хроникеры.
— Если вы не возьмете с собой корреспондента, мир никогда не узнает всю историю вашего плавания.
— Ну а если я вас возьму, что вы будете делать кроме как писать? — полюбопытствовал я.
— Ничего, — ответил он. — Я стану задавать вопросы, вы будете на них отвечать, а я — записывать ответы.
— Сколько вопросов в день?
— Сколько мне захочется.
— Что же это за вопросы?
— О, в основном о том, как на человека вашего возраста влияет одиночество... Конечно, читателей это очень заинтересует.
— Да, но какое же это одиночество, если нас на плоту будет двое? — возразил я.
— Ну, я-то буду чувствовать себя достаточно одиноким, — признался он с улыбкой.
— А вы когда-нибудь находились в одиночестве? — поинтересовался я.
— О нет, никогда!
— И вы думаете, что оно окажется вам по силам?
— С вами — да.
— А если я упаду за борт, заболею, умру и вы останетесь один? Как тогда?
Секунду он озадаченно молчал, потом улыбнулся:
— Я не допущу, чтобы вы упали за борт.
— То есть вы будете присматривать за мной, семидесятилетним старцем? — спросил я.
— Да, конечно, — ответил он покровительственным тоном.
— А кто будет готовить? — спросил я.
— Ну, готовить я не умею, — отрезал он.
— А мыть посуду и чистить картошку?
Он сделал гримасу и пожал плечами. И все же он очень удивился, когда я отклонил его предложение. Каждый день до самого моего отъезда он являлся вместе с фотографом газеты и спрашивал, не передумал ли я.
Ежедневно задолго до восхода солнца я становился на краю палубы на колени, зачерпывал пригоршнями воду и, запрокинув голову назад, в одну ноздрю набирал ее, а через другую выпускал. Затем я полоскал горло и по примеру Кики и Авси прочищал уши. После этого я опускал лицо в ведро с морской водой и, задерживая дыхание, вращал глазами слева направо. Подняв голову, я переводил взгляд с отдаленной точки на горизонте на какой-нибудь предмет около себя на плоту, хотя из-за качки смотреть на него пристально было нелегко.
Я сделал для Кики небольшой поводок, чтобы удерживать ее: в лунные ночи она, увлекшись наблюдением за фосфоресцирующими телами корифен, со скоростью ракеты вылетающих из-под плота, с опасностью для жизни перегибалась за борт. Но больше всего времени она проводила на крыше каюты, среди высохших банановых листьев. Оттуда она могла наблюдать за палубой — не упадет ли на нее летучая рыба. Иногда Кики запутывалась поводком в снастях и, стараясь высвободиться, обматывалась веревками все больше и больше. Однажды я насчитал на спасительном поводке двадцать узлов. Оказавшись в безвыходном положении, Кики издавала жалобное мяуканье, не услышать его было невозможно. Я сразу понимал, в чем дело, и бросался, вернее, карабкался ей на помощь. Стоило мне начать распутывать Кики, как она, преисполненная благодарности, ластилась ко мне, била меня хвостом, мурлыкала... Часов в десять утра Кики, последний раз подравшись с Авси, пряталась от жары где-нибудь среди карт. Авси внимательно наблюдал за своей старшей подругой и во всем ей подражал. Иногда она, подчиняясь непреодолимому желанию драться и возиться, прыгала Авси на спину, словно желая переломить ее пополам, но котенок понимал, что это игра, и не выражал ни малейшего недовольства.

 

Я заметил, что сами рули сделаны из такого тонкого материала, что местами, особенно в районе соединения с баллером, совсем прохудились. Это грозило не менее серьезными осложнениями, чем все остальные неполадки с рулями. Какая польза будет от перьев руля, не соединяющихся с плотом?
В этот день я роскошно позавтракал вареной рыбой с картошкой под горчичным соусом. Соус я приготовил из масла, темной муки, сухого молока и большого количества горчицы, которая великолепно действует на желудок. Иногда я соус кипятил, но чаще поджаривал все его составные части на сковородке, обильно сдабривая лимонным соком. Стряпая на плоту, который, казалось, всячески старался освободиться от мачт и парусов, я буквально жонглировал кастрюлями, сковородками, примусом и другими кухонными принадлежностями.
Я уже несколько месяцев находился в пути, но ни разу не солил пищу. Мне не хотелось. Я и всегда-то употреблял очень мало соли, может быть, именно поэтому я мог в последнем путешествии пить так много морской воды. Много лет назад, на Аляске, где не было свежих фруктов и овощей и приходилось питаться одной олениной, мне хотелось соли. Если же я приготовлял из оленины жаркое с бобами, заправленное жиром и специями, потребность в соли исчезала или становилась меньше. От индейцев я научился добавлять в мясо желчь животных. Это горькое вещество помогает человеку, вынужденному питаться одним мясом, удерживаться на грани между здоровьем и болезнью и даже между жизнью и смертью. Позднее я читал, что индейцы с Великих равнин также добавляют в пищу немного желчи. А вот белые охотники на буйволов, которым приходилось длительное время жить на одном буйволовом мясе, обычно заболевали и нередко умирали.

 

В полдень я установил, на какой широте нахожусь, и приготовился спуститься за борт: левый руль был в таком плачевном состоянии, что требовал немедленного ремонта. Все нужные инструменты я сложил в деревянный ящик, а его поставил так, чтобы без труда дотянуться до него из воды. Тяжелые металлические предметы не дали бы случайной волне смыть ящик с плота. Завидев на небе тучки, я не стал терять время даже на обед, обвязался веревкой и спустился в воду.
Работа оказалась труднее, чем я предполагал. Я непрестанно ударялся о края плота, погружался в воду или всеми силами удерживался за борт, тогда как море старалось оторвать меня от него. Весь я был изранен острыми краями искореженного железа, и царапины кровоточили.
На меня накатилась огромная волна. Схватившись за руль обеими руками, я зажал клещи в зубах (гаечный ключ я засунул за пояс), задержал дыхание и повис под кипящей поверхностью воды. Плот, очевидно, сошел с курса; он переваливался с боку на бок, одна волна за другой перекатывались через его борт. "Долго я так не выдержу", — мелькнуло у меня в голове. Когда же наконец наступила передышка, я, взглянув вниз, заметил в нескольких футах от своих обнаженных ног длинную темную тень. Вглядевшись, я понял, что это акула. Ее привлекло мое белое тело, похожее на светлое рыбье брюхо, в которое акулы с таким удовольствием вонзают зубы. Я весьма поспешно поднялся на плот. Что, если бы акула отхватила мне ступню или ногу? Сил бы у нее хватило — она была достаточно велика, а подкрасться ей ничего не стоило: при работе часто приходилось для равновесия отставлять ногу далеко назад. Надо придумать приспособление, которое защищало бы меня в воде от неожиданного нападения, что-нибудь вроде клетки из бамбуковых стволов. Ведь, углубившись в работу, я не мог следить за тем, что происходит в воде, да это было и нелегко: когда на плот набегала волна, под ним было совершенно темно. Акулы же умеют подкрадываться к своей жертве незаметно.
Всю ночь плот сопровождали корифены, лениво скользившие по воде. Их было великое множество, не иначе как явились на какое-нибудь торжество. Вода фосфоресцировала особенно ярко и, когда устремившаяся куда-то молнией рыба вспенивала ее, удивительно напоминала небосвод в миниатюре со всеми звездами и Млечным Путем. Из мрака, отдуваясь, как слон, выплыл огромный дельфин, явно желавший узнать, что здесь происходит, и в мгновение ока все корифены исчезли. Но как только дельфин удалился, они вернулись и оставались у плота до зари. Утром я забросил удочку, но клева не было, видно, корифены покинули меня, и полчаса спустя я отказался от мысли полакомиться рыбой.

 

Запись в вахтенном журнале
Ночь была душная, дул ветер, временами налетал ливень. Небо очистилось только утром. Ветер несильный, но погода прекрасная: первый за все время настоящий пассат. На леску для акул насадил голову только что пойманной корифены.

 

Тридцать шесть часов вымачивал чечевицу. Это способствует ее набуханию и значительно увеличивает питательную ценность, да и варится она быстрее. К чечевице я добавил жареного лука, горчицы, чесноку, получилось замечательное блюдо. Картошка, хоть она и хранится на палубе в открытой корзине свободного плетения и не защищена от воздействия солнца, ветра и воды, хорошо выдерживает плавание. У меня еще осталось бушеля три. А вот лук начал портиться. Я ем его три раза в день, чтобы поскорее уничтожить.
Проверяя свои запасы рыболовных принадлежностей, я обнаружил несколько пакетов с мелкими крючками. Каким образом они ко мне попали? Я их не покупал. Но тут на одном пакете я увидел записку от Тэдди: "Купила тебе мелких крючков. Если плот разобьется и ты окажешься на необитаемом атолле, они тебе понадобятся для мелкой рыбы: на крупные она не идет. Прошу тебя, не выкидывай крючки, ты ведь не знаешь, что тебя ждет, а до Австралии далеко. Тэдди".
Тэдди, конечно, была права. Она никогда ни о чем не забывала. Мелкую рыбу легче поймать, она кишит в лагунах, да и к плоту приближается охотнее. Если я потерплю крушение и окажусь на необитаемом острове, то смогу жить на нем сколько угодно. Снаряжения и инструментов у меня куда больше, чем в 1954 году.
Далеко за полночь. Я сплю на резиновом матраце рядом с каютой. Во сне я вижу перед собой Тэдди. Я сразу просыпаюсь и смотрю в ночь, глубоко потрясенный тем, что она так живо предстала передо мной. Тут я понимаю, что она обратилась ко мне из Нью-Йорка через весь Тихий океан.
Несколько дней подряд я видел ее почти непрерывно. Потом она растворилась позади меня в море.

 

16 августа я заметил на небе милях в восьми от себя облачко, удивительно похожее на самолет. Светло-коричневое под лучами солнца, оно быстро двигалось с северо-востока на юго-запад, мимо почти неподвижных скоплений облаков. Несколько мгновений я думал, что это разыскивают меня, но облачко в конце концов потеряло свою форму и исчезло.
Примерно через полчаса, без четверти три дня по местному времени, я, стоя у компаса, увидел, что прямо на плот движется судно. Это был пароход; находился он милях в четырех от меня и, по-видимому, шел на полной скорости. Я поднял американский флаг, а на корабле, когда он находился примерно в миле от меня, взвился английский. На расстоянии четырехсот ярдов судно замедлило ход и начало описывать около меня круги, а я махал рукой стоявшим на мостике офицерам в белом и матросам на баке. В бинокль я рассмотрел название судна — "Вакатане". Скорость плота в это время составляла около двух с половиной узлов. "Вакатане" сделал два круга. Я хотел попросить, чтобы мне помогли отремонтировать рули, но отказался от этой мысли: при довольно бурном море высадиться из лодки на плот было бы нелегко. Кроме того, рули нуждались в сварке, а как ее произвести, если они погружены глубоко в воду? Для капитального ремонта надо было вытащить плот на сушу и снять рули совсем. К тому же, чтобы оказать мне помощь, судно должно было на много часов лечь в дрейф, а какой капитан согласится нанести своим хозяевам такой ущерб? Но я был рад, что меня заметили с судна: об этом, конечно, радируют на Гавайи, а оттуда известят Тэдди, что я жив и здоров (кстати, по какому-то недоразумению Тэдди получила это сообщение лишь два месяца спустя). Сделав два круга, "Вакатане" пошел своим курсом. Часы показывали три часа дня, и я, как всегда в это время, взял высоту солнца. Покончив с этим делом, я поискал глазами судно, но оно уже скрылось за горизонтом.

 

Назад: VI
Дальше: VIII