Глава 19
ИСКЛЮЧЕНИЕ ИЗ ПРАВИЛ
Запах сена и запах водорослей. Мычание коров и крики чаек. Узкие, извилистые, непривычно пустынные дороги. Вместо чадящих грузовиков – только повозки с молочными бидонами да гурты скота. И каждый встречный приветливо машет кепкой. Чувствуется, что увидеть человека в этих местах – радостное событие.
Западная окраина Европы встречается тут с Атлантикой. Это Ирландия, где чувствуешь себя после Англии в совершенно другом мире, где даже само время течет по-иному. В отличие от умеренности и упорядоченности английской природы все вокруг изобилует чрезмерностями и в то же время хранит в себе какую-то доисторическую первозданность.
Если не считать моря и неба, в портрете Ирландии преобладают две краски: свежесть травы спорит с сединой камня. Даже изгороди из серых камней, разделяющие пастбища на склонах, кажутся такими же неподдельно древними, как развалины средневековых крепостей и сторожевых башен.
Ирландская природа поражает тем, что доныне выглядит почти такой же нетронутой и необитаемой, как в те далекие века, когда последователи святого Патрика строили монастыри и воздвигали на взгорьях каменные кельтские кресты. И в этом безлюдье, как и в том, что лишь в отдаленных селениях атлантического побережья сохранил свои последние корни местный язык, отражена трагическая судьба ирландского народа.
Ирландия была для Англии не только близким соседом, но и серьезным соперником. Накануне промышленной революции, когда население Великобритании составляло 13 миллионов человек, в Ирландии оно приближалось к 10 миллионам.
Попросту не укладывается в голове, что за неполных два столетия соотношение это могло измениться столь разительно: 56 миллионов в Соединенном Королевстве и только 3 миллиона в Ирландской Республике. Даже если добавить к ним 1,5 миллиона жителей Северной Ирландии, получается, что если население Великобритании выросло вчетверо, на Зеленом острове оно за то же время сократилось более чем вдвое. Пожалуй, лишь народ Конго понес столь тяжелый урон от колониального ига, утверждает прогрессивная публицистка Бетти Синклер. Если бы не драконовская политика порабощения, население Ирландии, по ее словам, составляло бы ныне около 34 миллионов человек, а может быть, и больше, учитывая высокую рождаемость в этой стране.
Для поездки по Зеленому острову я избрал тот самый маршрут, о котором Энгельс писал в письме Марксу в 1856 году:
«Путешествие наше по Ирландии шло таким образом: мы поехали из Дублина в Голуэй на западном берегу, потом двадцать миль к северу в глубь страны, потом в Лимерик, потом вниз по Шаннону в Тарберт, Трейли, Килларни и назад в Дублин. Всего около 450-500 английских миль. Мы видели, следовательно, около двух третей всей страны… Ирландию можно считать первой английской колонией, именно такой, которая в силу своей близости к метрополии управляется все еще по-старому. И здесь прекрасно видно, что так называемая свобода английских граждан основана на угнетении колоний».
Вся история англо-ирландских отношений подтверждает эти слова Энгельса. Примечательно, что начало заморским завоеваниям будущей Британской империи было положено как раз в пору пребывания на ватиканском престоле первого и единственного за всю историю англичанина – папы Адриана IV. Именно с его благословения Генрих II Плантагенет снарядил в 1171 году 400 кораблей и вторгся на Зеленый остров.
В том, что мечи рыцарей-крестоносцев разили христиан, папа не усматривал греха. В Западной Европе только ирландская католическая церковь была тогда независимой от Рима. Так что найти повод для кровопускания было нетрудно.
По заказу Адриана IV и Генриха II угодливый богослов Гиралдус Камбренсис состряпал «Историю завоевания Ирландии». Он изобразил ее жителей дикарями и язычниками, которые лишь притворялись христианами, людьми коварными и невежественными, необузданными и суеверными. Сие писание стало на последующие века некой индульгенцией для палачей Ирландии, создало стереотип предубеждений, нужный колонизаторам для оправдания своих действий. Стереотип оказался универсальным. Он одинаково исправно служил и завоевателям-католикам, ссылавшимся на волю папы, и тем воинствующим протестантам, которые усматривали потом в любом выступлении против английского ига «длинную руку Рима».
Подобно тому как Ирландия стала первой британской колонией, стереотип предубеждений в отношении ирландцев явился зародышем имперской идеологии. Именно отсюда берет свое начало представление о народах колоний как о существах иного сорта, к которым неприменимы общепринятые моральные нормы; именно из этого стереотипа выросла впоследствии идея о том, что «десять заповедей не имеют силы к востоку от Суэца».
Лондонские либералы брезгливо отмежевываются в наши дни от южноафриканских расистов. А между тем именно система апартеида была излюбленным орудием завоевателей с первых же веков их господства в Ирландии. Полоса восточного побережья, прилегающая к Дублину, и сейчас заметно отличается от остальной части острова, всем своим обликом напоминая английское графство. Эта доныне зримая географическая граница совпадает с цепью крепостей и сторожевых башен, которые начали возводить для защиты первых английских поселенцев еще во времена Генриха II. Тем самым для ирландцев была очерчена запретная зона. Они могли селиться лишь «за оградой». И это понятие было юридически закреплено «Статутом Килкенни», узаконившим апартеид во всех его типичных формах и проявлениях. «В ограде» ирландцы могли лишь работать, но не жить. Они не имели права говорить на родном языке и носить национальный костюм. Строжайше запрещались смешанные браки между ирландцами и англичанами.
Именно на ирландской земле аграрный термин «плантация» впервые обрел новый, социально– экономический смысл, став символом колониального рабства. После неудачи одного из очередных восстаний в эпоху Елизаветы I земли северо-восточных графств были провозглашены собственностью британской короны и проданы англо-шотландским колонистам.
Массовое изгнание коренного населения с наиболее плодородных земель северо-востока, начатое именем британской короны, было с еще большей жестокостью продолжено противником монархии Кромвелем. Его политика в отношении ирландцев сводилась к словам: «К чертям в пекло или в Коннот!» Эта западная провинция с бесплодными каменистыми взгорьями, обращенными к Атлантике, должна была стать для изгнанников либо голодным гетто, либо дорогой еще дальше – на чужбину.
Англо-шотландские поселения создавались на ирландской земле точно теми же методами, что и первые табачные или хлопковые плантации в Америке. В Лондоне не любят вспоминать, что английские работорговцы (чьи барыши во многом помогли Британии стать владычицей морей и мастерской мира) начали поставлять живой товар плантаторам Нового Света отнюдь не из Африки, а из Ирландии. Оттуда было вывезено в Вест-Индию более 100 тысяч мужчин, женщин и детей. Этот факт символично олицетворяет собой конечную цель британской политики в Ирландии: поработить завоеванный остров, превратить его жителей в рабов.
Топор пресловутых «карательных законов» подрубил корни ирландской экономики, разорил ее земледельцев и скотоводов, ремесленников и торговцев. Ирландских крестьян лишили не только наделов, но и вообще права покупать землю и даже арендовать ее на длительный срок. Не зная, когда их сгонят с участка, они теряли заинтересованность в повышении плодородия полей. Ирландским ремесленникам было запрещено иметь более чем по два подмастерья, передавать свое имущество по наследству.
Та самая Англия, которую принято считать неизменной поборницей свободы мореплавания, бесцеремонно отрезала Ирландию от экономических связей с внешним миром. Несмотря на обилие удобных портов для торговли с Европой и Америкой, прямой товарообмен с зарубежными странами, и в частности вывоз ирландской шерсти на континент, был запрещен в угоду английским купцам.
Та самая Англия, которая привыкла кичиться незыблемостью гражданских свобод, похваляться терпимостью к инакомыслию, не позволяла жителям завоеванного острова говорить на ирландском языке, обучать детей родной речи. За голову подпольного учителя в XVII веке выплачивалось вознаграждение как за убитого волка.
«Карательные законы» были нацелены на то, чтобы обескровить страну, лишить коренное население не только каких-либо политических прав, но и доступа к знаниям и профессиональной карьере. Вплоть до «эмансипации» католиков в XIX веке ирландец не мог стать ни учителем, ни врачом, ни юристом, ни чиновником. Ему оставалось лишь быть временным арендатором клочка земли, мелким ремесленником или… эмигрировать на чужбину.
Эмиграция на века стала для Ирландии кровоточащей раной. Причем поистине массовый характер придал ей Великий голод 1845-1847 годов. С тех пор как из Нового Света на Британские острова был завезен картофель, он стал единственным спасением для многосемейных ирландских крестьян. Ни овес, ни ячмень не могли бы прокормить мелких арендаторов, согнанных с плодородных земель своих предков на каменистые взгорья западной части острова. Поэтому картофельный неурожай, постигший Ирландию три года подряд, стал для нее поистине национальной трагедией. В результате бедствия население острова за несколько лет сократилось вдвое – с 8 до 4 миллионов. Причем хотя от голода вымирали целые селения, все это время продолжался вывоз зерна и скота в Англию: землевладельцы требовали причитавшуюся им ренту. Поток беженцев за океан достиг четверти миллиона человек в год, хотя смерть от истощения и эпидемий косила тысячи людей и на судах, прозванных плавучими гробами.
Последствия Великого голода поныне дают о себе знать. Ирландия представляет собой единственную страну в Европе, население которой с середины XIX века не возросло, а сократилось. До Великого голода большинство жителей острова говорили на ирландском языке. Вопреки репрессиям колонизаторов родная речь оставалась для них главным средством устного общения. К 1900 году число говорящих на ирландском языке сократилось до 600 тысяч, а ныне составляет менее одной трети этой цифры.
Язык, задушенный поработителями, не удается возродить и после обретения независимости. Хотя преподавание его введено в школах, им пользуются жители как разговорной речью лишь в отдаленных селениях атлантического побережья, главным образом в провинции Коннот, которая по воле Кромвеля должна была стать зоной сегрегации, ирландским гетто.
Эта же западная часть острова наиболее обескровлена эмиграцией – среди многих других шрамов трагического прошлого она доныне остается для ирландцев самой болезненной, незарубцовывающейся раной.
Именно об этом опустошенном крае Энгельс рассказал в письме Марксу, которое приводилось выше.
«Характерны для страны развалины… Древнейшие – все только церкви. С 1100 г. – церкви и замки. С 1800 г. – крестьянские дома. На западе, особенно в окрестностях Голуэя, повсюду встречаются такие развалины крестьянских домов, покинутых жителями по большей части до 1846 года. Я никогда не думал, чтобы голод мог иметь такую, так сказать, осязательную реальность. Опустели целые деревни» («Маркс и Энгельс об Англии», стр. 435).
Проезжая по маршруту Энгельса более столетия спустя, вновь и вновь убеждаешься, что серые камни развалин по-прежнему остаются столь же характерной чертой портрета Ирландии, как и ее зеленые луга. Чем-то роковым веет от этого безлюдья – словно ходишь по древнему погосту или по полю брани. Тут и там среди кустов боярышника и пышного многотравья проглядывает каменная кладка навсегда оставленных человеческих гнезд. Давно сгнили и солома крыши и дерево стропил. Но прямоугольники стен по-прежнему возвышаются над зеленью словно памятники исчезнувшим обитателям. «Дюжина развалин, дюжина заколоченных домов, полдюжины пивных – вот что такое ирландская деревня», – с горькой иронией говорят в народе.
«Англия веками порабощала Ирландию, доводила ирландских крестьян до неслыханных мучений голода и вымирания от голода, сгоняла их с земли, заставляла сотнями тысяч и миллионами покидать родину и выселяться в Америку… Ирландия вымирала и оставалась неразвитой, полудикой, чисто земледельческой страной, страной нищих крестьян-арендаторов» (Ленин. Полное собрание сочинений, т. 24. стр. 365).
Перечитываешь здесь, на безлюдных просторах Голуэя, строки ленинской статьи «Английские либералы и Ирландия» и дивишься исчерпывающей полноте этих слов.
История завоевания и порабощения Ирландии беззастенчиво отметает те либеральные идеалы, которыми благонамеренная Англия привыкла кичиться как своим вкладом в цивилизацию. Чтобы оправдать эту вопиющую несовместимость, вот уже целых восемь веков используется тот самый стереотип предубеждений об ирландцах, который был создан еще во времена Генриха II Плантагенета.
В читальном зале Британского музея можно добраться до журналов и газетных подшивок, которыми, вероятно, пользовались еще Маркс, Энгельс, Ленин, много занимавшиеся ирландской проблемой. Если верить этим газетным статьям, ирландцы не только сами повинны в собственной бедности, но якобы даже не страдают от нее. «Разве Британия виновата в том, что ирландцы предпочитают есть картошку, а не хлеб; что они способны жить в условиях, каких не вынесли бы даже их свиньи? Пребывая в нищете из поколения в поколение, ирландцы стали во многом нечувствительны к ней», – утверждала «Тайме» 8 декабря 1843 года. Даже в годы Великого голода в лондонских гостиных не хотели верить, что сотням тысяч семей действительно грозит смерть от истощения: слишком много говорилось о том, что ирландцы бедны потому, что ленивы.
Законопослушному английскому обывателю изо дня в день внушали, будто ирландцам органически присуща склонность к насилию, будто каждый из них потенциальный правонарушитель (хотя присущее ирландцам презрение к законам было, разумеется, наследием веков колониального ига, когда законы олицетворяли для них тиранию).
«Ирландцы ненавидят наш процветающий остров. Они ненавидят наш порядок, нашу цивилизованность, нашу предприимчивость, нашу свободу, нашу религию. Этот дикий, безрассудный, непредсказуемый, праздный и суеверный народ не может питать симпатий к английскому характеру», – писал в «Тайме» 18 апреля 1836 года будущий английский премьер-министр Бенджамин Дизраэли.
Разумеется, в Лондоне, в том числе и в палате общин, во все века находились люди, которые видели подлинные причины бед Ирландии в британском иге и открыто говорили об этом. Но их одинокие голоса не могли воздействовать на политику или даже существенно повлиять на предвзято настроенное общественное мнение.
Для ирландцев ковали все новые цепи. Но первая из британских колоний всегда оставалась мятежным островом, народ которого гак и не удалось покорить до конца.
Мы держим ирландцев в темноте и невежестве, а потом удивляемся, как они могут быть столь суеверными. Мы обрекаем их на бедность и невзгоды, а потом удивляемся, откуда у них склонность к смуте и беспорядкам. Мы связываем им руки, лишая их доступа к предпринимательской деятельности, а потом удивляемся, почему они так ленивы и праздны.
Томас Кэмпбелл (Англия),
«Философские исследования юга Ирландии» (1778).
Все, что выходит за рамки конституции, кажется англичанам неправомерным. Ведь полномочия, предоставляемые законом, обычно оказывались достаточными, чтобы справиться с любой чрезвычайной ситуацией. И может показаться жестоким и несправедливым рекомендовать в отношении, ирландцев то, что мы сочли бы неприемлемым для самих себя. Но будем руководствоваться обстоятельствами. Если преступления оказываются не английскими и если английские средства для пресечения их не срабатывают, почему бы не применить другие, не английские меры там, где насилие не удается поставить под контроль?
«Таймс» (Англия),
2 декабря 1846 года.
«Я прибыл из Ирландии, милорды,
Вам сообщить: мятежники восстали,
Подняв оружие на англичан…»
Эти слова произносит гонец в трагедии «Генрих VI». Вряд ли во всем творчестве Шекспира найдется реплика, которая столь часто обретала бы злободневное политическое звучание с английских театральных подмостков. Национально-освободительная борьба принимала то одну, то другую форму, но не утихала никогда.
Ирландия – наглядное пособие для урока политграмоты по империалистической политике «разделяй и властвуй». Когда английское господство зашаталось под ударами национально-освободительной борьбы, Ирландия была в 1921 году расчленена Лондоном с таким расчетом, чтобы потомки англо-шотландских поселенцев, составляющие на острове меньшинство населения, оказались на отторгнутой его части в положении большинства. В результате раздела около 3 миллионов человек стали гражданами независимой Ирландской Республики, а 1,5 миллиона остались подданными Соединенного Королевства. Этот вероломный маневр расколол страну надвое и обрек на обострение межобщинной вражды население ее северной части.
«Северная Ирландия насчитывает примерно полтора миллиона жителей. Большинство из них – около миллиона человек – это потомки англо-шотландских колонистов, поселившихся там, в начале XVII века. Они традиционно являются юнионистами, то есть сторонниками сохранения унии с Великобританией. Как правило, они принадлежат к протестантской религии. Меньшинство – примерно полмиллиона человек – является ирландцами по происхождению, католиками по вероисповеданию и чаще всего республиканцами по политическим взглядам, то есть в той или иной степени поборниками воссоединения с Ирландской Республикой».
Как много недоговорено в этой официальной исторической справке! Именно с целью обеспечить за протестантской общиной двукратный численный перевес под властью британской короны была оставлена не вся северо-восточная провинция Ольстер, а лишь шесть ее графств из девяти (на берегах Темзы опасались, что, если отторгнуть Ольстер целиком, из-за многодетности ирландских семей численность обеих общин может со временем сравняться).
Северную Ирландию в обиходе часто называют Ольстером, хотя термин этот неточен как географически, так и политически. Его скорее употребит юнионист, тогда как республиканец предпочтет сказать «шесть графств», давая тем самым понять, что не признает раздела Ирландии.
Когда лондонскому политику приходится растолковывать сложности североирландской проблемы иностранному журналисту, он назидательно поднимает палец:
– Прежде всего не следует забывать, что Ольстер не Родезия, где права большинства узурпированы меньшинством. Раз протестантов в Северной Ирландии больше, чем католиков, им и держать бразды правления. Другое дело, если они в чем-то злоупотребили своим большинством. Но в ответе за это Белфаст, а вовсе не Лондон. Наша цель – прекратить кровопролитие, прийти к справедливому разделению власти между общинами. Для этого и находится в Ольстере британская армия…
Угрюмые остовы взорванных домов, которые давно перестали восстанавливать. Заколоченные витрины. Бетонные надолбы на проезжей части. Как в городе, занятом противником, движется патруль парашютистов. Одни крадутся вдоль стен с автоматами наизготовку. Другие страхуют их из укрытий, совершая короткие перебежки. А на середине улицы, словно не замечая их, судачат женщины с хозяйственными сумками, возятся шумные ватаги ребятишек. Таким предстает глазам Белфаст. Кажется, будто некий кинооператор заснял на одну и ту же пленку и фронты и тыл. Грохнул за углом взрыв, промчались санитарные машины. Дымящиеся развалины привычно отгородили оранжевой ленточкой. И опять своим чередом идет жизнь. Жизнь на грани смерти.
Где начало и где конец этой необъявленной войны? Не может же религиозный фанатизм так раскалять межобщинную вражду, чтобы католики и протестанты в наш век стреляли друг в друга лишь из-за споров о том, надо ли осенять себя крестным знамением или кого почитать главой церкви – папу римского или английскую королеву.
Нынешний этап трагических событий в Северной Ирландии начался 5 октября 1968 года, когда королевская полиция Ольстера учинила расправу над мирным шествием в Дерри. Чего же требовали участники этого первого массового выступления борцов за гражданские права? –
чтобы местные выборы проводились по принципу: один человек – один голос; чтобы был положен конец махинациям при разграничении избирательных округов;
чтобы были приняты законы против дискриминации при найме на работу и распределении жилья;
чтобы был отменен закон 1922 года о чрезвычайных полномочиях и распущена военизированная полиция – «специальные силы – Б».
Вздыхая о злосчастной судьбе Северной Ирландии, английский либерал не преминет посетовать, что движение за гражданские права лишь подлило-де масла в огонь, породило тот порочный круг насилия, который никто не может разорвать. Не уместнее ли задуматься: что же породило само движение за гражданские права на территории, которая с 1921 года считается составной частью Соединенного Королевства?
Лондонские политики любят вставать в позу противников насилия и произвола, ревнителей свободы и справедливости в любой части света. Как же они не заметили, что сотни тысяч их соотечественников лишены гражданских прав и подвергаются дискриминации? Как на территории страны, которая не прочь выдавать себя за образец демократии, могло возникнуть требование «один человек – один голос», актуальное в наши дни разве что в Родезии?
Да, под сенью британской короны в автономной провинции Северная Ирландия до второй половины XX века дожил имущественный ценз, который лишал участия в голосовании четверть избирателей (в большинстве католиков), давая по нескольку голосов крупным владельцам недвижимости и капиталов (как правило, протестантам). Даже в тех городах и графствах, где преобладает католическое население, в местных органах власти оно зачастую оказывалось в меньшинстве. Красноречивый пример – город Дерри, который был так поделен на избирательные округа, что 20 тысяч католиков могли провести в городской совет лишь 8 депутатов, а 10 тысяч протестантов – 16. За всю историю существования автономной провинции полумиллионная католическая (т. е. ирландская) община ни разу не была представлена в местных органах власти пропорционально ее доле в полуторамиллионном населении Северной Ирландии.
Самовоспетая английская демократия никогда не распространяла себя на Ирландию – ни до, ни после ее расчленения. Молчаливо предполагалось, что в Ольстере нет нужды обременять себя показными атрибутами парламентаризма, видимостью свободной борьбы политических сил, что для расправы с инакомыслящими там годятся более примитивные средства.
Со времени раздела Ирландии управление Севером неизменно основывалось на репрессивных законах. В августе 1969 года в автономную провинцию были введены британские войска. В августе 1971 года была начата практика интернирования, то есть произвольных арестов и заключения людей в концлагерь без суда. Однако подобные меры не только еще больше накалили обстановку, но и вызвали международный скандал. На судебном процессе в Страсбурге Великобритания была признана виновной в нарушении Европейской конвенции о правах человека, запрещающей пытки, бесчеловечное и унизительное обращение с заключенными.
Ольстерский нарыв – этот болезненный чирей на самовлюбленном челе британской демократии – открылся взорам мировой общественности во всей своей неприглядности. Он напомнил, что под носом у ревнителей свободы с берегов Темзы, не где-нибудь, а в Соединенном Королевстве более полувека существует колониальный режим с присущими ему методами подавления.
Но британскую общественность тревожит и другое: Северная Ирландия становится опытным полем, где испытываются новые средства и методы репрессий, предназначенные для применения на всей территории страны.
Завывая полицейской сиреной, мигая голубыми огнями, по улицам Белфаста проносится армейский бронетранспортер. Символичный штрих в портрете Северной Ирландии! Британская армия не просто набирается там боевого опыта. Она осваивает новую роль, или, точнее говоря, старую роль в новых условиях.
Вмешательство военных в гражданские дела издавна было распространенной практикой в колониях. Однако именно в Северной Ирландии британской армии впервые довелось взять на себя жандармские функции в условиях европейской страны, на территории Соединенного Королевства.
Лондонское телевидение однажды передало репортаж о занятиях в военной академии Сандхэрст, посвященных использованию войск «для поддержания внутренней безопасности». На учебном поле был создан макет города, охваченного беспорядками. Толпа бунтовщиков, роль которых выполняли курсанты, швыряла камни и строила баррикады.
Однако никакая имитация не может сравниться с реальной действительностью такого полигона, как Ольстер, где новые средства и методы подавления «подрывной и повстанческой деятельности» могут отрабатываться в подлинной боевой обстановке, по существу в условиях гражданской войны.
В свое время в армиях некоторых государств были сторонники раздавать на маневрах по одному боевому патрону на тысячу холостых, чтобы заставить солдат относиться к учениям серьезно. В Северной Ирландии такой необходимости нет. Звуковых эффектов здесь меньше, чем на маневрах. Зато каждый выстрел или взрыв предназначен нести смерть. Не случайно «школу Ольстера» поочередно проходят все боевые части страны.
Параллельно с этим идет разработка новых видов военной техники, специально предназначенных для различных стадий борьбы против «подрывной и повстанческой деятельности». Именно в Северной Ирландии были испытаны в боевых условиях более 300 технических новинок в постоянно обогащающемся арсенале репрессий. Так, например, водяные пушки, примененные при разгоне первой демонстрации борцов за гражданские права в Дерри, были впоследствии дважды усовершенствованы. К водяной струе стали добавлять несмываемый краситель, чтобы «метить» демонстрантов, а затем – раствор газа «си-ар», позволяющий создавать заграждения из ядовитой пены. В сообщениях из Белфаста часто упоминаются каучуковые и пластиковые пули, нейлоновые сетки для «выхватывания зачинщиков из толпы», полицейские дубинки с электрическим разрядом.
Наконец, помимо роли полигона для обучения войск и испытания карательной техники, Северная Ирландия служит для Лондона лабораторией репрессивных законов. Под предлогом борьбы с терроризмом, говорит заместитель Генерального секретаря компартии Ирландии Джеймс Стюарт, армия, полиция и суды создали целый комплекс жестких репрессивных мер, которые дают правящим кругам новые возможности для подавления политической оппозиции. «Закон о предотвращении терроризма», действующий на всей территории Соединенного Королевства, позволяет держать семь суток под арестом любого подозреваемого. А бывают случаи, что в ожидании суда человек находится под стражей несколько месяцев. Именно в Северной Ирландии положено начало новым методам судебного разбирательства – на закрытых заседаниях, без участия присяжных, без выступлений свидетелей обвинения в присутствии подсудимого.
Более века назад, в 1870 году, Маркс в одном из своих писем предостерегал, что ирландский конфликт дает британскому правительству повод содержать армию, которая при необходимости может быть использована против английских рабочих, после того как пройдет военную подготовку в Ирландии. Эти пророческие слова перекликаются с современными тревогами демократической общественности. Она опасается, что сегодняшний день Белфаста может стать завтрашним днем Бирмингема, что жандармские функции армии в североирландской столице окажутся репетицией карательных операций в общебританском масштабе.
Нельзя забывать, что именно стереотип предубеждений об ирландцах послужил зародышем имперской идеологии, представления о том, что к народам колоний неприменимы общепринятые моральные нормы. Именно из этого стереотипа выросла идея о том, что «десять заповедей не имеют силы к востоку от Суэца». Не удивительно, что принципы джентльменского поведения, показные атрибуты либерализма перестают действовать и в отношении британских трудящихся, как только классовое господство их правителей оказывается под угрозой.
Британцы искренне осуждают порабощение в других частях мира, оставаясь слепыми к его существованию на собственном заднем дворе. Страдания алжирских феллахов, польских батраков или жертв еврейских погромов в дореволюционной России пробуждали в британцах сочувствие, но они оставались сравнительно равнодушными к стонам ирландцев. Революции в Греции, Польше, Венгрии, Италии привлекали их поддержку и разжигали их воображение. Однако восстания ирландцев вызывали у них лишь непонимание и гнев.
Ричард Лебоу (США),
«Белая Британия и черная Ирландия» (1976).
Писать книгу об Англии и англичанах без главы, посвященной Ирландии, – значит пропустить фазу в английской социальной и политической истории, которая проливает много света на английский характер.
Англичанин должен управлять, должен управлять один, не допуская, чтобы какая-то низшая раса посягала на его главенство, причем все расы для него считаются низшими. Полная невосприимчивость, полная слепота ко всем другим качествам, кроме собственных; холодное упрямство и полная неспособность изменить свои методы или приспособиться к другому темпераменту – все это разительно бросается в глаза в отношениях Англии с Ирландией.
Самое поразительное в англо-ирландских отношениях – это то, что англичане воспринимают их как должное. Разве мы не самый богобоязненный, самый справедливый, самый христианский народ? – спрашивают они себя. А раз так, возможно ли, чтобы мы убивали, грабили, обрекали на голод и изгнание нашего брата-ирландца?
Ничто, судя по всему, не может затушевать черты британского характера, проявляющие себя в отношении к Ирландии: преклонение перед успехом и владычеством и холодное безразличие ко всему, что оказывается для англичанина помехой к их достижению.
Прайс Кольер (США),
«Англия и англичане – с американской точки зрения» (1912).
Порой кажется, что излюбленное занятие англичан – разглядывать соломинку в чужом глазу, не замечая бревна в своем собственном. Они полны весьма добродетельного негодования по поводу того, что в Америке продолжает существовать рабство (хотя именно они его там насадили), и в то же время без всякого труда не замечают рабства сотен миллионов индийцев. Они читают другим нравоучения о добродетелях и долге миролюбия, но без колебания спускают с цепи своих военных псов всюду, где возникают какие-то помехи для их сукон и их ситцев.
Уильям Уэйр (США),
«Скетчи европейских столиц» (1651).
